Текст книги "Парижские могикане. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 52 страниц)

– Ну-ну, сударыня, опомнитесь! – сокрушенный, проговорил граф Рапт.

– По правде говоря, сударь, – продолжала Регина, – разве это не беспримерная комедия, скажите? Неужели вам не надоело вечно обманывать? Отвечайте! Зачем вы живете на земле? Какое добро вы совершили или, вернее, какого зла вы не совершили? Кого вы любили или, точнее, к кому вы не испытывали ненависти?.. Хотите, сударь, я буду с вами до конца откровенной? Хотите наконец узнать, что я о вас думаю? Я испытываю к вам то самое чувство, которое вы питаете ко всему миру и которое я никогда не испытывала ни к кому! Я вас ненавижу!.. Ненавижу ваше честолюбие, вашу гордыню, вашу трусость! Я ненавижу вас с головы до ног, потому что вы весь пронизаны ложью!

– Сударыня! – воскликнул граф. – Вы осыпаете меня оскорблениями за то, что я хотел оградить вас от позора!

– Оградить меня от позора?!

– Да. Об этом молодом человеке ходят слухи… Регина вздрогнула, но не от того, что боялась слов графа: она не хотела, чтобы их слышал Петрус.

– Я вам не верю, – перебила она мужа.

– Я еще ничего не сказал, а вы заранее обвиняете меня во лжи.

– А я заранее предвижу, что вы скажете неправду.

– Несмотря на его родство с генералом де Куртене, он не принят ни в одном приличном доме Сен-Жерменского предместья.

– Он не хочет бывать там, где может встретить вас.

– Он живет как принц, хотя все знают, что у него нет состояния.

– Ну да, вы видели его раз в Булонском лесу на взятой напрокат лошади, да еще раз – на балконе во Французском театре, куда добыл ему билет его друг Жан Робер.

– Говорят, он на содержании у одной театральной дивы…

– Сударь! – вскричала Регина, побледнев от гнева и ужаса. – Я вам запрещаю оскорблять человека, которого люблю!

Она произнесла последние слова, повернувшись в сторону оранжереи, чтобы Петрус понял, что они адресованы ему; потом она подошла к колокольчику и нетерпеливо позвонила.

– Вы клевещете на того, кого здесь нет, сударь, – прибавила она. – Но меня утешает то, что если бы он стоял перед вами, я уверена: вы не осмелились бы повторить ни слова.

Дверь отворилась, на пороге появилась Нанон.

– Проводите господина графа, – приказала Регина камеристке и подала ей канделябр.

Граф скрипнул зубами и словно медлил.

– Ступайте, господин граф! – не допускавшим возражений тоном приказала Регина, указывая ему на дверь.

Граф хотел было возразить, но его подавил величавый вид молодой женщины.

Он бросил на нее взгляд змеи, вынужденной спасаться бегством, поиграл желваками, сжал кулаки и глухо, с угрозой в голосе выдавил:

– Как вам будет угодно, сударыня! Прощайте!

Он вышел в сопровождении Нанон, и та притворила за ним дверь.

Но сцена была слишком бурная: сердце Регины, точно озеро, переполненное водами грозового ливня, не выдержало напряжения: девушка с бессильным криком упала в кресло, и из-под опущенных ресниц ручьем хлынули слезы.

XXVIII. РАЗГОВОР ДВУХ ВЛЮБЛЕННЫХ

В ту минуту как Нанон закрыла дверь, а Регина почти без чувств опустилась в кресло, Петрус вышел из малой оранжереи; он был бледен, по его лицу струился пот, но глаза сияли счастьем.

Семейная драма, свидетелем которой он только что явился, вызвала в его душе ужас и отвращение. Но у него были добрая душа и верное сердце: Регина-мученица предстала перед ним во всем величии; он испытывал глубочайшее сострадание к жертве и почти забыл о палаче.

Петрус медленно подошел к Регине. Но, когда она услышала приближающиеся шаги, она закрыла лицо руками и замерла, словно осужденный в ожидании приговора. Она как будто опасалась, что позор ее мужа и вина матери падут на нее, и не хотела, чтобы возлюбленный увидел краску стыда на ее лице. Петрус понял, какая борьба поднимается в ее душе, какой стыд и какое волнение она должна переживать; встав на одно колено, он ласковым и в то же время твердым голосом, будто убаюкивая ребенка, сказал, вернее, прошептал:

– О моя прекрасная Регина! До сих пор я любил тебя так, как юноша любит девушку; теперь я обожаю тебя как мученицу! Преступление, жертвой которого ты оказалась, не бросает на тебя тень, не марает твоего белого платья; напротив, в моих глазах ты прекрасна! Ты можешь взглянуть на меня без смущения и страха, потому что скорее уж мне следовало бы покраснеть: это я тебя недостоин! С этого времени ты для меня священна, моя любовь поднимется над обыкновенной любовью других мужчин, чтобы быть достойной тебя!.. О Регина, я люблю, люблю тебя!.. Я обожаю тебя так, как обожал бы мать, будь она жива. Я испытываю к тебе невыразимую нежность, какую испытывал бы к сестре, если бы Господь послал мне сестру. Я молюсь на тебя, как мальчиком молился на гранитную статую Мадонны, которая с высоты наших прибрежных скал обуздывала океанские бури.

Регина вложила свои руки в ладони Петруса; лицо ее выражало глубокое чувство признательности. Молодой человек продолжал:

– Я тебе уже говорил, что ты вернула меня к жизни, что ты помогла мне обрести истинную цель существования, которое до сих пор я считал пустой затеей Бога. Теперь, дорогая моя, возлюбленная моя, мой черед протянуть тебе руку помощи, как ты сказала этому господину, теперь я помогу тебе подняться, и так, рука об руку, бок о бок, мы осилим зло, мы бросим вызов людям, приблизившись к Богу!

На губах Регины мелькнула едва уловимая улыбка.

– Взгляни на меня так, Регина, – продолжал Петрус, – как недавно ты просила меня взглянуть на тебя. Я не спрашиваю тебя, любишь ли ты меня, я говорю: «Ты меня любишь!», и мое сердце трепещет и готово вырваться из груди при этих словах: «Ты меня любишь!» Все темное во мне освещается, когда я слышу эти божественные слова. Все хорошее во мне становится лучше. Все печальное улыбается. Все плохое уходит! В моей душе до сих пор царила непроглядная ночь, и в потемках твоя любовь мелькнула будто сон; сегодня моя душа – лазурное небо, а твоя любовь единственной звездой сияет на этом небосклоне!

Регина взирала на него с нежностью и не перебивала: подобно растениям, о которых рассказывает флорентийский поэт, – растениям, опустившим головки под ночным инеем и оживающим в солнечных лучах, – она приходила в себя, внимая его речам и греясь под его любящим взором.

А Петрус продолжал говорить:

– Я люблю тебя!.. Не слушай никого, кроме меня, Регина; думай только обо мне, любимая; смотри только на меня; я убаюкаю тебя словами, как волны баюкают лодку, как ветер укачивает цветок. Доверься мне; у твоего горя нет пристанища надежнее, чем моя душа. Я люблю тебя! Забудь ради этих слов обо всем на свете. Мы умрем, а наша любовь будет жить вечно. То, что люди зовут Богом, на самом деле – бессмертная любовь!

По мере того как Петрус говорил, лицо молодой женщины вновь приобретало прежнее выражение, расцветало счастьем, сияло блаженством. Ласковые слова Петруса пели в ней сладкозвучными аккордами. В ее сердце еще отзывалось глухой болью страдание, будто далекие раскаты грома; в то же время ее захлестнула радость, подобная теплому весеннему лучу; Регина склонилась к молодому человеку, по-прежнему стоявшему перед ней на коленях, обняла его и прошептала:

– Я люблю тебя, люблю!

Она проговорила эти слова так тихо, что они были подобны легкому дуновению; Петрус не столько услышал их, сколько увидел это сладостное признание, летящее на пламенных крыльях. Потом из глаз молодой женщины с трудом выкатились две слезинки, затем слезы закапали все чаще и наконец хлынули ручьем.

Они были восхитительны – воплощение красоты, молодости, свежести. Казалось, черный лебедь и его белоснежная подруга ласкаются друг к другу в бассейне розового мрамора.

Так, в безмолвном и нежном объятии, они просидели несколько минут; молодая женщина плакала, молодой человек осушал ее слезы, ловя их губами.

О чем было им говорить? Разве не подобна любовь восхитительным альпийским долинам, которые неожиданно открываются нашему взору, когда мы молча прижимаемся друг к другу со слезами на глазах, чувствуя, что слова излишни? Молодые люди наслаждались счастьем, понимая, что нет на свете большей радости, как говорить про себя: «Я любим!»

Этот беззвучный дуэт двух сердец продолжался бы до бесконечности, если бы, все ниже склоняясь к молодому человеку, Регина не ощутила на своем лице его горячее дыхание. Она поняла, что ее губы вот-вот коснутся губ любимого; Регина испуганно вскрикнула, разжала объятия, положила руки Петрусу на плечи и, слегка отстранившись, взволнованно проговорила:

– Отодвиньтесь, друг мой! Сядьте вот здесь, как раньше. Поговорим как брат и сестра.

Продолжая улыбаться Регине, молодой человек едва слышно вздохнул, подвинул табурет и сел.

– Дайте ваши руки, – попросила молодая женщина. Петрус протянул Регине руки, потом облокотился на ее колени, вопросительно на нее посмотрел, заглядывая снизу вверх ей в лицо и ожидая, что она скажет.

– Вы не догадываетесь, о ком я хотела бы с вами поговорить, Петрус? – спросила она.

– О вашей матери, не так ли, Регина? – ласково спросил молодой человек.

– Да, друг мой, о матери, – подтвердила она. – Но прежде позвольте просить у вас самого нежного сочувствия к ней. Рассказ об уединенной жизни, которую она здесь ведет как в темнице, история о неизбывном горе, написанном на ее лице, причина которого никому не известна, заставила бы вас преклонить перед этой женщиной колени, если бы она сюда вошла.

– О Регина! – отозвался Петрус. – Поверьте, что я жалею ее от всей души!

– Вы часто спрашивали меня, почему несчастная восточная княжна обрекает себя на одиночество. Почему целый день напролет она лежит на подушках, позволяя солнечным лучам заглядывать лишь сквозь жалюзи, а единственное ее развлечение – перебирать бесконечные бусинки четок? Вы не раз хотели узнать причину такой восточной дикости, такого уединения, такой праздности, которую вы сравнивали с безразличием принцесс из «Тысячи и одной ночи». Сейчас вы узнаете ее тайну: я только что перечитала все ее письма… Ах, друг мой, вы содрогнетесь, когда прочтете письма господина Рапта, одни – написанные с целью ее погубить, другие – чтобы утешить бедняжку! Вы знаете этого человека, верно? Ведь вы убедились в том, что можно услышать из его уст, и догадываетесь, что может выйти из-под его пера. Каждый день моей матери был полон мрака. Умоляю вас, друг мой, ради любви ко мне будьте снисходительны и милосердны к моей матери!

– Прости и благослови ее Господь! – торжественно произнес Петрус. – Однако кто оказался столь коварен или мужествен, у кого хватило подлости или силы открыть вам подобную тайну?

– О, не надо проклятий, Петрус, подумайте лучше о том, что случилось бы, если бы я ничего не узнала… А открыл мне эту тайну не подлец и не мужественный человек. Это – дело рук невинного существа, которое понятия не имело, что творит; это ребенок, которого я люблю всем сердцем, да и вы тоже; это наша дорогая Пчелка: через два часа после нашего возвращения из церкви она принесла мне эти письма.

– Каким образом письма, содержащие тайну огромной важности, могли оказаться в руках девочки?

– Это объясняется просто, друг мой, всему виной случай, – простите, я хотела сказать: Провидение.

– Объясните, Регина.

– Вы знаете, что мою мать в девичестве звали княжной Чувадьевской, нареченной при рождении Риной. Она носила это имя поистине с королевским достоинством, и отец стал звать мою мать не Риной, а Региной. Я же при крещении получила имя Регина, но для девочки это имя сочли слишком торжественным, и в детстве отец звал меня Риной. Даже Пчелка привыкла к тому, что меня звали именем матери, а мать – моим именем. И вот по возвращении из церкви, в то время как все находились в гостиной, Пчелка, чей главный недостаток – любопытство, проскользнула в комнату княгини и впервые в жизни оказалась там одна. Она приоткрыла один из ящиков, в котором, как она знала, моя мать держала варенье из лепестков роз и восточные сладости. Само собой разумеется, Пчелка запаслась сладостями. Но над ящиком со сладостями, который княгиня часто выдвигала в ее присутствии, находился другой ящик, и при Пчелке в него никогда не заглядывали. Что могло храниться в этом надежно запертом ящике? Какие-нибудь необыкновенные варенья! Невиданные конфеты!.. Подогреваемая любопытством, сластена Пчелка вынула ключ из выдвинутого ящика, вставила его в замок заветного ящика, повернула ключ и потянула на себя… Ни одной конфетки! Ни единой сладости! Только пакет, перевязанный черной ленточкой, – вот и все. Она взяла пачку, повертела ее в руках, очевидно в надежде, что какая-нибудь таинственная сладость все-таки выпадет из пакета… Ничего! Она уже хотела было в досаде швырнуть пакет, как вдруг в глаза ей бросилась надпись: «Княжне Рине».

Я уже сказала, что еще совсем маленькой Пчелка привыкла называть меня Риной. То ли она забыла, что нашу мать звали так же, то ли никогда этого не знала, но она прежде всего подумала, что этот пакет принадлежит мне, и решила отнести мне эти письма немедленно. Она снова заперла ящик, вставила ключ на прежнее место, спросила, где я, и прибежала в оранжерею, запыхавшись, как в тот раз, когда вы впервые ее увидели.

«Ну, княжна Рина, – начала девочка, держа руки за спиной, – я принесла тебе свадебный подарок».

Она улыбалась; я была печальна.

«Что ты хочешь этим сказать, сумасбродная девчонка?» – спросила я.

«Я хочу тоже кое-что тебе подарить… Госпожа графиня Рапт! Имею честь преподнести вам этот скромный подарок. Если он вам не понравится, в том не моя вина, потому что я сама не знаю, что в этом пакете».

Бросив его мне на колени, Пчелка умчалась прочь так же стремительно, как появилась. Только вечером мне удалось добиться от нее правды, и я узнала, как эти письма попали к ней в руки. Я развязала ленточку: сотня писем рассыпалась у меня на коленях; на каждом из них стояло имя, которым меня обыкновенно называли в семейном кругу, но каждое было надписано рукой господина Рапта, все они были написаны по-немецки. Я развернула одно наугад: с четвертой строчки я все поняла… Пожалейте меня, Петрус, и сжальтесь над моей матерью!

С этими словами молодая женщина уронила головку на плечо возлюбленному и заплакала.

Петрус снова зашептал ей на ухо нежные и утешительные слова; снова он собрал губами все ее слезинки. Потом, когда буря миновала, Регина опять заговорила, на сей раз – строгим и торжественным тоном, пытаясь возвысить свою мать в глазах Петруса, прежде чем вымаливать для нее снисхождения.

– Друг мой! – сказала она. – Теперь вы знаете мою тайну; теперь в ваших руках честь всей нашей семьи. Уже поздно: вы должны уйти.

Жест Петруса выражал немую мольбу. Регина улыбнулась и протянула руку в знак того, что намерена еще что-то сказать молодому человеку.

– Выслушайте меня, – проговорила она, – прежде чем расстаться с вами, мне нужно кое-что вам сообщить.

– Говорите, Рина, говорите!

Молодая женщина взглянула на возлюбленного с бесконечной нежностью.

– Я очень вас люблю, Петрус, – сказала она. – Не знаю, как любят другие женщины, не знаю, какими словами они выражают свои любовь, знаю лишь одно, друг мой: в тот день, когда я впервые увидела вас, мне показалось, что я выхожу из мрака, что до сих пор я не жила. С этого дня, Петрус, я начала жить, и с этого дня я поклялась: жить, а если понадобится, умереть ради вас. Перед Богом, что меня слышит, клянусь: вы человек, которого я чту, уважаю, люблю больше всех на свете. Знаете ли вы более торжественные слова для того, чтобы выразить мою любовь?.. Произнесите мне их, друг мой, и я слово в слово устами и сердцем повторю их за вами!

– Благодарю, моя прекрасная Регина! – вскричал молодой человек. – Нет! Нет! Не нужно никаких клятв: твоя любовь золотыми буквами написана у тебя на лице!

– Я хотела, чтобы вы прежде всего поняли, Петрус, как я вас люблю, чтобы никакое сомнение не закралось в ваше сердце, когда вы услышите то, что я собираюсь вам сказать.

– Вы меня пугаете, Регина, – прошептал молодой человек, выпустив руки девушки, отодвинувшись от нее и заметно побледнев.

Но Регина снова протянула ему руку, и теперь голос ее был строг, хотя полон нежности и любви:

– Я люблю вас не только за вашу поэтическую внешность, за ваш редкий ум, за ваш великий талант, который я высоко ценю. Нет, Петрус, мне в особенности нравится ваш рыцарский характер, благородство вашей души, первозданная честность вашего сердца; не скажу, что люблю вас за вашу добродетель – это слишком банально, – но за вашу верность – да! Ваша преданность, как и моя, Петрус, зиждется на вполне установившихся принципах, и, как белый горностай, которого Бретань выбрала для своего герба, вы скорее умрете, чем запятнаете себя. За это я и люблю вас, Петрус; поэтому я и говорю: нам не нужно больше видеться.

– Регина! – наклонив голову, прошептал молодой человек.

– Вы ведь тоже так думаете, правда?

– Да, конечно, Регина, – печально отвечал Петрус, и сама его печаль подтверждала, что он одобряет суровое решение молодой женщины. – Я тоже так думал, но не посмел бы высказаться столь категорично.

– Поймите меня правильно, Петрус… Нам не нужно встречаться, как мы делаем это сейчас. Наедине, ночью, у меня или у вас… Не знаю, уверены ли в себе вы, Петрус, и сумеете ли вы сдержать свои обещания; я же, более слабая – ведь я женщина, – говорю вам: я люблю вас так сильно, друг мой, что ни в чем не смогу вам отказать. Стало быть, очень важно, чтобы мы вдвоем одолели мою слабость. Обман возможен для людей обыкновенных; обман допустим, может быть, при исключительном стечении обстоятельств, как в нашем случае, но только не для нас. Я потребовала у этого человека права вас любить, но отнюдь не быть вашей любовницей, и первое условие нашей любви, благодаря которому она станет глубокой и вечной, – у нас никогда не должно быть причин краснеть друг перед другом. Итак, повторяю вам, Петрус, любимый мой: надо перестать видеться так, как мы видимся в эту самую минуту. Поверьте: все мое существо содрогается и стонет, когда я произношу эти слова; но наше будущее счастье зависит от неумолимой выдержки, которую диктует нам нынешняя беда. Мы будем встречаться в свете, Петрус, в Булонском лесу, на концертах, в театрах; вы будете знать каждый мой шаг, в письмах я буду рассказывать вам обо всех своих делах, обо всех планах, а возвратившись каждый к себе, мы будем молить Бога о нашем скорейшем освобождении.

Как во время рассказа Франчески да Римини плачет Паоло, так и наш герой плакал, пока говорила Регина. Она же сама будто исчерпала источник слез.

Было два часа ночи. Часы пробили два раза; они словно дважды напомнили молодым людям, что пришла пора расставаться.

Регина встала, знаком приказав Петрусу оставаться на прежнем месте, подошла к небольшому итальянскому stipo 4949
  Шкафчик (ит.)


[Закрыть], инкрустированному перламутром, черепаховой костью и серебром, и достала оттуда золотые ножницы. Она велела молодому человеку встать коленями на табурет.

– Опустите голову, прекрасный мой Ван Дейк, – приказала она.

Петрус повиновался.

Регина нежно поцеловала его в лоб, потом выбрала в шапке белокурых волос вьющуюся прядь, отрезала ее у самых корней и, намотав на палец, сказала:

– Вставайте! Петрус поднялся.

– Теперь ваша очередь! – сказала она, подала ему ножницы и опустилась на колени.

Петрус взял ножницы и дрожащим голосом произнес:

– Опустите голову, Регина.

Молодая женщина послушно исполнила просьбу.

Следуя во всем примеру Регины, Петрус дрожащими губами коснулся ее лба и провел рукой по ее прекрасным волосам, не решаясь притронуться к ним ножницами.

– Вы ангел любви и чистоты, Регина, – прошептал он.

– Что же вы?.. – спросила она.

– О, я не смею…

– Режьте, Петрус!

– Нет! Нет! Мне кажется, что я совершаю святотатство, что в каждом волоске заключена частица вашей жизни, что разлучившись с вами, эти волосы будут упрекать меня в своей смерти.

– Режьте! – приказала она. – Я так хочу!

Петрус выбрал прядь, поднес ножницы, зажмурился и отрезал.

Пока ножницы с хрустом резали прядь, кровь бросилась Петрусу в лицо, и молодой человек подумал было, что лишится чувств.

Прядь осталась у него в руке.

Регина встала.

– Давайте! – сказала она.

Молодой человек подал ей волосы, пылко поцеловав их.

Регина соединила их с прядью волос Петруса и скрутила двумя пальцами. Затем она сплела их, будто шелковые нити, в косичку и завязала ее на обоих концах. Потом она подала молодому человеку один конец, за другой потянула и перерезала косичку пополам.

– Вот так и нити наших жизней будут навсегда сплетены и перерезаны вместе! – сказала она.

В последний раз подставив молодому человеку свой чистый лоб для поцелуя, она позвонила бедной старой Нанон, находившейся в передней.

– Проводи господина через садовую калитку, милая Нанон, – попросила она.

Петрус бросил на Регину прощальный взгляд, и в его глазах отразилась вся его любовь. Он последовал за Нанон.