Текст книги "Парижские могикане. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц)

XVIII. РЕВНОСТЬ

Вдруг молодой человек нахмурился.

Он нечаянно взглянул на бриллиантовый браслет, обвивший руку девушки, а потом перевел взгляд на расшитый мешочек, подвешенный к ее поясу.

Принц едва слышно вскрикнул и поднес руку к груди, словно почувствовав укол в сердце.

Напрасно Розена осыпала его ласками: возлюбленный по-прежнему смотрел хмуро.

Она же улыбалась, хотя слышала, как он вскрикнул, и видела, что он помрачнел.

Наконец она решилась заговорить.

– Вот здесь, – вымолвила она, изящным пальчиком проведя по его лбу, – вы скрываете от меня какую-то мысль, любимый принц! Но я вижу ее так же хорошо, как сорняк на поле роз

Герцог задыхался.

– О чем вы думаете? – продолжала Розена. – Ну же, говорите!

– Розена! Я ревную! – признался он.

– Ревнуете?? – с очаровательным кокетством переспросила она. – Признаться, я так и думала!

– Вот видите!

– Ревнуете! – повторила Розена.

– Да, ревную.

– К кому же, дорогой мой повелитель?

– Прежде всего, ко всем сразу…

– Это значит – ни к кому.

– Но кое к кому в особенности.

– Стало быть, вы ревнуете меня к самому Господу Богу, потому что, кроме него и вас, я никого не люблю.

– Нет, Розена, я имею в виду смертного.

– В таком случае, вы меня ревнуете к своей собственной тени, ваше высочество.

– Не шути, Розена, я так страдаю!

– Страдаете?! Неужели ваша ревность так сильна? Тогда давайте поскорее от нее избавимся. Кто этот человек?

– Он был сегодня вечером в театре.

– Вот тут вы угадали: сегодня вечером в театре, любезнейший мой господин, у вас был соперник.

– Вы подтверждаете?

– И я получила от этого соперника признание в любви по всей форме.

– Как его имя, Розена?

– Публика, ваше высочество.

– О, я знаю, Розена, – с легкой досадой ответил принц, – что вас обожает весь город… Однако выслушайте меня. Речь идет о человеке, который смотрел на вас такими влюбленными глазами, что, признаться, я был готов искать с ним ссоры, чтобы вызвать этого наглеца!

Розена улыбнулась.

– Держу пари, – сказала она, – что вы говорите об индийце, ваше высочество.

– Совершенно верно! Да, я имею в виду этого господина, который в своей ложе так нагло распустил перья!

– Очень хорошо, ваше высочество! Продолжайте, я вас слушаю.

– Не смейся, Розена! Я ревную не на шутку… Он не сводил с тебя глаз с той минуты, как ты вышла на сцену, а во время оперы шарил глазами по всем ложам в надежде увидеть тебя.

– Меня? Вы уверены?

– И ты, злая девчонка, как только переставала смотреть на меня, сейчас же переводила взгляд на этого набоба. А когда ты вышла на поклон, какой королевский подарок бросил тебе этот лахорский раджа?

– Взгляните сами, ваше высочество, – проговорила девушка, поднося запястье к лицу принца.

– О, я сразу же узнал эти бриллианты! Они меня ослепили, еще когда я сидел в ложе… Бедный букетик фиалок, как жалко ты выглядел рядом с ними!

– Где были фиалки, ваше высочество? Герцог улыбнулся.

– А где бриллианты? – продолжала девушка.

– Почему ты не оставила их дома?

– Не хотела разлучать их с мешочком, вместе с которым они попали ко мне.

– Зачем же мешочек у вас на поясе?

– В нем письмо.

– От этого господина?

– Да, ваше высочество.

– Он смел тебе написать, Розена?.. Не заставляй меня страдать! Ты встречалась с ним раньше? Ты с ним знакома?.. Он тебя любит? А ты его?

Последние слова он выговорил с таким страданием в голосе, что они отдались в сердце прекрасной танцовщицы.

Ее лицо приняло серьезное выражение, она оставила шутливый тон.

– С вами все должно быть серьезно, Франц, – молвила она, – и я была бы бессердечной, продолжая шутить над болью, которую причинило вам это подозрение. Я знаю или, вернее, догадываюсь, дорогой герцог, какую печаль могут с собой принести самые нелепые подозрения. И я хочу как можно скорее избавить вас от них. Да, Франц, этот человек весь вечер не сводил с меня глаз… Не дрожите так, дайте договорить. Но женщину такой взгляд обмануть не может: это не страстный взгляд влюбленного – это взгляд, смиренно умоляющий о дружбе.

– Но он вам писал, он вам писал, Розена! Вы сами мне сказали, вы сами только что признались!

– Да, конечно, он мне писал.

– И вы прочли его письмо?

– Дважды, ваше высочество, а потом перечитала в третий раз.

– О! Сколько же раз вы читаете, в таком случае, мои письма?

– Ваши письма, герцог, я читаю не раз, не два и не три: я читаю их все время!

– Прости, Розена, но от одной мысли, что кто-то смеет тебе писать, кровь закипает у меня в жилах!

– Спросите лучше, зачем этот человек пишет мне, сумасшедший!

– Можешь сколько угодно называть меня сумасшедшим, Розена, я этого не отрицаю: ведь я сошел с ума от любви к тебе!.. Девочка моя! Не мучай меня! Я задыхаюсь, словно в этой комнате нечем дышать!

– Разве я вам не сказала, что письмо при мне?

– Да.

– Раз я его принесла, значит, хотела, чтобы вы его прочли.

– Давай же скорее!

Принц потянулся к благоухающему мешочку. Девушка перехватила его руку и припала к ней губами.

– Я, разумеется, дам вам его, но за подобное письмо нельзя браться в гневе или сгорая от ревности.

– Скажи, как я должен его взять, только ради Бога, Розена, дай мне его, если не хочешь, чтобы я умер!

Но, вместо того чтобы передать письмо принцу, Розена приложила руку сначала к его груди, потом ко лбу, как магнитизер, подчиняющий своей воле другого человека.

– Успокойся, клокочущее сердце! – проговорила она. – Остынь, горячая голова!

Она опустилась на колени и продолжала:

– Сейчас я обращаюсь не к своему возлюбленному Францу: я желаю говорить с Наполеоном, королем Римским.

Молодой человек вскочил и выпрямился во весь рост.

– Что вы сказали, Розена? – спросил он. – Каким именем вы меня назвали?

Розена продолжала стоять на коленях.

– Я называю вас тем именем, сир, которое вы получили перед людьми и перед Богом! И я передаю вашему величеству смиренное прошение от одного из самых храбрых генералов вашего прославленного отца.

Не вставая с колен, Розена вынула письмо из расшитого мешочка и подала юному принцу. Тот неуверенно принял его.

– Розена! – проговорил он. – Вы уверены, что я могу это прочесть?

– Не только можете, сир, но должны! – подтвердила девушка.

Герцог отер платком пот, струившийся по его бледному лицу, развернул письмо и прочел тихим дрожащим голосом:

« Сестра!..»

– Так этот господин ваш брат, Розена?

– Читайте, сир! – настойчиво повторила девушка, оставаясь на коленях и продолжая называть принца его королевским титулом.

Принц продолжал:

« В Индии принято изображать богиню добра Лакшми необыкновенно красивой, изящной, соблазнительной чаровницей; этим индийцы хотят показать, что добрая женщина не может не быть красивой, так же как красавица не может не быть доброй.

Как считают поэты, красивое лицо является естественным отражением красоты души. Вот почему, любуясь Вашим прекрасным лицом, я увидел в Вашей красоте, как в прозрачном хрустале, сокровища доброты, таящиеся в Вашем сердце…»

Герцог замолчал. Эти несколько строк были лишь восторженной прелюдией, которая не развеяла его сомнений относительно смысла письма. Он взглянул на девушку, словно требуя от нее объяснений.

– Продолжайте, прошу вас, – проговорила Розена. Герцог снова взялся за письмо.

«Мы с Вами, дорогая сестра, испытываем к одному и тому же человеку, вернее юноше, одинаковую нежность, одинаковую любовь, одинаковую преданность. Общность наших чувств устанавливает между нами, как бы мы ни были внешне непохожи, тесную и священную братскую связь, во имя которой я осмеливаюсь обратиться к Вам с несколькими просьбами.

Первая и самая большая просьба к Вам, сестра: позвольте мне видеть Вас, дабы иметь возможность говорить о нем с Вами как можно чаще и как можно дольше. Во время этих встреч, о которых я умоляю во имя самого святого, что есть на земле, во имя убеждений и преданности, я хотел бы переговорить с Вами о его здоровье, которое чрезвычайно меня беспокоит, о его будущем, которое меня страшит, и о его настоящем, которое разрывает мне сердце! Вместе с Вами я рассчитываю найти выход для этого человека, чью жизнь словно подтачивает рок! Мы вместе должны попытаться сделать все не только для его счастья, но и ради его славы!

С тех пор как умер его отец, в этом заключается самая заветная моя мечта, моя единственная цель, моя главная надежда… Для ее осуществления я пересек моря, объехал полмира и готов проехать еще столько же, двадцать раз рискуя жизнью в пути, лишь бы добраться до него.

Как вы понимаете, сестра, я прибыл для исполнения великой цели.

Когда я был в четырех тысячах лъё отсюда и мне не о чем было мечтать для себя самого, я замыслил помочь ему сменить имя Франц на имя Наполеон. Позвольте же мне надеяться, что с Вашей помощью я увенчаю сына короной его отца. Я твердо и непоколебимо в это верую. И если для того, чтобы посадить его на французский трон, понадобится поддержка миллиона человек, я знаю, где их отыскать.

Справа от меня сидит человек, который сопровождал его отца в изгнание сначала на остров Эльбу, затем на остров Святой Елены. Он приехал, чтобы говорить с принцем о его отце от имени его отца. Несмотря на то что принца держат в заточении, имя этого человека, возможно, дошло до него. Это имя, символ верности и преданности, – Гаэтано Сарранти. Это мой товарищ, мой друг, моя правая рука, он знаком со всеми моими планами. Именно ему я поручаю посвятить в них принца. Он сделает то, чего, к величайшему моему сожалению, не могу сделать я сам, потому что за каждым моим шагом следят. Добейтесь для него свидания, и пусть эта встреча произойдет без свидетелей, ночью и тайно.

Постарайтесь понять: речь идет не о наших головах – это пустое, ведь мы лишь исполняем свой долг, рискуя ими в этой страшной игре, – но о будущем короля Римского, о счастье Наполеона II.

Мы прибыли не за тем, чтобы сказать Вам: «Найдите способ провести нас к принцу» – такой способу нас есть. Мы пришли Вам сказать: «Пусть принц соблаговолит принять господина Сарранти, и завтра в тот оке час, когда принц читает это письмо, господин Сарранти будет у него».

Попросите у принца позволения принять меня завтра, а вас, сестра, прошу передать мне его ответ. Если такое разрешение будет получено, раздвиньте, пожалуйста, шторы на третьем окне левого крыла, выходящем на Майдлине, и трижды поднимите и опустите свечу. Мне будет довольно этого знака.

В ожидании ответа, которому мы придаем большее значение, чем приговоренный к смертной казни – приказу о помиловании, благодарю Вас, сестра моя, и по-братски обнимаю.

Генерал граф Лебастар де Премон.

P.S. Один весьма важный совет, сестра: принц знает, как бдительно, хоть и незримо, за ним следят. С Вашей стороны было бы не лишним напомнить ему об осмотрительности. Он не должен доверять никому, кроме Вас и нас. Пусть остерегается даже садовника, в котором вы оба уверены и который проводит Вас каждый вечер во дворец».

Герцог Рейхштадтский поднял голову: письмо на этом кончалось.

Судя по тому, как менялся его голос по мере чтения, становилось ясно, что письмо не оставило его равнодушным. Но когда принц взглянул на подпись, он не сдержался и вскрикнул: он не раз слышал имя графа Лебастара де Премона как одного из самых храбрых генералов в период правления Наполеона.

Все время пока принц читал, девушка стояла перед ним на коленях, молитвенно сложив руки и чувствуя, как по ее щекам текут слезы; она не могла без умиления думать о том, что эти двое, настойчивые и преданные друзья, приехали из глубины Индии ради свидания с сыном их бывшего повелителя, забыв о инквизиторских мерах, предпринимаемых представителями коалиции, о произволе полиции, в разных видах наводнившей Европу, особенно в то время, о неумолимой строгости, с которой австрийское правительство наказывало любого, кто пытался приблизиться к Наполеону.

Розена не могла сдержать дрожь при мысли, что человек, которого она совсем недавно видела свободным, богатым, сияющим в своей ложе, словно индийский божок в святилище, в случае оглашения этого письма, которое он бросил на глазах двух тысяч человек, мог быть схвачен и препровожден в самую мрачную одиночную камеру Шпильберга!

Но особенно тронуло девочку с чистой, страстной и открытой душой то обстоятельство, что эти два господина оказали доверие ей, бедной парии, бродячей актерке!

И она в душе поклялась оправдать это доверие и всеми силами помочь осуществлению их замыслов.

XIX. ТРИ ВОСПОМИНАНИЯ ГЕРЦОГА РЕЙХШТАДТСКОГО

Розена почувствовала, как принц берет ее за руку и заставляет встать с колен.

Она подняла на него глаза.

Не менее взволнованный, чем она сама, он возвел к небу глаза, и две крупные слезы покатились по его щекам.

– О драгоценные слезы! Слезы Ахилла! – вскричала девушка, ловя их губами. – Слезы сына, пролившиеся на могилу отца! Пусть упадут они на Францию!.. Вот таким я вас и люблю, мой прекрасный герцог, – с воодушевлением продолжала она, – вы совершенно преобразились, и я благодарю Бога: он привел меня к вам словно для того, чтобы, подобно чашечке цветка, собирать росу ваших слез! Плачьте, плачьте, пока мы одни! Ваши слезы как фиалки: они распускаются лишь в тени или в темноте.

Не переставая говорить, девушка осыпала частыми поцелуями сестры лицо принца, мокрое от слез.

Принц страстно прижал ее к себе, однако мысли его, очевидно, были где-то в заоблачных высях, и он продолжал:

– Да, да, девочка моя дорогая, ты права: сам Господь привел тебя ко мне будто ангела-утешителя; только в твоем присутствии, милая, слезы, этот источник сострадания, который есть во мне, пересыхающий или сдерживаемый под чужими взглядами, снова бьет ключом под твоим живительным взором.

– Герцог!

– Благослови тебя Господь! – продолжал принц, не пытаясь скрывать слез, видимо облегчавших ему душу. – Благослови тебя Господь за счастливые часы, которые я провожу в воспоминаниях о тебе, за драгоценные минуты, которые ты мне даришь, когда ты рядом! О, ты права: только в твоем присутствии я могу открыто плакать и смеяться! Только с тобой я могу что-то забывать и о чем-то вспоминать. Только с тобой я могу говорить о своем отце и о Франции!

Розена поняла, что именно таким путем она добьется цели.

– О твоем отце! О Франции! Так ты не забыл о них, любимый? – спросила она. – Тогда расскажи мне о них, прошу тебя! Мне тоже, – со вздохом прибавила она, – случается, как Миньоне и тебе, видеть сны об утерянной матери и об отечестве.

– Да, – кивнул герцог, и чистый взгляд его прекрасных глаз словно обратился в прошлое. – Да, я помню своего отца. Но я вспоминаю всегда одну и ту же картину: однажды ночью я проснулся в колыбели, как бывает, когда чувствуешь, что рядом кто-то есть, и этот кто-то тебя любит. У кроватки стояли двое: моя мать, герцогиня Пармская…

Молодой человек произнес это имя с непередаваемой горечью.

– … и мой отец, император Наполеон!.. Произнося имя отца, юноша простер руку к небу.

– Он склонился над моей постелью и поцеловал меня. Я обвил руками его шею и тоже поцеловал. Но странно: у меня до сих пор осталось ощущение, что я обнимал статую.

– Ты помнишь этот поцелуй, не так ли, мой герцог?

– Да.

– У тебя перед глазами и сейчас стоит тот, кто тебя поцеловал?

– Да.

– Храни это воспоминание в своей душе! Никогда этого не забывай!

– Это мне не грозит, – печально улыбнувшись, проговорил молодой человек и прижал руку к груди, – ведь это все, что у меня осталось от отца! Ты даже не представляешь, Розена, как он был красив. Как изображение на античной монете, как медаль Александра, как медаль Августа!

– Говорят, ты на него похож, мой герцог!

– Как мимолетная бесплотная мечта похожа на бронзовую статую!.. Нет, – прибавил он с грустью, – нет, у меня глаза матери, волосы матери. Я австриец, и зовут меня Франц!

– Ты француз, и твое имя – Наполеон. Это говорю тебе я! – воскликнула девушка. – Давай поговорим о твоем отце, давай поговорим о Франции.

– Как я тебе сказал, это единственное, что я о нем помню. Он отправлялся тогда в ту долгую и блестящую кампанию тысяча восемьсот четырнадцатого года, в которой вся слава досталась побежденному. Я нередко сравнивал отца с Ганнибалом: он был побежден Сципионом, но так и остался для потомков более значительным, чем его победитель.

– Да, да, более значительным, чем Сципион, чем Цезарь, чем Карл Великий, чем другие полководцы. Ах, герцог, какой пример!

– Сокрушительный, Розена! И это приводит меня в отчаяние. Что можно сделать после такого человека?.. Я часто думаю, что судьба создала меня бледной и печальной тенью великой личности. Я как те египтяне, которых художник изображает у основания пирамиды: жалкие людишки лишь подчеркивают величие сооружения.

– Однако простой араб может взобраться на пирамиду и достичь вершины гигантской постройки, хотя каждая из ступеней, ведущих к вершине, в два локтя высотой.

– Я на это не способен, Розена: у меня нет сил на то, чтобы быть великим.

Он в изнеможении упал на канапе.

– У меня даже нет сил быть счастливым!

Девушка легла у него в ногах и решила, что пора вернуть его к более веселым мыслям.

– А что вы помните о Франции? – спросила она.

– О Франции у меня всего два воспоминания.

– Расскажите о них, дорогой принц, – попросила девушка, поставив локотки ему на колени; он склонился над ней, и красивые волосы закрыли его задумчивое лицо.

– Однажды… кажется, это был день моего рождения, двадцать восьмого марта тысяча восемьсот четырнадцатого года… за неделю до того, как я навсегда, может быть, покидал Париж… Было начало весны, появились первые солнечные дни; мы с госпожой Монтескью возвращались в моей карете. Вдруг я увидел цветы, море цветов. Где? Не могу сказать. Ты знаешь, Розена, как я люблю цветы. Я воскликнул: «О! Цветы! Я хочу цветов! Я хочу много цветов, целую карету!» Слуги пошли выбирать самые красивые. Тем временем я смотрел в окно, и в доме, возле которого стоял мой экипаж, я увидел молодого человека и девушку, они сидели у окна и работали: молодой человек мастерил часы, девушка делала цветы.

«Смотрите-ка! – обратился я к госпоже Монтескью. – А я-то думал, что цветы создал Бог».

«Разумеется, сир, их создал Бог!» – отвечала она.

«Ну нет, – возразил я, указывая ей на девушку. – Я отлично вижу, что их создают женщины».

Госпожа Монтескью улыбнулась, а я продолжал смотреть и слушать. Девушка напевала песню, молодой человек ей подпевал. К моему несчастью, им, очевидно, сказали, что я сижу в карете, совсем рядом, перед их окном; они вдруг бросили всё: один часы, другая цветы – и стали кричать:

«Да здравствует король Римский!»

Я потребовал:

«Хочу, чтобы они пели! Хочу, чтобы они пели!» Карета покатила дальше… Розена! Их прекрасные юные лица до сих пор стоят у меня перед глазами. Я не раз с тех пор заговаривал о них с госпожой Монтескью. Когда я был маленьким, она мне говорила, что это брат и сестра, но позднее я догадался, что это были влюбленные. Два щегла прыгали в клетке, девушка пела… Розена, я готов стать часовщиком хоть сегодня, если бы только я знал, что могу заниматься этим ремеслом в Париже, живя в комнатушке на берегу Сены, а ты будешь делать цветы и петь эту песенку, которая осталась у меня в памяти… О, если бы ты знала, сколько бессонных ночей я провел с тех пор, пытаясь вспомнить мелодию, нежную и грустную, напоминающую одну из арий Вебера.

– Напойте мне эту мелодию, дорогой герцог. Может быть, я ее знаю.

Принц попытался напеть, но тщетно: на третьей или четвертой ноте он умолкал.

– Ах, если бы я знал мелодию, – вздохнул он, – я непременно вспомнил бы и слова. Я спрашивал об этой песне повсюду, во всех нотных магазинах Вены и Германии, даже во французском посольстве.

– Вы не помните, как называлась эта песня?

– Нет… Я даже не уверен, что слышал ее целиком, скорее всего – один-два куплета… Боже мой! Я все это тебе рассказываю, дорогая Розена, чтобы ты убедилась: я не забыл страну своего детства.

– Ах, милый герцог, как бы я хотела знать, что это была за песня!

– Может быть, в конечном счете это была какая-нибудь глупая песенка, – заметил герцог, – впрочем, меня бы это очень удивило: я сохранил о ней такое чистое, такое свежее, такое нежное воспоминание!.. О невозвратное детство! О моя родная сторона! Где цветы, которыми завалили тогда мою карету?! Где то окошко двух влюбленных? Молодой человек мастерил часы, а девушка напевала:

Не дивись шалунье безмятежной И… примера…

Розена вскрикнула и бросилась к фортепьяно.

– Куда ты? – спросил герцог.

– Погодите, ваше высочество, – проговорила девушка. – Не об этой ли песне вы говорите?

Пробежавшись пальцами по клавиатуре, она блестяще сыграла вступление и пропела нежным голоском две строчки:

Не дивись шалунье безмятежной И с нее примера не бери!

– Это она! – воскликнул молодой человек. – О, ты ее знаешь! Ты знаешь эту песню! Спой, спой! Прошу тебя!

Девушка запела:

Маргаритка на газоне вешнем В первых бликах утренней зари, Ручкою кокетливо-небрежной Свой наряд расправив белоснежный, Говорит прохожим: «Посмотри!»

– Это та песня? – спросила она.

– Да, да, точно она, – подтвердил принц, – хотя я не слышал этого первого куплета: верно, его спели, когда я только подъехал. О дорогая Розена! Я был прав, когда сказал, что всеми радостями обязан тебе. Ведь ты и вправду мне сестра, если можешь в шестнадцать лет напеть песни, которые я слышал в три года!.. Я ошибался, полагая, что знаю тебя всего несколько месяцев: ты росла вместе со мной, мы вместе жили во Франции… Пой, Розена, я слушаю!

Розена хотела было продолжать с того места, где остановилась.

– Нет, возразил герцог, – начни с начала! С начала! Розена снова запела:

Маргаритка на газоне вешнем В первых бликах утренней зари, Ручкою кокетливо-небрежной Свой наряд расправив белоснежный, Говорит прохожим: «Посмотри!» Не дивись шалунье безмятежной И с нее примера не бери.

– Это точно она! – повторил герцог с таким счастливым выражением, будто нашел клад.

Девушка продолжала:

Вот ромашка на лугу зеленом

Вздумала, кокетка, погулять;

Ветер вслед летит заворожено,

Обнимает бедную влюбленно —

И ромашке больше не дышать…

Не бери примера с обреченной

И старайся ветра избегать.

– Я вспоминаю, вспоминаю! – вскричал герцог, хлопая в ладоши. – Пой, Розена, пой!

Розена снова запела:

Лишь фиалки-скромницы стыдливо

Прячут лик свой в глубине лесной,

Поверяя травам молчаливым

Тайные сердечные порывы

Летней ночью звездной, колдовской…

В эту тень, в убежище счастливых,

Скроемся, краса моя, с тобой!1010
  Перевод Г.Адлера


[Закрыть]

Молодой человек повторял каждую строку, каждый куплет и позволил Розене отойти от фортепьяно только после того, как выучил всю песню от начала до конца – и слова и мелодию.

Но романтически настроенная красавица поняла, что отклонилась от своей цели. Она взглянула на часы: без десяти два! Девушка догадалась, что генерал де Премон или Сарранти, а может быть оба, ждут сигнала, который она должна подать из окна.

Она поспешила вернуть герцога Рейхштадтского к другому его детскому воспоминанию о Франции.

– Ваше высочество! Вы собирались рассказать еще что-то о своем детстве; я не освобождаю вас от этого обещания!

– О! Я имел в виду тот день, когда мне нужно было переезжать из Тюильри в Рамбуйе… – уронив голову на грудь, проговорил он. – Враги окружили Париж, мать сказала мне: «Идем, Шарль!» Я закричал: «Нет, нет, я не хочу уезжать, не хочу уезжать из Тюильри!»

Я цеплялся за полог кровати, за портьеру двери, крича: «Нет! Нет! Нет! Я не хочу уезжать!»

– Меня унесли против воли, – продолжал молодой человек, задыхаясь. – Сердце мне подсказывало, что я больше никогда не увижу Тюильри: предчувствие меня не обмануло!

– Если только пожелаете, ваше высочество, то снова увидите Тюильри, ведь вы не навсегда его покинули! Подумайте хорошенько: все зависит от вас.

Она подбежала к окну – третьему в левом крыле Шёнбруннского дворца со стороны Майдлинга, – одной рукой отодвинула штору, другой трижды подняла и опустила свечу.

Как помнят читатели, это был условный знак, которого ждал генерал Лебастар де Премон.

Молодой человек хотел было удержать Розену, но почти тотчас справился со своей слабостью.

– Пусть исполнится то, что написано у каждого на роду… – проговорил он. – Спасибо, Розена!

Пять минут спустя со стороны главной дороги, что вела из Майдлинга в Вену, донесся стук копыт.