Текст книги "Сказание об Эйнаре Сыне Войны (СИ)"

Автор книги: Александр Дьюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Смерть состроила самую свою любимую невинно печальную гримаску, мастерством которой никогда не овладеет Отец Обмана.

– Неужели ты боишься, Эйнар? – спросила она с неподдельной озабоченностью.

– Я?! – рявкнул Эйнар, подскакивая, и пнул пяткой в борт перевернутой лодки. Доска печально треснула, саму лодку протащило по песку и столкнуло с соседней. – Еще чего!

Смерть приблизилась к нему, положила руку на плечо. Это было отнюдь не предложение оставить всю мирскую суету и сиюминутные заботы живых и не приглашение проследовать в иной мир вечного покоя. Это был жест заботливой сестры, которым только ей одной под силу успокоить вспыльчивого брата.

– Тогда тебе не о чем переживать, Эйнар, – сказала Смерть. – То, что случится завтра, целиком и полностью зависит от тебя и только от тебя. Но ты и сам об этом знаешь, потому что так происходит всегда. Конечно, – она сцепила пальцы опущенных рук, беззаботно пожала плечами, – я могла бы рассказать все возможные варианты развития событий, но что это изменит? Во-первых, ты устанешь слушать, а во-вторых, пока я о них рассказываю, появится еще больше новых. Могу лишь посоветовать делать то, что у тебя лучше всего получается.

– Ну, – сквозь зубы шумно втянул воздух Эйнар, – некоторые говорят, лучше всего у меня получается не думать.

– Значит, не думай, – Смерть снова взяла его за руку. – Пойдем, – потянула она, – послушаем, как поет тот мальчик. Мне и вправду понравилось. Знаешь, нужно очень постараться, чтобы Смерти захотелось побездельничать и послушать еще одну песенку о своем геройствующем братце.

Эйнар невнятно проворчал себе под нос, оставаясь на месте.

– Услышу еще одну его песенку – сверну ему шею, – посулил он.

Смерть замерла, на миг задумалась, прикрыв веки, печально вздохнула и выпустила руку Сына Войны.

– Да, – нехотя согласилась она, – пожалуй, не стоит. Не хотелось бы, чтобы пропал такой талант. Знаешь, Эйнар, скажу тебе по секрету, – Смерть приложила ладошку ко рту, – я не удержалась, подсмотрела одним глазком в его судьбе. Если ты его все-таки не убьешь, однажды он прославится настолько, что его песни продолжат любить и петь еще много веков, даже когда в живых не будет уже ни его, ни тебя. Хотя, – смутилась девушка, – с «Девой под дубом» они, конечно же, не сравнятся. Эта песенка будет звучать… вечность, – последнее слово она произнесла невнятно, принявшись мурлыкать под нос незатейливый, приставучий, дурацкий, легко узнаваемый мотивчик.

– Тебе же нельзя рассказывать смертным об их судьбе, – недовольно напомнил Сын Войны. – Это же поломает твою ненаглядную, как ее, вселенную.

Смерть надулась, обиженная таким бесстыдным обвинением в беспечности и легкомысленности.

– Мне, – возмущенно заявила она, гордо вздернув носик, – нельзя рассказывать смертным только об их собственной судьбе. Никогда не забывай о мелком шрифте, Эйнар!

Глава 4

В корчме было тихо и пусто. За исключением всеобщих тингов, празднеств или редких гостей, вроде странствующих скальдов, жрецов или сказителей, здесь было тихо всегда. Но утренняя тишина была какой-то особенно безмятежной и умиротворяющей, несмотря на то что само утро заставило всю Рыбачью Отмель замереть в тревожном ожидании.

Как-никак вести о том, что Эйнар Сын Войны бросил вызов самому колдуну, тиранившему Рыбий Берег много лет, разнеслись по деревне практически мгновенно и разделили жителей на два лагеря. Один лагерь, надо признать, весьма малочисленный, смотрел в будущее с оптимизмом и уже подсчитывал, сколько излишков рыбы после избавления от вымогателей можно продать на ярмарке в Лейхоре. Другой же лагерь, и к нему примкнуло большинство, в панике искал способы заставить овец дать больше шерсти, чтобы задобрить грабителей, и активно интересовался, не будет ли мошенничеством, если для объема и веса дани обрить всех жителей Отмели налысо во всех доступных местах? Впрочем, лагерь скептиков тоже был не однороден. Кто-то нашел в себе силы не поддаться унынию и смотрел на предстоящее с оптимизмом, приблизительно оценивая, например, сколько выйдет колбасы с геройского коня, или раздумывая, добрые ли выйдут вилы, если переплавить геройский меч. Даже щиту можно найти применение, говорили они, например, можно сделать из него колесо или использовать в качестве блюда. Однако, несмотря на неоднородность, скептики все же сходились во мнении, что враг, который принципиально отказывается умирать, способен доставить неудобство даже такому герою, как Эйнар Сын Войны. Даже если допустить мизерный шанс, рассуждали скептики, что герой каким-то чудом умудрится одолеть колдуна, как он засвидетельствует факт своей победы? Ведь всем доподлинно известно, единственным приемлемым доказательством победы героя над злодеем является смерть последнего. Как подтвердить факт его смерти? Естественно, предоставленной на суд экспертов головой злодея. Можно ли считать доказательством смерти злодея голову, которая вместо того, чтобы обвинительно смотреть на всех остекленевшим мертвым глазом, примется злобно зыркать и обвинять присутствующих вербально? А если начнется ругаться, да еще в присутствии детей и женщин? И вообще, по каким правилам надо вести бой с врагом, который не хочет умирать? Как засчитывать победу? По очкам или по раундам? Или по количеству отрубленных конечностей? А если, пусть его в капусту изрубят, он заявит, что в состоянии продолжать бой и ведь, что примечательно, ни разу не соврет? Какая уж тут победа? Максимум, ничья. Но ничья – это всего лишь не-поражение, а не-поражение – это не-победа. Вот и получается, как ни крути, а даже Эйнар Сын Войны с колдуном не совладает.

Но в корчме было тихо и спокойно и ни о каких тревогах тут даже не догадывались. Кот, верховный король и единоличный сюзерен лавки, восседал на своем троне и деловито лизал лапу, одним глазом следя за мухой, покушающейся на чужую территорию. Хозяйка корчмы неспешно мела пол, заканчивая уборку последствий бурного гуляния, затянувшегося допоздна. Таков уж парадокс человеческой природы: чем отчаяннее ситуация, тем веселее пир, особенно если для кого-то он станет последним. Никто точно не знал, что хозяйка думает по поводу всех этих редких, но все же довольно утомительных сборищ людей; никто не слышал, чтобы она хоть раз возмущалась или жаловалась. Если честно, никто не удивлялся тому, как хозяйка умудрялась в кратчайшие сроки наводить порядок даже после самого опустошительного и разорительного тинга. На Стор-Йорде авторитетные мудрецы давно уже сделали бы однозначные выводы, весьма неутешительные для трудолюбивых хозяек и хранительниц домашнего очага. На Симскаре лишь многозначительно пожимали плечами: если это колдовство или чудо, попробуйте пережить симскарскую зиму и дотянуть до следующей – гласило неписаное правило в принципе несуществующих на острове охотников на ведьм.

Сам виновник вчерашних гуляний полулежал за столом. Он был зелен, жалок и медленно, мучительно умирал – бессонные ночи для него, конечно, не являлись чем-то страшным или неизведанным, а вот такое похмелье было в новинку. Если бы Гизур вдруг услышал, что его ждет славное будущее, ни за что бы не поверил – он сильно сомневался, что доживет хотя бы до вечера. Впрочем личный опыт, хоть немного и снизил его самооценку, но заставил испытывать еще больше уважения к знаменитым воинам, закаленным в беспощадных боях бесконечной войны человечества с алкоголем.

Эйнар же получил полное право насмехаться над пьяницами, всячески издеваться над ними и читать им морали, так как в кои-то веки лично даже близко не стоял к бурным возлияниям. И вообще, если бы прилюдно посмели обвинить его в чем-то подобном, никто бы и не поверил, что этот человек вообще способен на пьяные выходки.

Во-первых, потому что на столе перед ним лежал меч, один из знаменитых Близнецов, выкованных самим Отцом Кузни, а так уж сложилось, что обвинять в чем-то человека с мечом обычно отваживался только тот или те, у кого меч побольше или побольше самих мечей. Во-вторых, Эйнар был одет в не менее известную кольчугу Лёверк, подаренную ему самой княгиней альвов, по одним источникам, или отобранную у какого наглого пещерного скупердяя, по другим. В-третьих, на любого обвинителя сперва посмотрел бы ехидными, злобными прорезями для глаз в полумаске стоявший на краю стола шлем Хюмир, самый прочный из всех выкованных когда-либо гномьими кузнецами, а этот шлем сам кого угодно мог обвинить в неправоте. И, в-четвертых, Эйнар смотрел в кружку воды. Самой обычной и банальной холодной воды, которая составляла железное алиби тому, у кого, если верить песням, вместо крови эль и брага, а день не может считаться официально начатым, если не выпито хотя бы полбочонка.

Эйнар проснулся рано, едва рассвело, и зашел в корчму лишь затем, чтобы промочить горло перед дорогой. Перед дракой он никогда не ел и пил исключительно воду. Кто-то искренне считал, что это некий ритуал, позволяющий ему побеждать любого врага. Кто-то не раз высказывал претензию и спрашивал, почему в его случае это не работает. Эйнар пытался объяснить, что весь секрет в том, чтобы родиться полубогом, но люди искренне верили, что полубожественность – это, вполне логично, всего лишь одна половина успеха, и обижались, когда им отказывали открыть вторую.

Он уже собирался к выходу, когда безмятежная тишина была бесцеремонно нарушена. За маленькими оконцами послышались какой-то шум и возмущение, кто-то на кого-то рявкнул, потом со злостью принялся пинать дверь и дергать ручку. Неравная и тяжкая борьба человека и упрямого дерева закончилась так же внезапно, как и началась: просто кто-то вдруг вспомнил, что корчма никогда не закрывается – нужно всего лишь посильнее налечь плечом. Кто-то для вежливости немного помедлил, а потом очень уважительно открыл дверь, которая издала гордый скрип победительницы над глупостью.

Вошел кузнец. Обычный сельский, почти ничем не примечательный кузнец, который разве что всем своим видом показывал, что спал крайне мало, но не потому, что вместе со всеми гулял до глубокой ночи, а потому, что работал. За широкой спиной кузнеца толпились трое представителей сельской элиты – обычных великовозрастных лоботрясов, использующих любой предлог, чтобы избежать работы (и жен, которых за долгие года брака не без оснований тоже считали крайне нудной и утомительной работой). В двух из них легко угадывались вчерашние потерпевшие от шаловливых ручонок Баратти Сына Битвы. Однако внимания во всей этой компании заслуживала лишь длинная жердина, стыдливо выглядывающая из-за плеча кузнеца.

Селяне немного помялись на пороге, пугливо поглядывая отнюдь не на Эйнара, а на хозяйку корчмы. Женщина прервала уборку, посмотрела на них в ответ, опустила глаза на их ноги. Не улыбнулась. Селяне вздрогнули и попятились. Они боялись ее если не больше, то никак не меньше всех грабителей и колдунов на свете вместе взятых. Даже собственные жены не внушали им такого ужаса – свою бабу всегда можно вразумить, а на эту никакой управы. Если провинишься – так до конца дней своих проходишь без капли во рту, и как ни моли прощенья, как ни ползай на коленях, пока сама не решит, не будет никакой амнистии. Но кузнец пришел с четкой целью, от которой не мог отказаться, и решил рискнуть благорасположением безжалостного деспота в юбке. Поэтому он и верные приятели тщательно обстучали ноги на улице, а потом – кто на цыпочках, кто на пятках, кто огромными шагами, стараясь лишний раз не скрипнуть половицами, – прошли к столу Эйнара. Но прежде чем уделить ему внимание, они, затаив дыхание, все как один обернулись, с тревогой взглянув на мокрые следы на полу и маленькие комки земли, показавшиеся им чудовищными пятнами несмываемой грязи. Хозяйка корчмы мстительно сощурила глаза. Один из лоботрясов обреченно схватился за голову, другой – нервно закусил конец бороды.

– Вот, – застенчиво пробормотал кузнец, протягивая Эйнару жердину стоймя.

Сын Войны, машинально принявший нежданный подарок стоя, сел. При беглом осмотре по всей длине жердь оказалась копьем. Вроде бы. По крайней мере, в представлении человека, который копье если и видел, то только издали и уж точно никогда в руках не держал. Длинный наконечник был с виду острым, но откованным так, что даже подмастерье оружейника с известным, но доселе толком не изученным феноменом отклонения в развитии верхних конечностей пришел бы к выводу, что сам он еще не так безнадежен, как в этом его пытаются уверить. Древко же представляло собой условно прямую, обструганную, со срезанными сучками жердь, которую совсем недавно вьюн хмеля считал своим домом. Причем при выборе подходящего кандидата на роль древка творец явно руководствовался принципом «мощному герою – мощное копье». И это было отнюдь не проявление сельской простоты, серости и глупости. Наоборот, кузнец Рыбачьей Отмели руководствовался в своем деле своеобразным, но логическим мышлением. А еще он не чурался мудреных слов, умел выговаривать «это» без ошибок, понимал за пол-лит-ри-ку и что лопочут заезжие страннобуквенники, все время проводил в кузне за усовершенствованием орудий труда – в общем, на весь Рыбий Берег слыл инженером и академиком. То есть тем, с кем лишний раз лучше не пересекаться без нужды. Что не мешало ему быть авторитетной и центральной фигурой не только в Отмели, но и за ее пределами.

– Глаз почти не смыкал, работал, – покашлял кузнец. Манера изъясняться, видимо, передалась ему по наследству от отца. Наверняка вместе с именем. – Я это, ну, не оружейник совсем, но со всем стараньем, вот.

Эйнар встал, опираясь на копье. Пробежался растерянными глазами по всей его длине. На физиономиях приятелей кузнеца отразились тревога и сосредоточенность.

– Не побрезгуй, возьми, авось пригодится, вот, – принялся торопливо убеждать Снорри-младший, чтобы у героя не успело возникнуть желание отвертеться от подарка. – Это, знаешь ли, не простое копье. Оно это, ну, заговоренное, значится.

Эйнар нахмурил брови.

– Его брат мой – да не иссякнет мед в его кубке за столом Медового Зала – из похода привез, вот, – пояснил кузнец. – Ну, не совсем его, конечно, – смутился он, – кочергу. Но заговоренную, ага, – поспешно заверил кузнец.

– Чего?

– Кочергу заговоренную, говорю, – повторил кузнец. – Они как-то раз этого, ну, тоже колдуна какого-то это самое, вот. Ну, мой брат кочергу эту себе и забрал. Рассказывал, так она ловко летала, значится, и била больно. Правда, с тех пор-то она ни разу того, не летала, значится, как мы ни пытались. Но мы-то народ серый, не так чего-то делали, видать. Но сила в ней есть, точно говорю, вот. Жрец один подтвердил. Так я и решил: она ж все равно без дела пылится, а ты с колдуном нашенским драться идешь, ну и вот… вдруг да пригодится. Только с кочергой на колдуна идти оно, конечно, глупо, вот я и это…

Эйнар посмотрел на кузнеца. Посмотрел на копье. Снова на кузнеца и на его приятелей. Мнущиеся за его спиной полудурки вызывали почему-то инстинктивное желание врезать каждому по уху для профилактики (что не меняло мнения Эйнара о том, что народ здесь славный), но сам кузнец, его желание хоть как-то помочь и не стоять в стороне, его искренняя вера в героя заставляли чувствовать себя неловко и запрещали отказывать. Хотя сам Эйнар всегда считал, что лучший способ помочь ему – не мешать.

Он закатил глаза и, неразборчиво бормоча себе под нос, отошел на просторное место, перекинул копье из руки в руку и обратно, осторожно взмахнул. Потом раскрутил плавную и очень осторожную мельницу – наконечник вопреки прогнозам не слетел, не воткнулся в стену или пол и не предпринял даже попыток соскочить. Эйнар попробовал его пальцами и, к удивлению, обнаружил, что обоюдоострое лезвие не только хорошо наточено, но и втулка наконечника закреплена на жердине намертво. Он повторил движение, но заметно быстрее и ловчее, не остановился после пары оборотов, а продолжил, ускоряя темп. Через минуту сельские дурачки во главе с кузнецом и отлипший от поверхности стола, оторвавшийся от самобичеваний и похмельных страданий Гизур смотрели раскрыв рты, как Сын Войны, этот рыжий мордоворот, который при своих габаритах должен быть неповоротливее крепко пустившего корни дуба, с поражающей воображение скоростью и ловкостью вертит копье, выписывая им в воздухе такие фортели, что позавидовали бы бритые налысо монахи в смешных оранжевых халатах, всю жизнь только тем и занимавшиеся, что крутили копья. Под конец Эйнар, как и положено, с молодецким «ха!» поразил воображаемого противника уколом. И судя по инерции и мощи укола, поразил бы пару-тройку таких противников, если бы им хватило ума выстроиться в очередь. Вновь придирчиво осмотрев оружие по всей длине, Сын Войны положил его на ребро ладони, пытаясь отыскать баланс. Искал довольно долго.

– Тяжеловато, – констатировал он, взвешивая копье в руке.

– Ну это, тебе ж сил не занимать, – возразил кузнец, опираясь на логику. – Значится, тебе и оружие потяжелее надобно. Ежели ты чем потяжелее кому врежешь, значится, тут же и уложишь, вот. Верно ж говорю?

– Ага, – поддакнул один из дружков. – Слыхал я про одного берсерка, меч у ево был во! и весил во! Так он им рубил, ого-го!

Эйнар тяжело вздохнул. Его Близнецы весили по сорок унций (ок. 1,1 кг) каждый, что не только не мешало ему рубить «ого-го», наоборот, помогало делать это эффективнее, а главное – дольше. Однако кузнец Отмели был далеко не первым, кто руководствовался противоположенной логикой. Не только на Рыбьем Берегу, на всей Симскаре не любили очень мудреных слов и многих из них не знали. Однако если термин «рекламная акция» симскарцам был неизвестен, это вовсе не означало, что они не понимали его принципа. Симскарские кузнецы и оружейники давно и с успехом расширяли клиентуру, одаривая знаменитых героев лучшими образцами своей продукции на условии, что герой обязательно поведает всем интересующимся, где приобрел этот шикарный меч, даже если интересующиеся не интересовались. Или же одолеет очередного злодея с кличем «Этот череп проломил топор мастера Горма, лучшего мастера на весь Хёфнин!». Или укроется от ливня стрел щитом с надписью «Покупайте щиты у Хлива. Щиты у Хлива – только мы реально заботимся, чтобы ты пришел за новой покупкой!». Однако в случае Эйнара оружейники почему-то были свято убеждены, что ему обязательно необходим прут весом в несколько пудов, который с большей пользой послужил бы засовом для городских ворот. Обычно он избавлялся от таких подарков при первом попавшемся глубоком пруду или сборщике лома. Глядя на это копье, Эйнара почему-то не посещали подобные мысли. Вроде бы и должны были, вроде бы даже пришлось подогнать их кнутом, но мысли как-то очень уж флегматично отреагировали на щелчки кнута и не тронулись с места.

– Хорошее оружие для хорошей цели, – сказал Эйнар. – Благодарю, добрый человек.

У кузнеца, словно у студента рощи Матери Мудрости, явившегося на выпускной экзамен после бурных ночных молений в роще Матери Любви, отлегло от сердца, хотя он еще и не до конца осознал, что экзаменатору больше понравились не его философские измышления, а бутыль молодого вина из рощи Друкнадюра, перекочевавшая под его дуб.

– Я ж те говорил! – хлопнул его по плечу один из приятелей.

– А ты не верил! – хлопнул другой, отчего кузнец пошатнулся.

– Не понесу, говорил, – хлопнул третий так, словно хотел его угробить, а не выразить радость, – засмеет!

Именно в этот момент что-то глухо бухнуло в дверь – судя по звуку, таран, – потом, спустя положенный момент напряженной тишины, дверь открылась и в корчму ввалился знакомый по вчерашнему утру мальчишка, болезненно потирающий лоб.

– Идут! – пискнул он. – Они идут!

Кузнец и приятели уставились на Эйнара. Эйнар, растерявшись от внезапного внимания, сумел отреагировать тем образом, который совершенно не подходил сложившейся ситуации.

– Кто, – осторожно спросил он, – они?

Мальчишка раскрыл рот, потрясенный и взбешенный необходимостью пояснять, кто такие они, выделенные особой мальчишечьей интонацией. Где вообще видано, чтобы мальчишка-дозорный, верой и правдой служащий посыльным и сигнальной системой сельской общины, когда-нибудь объяснял столь очевидные вещи? Если они идут, значит, надо либо ударяться в панику, либо в отчаянии безнадежно молчать, готовясь к самому худшему в надежде на чудо.

– Берсерки идут, – обиженно пояснил мальчишка. – И колдун с ними!

– О, – сказал Эйнар. И несмотря на то, что такая реплика подразумевает некое развитие мысли, не счел нужным ее развивать.

Он сунул Близнеца подмышку, взял шлем, небрежно держа его за бармицу, как пустое ведро, вежливо отпихнул древком копья встревоженных селян и направился к выходу. У двери остановился, хотел взбодрить мальчишку, растрепав ему волосы, но тот уклонился от руки героя и шмыгнул в открытый проем на улицу. Эйнар только безразлично хмыкнул и тоже вышел.

– Хана нам, – сказал один из приятелей кузнеца, тяжело сглотнув.

– Тепереча точно без штанов оставят, – поддержал его второй.

– Без штанов! – возмущенно всплеснул руками третий. – Хорошо б, ежели без штанов! Головы снимут – енто да!

– Велика цена твоей башке-то, коли в ей один токмо глаз, да и то рыбий! Овец моих, баранов покрадут всех! Как зимовать будем?

– Да и хрен бы с твоими баранами, морда овечья, тоже мне потеря! Вот ежели бредень мой покрадут да снасти уведут, тут-то все заплачем! Всю Отмель с них кормлю!

– А знаете чего? Развели спор на ровном месте, так-то! Кабы не моя капуста…

– Заткнитесь уже, вот! – крикнул кузнец. – Эйнар их всех того, он же герой! И копье у него заговоренное есть, вот!

Приятели в ответ горько рассмеялись.

– Дерьмо это, а не копье.

– Говорили ж, не позорься.

– Он его из жалости взял!

– Небось в канаву уже бросил, ага.

– Да идите вы, вот! – растолкал дружков кузнец и побежал из корчмы.

– Вот завсегда так: добра ему хочешь, а он… неблагодарность одна…

– Ага, не любит, когда правду говорят!

– А еще другом назвался, тьфу!

– И чего вечно его сторону берем?

– Кхм-кхм, – раздалось покашливание.

Приятели разом обернулись на хозяйку корчмы и присели на полусогнутых ногах. А потом попятились, словно боясь, что если хоть на секунду упустят из виду эту женщину, излучающую безбрежное спокойствие и терпение, она обернется неким кровожадным, голодным чудищем и разорвет их на части. Когда из корчмы убрались и они, хозяйка позволила себе удовлетворенно улыбнуться. Она взглянула на пол, где несмотря и, если честно, вопреки своим стараниям, нежданные утренние гости оставили мокрые следы и комья грязи. Женщина легко покачала головой и вернулась к прерванной уборке, тихо напевая под нос легко узнаваемый, дурацкий мотивчик «Девы под дубом». Вдруг она резко оборвала себя, вскинула голову, взглянула на то место, где сидел Гизур. Место пустовало, если не считать оставшиеся на столе кантеле. Хозяйка с облегчением вздохнула, приложив ладонь к взволнованно колышущейся груди, коснулась зарумянившейся щеки, скосила глаза на кота, который смотрел на нее в ответ с некоторым подозрением. Женщина приложила к хитро улыбающимся губам палец. Кот зажмурился, потоптался на месте передними лапами, затем лег, растянувшись на лавке.

В корчме вновь стало тихо. Только метла нарушала тишину, но делала это как-то осторожно, как будто извиняясь.

***

Не то чтобы Эйнар не любил своего коня. Наоборот, Раск, как любой порядочный волшебный конь, пойманный арканом из волос профессиональной девственницы, не раз спасал ему жизнь, особенно в тех случаях, когда требовалось по-быстрому свалить. Но Сыну Войны не нравилось, что вся геройская работа лежит на его плечах, а эта наглая скотина, от которой всего-то и требуется, что перевезти из одной точки в другую, позволяет себе осуждающие взгляды, выговоры и чтение моралей. Да, Раск разговаривать не умел, но этой хитрой сволочи говорить и не требовалось. У нее имелся взгляд, обладающий телепатическими свойствами. Только взглянет с тоской или осуждением – сам начинаешь себе все выговаривать.

Поэтому Эйнару стало обидно, что этой ленивой скотине опять не придется ничего делать. А он так надеялся, что сегодня она хотя бы ногами поработает, добираясь до зловещей башни колдуна через мрачный лес по паре горных серпантинов (колдуны и злодеи даже на равнине умудрялись воссоздать необходимые элементы антуража). Но нет, вся ее забота – флегматично смотреть, как герой сражается с силами зла, и отпускать в своей лошадиной голове какие-нибудь комментарии.

Поэтому, хоть до окраины Рыбачьей Отмели от корчмы было шагов пятьдесят, Эйнар принципиально преодолел их верхом, а не на своих двоих. В конце концов, верный боевой конь – неотделимая и крайне важная часть любой истории героя, хочет он того или нет. Раск, естественно, не хотел (он бы с удовольствием выменял свою долю геройской истории на уютную конюшню поближе к библиотеке), но его мнением интересовались в последнюю очередь.

Остановившись на дороге неподалеку от ветхого сарая на окраине Отмели, Эйнар привстал в стременах, приложил козырьком ладонь к полумаске шлема, вгляделся вдаль. В голое, унылое поле, по которому грозно маршировали хряк-берсерки. Впрочем, «маршировали» – то слово, что подобрал бы такой наблюдатель, которому хотелось бы придать значимости грядущим событиям. Этот же наблюдатель обязательно использовал бы при подсчете врагов такие данные, как «бессчетное количество» (прежде всего, потому, что вряд ли умел считать), не преминул бы упомянуть, что почувствовал усилившийся ветер, несущий мерзкий запах смерти, что сгустились симскарские тучи, вскружило воронье, предвкушающее пиршество… Эйнар, услышав такой доклад, сильно бы удивился и почувствовал себя обманутым. Не то чтобы у него напрочь отсутствовали воображение и образность мышления, просто в большинстве случаев он смотрел на вещи предельно прагматично и конкретно. Поэтому Эйнар сперва возразил бы, что ветра совсем нет, Отмель, как и вчера, пахнет рыбой, морем и овцами, погода стоит симскарская серая обыкновенная, а стая ворон терпеливо дежурит на ветвях одинокого деревца. А потом сказал, что видит, как по полю тащится толпа не пойми кого, внушающая страх лишь горстке рыбаков, поскольку напугать простых селян может любое скопление недружелюбных не пойми кого. Впрочем, Эйнар согласился бы, что их число все-таки бессчетное, поскольку со счетом у него тоже было туговато. В особенности со счетом врагов. У Эйнара было всего лишь два определения их количества: скучно и весело.

– Ну, развлечемся, что ли? – риторически вопросил он, похлопав Раска по шее, и спешился.

Конь флегматично посмотрел на хозяина. Конечно же, ничего не сказал, но по глазам было видно, что ему очень хочется. Но он лишь свесил голову и потряс гривой, тоскливо звеня сбруей.

Эйнар деловито отвязал Тофф от седла, взял его в левую руку. На поясе у него висело по Близнецу с каждого бока, и он хорошо умел обращаться с ними обоими, но все-таки по ряду причин предпочитал драться со щитом. Эйнар многозначительно посмотрел на прилаженную к седлу заговоренную жердину, однако решил, что не стоит сразу заходить с такого козыря. Ему можно найти применение получше. Например, поймать рыбину в речке, если уж совсем туго с едой будет.

Вдруг Эйнар услышал шаги человека, который бежал из последних сил, прикладываемых, в основном, для того, чтобы оставаться в вертикальном положении. Сын Войны повернул голову на звук, доносящийся со стороны деревни, и к своему неудовольствию увидел Гизура. Бег – занятие среди скальдов не самое почетное, но бег с похмелья – настоящий подвиг не только для музыканта, но и для нормального человека. Гизур подбежал к герою, хотел что-то сказать, но лишь отчаянно замахал руками и согнулся в три погибели, издав сдавленный хрип, едва удерживая в себе легкие и содержимое желудка.

– Тебе чего? – равнодушно поинтересовался Эйнар.

– Ха-а… чу, – выдавил из себя Гизур, – па-а-сматре-ЕТЬ!.. – он в панике икнул, чувствуя, как к горлу подступает ком, и зажал рот руками.

Эйнар глубоко вздохнул, неразборчиво пробормотал что-то себе под нос, сочувственно похлопал согнувшегося скальда по плечу.

– Только не смей обижаться, если случайно попадешься кому-нибудь под горячую руку, – предупредил он и быстро зашагал по дороге, ведущей в поле.

Но вдруг остановился, нерешительно обернулся, заново рассмотрел Гизура, но как-то придирчиво и с явным раздражением.

– Отвечаешь за него головой, – бросил Эйнар.

Раск удивленно уставился на хозяина, потом косо глянул на тяжело разогнувшегося, вяло кивнувшего скальда, саркастически улыбнулся.

– Чего лыбишься-то? – сердито проворчал Эйнар. – Я тебе вообще-то. Башкой своей за него отвечаешь, понятно?

Конь прижал уши, хлопая на хозяина потрясенными глазами, вновь покосился на ошеломленного скальда, мстительно прищурившись, и недовольно фыркнул на него. Гизур предусмотрительно отшатнулся ближе к сараю, но вдруг осознал, что переоценил себя, что похмелье все-таки сильнее будет. Слабые ноги зацепились одна за другую, и скальд начал неуклюжее, вязкое погружение вниз. Однако что-то крепкое и жесткое внезапно поддержало его под мышку и задержало падение, бережно усадило на сырую землю. Гизур повернул ватную голову и увидел высокую фигуру в балахоне с длинным посохом в руке. По идее, скальд должен был испугаться близости этой фигуры, по-отечески качающей головой, но не испугался. Во-первых, потому, что с рождения видел больше остальных, а во-вторых, чувствовал себя до того паршиво, что суеверный страх перед древней безжалостной и беспощадной силой был последним, что могло его взволновать.

***

– Я – Биркир Свартсъяль! – важно объявил колдун.

Эйнар посмотрел на него из-за прорезей для глаз в полумаске шлема, и даже если бы ему сильно захотелось, этот взгляд все равно не вышел бы менее насмешливым и едким – так уж постарались кузнецы, ковавшие Хюмир. Колдун восседал на мощном вороном коне, на одном из тех самых, с горящими красным глазами, всем видом кричащем о своем явно демоническом происхождении и неукротимом нраве. Восседал, надо признать, гордо и надменно, как и подобает настоящему злодею, заключившему контракт с темными силами. Одет колдун был в черную кольчугу, черный плащ, черные перчатки, черные сапоги, даже фибула и пряжки были черными, – все работало на создание иллюзии сгустка непроглядной черноты, над которой возвышалась совершенно седая голова с белым аристократически утонченным, худым, скуластым, угловатым лицом, преисполненным надменности, высокомерия, презрения и злодейского пафоса. Если ему и вправду было больше сотни лет, выглядел он моложе и свежее Эйнара и очень походил на типичного мрачного типа из фантазий скучающих высокородных сторйордских барышень, запертых в женских башнях отцовских замков.