Текст книги "Сказание об Эйнаре Сыне Войны (СИ)"

Автор книги: Александр Дьюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Эйнар попинал стонущее тело, снова отряхнул руки от воображаемой пыли.

– А теперь, – повторил он, – катитесь отсюда.

– Всенепременно, – заверил дрожащий хряк-берсерк, претендовавший на звание самого одаренного в четверке. Шлем на его плечах издавал такой поспешный звон, скорости которого не достигла бы даже самая быстрая рука с тамбурином. – Но осмелюсь заметить, колесо – не лучшая форма для подобного способа передвижения. Шар подошел бы гораздо лучхмпф-мф…

Ребяты, перепуганные хмуро сдвинувшимися бровями Эйнара, быстро зажали приятелю пасть.

– Конечно-конечно, – заискивающе улыбнулся другой берсерк, менее одаренный, но более сообразительный. – Сию минуту. Только дозволите ли забрать, хм, недвижимое имущество?

Эйнар равнодушно пожал плечами. Ребяты дружно подбежали к своему вождю, двое из них без особых церемоний выдернули его из земли за лодыжки и поволокли под какофонию болезненных взвизгов и похрюкиваний. Третий поднял драгоценный шлем вождя, сунул его подмышку и, пятясь, раскланиваясь, поспешил за своими.

– Ах да, точно, – задумчиво потер лоб Эйнар, взглянув на остолбеневшую толпу селян, – и это, не смейте возвращаться.

– Обязательно, – заверил хряк-берсерк, кланяясь. – Не посмеем.

– Ну и славно. Надеюсь, больше не увидимся.

– Тоже очень надеемся не увидеться, – заверил другой берсерк.

– Приятно было, хм, не познакомиться, – подтвердил третий.

– До скорых невстреч, – попрощался четвертый.

Когда спустя некоторое время хряк-берсерки оказались достаточно далеко в голом, унылом поле на берегу серого моря под вечно свинцовым, низким симскарским небом, Эйнар Сын Войны, тяжело вздохнув, ссутулился, пошатнулся и приложил к раскалывающейся от боли голове ладонь. Он медленно повернулся на нетвердых ногах и едва не упал от неожиданности, встретившись с десятком пар глаз селян, подкравшихся к нему почти в упор.

– Эй, народ, – поднял руки Эйнар в примирительном жесте, – ну да, опоздал. Согласен, виноват, нехорошо получилось. Ну, перебрал слегка вчера, с кем не бывает-то, а? Так ведь закончилось-то все хорошо, нет? – неуклюже улыбнулся он.

Селяне молча обступили его, беря в кольцо. Сын Войны занервничал. Он был полубогом, совершил Семь Великих подвигов, не боялся целых армий, сражался с великанами, дергал за хвост драконов, гонял троллей из-под мостов и умудрился перепить гномьего короля – это же всем известно. Именно поэтому Эйнар чувствовал себя неуютно среди мрачных, чем-то недовольных селян. Особенно когда в силу издержек производства от спасаемой деревни мало что остается. Не станешь же их бить, если даже придется. Об этом тоже станет сразу известно. Да и не был бы Эйнар Эйнаром, если бы имел привычку драться с тем, кто слабее.

– Слушайте, народ, – нервно пробормотал он, понимая, что кольцо селян сжалось до неприличия плотно, – пока вы не начали хаять меня за дело, давайте, что ли…

– Сын Войны! – всхлипнул старый Снорри, не выдержав первым, и бросился Эйнару на шею, заливая ему грудь старческими слезами. Эйнар состроил предельно глупую и растерянную физиономию, закатывая глаза, и неловко обнял старика, похлопывая его по спине.

– Сын Войны! Сын Войны! – благоговейно зашумели остальные, пытаясь урвать хоть кусочек свободного геройского тела для себя. Самым хитрым оказался малолетний Ари, в одиночку оккупировавший целую геройскую ногу.

Эйнар тоскливо вздохнул. Лучше б в морду дали, подумалось ему. Но ведь сам во всем виноват.

***

У стены ветхого сарая на окраине Рыбачьей Отмели стоял Старик в длинном балахоне, с высоким посохом в руке. Старик явно был таинственным и совершенно непонятным типом, с лицом, которое, как и положено всем таинственным и совершенно непонятным типам, скрывала тень накинутого на голову капюшона. Он спокойно наблюдал за трогательной сценой благодарности, попутно размышляя о чем-то таинственном и совершенно непонятном. Вдруг рядом с ним заклубился серый дымок, складываясь в невысокую тоненькую женскую фигурку. Через пару мгновений серый дымок преобразился маленькую, худенькую черноволосую девушку в траурных одеждах, с худеньким бледным личиком и большими печальными черными глазами. Она перекинулась со Стариком таинственным взглядом. Старик утвердительно кивнул. Девушка грустно улыбнулась и снова растаяла дымком, а Старик так и остался стоять.

Он не ушел, даже когда мимо победоносно прошествовал Эйнар Сын Войны, окруженный шумной толпой обитателей Рыбачьей Отмели. На Старика никто не обратил внимания. Люди не любят обращать на него внимания. Такое часто бывает с чем-то, что всегда рядом, что привычно и не заслуживает лишнего взгляда. Единственным, кто мог бы заметить Старика, был Эйнар, однако тот был слишком занят. Старик не обижался на него. Он был слишком старым, чтобы обижаться из-за подобных мелочей.

Глава 2

В Рыбачьей Отмели жили простые люди и вели простую жизнь. Овцы, рыбная ловля, тяжелая работа на скупой симскарской земле, рожающей мучительно и непостоянно, – вот и все, что их, в общем-то, заботило. Они не размышляли о политике, им было совершенно плевать на танов, хэрсиров, ярлов и конунгов, они даже толком не знали, есть ли у них свой собственный ярл. Да, когда-то они платили кому-то там дань, но как пришли хряк-берсерки, ни один ярлов сборщик здесь не появлялся. Они не размышляли о богах, чего о них вообще размышлять? Они есть, есть взаимные обязательства, надо только их соблюдать, тогда никто не останется в обиде. Они не размышляли о смерти и не боялись ее. Она безжалостна и несправедлива, но она в порядке вещей, так чего делать из этого трагедию? И совсем уж местные не размышляли о названиях, а на тех, кто выдумывал для себя мудреные, непроизносимые имена, смотрели как на не вполне здоровых. К чему сложности? «Море» для моря – отличное название. И «Лес» для леса тоже. В море водится рыба, у моря есть берег? Значит, это Рыбий Берег. Тут мельче, чем вон там, живут рыбаки здесь, а не там? Значит, Рыбачьей Отмелью и назвались. Все просто. А все эти Ригнборги, Винденборги, Вальлайсингены – это от безделья. Живут там лодыри, заняться им нечем, вот и выдумывают всякое.

Поэтому местные и хряк-берсерков звали просто грабителями, а их дань за защиту – грабежом. От кого тут вообще защищаться? От морского окуня, трески и форели? Рыбаки и сами научились за долгие поколения глушить веслами особо строптивые и агрессивные экземпляры. От штормов и бурь? От них защитит лишь Хавед, Мать Море, и ее Сыновья и Дочери. От стор-йордских налетчиков или добрых симскарских соседей? Последний драккар видели прадеды, да и тот сел на мель – не пригоден Рыбий Берег для мореходов, и возьмешь здесь меньше, чем потратишь.

Вот и жили на Рыбьем Берегу в тишине и спокойствии, пока не объявились хряк-берсерки. Жили бы, конечно, и с ними, только хуже, чем без них, но пришел Эйнар Сын Войны…

***

– Да кто он вообще такой, ентот ваш Сын Войны?

– Ты чего? Откудова свалился-то?

– Не слыхивал, что ль, никогда?

– Как ему слыхивать-то? У него ж уши шерстью заросши – вон оно до чего доходит, коль с овцами возиться с утра до ночи.

– А ты с рыбами цацкаешься. Рот разеваешь и токмо – блоп, блоп – пузыри пускаешь!

– А ну тихо, соседи! Неча орать в моей кузне, значится. Кто орать будет, того-этого выброшу, вот. А Эйнар Сын Войны – это вам не это! Это личиннось, вот!

– Какая-такая личиннось, э? Енто ваще че такое?

– Дурья ты башка! Енто ж по-заморски, а у их там все простое по-дурному названо. Вот и личиннось ваша по-заморски «личинка» значится, так-то!

– Я вот тебе за такое ща, вот!

– За че? Че я такого сказал? У тебя братцы в кузнечестве ни гу-гу были, так хотя бы свет повидали, в походы за Море ходили. Слов заморских набрались, сам говорил!

– Тихо, люди, не орите! Эйнар Сын Войны – никакая не личиннось, а наш самый, значится, геройский герой, симскарский, то бишь. О нем каждый скальд хоть раз да песню сложил. Нет героя знаменитей и сильней на всей Симскаре. И за Морем тоже нет!

– Эт че, он сильней Магни Маслобойки?

– Ха! Десятка Маслобоек, даж когда Маслобойка не Маслобойкой, значится, а Каменной Рукой еще был, вот!

– Оооо!

– А десятка енто скока?

– Это… значится… стока, скока ты никогда не сосчитаешь, вот!

– Аааа… ишь ты!

– Откудова ж он такой взялся?

– Дурак, что ль? У самого двое бегают, нюжто не знаешь, откудова люди берутся?

– Люди-то откудова берутся, знаю. Да вот тока не видывал я, чтоб люди кулаками в небо кого-нить запускали.

– Ну, твоя правда. Не человек он, а только это, наполовину такой. Сам Война у него в папашах. От Войны он силищу свою и получил, да.

– Угу, силища такая – быка уложит, ежели по холке хлопнет.

– Какое там уложит! Через весь Рыбий Берег на плече пронесет!

– Не быка, а двух. И не через Берег, а через всю Симскару.

– Чего быки ваши? Эка невидаль! Я слыхал, как он дюжину человек зараз из ямы вытащил. И одного подземного карла! А в карле весу, что в дюжине человек, так-то!

– Карлы, ха! Я слыхал, как Сын Войны ладью купцовую волоком на себе один-одинешенек по земле протащил и не взмок даже!

– А я вот слыхал, в Лейхоре парень был. Говорят, папаша евонный когда-то бабу лесную того, значится. Она ему из леса опосля и принесла дитятко на воспитание.

– И чего?

– Да того. Сходил как-то парень в лес, да не вернулся – волки сожрали. И силищи у него никакой не было. И ваще дураком вырос.

– Тьфу! То лесная баба, а то сам Отец Война! Ты это, ровень-то не путай, лапоть!

– Ну, а мамашей у него кто тогда, а? Мать Рода?

– Балда! Была б у него мамашей Мать Рода, он бы богом был, а он тока наполовину таковый.

– Не мамаша у него была, а мать, не путай. Это у тебя мамаша, потому как ты лапоть дурной, а у героев – матери, так-то!

– Знаю ее, да…

– Ты? Откудова?

– Так в Лейхоре том же на ярманке один скальд певал, оттудова и знаю, да. Достойная была женщина, честная, работящая, жена одного бонда из ентого, как его, Норстронда, кажись.

– Э? Как енто? Ну, согласный, может, и работящая была, но ежели не от мужика своёго родила, какая ж она честная да достойная? С богом любилась аль не с богом, я б ее за такое так хлестал, чтоб до осени на задницу сести не могла!

– Вот потому-то, бестолочь, что тебе б лишь бы девку по заднице лупить, они от тебя и бегают. А Эйнарова мать мужику своёму не изменяла. Он у ей в походе сгинул, а Война к ей ночью явился, мужем ейным прикинувшись, так-то!

– Зачем енто?

– Зерна на гумне посчитать!

– А зачем им зерна считать?

– Ой, дурак…

– Не, сосед, заливаешь. Я слыхал, мать у его не бондихой была, а рыбацкой женой из Лаунд-фьорда. Тока они, значится, оженились, распробовать друг друга не успели, тут море мужика у ей и забрало. А Отец Война как раз мимо летел, в Мидстед, там ярлы воевать надумали, глядь – девка-то какая, в соку, цвету самом да в печали. Вот и задержался, утешил. На войну опоздал, зато героя сделал, ха-ха!

– Война на войну опоздал, ха-ха!

– Сказанешь ты, сосед, хо-хо!

– Чего гогочите, людишки? Не так все было. Мать у Эйнара не бондихой и не рыбачкой была, а княгиней заморской. Ее какой-то ярл Аустурда из похода привез. Ярл в нее до одури втюрился, воевать с-за ней пошел, когда ему тамошние знатные господа от ворот поворот дали. И Отец Война в нее втюрился – така красавица была, княгиня ента, в жертву потребовал, а ярл отказал. Потому Война и угробил его, а опосля в евонном обличье к ей во сне пришел.

– А зачем пришел?

– Ложки перепрятать, чтоб не свистнули!

– А че их прятать-то? Жалко, чего ль, ярлам ложек?

– Дурак ты и есть дурак!

– Брешете вы все, ага. Я вот слыхал, мать Эйнарова была Девкой меча из Скогринна, ну, из ентих дурных баб, что мужиков к себе не пускают, им лишь бы сиськами трясти да мечом махать. До того злющей, лютой бабой была, что самого Отца Войну уделала, когда он ее на бой вызвал, и велела ему себя ублажить. И героя родила прямо в самом жару битвы, вот так!

– Разве можно бабе в бою рожать? Ты енто как себе мыслишь, бестолочь, а? Ее ж там сразу того, и дите затопчут!

– А его енто, валькирии унесли.

– Валькирии в Медовый Зал токмо уносят и токмо мертвых, кто славно в бою помер. А дитев паромщик в Додхейм перевозит, так-то!

– Когда я выласту, я тозе Девкой метя стану, наутюсь длаться и всех мальтисек побью, ни одного к себе не подпусю. Меня полюбит бог, мы позенимся, у нас лодятся дети и они тозе станут гелоями, плавда-плавда!

– Брысь, малая! Неча взрослые разговоры слушать!

– А вот не уйду!

– Астрид! Где ты там? Бирну уведи!

– Бирна? Бирна! Домой! Быстро!

– Не хотю!.. Ой! Мама!

– Домой, сказала!

– Правильно, дитям да бабам не место, где мужики речь ведут…

– Заткнись, морда овечья! Тоже мне, мужик сыскался! А ты чего, увалень, расселся? С дружками он тут языками чешет! А ну пошли!

– Астрид! Ай, да ты че?

– А НУ ПОШЛИ!

– О-хо-хо, вот вам и Девка, без меча, да лютая…

– Чтоб меня моя вот так таскала да на людях… ох, попотчевал бы, попотчевал кулаком опосля…

– Ты? Да Эдну свою? Ха! Слыхали, как давеча она тебя скалкой по дому гоняла!

– А ты че, подслухиваешь под чужими окнами, че внутрях делается? Я тебе ща!..

– Цыц!

– Ну, так енто, ну родил Война себе сына от бабы, княгини аль рыбачихи, бондихи аль девки злющей с сиськами и че? Вся, чего ль, его заслуга в том? Потому он такой знаменитый да геройский?

– Нет, знамо дело. Вырос он, значится, выучился премудростям, того-этого, воинским и пошел подвиги совершать, вот.

– А зачем?

– Молчи, дурак!

– Не, дело спрашивает. А впрямь, зачем подвиги совершать пошел? Чего ему без подвигов, чего ли, плохо жилось? С такой-то силищей да при таком папаше ого-го чего наделать можно!

– Так енто ты наделать горазд, потому как дубина неотесанная, а он герой! Ему геройствовать надобно. Вот он и геройствовал. И Неглур из Диммхейма попер, и с Эльдуринна шкуру спустил, и кита Скельфилехта драккары жрать отучил, и в сад княгини альвов за соловьями Сотсаера влез, и Раска, коня своего, изловил, и великанов Ильд-Йорда победил, и чудовищу из Миркридскора башку снес, так-то!

– И всего-то? Тоже мне герой. Больно дыма много, да огня не видать.

– А ты-то чего геройского сделал, а? Для тебя дров наколоть – уже подвиг. Това твоя вечно плачется!

– А ты кто таков, что б баба моя тебе плакалась?

– Ха! Да она всей Отмели плачется! Плачет, мол, променял жену на овцу, где ж такое видано?

– Ах ты!..

– Тихо, соседи! Ссоры, значится, в моей кузне не потерплю! Охочи кулаками чесать – так в поле, значится, пожалуйте, вот! А ежели думаешь, оно это, подвиги такие совершить, что плюнуть, так ты это, не правый, вот. Тут героем великим надо быть и не абы каким, значится, а самым-самым, вот. И ужель ты себе думаешь, Эйнар это, подвиги свои, значится, совершил да успокоился? Кабы не так, сосед! Об ентих-то просто все знают, даже в нашенской Отмели, вот! А сколько такого-этакого, о чем мы не слыхивали, а? Вот брат мой – да не иссякнет мед в его кубке за столом Медового Зала, значится, – слыхал, как Эйнар ярла Блэнга за жадность наказал. И как медведя заговоренного, Брюнна, изловил. И как драуга из Свартгрёфа хитростью одолел да курган его обчистил. А в Лейхоре на ярманке, значится, ежели спытать, так тебе сразу и скажут: там-то Эйнар тролля отучил людей это, за проход по мосту обдирать, там-то девку, значится, у злодея умыкнул да в деревню вернул, там кобольда, того-этого, из шахты выгнал. А сколько он людей лихих к Бейнихе отправил – о том и все скальды симскарские вовек не споют, вот! А как услыхал Эйнар, что и у нас на Берегу завелись эти, негодники, значится, вот и к нам пришел, вот.

– А че ж шел так долго? Хряки вона скока нас того, тиранят, стало быть, а герой тока щас пришел.

– Почем мне знать-то? Занятый был, видать. Он же конунг, значится, у него свой двор, чертог далеко за Морем, того-этого, стоит и земли немало. Такое хозяйство так сразу и не бросишь, вот. Господа ж дворовые они это, ворье одно, с такими тока за порог – все растащат зараз, вот. Надо, значится, посчитать всех, кого посадить, чтоб не разбежалися, кому – погрозить, кого поучить, выбрать из их такого-этакого, чтоб воровал в меру…

– Ага, вот так вот прямо конунг заморский все хозяйство бросит да попрется на Симскару, чтоб рыбаков каких-то с беды выручать. Глупость енто, сосед, не затем Сын Войны к нам пришел.

– Никакая не глупость. Помните Дагрун Слепую, вещунью енту из Лейхора?

– Как не помнить? Помним.

– А помните, навещала она, мол, явится великий герой да от хряков нас избавит?

– Агась. Полдюжины таковых явливалось, не меньше, и все великие. Велико кричали, какие они великие, велико жрать и пить горазды были, а как за дело браться – так сразу деру. А не, вру, парочка оставалося. Один даж бился, даж крепко, пока его хряки на копья не подняли. Потому как дурной был, такой дурной, даж Хегни не такой дурной.

– Енто чего енто я не дурной? Очень даже дурной! Во, какой дурной!

– Молчи, дурак.

– И ты умолкни. Дай умным сказать, коли сам ума не нажил. Вещунство енто тебе не енто, енто сила, брат! Вещунов да вещуний сама Судьба слушает, а Судьба – она такая, никак не угадаешь, чегось у ей в башке творится. Бывает, вещун аль вещунья просто так чего ляпнет, не подумавши, но ежели Судьба услыхала да понравилось ей али развлечься захотелось – тут тебе вещунство и вышло. Сказано: придет великий герой, значится, придет, Судьба все так обстряпает – никудыть не отвертится. Ну и чего, что с полдюжины великих приходило? Чего толку, коли великим сам назвался? Надо делом енто доказать, чтоб тебя люд таковым признал. Эйнар – великий герой, с ентим все согласные? Все. А конунг он там, пастух аль рыбак – так все без разницы. Конунгом енто он тепереча сделался, а героем давно уж был. Вот и пришел в Отмель, бо Судьба так повелела, а против Судьбы никто не могет спорить, так-то!

– Экий ты умный. И где набрался?

– Так то вы, дурни, промеж собой токмо шушукаетесь, а я умных слухаю. Мне жрец бродячий сказывал, а жрец поумней нас всех в таком будет. Это вы с овцами да рыбами возитесь, а жрец-то раз-ду-мы-ва-ет, так-то!

– А мож, тебе, умнику этакому, по балде-то двинуть, чтоб посередь нас, дурней, тебе уютней было?

– А может, это, тебе двинуть да с кузни, того-этого, вышвырнуть? Сиди, коль сидишь, да слухай, чего тебе толковый люд сказывает, вот!

– Ну лады, коль жрец сказывал, мол, сама Судьба позвала, так не отвертишься. А чего Эйнар ентот ваш один-то пришел? Чего дружину с собой не кликнул, ежели конунг заморский? С дружиной-то оно всяко лучше.

– А на кой ему дружина? Он один дружины стоит!

– Ага, и жрет за две!

– А тебе жалко для героя, чего ли?

– А тебе? Сам-то чего вчера орал, а? Вспомни.

– Ага. Еще и ныл, мол, уши заворачиваются от пустозвонства пьяного!

– А чего я? Сам, чего ль, не ныл?

– А я чего? Я ж не знал, что енто Сын Войны!

– А чего он не назвался вчерась?

– Молчи, ду!..

– А и вправду, чего?

***

Эйнар зачерпнул ладонями пригоршню ледяной воды из глубокой кадки и с облегчением плеснул себе на физиономию. Немного поразмыслив, он ухватился руками за края и окунул в кадку всю голову. Он провел в таком положении пугающе долго, казалось, что вообще надумал утопиться (похмельную голову какие только гениальные придумки не посещают), но вдруг вынырнул, пыхтя, фыркая и выплевывая воду, словно кит. Эйнар энергично растер ладонями физиономию, зачесал растопыренными пальцами мокрые волосы назад, с довольным видом отжал бороду. И только после этого осмелился открыть один глаз. Так и есть, никуда не делась: стоит, улыбается, глазки светятся. Эйнар сдул свисающую с кончика носа каплю, неловко усмехнулся в бороду, сдавшись под навязчивым напором женской заботы, и взял протянутое ему полотенце. Приятно пухленькая девушка с круглым личиком отступила назад, стыдливо зарумянилась, застенчиво сцепила пальцы опущенных рук и невинно потупила глазки, при этом каким-то одним только женщинам известным способом умудряясь с неприкрытой наглостью таращиться на обтирающегося по пояс голого героя, с плотоядной жадностью пожирая движения каждого его мускула. За углом корчмы, на задах которой мылся Эйнар, послышались сдавливаемые девичьи смешки, горячие перешептывания и томные вздохи.

Вечно одна и та же история: стоит людям услышать имя «Эйнар Сын Войны», как начинается что-то невообразимое. О лицах селян можно забыть – видишь только их согнутые в поклонах спины. Селянки строят далеко идущие матримониальные планы или как минимум замахиваются на выгодный или хотя бы захватывающий адюльтер. Старики отправляются в погоню, чтобы пожелать самого доброго и откровенно пугающего. Дети просто устраивают настоящую невыносимо воющую блокаду и не дают ступить ни шагу. А враги и злодеи – эти бессовестно разбегаются или заявляют, мол, драться полубогу неспортивно и вообще против всяких правил. И, конечно, скальды. Стоило только шепнуть: «Эйнар Сын Войны», как вокруг мгновенно образовывалась целая орава пищащих, бренчащих, тренькающих, звенящих певунов, которым непременно хочется спеть свежую, оригинальную, потрясающую песню об очередном героическом деянии. Эйнар ненавидел скальдов, пожалуй, даже сильнее, чем великанов, а ненависть к последним, между прочим, ему по наследству передалась (о том, что жители Хаттфъяля сильнее великанов ненавидят только друг друга, никто вообще не упоминает, так как это общеизвестный факт). Не говоря уже о том, что она непременно узнает, где в последний раз слышали имя «Эйнар Сын Войны». Погоня и так постоянно наступала на пятки, а ему так не хотелось возвращаться на Стор-Йорд. Не сейчас во всяком случае. Нет, конечно, в Айнмарке пара плюсов имелась. Но, во-первых, эти плюсы замучаешься извлекать из ночной брони, а во-вторых, минусов было гораздо больше. Да и скучно стало в Айнмарке. Мало кому охота устраивать козни и плести дворцовые интриги, а уж тем более идти войной на край, где трон протирает изнемогающий от скуки полубог.

Эйнар так надеялся, что его не узнают. Ему так хотелось проехаться инкогнито по родной Симскаре, поразвлечься и набить пару сотен морд. Когда его не узнавали, все было так хорошо, как когда-то давно, когда он не наделал по дурной молодости этих своих Семи Подвигов, когда он был просто Эйнар Чего-Такой-Наглый-Щенок или Как-Там-Тебя-Вали-Пока-Цел. Злодеи не разбегались, а бились, пока сил хватало, можно было свободно разговаривать с людьми, а не их спинами, и девиц приходилось добиваться, а не отбиваться от них. Ну и, конечно, скальды. Не было ни одного скальда хоть до посинения ори: «Эйнар! Смотрите, тут Эйнар, ну этот рыжий мордоворот с мордой кретина!». А ведь тогда по дурости всего этого хотелось: и чтоб враги разбегались в ужасе при одном только звуке имени, и чтоб селяне от земли не отлипали, рассыпаясь в бесконечных благодарностях, чтоб девицы выстраивались в очередь на сеновал, и, чего уж, чтоб скальды на каждом углу горланили свои идиотские песенки об Эйнаре Убийце Великанов, Эйнаре Разрушителе, Эйнаре Завоевателе, Эйнаре Кровавом Топоре и Эйнаре Грозе Девичьей Чести. Да, раньше был риск, азарт, каждый день, как приключение, а теперь… скука. Мало кто догадывается, сколько ужаса в одном этом коротком, страшном слове.

Эйнар вытерся насухо, вернул девушке полотенце, ставшее в мгновение ока предметом поклонения. Он даже слегка повеселел. Даже серый свет показался милее, чем недавно. Эйнар повеселел настолько, что полбаранчика и треть бочонка браги показались ему неплохими собеседниками на ближайшее время…

– Эйнар Сын Войны. Дня не прошло, как уже купается в лучах славы.

Серый симскарский свет вдруг снова опостылел. И погода стала мерзкой. Да и от мысли хотя бы о бараньих ребрышках начинало тошнить. А одно лишь воспоминание о запахе браги вызывало отвращение.

Эйнар резко обернулся. Лицо его выражало суровую злость.

Она печально улыбнулась в ответ. Может, ей и хотелось, чтобы улыбка получилась приветливой, однако ее лицо было способно выражать только легкую грусть. Такой она родилась. Вечно печальная, бледная, худенькая, в неизменных траурных одеждах – само ее присутствие вгоняло в смертельную тоску и навевало мысли о безысходности. Но иначе быть просто не могло.

– Что такое, Эйнар? – спросила она. – Ты не рад меня видеть?

– Нет, – отрезал он.

– Почему? – тонкие дуги бровей над огромными черными глазами, полными грусти, вздрогнули в непритворном удивлении. – Я очень рада, – уголки тонких губ приподнялись в улыбке, которую обычно видит умирающий в последний миг жизни, услышав заверение, что он обязательно выкарабкается.

– Ты видишь меня постоянно, – усмехнулся Эйнар. – Ты же всегда рядом, – с издевкой добавил он.

– Верно, я всегда рядом, – спокойно подтвердила она. – Но это не значит, что я не рада, когда появляется возможность поговорить с тобой.

Селянка выгнула шею, выглядывая из-за массивного плеча повернувшегося к ней спиной героя. Она смотрела прямо на то место, где стояла траурная девушка, но лишь озадаченно похлопала глазами. Как и любая девица, которой хоть раз в жизни удалось выбраться из сонной, скучной, унылой Отмели на ярмарку в бурлящем жизнью Лейхоре, она, разумеется, слышала много песен об Эйнаре Сыне Войны. Вот только нигде не упоминалось, что великий герой имеет привычку разговаривать сам с собой. Это тревожило.

– На нас смотрят, – заметила девушка в трауре, скосив на пышку черные глаза.

– Знаю, – безразлично признал Эйнар. – Тебе это не мешает.

– Смертным не дано меня видеть, – улыбнулась девушка, и ее грусть была неподдельной. – Даже если бы мне этого очень захотелось, они все равно сделают вид, что меня нет. Такова ваша природа. Вы отрицаете мое существование, пока я не приду, чтобы забрать вас. И даже тогда вы продолжаете отрицать очевидное и спорить с неизбежным.

– Иногда мне бы тоже хотелось не видеть вас всех, – мечтательно проворчал Эйнар. – Пробовал даже отрицать ваше существование. Не помогло.

– Как ты можешь отрицать наше существование, если ты сам житель Хаттфъяля? – растерялась девушка в трауре. – Это так же глупо, как смертному отрицать существование других смертных.

– Ха! – Эйнар скрестил руки на груди. – У кого-то получается. Как-то в Рольхельне повстречался мне один отшельник. Он так и не поверил, что я человек, и все считал, что я ему мерещусь и вообще я – олицевание чего-то там в его тронутой башке.

– Каждый смертный живет в той реальности, которую создал для себя сам. Реальность внутри него иногда отрицает и противоречит реальности вокруг него, но не в силах с ней бороться, Эйнар, – сказала девушка в трауре. – Но какую бы реальность ни создал для себя человек, в конце всегда приду я и поставлю точку.

– Слушай, до точки мне далековато, – прервал ее Сын Войны, лениво ковыряясь мизинцем в ухе. – Если ты пришла поумничать, то я не тот, кто тебе нужен. Так что можешь катиться отсюда и поискать, кто годится поболе моего.

Эйнар услышал за спиной обиженный всхлип и торопливые шаги. Он быстро обернулся и увидел, как пухленькая девушка удаляется с заднего двора корчмы, а потом и вовсе скрылась за бревенчатым углом. Эйнар не окликнул ее, только тоскливо вздохнул и проворчал под нос что-то неразборчивое.

– Ну спасибо огромное, – сказал он, со злостью срывая с бельевой веревки свою рубаху. – Ты ее отпугнула.

– Я? – возмутилась девушка в трауре. – Ты сам велел ей уйти.

– Я велел тебе, – проворчал Эйнар, натягивая рубаху. Девушка недовольно нахмурила бровки, уперлась кулачками в бока, прижав в тех местах просторные одежды к телу, которые, как выяснилось, возмутительнейшим образом ее полнили.

– Меня нельзя заставить уйти, братец, – заявила она. – Я часть тебя, как часть любого смертного. Даже если бы я и захотела, все равно бы не смогла. Если я отлучусь хоть на минуточку, это повлечет непоправимые и чудовищные последствия. С тобой и так приходится работать за двоих, иногда просто не справляюсь, – с упреком заметала девушка. – Как из-за тебя вообще можно следить и поддерживать естественный порядок вещей?

– Много на себя берешь, сестрица, – сказал Эйнар. – Это не твоя забота. Ты не смерть, ты – всего лишь девочка на побегушках, одна из многих, забираешь тех, на кого Старику не хватает времени или желания.

– Ах, Эйнар, – опустив руки, бессильно вздохнула Смерть (действие для Смерти, в общем-то, лишенное смысла, но совершенно необходимое в таких случаях). – Я много раз объясняла тебе, но, к сожалению, ты всего лишь смертный. Твой разум просто не способен принять то, что не может представить. Для смертных воплощение не отделимо от сущности, а сущность не отделима от личности. Я же…

– Ты же просто девочка на побегушках, – настойчиво и непреклонно повторил Эйнар.

– Ты пытаешься меня задеть? – нахмурила тонкие бровки девушка. – Зря. На меня это не действует. Знал бы ты, сколько раз на дню на меня кричат, оскорбляют, угрожают, плачут, умоляют… Профессиональный иммунитет.

Эйнар глухо заворчал и, хлопнув по кадке ладонью, отчего та покачнулась, обильно плеснув водой на землю сквозь худенькие ножки Смерти, твердо и зло зашагал прочь. Девушка посмотрела под ноги, беззвучно потопала сандалиями, озадаченно почесала кончик маленького, тонкого носа и, обернувшись облачком серого дымка, проворно последовала за Сыном Войны.

– Ты обиделся, Эйнар? – спросила Смерть, зависнув над его левым плечом и приняв форму девушки. – У тебя были какие-то планы на эту смертную?

– Нет, – отозвался Эйнар, но как-то не искренне, хотя он не лгал. – Я… – он остановился. Смерть тоже остановилась и плавно, бесшумно опустилась на землю. – Просто не хотелось выставить себя идиотом… ну, большим, чем обычно. Если б тебе не вздумалось потрещать, может, даже и получилось бы.

– Извини, – виновато улыбнулась Смерть. – Я не хотела.

Эйнар вздохнул.

– Ну говори, чего надо?

– Ничего, – пожала худыми плечами Смерть.

– Врешь, сестрица, – раздраженно проворчал Эйнар. – Вам всегда от меня чего-то нужно. Просто так вы никогда не появляетесь.

– Но мне действительно ничего от тебя не нужно, Эйнар, – обезоруживающе честно призналась Смерть. – Я всего лишь хотела…

– Ну да, значит, ты всего лишь хотела совершенно случайно покрутить тут своей тощей задницей как раз тогда, когда сюда притащился и я?

Девушка с печальной улыбкой развела маленькими руками.

– Говори, кого опять задумали угробить? – повысил голос Сын Войны. Обычно, если таким повышенным голосом у кого-то потребовать монету, этот кто-то отдаст все, признается, где зарыт сундук с отложенными на черный день сбережениями и завещает все оставшееся имущество, включая старые штаны покойного дедушки. Обычно эффект не заставлял себя ждать. Но Смерть лишь надула тонкие, бескровные губки.

– Эйнар, я не убиваю людей, – обиделась она. – Они делают это сами. Иногда помогают боги. Иногда природа. Но чаще всего людей убивают сами люди. И время. Ну и ты, конечно. Хотя ты, братец, как ни крути, тоже всего лишь смертный.