Текст книги "Сказание об Эйнаре Сыне Войны (СИ)"

Автор книги: Александр Дьюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Эйнар скрипнул зубами.

– Твой Старик, знаешь ли, хорошо устроился, – проговорил он. – Каждый раз, когда ему надо от кого-то избавиться, он находит олуха вроде меня. А что? Очень даже удобно: олух поорет, покрутится, повозмущается, но все равно все сделает. А чуть что не так, так Старик вообще тут ни с какого боку. Он же не вмешивается в дела смертных и богов. Он же только следит за порядком этих, как их, чьих-то там вещей, – с издевкой произнес Эйнар. – Мол, людишки, они там сами. Ну или Судьбой так было предназначено.

– Потому что так и есть, Эйнар, – сказала Смерть с безнадежным отчаянием того, кто упрямо пытается переспорить стену. – Я не вмешиваюсь в дела смертных и богов. Я лишь слежу, чтобы умершие умирали, чтобы живые могли жить. Если нарушить этот порядок, станет невозможным существование самой вселенной!

– Да-да, – Эйнар раздраженно сложил пальцы раскрывающимся и захлопывающимся клювом, а потом лениво махнул рукой. – Слыхал, много раз. Вот только знаешь чего, сестрица? – усмехнулся он, самодовольно надувшись и уперев руки в бока. – Я никого убивать не буду. Ни сегодня, ни завтра. Может, через пару дней или неделю, как настроение будет, но точно не сегодня. И вообще, знаешь? Я сейчас поем, высплюсь – и дальше поеду себе. А вы тут уж сами разбирайтесь. Без меня.

Смерть печально улыбнулась. Но это была та самая ехидная печаль, которую Эйнар ненавидел всем сердцем.

– Вот не надо мне вот этого, да? – погрозил он пальцем перед самым носиком Смерти. – Я уже со всем разобрался. И представь себе, никого не убил. Так что не надо мне, мол, я только бошки налево-направо рубить горазд, как со мной за порядком следить! Иногда, представь себе, я и дипол… подол… дипролма… тьфу, мирным путем умею!

– Ты в этом так уверен? – поинтересовалась Смерть, невинно заложив тоненькие ручки за спину и выпятив живот. – В том, что со всем разобрался?

– Слушай, – Эйнар потер пальцами устало прикрытые веки, – местный народ уболтал меня избавить их от каких-то зарвавшихся берсерков. Ну так я и избавил. Сомневаюсь, что они надумают еще раз сюда сунуться. А если надумают, так я узнаю и вернусь. Уж поверь, никому не хочется, чтобы я возвращался… – Эйнар задумчиво поскреб затылок, размышляя над двусмысленностью сказанного. С двусмысленностью все было в порядке. – Да, никому.

Смерть вдруг закружилась в воздухе и захихикала, хлопая в маленькие беленькие ладошки. Совсем по-девичьи – а сразу и не скажешь, что персонификация древнейшей и могущественнейшей во всей вселенной силы умеет так звонко, чисто и озорно хихикать.

– Ах, мой дорогой наивный братец, ты даже представить себе не можешь, как я тебе завидую! – воскликнула Смерть, подлетев к Эйнару, обняв его и сложив черную головку на его плечо. – Ведь ты не знаешь и крохотной частички из того, что знаю я. Скажи, – она приподняла голову, – неужели тебя совсем не удивило, что этим утром ты повстречался с несколькими антропоморфными, разумными, в определенной мере, свиньями?

Эйнар хмуро и серьезно посмотрел на сестру. Он, конечно, не был персонификацией мудрейшей силы, что старше вселенной, а только лишь смертным, чей разум не способен принять то, что не в состоянии представить, зато он не раз и не два в своей жизни крепко напивался, а поутру страдал похмельем. А еще он прекрасно знал великую преобразующую силу алкоголя, так что для него было не только в порядке вещей встретить антропоморфных, разумных, в определенной мере, свиней, но и внезапно выяснить, что вчера он сам в такую превращался.

– Моя дорогая наивная сестрица, – с напускной лаской сказал он, проведя ладонью по черным волосам Смерти, – если бы ты повидала хотя бы крохотную частичку из того, с чем мне довелось подраться, аморфным свиньям ты удивлялась бы в последнюю очередь.

Девушка оттолкнулась от Эйнара, повиснув в воздухе. Ее губы неестественно задвигались, то складываясь в крошечный бантик, то растягиваясь на половину худенького, бескровного личика. Смерть вздрогнула всем тоненьким тельцем, приложила ладошки к лицу, заглушая вырвавшееся из ее рта непристойное, не достойное могущественной и солидной силы хрюканье, схватилась за спазматически дрожащий живот и громко, добродушно захохотала, при каждом новом взрыве хохота теряя четкие человеческие очертания. Ее распущенные волосы и траурные одежды с широкими рукавами вдруг растаяли серым дымом, закружились бурным вихрем, закручивая спиралями вокруг хохочущей Смерти невесомые рваные полосы и густые восходящие потоки тумана, в мутном коконе которых меркли и расплывались очертания тоненького девичьего тела с едва обрисовывающейся грудью. Потом хохот жадно втянул в себя вакуум резко наступившей тишины, Смерть мгновенно сжалась в серый упрямо пульсирующий комок, подскочила и по крутой дуге устремилась вниз, разбившись о землю, растеклась по ней курящейся лужицей. Эйнар вежливо отступил, когда край лужицы, только что бывшей невозмутимой вселенской сущностью, достиг носка его сапога. Но тут она вспомнила, кто она есть на самом деле, и, как будто услышав нравоучительное «Что за вид? Немедленно соберись», поползла обратно. Клубы серого дыма потянулись к центру сокращающейся в диаметре лужицы, снова закружились вихрями, вырастая и складываясь в маленькую тонкую фигурку – и вот, Смерть вновь стояла в своем траурном одеянии, с чрезвычайно серьезным, по-деловому печальным лицом, держа руки скрещенными на груди и увлеченно изучая ногти.

– Ах да, – серьезно сказала Смерть, не отрываясь от ногтей, – постоянно забываю, что удивить тебя очень трудно. Хотя, – она быстро подняла на Эйнара глаза, – если бы местные рыбаки были хоть чуточку честнее, ты бы все-таки хоть немного да удивился.

Эйнар настороженно повернул голову, прислушиваясь к девушке левым ухом:

– Что ты имеешь в виду?

– Да так, ничего, Эйнар, – кокетливо пожала худенькими плечами Смерть. – Ничего.

– Колись.

Девушка сложила перед грудью ладошки лодочкой. Вокруг ее волос заклубилась легкая серая дымка, соткавшись в покрывший ее голову капюшон. Смерть подняла к небу грустные глаза и печально вздохнула – ни дать, ни взять скромная, смиренная юная монашка из далекого стор-йордского монастыря, где исповедуют очень странную и откровенно неинтересную веру, придуманную настолько бедными людьми, что фантазии им хватило всего на одного бога.

– Ты же знаешь, Эйнар, мне нельзя рассказывать смертным их судьбу, – подрагивающим от раскаяния голосом призналась Смерть.

– Между прочим, я, вообще-то, житель Хаттфъяля, – возмущенно заметил Сын Войны.

– Но ты и смертный тоже в равной степени, – нравоучительно возразила Смерть. – Поэтому нельзя. Это нарушит естественный порядок вещей.

– Ну да, – пренебрежительно фыркнул Эйнар. – То-то, когда я бывал в Медовом Зале, Судьба постоянно трезвонила мне о моей судьбе.

– На то она и Судьба, – виновато развела руками девушка. – А мне запрещено. Таковы правила, извини.

– Ну, – Эйнар шумно втянул сквозь зубы воздух, почесывая затылок, – раз такие правила, я пошел.

Он шагнул к Смерти, обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал в щеку. Белую и гладкую, как мрамор, и холодную, как… Нет, это не был промозглый холод сырой могилы или леденящая стужа вечного забвения. Это была обычная холодная девичья щечка, довольно долго находившаяся на свежем симскарском воздухе.

Смерть, явно смущенная и растерянная, хлопнула глазами.

– Куда? – спросила она.

– Подальше от тебя, – простодушно признался Эйнар.

– Это же бессмысленно, – еще больше растерялась Смерть, хлопая глазами на удаляющуюся широкую спину. – Я же всегда рядом!

– Ну, – кивнул Сын Войны, не оборачиваясь, – попытаться-то стоит.

***

Корчма Рыбачьей Отмели, по мнению Эйнара, оказалась достаточно далеким от персонифицированной сестрицы местом. Внутри царил полумрак, разбавленный симскарским светом, проникающим внутрь сквозь маленькие оконца. Пахло уютом. Это довольно сложное, с трудом поддающееся описанию сочетание самых разных ароматов, уникальных для каждого отдельно взятого места. В корчме Рыбачьей Отмели пахло свежей выпечкой, еловым лапником, сосновой смолой, сырой рыбой, землей, морской солью и овцами. Но главное, в корчме было тихо и умиротворяюще спокойно. На лавке у стены дремал кот, лениво свесив переднюю лапу и длинный хвост. Мерцали угли в плите, на которой томился котелок, судя по запаху, с чем-то не самым удобоваримым. Хозяйка флегматично мела пол. Хозяина видно не было. Эйнар вообще не видел его со вчерашнего вечера. Он смутно припоминал, что хозяин – маленький, плешивый человечек с мордочкой хитрого грызуна – как сквозь землю провалился сразу после того, как Сын Войны перевернул пару столов и принялся размахивать скамейкой, обгладывая бараний окорок. Или все же скамейку? Он точно не помнил. Как и причин, которые вынудили его поступить таким образом. У Эйнара была скверная память на вчерашнее, но он видел в этом только положительную сторону: когда наутро рассказывают о хмельных приключениях, слушаешь как будто бы о пьяных выходках совершенно другого, незнакомого человека; можно даже посмеяться вместе со всеми или возмутиться, нравоучительно заключив: «А все потому, что пить надо умеючи и меру знать», или клятвенно заверить, что уж ты-то точно никогда бы в жизни такое не устроил. На резонное напоминание, что именно ты такое и устроил, всегда можно многозначительно пожать плечами и ответить, мол, я не виноват, это все вот он, козел старый, Друкнадюром звать. Кто сказал, богохульство и оскорбление? Каких еще таких верующих чувств? Так если он козел, вон и рога, и копыта имеются, где тут оскорбление? Ну, видите? Нет? А я вижу. Кто из нас полубог, я или вы? Я-то родича всегда увижу и признаю, даже если он козел.

За столом возле окна мирно дремал, припав к прокопченным бревнам стены, единственный гость. Лежащие на столе перед ним кантеле недвусмысленно намекали на род его деятельности. У Эйнара самопроизвольно зашевелились усы и встопорщилась борода, а кулаки сжались ровно настолько, сколько требуется, чтобы сдавить певуну хилую шею и затолкать обратно в глотку слова его дурацкой песенки. Впрочем, Эйнар ненавидел не всех скальдов подряд. Например, к мертвым скальдам он относился с уважением и даже любил их (если, конечно, мертвому скальду не приспичит драугом стать). К скальдам с кляпом во рту он относился сносно и согласился бы вместе выпить. Но больше всего Эйнар уважал спящих скальдов и считал своим священным долгом оберегать их чуткий сон. Ведь если он проснется, то неминуемо перейдет в разряд скальдов пищащих, бренчащих и звенящих, а таких Эйнар ненавидел всей душой.

Сын Войны осторожно прикрыл за собой дверь и на цыпочках покрался вглубь корчмы, успев сделать ровно один шаг, прежде чем ударился лбом о балку перекладины. Гулко загудело. Эйнар молниеносным движением схватил вибрирующий брус, зажал его, прикладывая палец к губам и с тревогой косясь на скальда. Скальд засопел сквозь сон, поворочался, устраиваясь на стене поудобнее, но не проснулся. Эйнар успокоился, облегченно выдохнул, заботливо, виновато похлопал брус ладонью, нагнулся, проходя опасный участок, и встретился с взглядом приветливо улыбающейся, не размыкая губ, хозяйки. Это была полная женщина того возраста, когда юношеская свежесть и нежность позади, а до старости еще очень далеко, но первые морщины уже нахально заявляют свои права на лицо и шею, с ранней проседью в густых, светло-русых волосах, уложенных подобающим замужней образом. Хозяйка молча, с пониманием кивнула, приставила к стене метлу и очень тихо, удивительно легко для своей полноты, грациозно и неспешно скрылась в кухне, плавно качая бедрами. Эйнар задумчиво поскреб затылок, хмуря брови. Хозяйка откровенно волновала его. Было нечто крайне притягательное и загадочное в ее флегматичности, неторопливости и невозмутимом спокойствии. Как он смутно припоминал со вчерашнего вчера, эта женщина, двигающаяся с некоторой ленцой, словно пытаясь побороть вязкую сонливость, каким-то волшебным образом всегда оказывалась рядом еще до того, как успеешь подумать, что кружка опустела и неплохо бы попросить доливки. И всегда с новой кружкой, щедро наполненной до краев. А еще Эйнар не слышал, чтобы она хоть раз произнесла хотя бы слово. Даже когда все вокруг почему-то ни с того, ни с сего принялись орать, хозяйка прислонилась к перегородке, отделяющей кухню от залы, скрестила пухлые руки на пышной груди и просто молча смотрела, широко, загадочно улыбаясь, не размыкая привлекательных губ. А все постепенно замолкали и рассаживались по своим местам. Даже он вроде бы сел. А может, третий бочонок плохо подействовал на ноги?

Эйнар рассеянно махнул рукой и, стараясь не шуметь, грозя посмевшим скрипнуть половицам, прошел к свободному месту подальше от скальда, ужом просочился между столом и придвинутой к нему лавкой, сел, почти не сдвинув ее. Искоса глянул на спящего певуна и уже облегченно вздохнул, радуясь, что все обошлось, как вздрогнул от прозвучавшего неожиданно резко и громко голоса за спиной:

– А, я поняла. Это такой оборот речи? Или одна из твоих шуток? Знаешь, Эйнар, я так и не научилась их понимать.

Эйнар ссутулил плечи и поник головой, неразборчиво бормоча себе под нос одними лишь губами и недовольно шевеля усами.

Смерть вышла из-за его спины, встала слева от него, с некоторым сомнением посмотрела на лавку. Потом, задумчиво побарабанив себя по щеке указательным пальцем, подтянула полы своих траурных одежд, перекинула ногу через лавку и уселась рядом. Она немного попрыгала, упираясь в лавку ладонями, поерзала, кивнула сама себе, а затем сложила на столе перед собой сцепленные в замок руки, энергично перебирая большими пальцами, и, повернув голову, уставилась на Эйнара. Сын Войны в ответ хмуро уставился на нее, не произнося ни слова. Смерть легко пожала плечами и принялась с интересом оглядываться по сторонам.

– Помнишь? – спросила она в полный голос. – В молодости ты очень часто любил ходить в такие вот питейные заведения. Ну, гораздо, гораздо чаще, чем сейчас, я имею в виду. Мне так хотелось думать, что пока ты там, я хоть немного передохну, – грустно вздохнула Смерть, посмотрев на свои ладони. – Но ты делал их посещение таким небезопасным для здоровья окружающих, что мне нередко приходилось работать сверхурочно. Кому нравится ходить в питейные не затем, чтобы пить, а по долгу службы? И не смотри, что я Смерть, – упредила она привычное ворчание по поводу ее сущности. – Смерти тоже, между прочим, иногда хочется выпить чего-нибудь.

Эйнар шумно засопел, настойчиво шикая сквозь прижатый к губам палец. Он понимал, что кроме него Смерть никто не слышит, но ему хотелось настойчиво шикать, чтобы он не слышал ее тоже. Девушка вытянулась, приподнимаясь на лавке, безошибочно угадала причину этих требований, изучила ее печальным взглядом и опустилась обратно, потеряв к причине всякий интерес. Она нашла себе новый в лице появившейся из кухни хозяйки, несущей в одной руке блюдо с исходящей паром печеной бараниной, а в другой – две деревянные кружки, полные свежей браги. Эйнар потрясенно открыл рот. Эйнар закрыл рот. Подозрительно покосился на Смерть, печаль которой, однако, выглядела несколько удивленной. Хозяйка тихо приблизилась к их столу, ловко поставила между Эйнаром и Смертью кружки, потом опустила перед Сыном Войны блюдо с бараниной, как бы невзначай наклонившись перед ним так, что контакт его глаз и выреза ее платья стал практически неизбежен. В общем-то, трудно его избежать, когда такой необъятный, величественно колышущийся бюст едва не касается кончика носа. У Эйнара перехватило дух, глаза намертво приковались к напирающим на его лицо тяжелым, пышным белоснежным, пышущим женским теплом грудям, в ложбинке между которыми покоились несколько священных амулетов. Эйнар успел различить только амулеты Дочерей Матери Рода – Аусты и Фьёрсы, Матери женской Плодовитости, прежде чем хозяйка скосила флегматичные глаза вниз, поймала взгляд Эйнара и широко, с пониманием улыбнулась, не размыкая привлекательных губ. Сын Войны смущенно кашлянул и нехотя отвернулся. Хозяйка медленно разогнулась, молча кивнула, прикрыв веки. Эйнар огладил бороду, подозрительно косясь на кружки с брагой. Женщина всплеснула руками, закатывая глаза и подавляя ехидную усмешку, чуть наклонилась, передвинула одну кружку к Эйнару, другую – к Смерти так, словно показывала неразумным детям, как нужно обращаться с посудой. Смерть удивленно уставилась на хозяйку. Та в ответ посмотрела сквозь нее, совершенно точно не видя, снова кивнула Эйнару, широко улыбаясь, плавно повернулась и неторопливо направилась в кухню. Эйнар посмотрел ей вслед, неприкрыто изучая колыхания ее юбки. Определенно, с этой бабой что-то не так, подумал он, слепо нашаривая ручку кружки, поднес ее к губам и отхлебнул. Смерть помахала ладонью перед его глазами, возвращая его на землю. Сын Войны смерил ее недовольным взглядом, покивав на удалившуюся хозяйку. Смерть в ответ легкомысленно хмыкнула и пожала плечами, обхватывая и притягивая к себе кружку, кажущуюся несуразно огромной в ее маленьких ладошках. Девушка придирчиво принюхалась, культурно отпила, подержала брагу во рту, проглотила и причмокнула губами, прислушиваясь к своим ощущениям. Грусть на ее лице выразила умеренную удовлетворенность.

Эйнар задумчиво погладил бороду, но решил не забивать себе голову загадками мироздания в лице всяких там таинственных хозяек корчмы, снова отхлебнул браги, поставил кружку на стол и уже готовился взяться за баранину, как вдруг случайно обратил внимание на скальда. Сердце у него на миг замерло, голова упала на подставленную ладонь.

Певун сидел, возмущенно хлопая на мир заспанными глазами, но с каждым хлопком в них становилось все меньше возмущения, таяли сомнения и крепла восхищенная уверенность. На физиономии растягивалась кретинская улыбочка. Эйнар выглянул одним глазом сквозь щель между указательным и средним пальцем, увидел, как скальд медленно и неуклюже, словно пьяный, поднимается с лавки, подхватывает кантеле и, прижав их к груди, нетвердым шагом направляется к столу Эйнара. Сын Войны наклонил голову еще ниже, отняв руку от лица в надежде, что раз она так закрывает всего скальда, то, соответственно, скрывает и его самого. Смерть отставила кружку в сторону, подперла ладонями белое личико, переводя заинтересованный взгляд то на прячущегося брата, то на приближающегося певца.

– Ты! – дрожащим от возбуждения голосом пролепетал тот, встав с другой стороны стола. – Это действительно ты?

– Не-а, – буркнул Эйнар и, смущенный тишиной, несмело выглянул из-за ладони. Преждевременно.

Скальд никуда не делся. Это был молодой парень, казалось, еще вчера с веселым гоготом гонявший овец по пастбищу. На вид ему не было еще и семнадцати. Он был худ, но не тощ, невысок (Эйнар смотрел на него почти вровень, хотя сидел на лавке), строен, хорошо скроен, но отнюдь не для войны или тяжелой работы – одним словом, выглядел как типичный скальд, которому всю жизнь суждено провести в ярком, цветущем мире вечной весны и нестареющих дев. Лицо у него было свежее, чистое и слишком красивое для мужского. Волосы – светлыми, глаза – серыми, теми самыми, которых стыдливо избегает любая девчонка, но добровольно сдается в их плен, когда уже приперта к стенке и бежать некуда. В общем, скальд производил впечатление смазливого, слащавого мальчишки, которого поцеловала сама Ауста и обласкала ее Доченька, Мать Красота. Одет он был по-простому, но не походил на бедняка, плечи покрывал зеленый шерстяной плащ, прихваченный медной фибулой, на поясе болтался нож. Судя по ухоженным рукам с тонкими, длинными подвижными пальцами, применять его парень умел только для нарезки хлеба и то не факт.

– Ну конечно же, это ты! – просиял скальд. – О, Отцы и Матери! Я ехал из самого Виттхайда и наконец-то догнал тебя! Это такая честь встретить самого Сына Войны! И тебя, госпожа, – поклонился он Смерти, – кем бы ты ни была.

Девушка, отпившая из кружки, вытянулась за столом с раздувшимися щеками и только с большим трудом умудрилась не выплюнуть содержимое рта. Она тяжело проглотила брагу и уставилась на мальчишку с подозрительностью.

– Ты ее видишь? – спросил Эйнар, чувствуя обидный укол по самолюбию.

– Конечно, вижу, – растерянно признался скальд. – Почему бы мне не видеть ее?

Эйнар покосился на Смерть.

– Ты здесь из-за него? Он что, сейчас того, что ли, на радостях?

Девушка неуверенно покрутила головой.

– Вы все рано или поздно умрете, но его время еще не настало.

– Значит, ты – Смерть, госпожа? – обрадовался мальчишка и удивительно, что не запрыгал. – Ха! Я знал, строки «И смерть у него всегда за плечом, но не щадит лишь его врагов» из песни о битве под Бледиг-Ходом – чистая правда, а не просто красивые слова!

Эйнар посмурнел.

– Она не смерть, – машинально возразил он, – но все равно видеть ее ты не должен.

– Но я вижу, – упрямо повторил певец. – Я – скальд, сын скальда! А скальд должен замечать больше остальных, иначе он не сложит ни одной песни.

– Похоже, ты постоянно замечаешь больше остальных, мальчик, – грустно улыбнулась Смерть, – раз мое присутствие не удивляет тебя и не пугает.

Скальд повел плечом, как бы извиняясь, что не смог отреагировать должным образом. Эйнар мрачно вздохнул, прячась за кружкой, будто она могла его защитить. Он осторожно поднял глаза – скальд по-прежнему стоял, глупо, счастливо улыбался и не собирался уходить. Эйнар снова вздохнул, неразборчиво бормоча себе под нос, а потом сказал то, чего никогда не говорил:

– Ну садись, скальд, сын скальда, чего столбом стоишь? Раз гнался за мной аж из самого Виттхайда… Тебя как хоть звать-то?

– Гизур, господин, – поспешно представился скальд, подскакивая со скамьи напротив и пытаясь одновременно неловко поклониться. – Гизур, сын Хлодвира.

Эйнар понял, что от него чего-то ждут, но только недовольно пошевелил усами.

– Я не знаю никакого Хлодвира, – наконец, раздраженно признался он.

– Как же? – удивился Гизур. – Хлодвир был скальдом при дворе ярла Храфна, который десять лет грабил весь Бларстронд. Тебя призвали старейшины Фоклунда, чтобы ты одолел обнаглевшего морского разбойника. Ты разбил дружину Храфна, а самого его отправил домой на плоте из обломков его же драккара. Который ты разломал голыми руками! – восхищенно добавил скальд. – Мой отец так вдохновился твоей храбростью и яростью в бою и великодушием после битвы, что сочинил о тебе целых три песни! А потом по решению Большого тинга Бларстронда тебя назвали ярлом Фьярхора.

– Ну да, – недовольно проворчал Эйнар, – а через неделю поперли оттуда…

Гизур как будто не услышал.

– А это правда, – осторожно спросил он, – что, восхитившись твоими Семью Подвигами, Отец Война назвал тебя таном Медового Зала?

– Ну назвал, – неохотно признался Эйнар.

– И что признал в тебе свою кровь и назвал тебя Сыном Войны, сделав равным всем своим Детям? – чуть наглее поинтересовался скальд.

– Ну признал, – полубог подозрительно сощурил глаза.

– Значит, – еще наглее заговорил мальчишка, – Фрайдхейлид открыты для тебя?

– Ну открыты.

– И ты в любой момент можешь отправиться на Хаттфьяль и вернуться обратно?

– Ну могу.

– А почему…

Эйнар сверкнул глазами, и мальчишка испуганно вздрогнул.

– Потому что предпочитаю любить родичей на расстоянии, – обрезал Сын Войны. – К примеру, со дна Дьюфтгата.

Смерть печально улыбнулась, сокрушенно качая головой. Гизур захлопнул потрясенно раскрытый рот. За столом воцарилась тишина, нарушаемая приглушенным чавканьем Эйнара и громким, довольным мурчанием проснувшегося кота, который наблюдал за людьми и персонификацией древней могучей силы хитро приоткрытым желтым глазом. Кошки не боятся Смерти. До восьми раз.

Тишина продолжалась недолго.

– А правда, – бесстрашно начал Гизур, – что Отец Война назначил тебя во главе дружины пятидесяти эйнхериев и повелел в час Рокктонлейкар выступить по правую руку от него?

Эйнар оторвал голову от блюда, поспешно проглотив кусок сочной баранины.

– Это что? – невнятно проворчал он, закинув в рот следующий. – Одна из песенок твоего папы?

– Нет, – смутился Гизур. – Эту песнь сложил Сигфус Длинный Язык.

– Ну уж такой-то певун, – пренебрежительно фыркнул Сын Войны, – точно правду миру поведал.

– Но я слышал, – горячо возразил скальд, – что именно со своей дружиной отборных героев Медового Зала ты спустился в Диммхейм и угнал драккар Неглур у самой царицы Бейн! Неужели это неправда?

Эйнар подавился куском, закашлял. Смерть выждала ровно столько, сколько требуется, чтобы создать драматично напряженный момент, и великодушно хлопнула его по спине с силой, которую никак нельзя ожидать от тоненькой, маленькой девушки. Эйнар обтер бороду, неприязненно посмотрел на скальда, потом напряженно и пристально огляделся по сторонам. С особым вниманием и подозрительностью он заглянул под стол.

– Чего это сразу угнал-то? – вполголоса проговорил он. – Просто одолжил. Ей он все равно ни к чему. Стоял, гнил в водах Айн-Салин…

– И на том драккаре с дружиной верных эйнхериев ты завоевал титул конунга эттов, да? – уверенно продолжал допрос Гизур. – Ты прошел по всему Айнмарку до самих стен Виркидхара без единого поражения, а там под стенами встретил княгиню Сольвейг – проклятую Аустой полюбить лишь того, кто одолеет ее в честном поединке, и обреченную Баратаном побеждать всех мужей, что осмелятся ее вызвать. Но именно ты победил ее! Как тебе это удалось?

– Возраст, – кашлянул Эйнар, – знаешь ли, парень, сильнее всяких проклятий…

– Эх, как бы мне хотелось увидеть все своими глазами! – мечтательно закатил глаза Гизур и тренькнул струнами сжимаемых у груди кантеле.

– Да, – мечтательно протянул Эйнар и злодейски ухмыльнулся в бороду. – Мне бы тоже хотелось, чтобы вы все своими глазами видели. Может, не стали бы сочинять песенки.

– Что значит «не стали бы»? – возмутился скальд. – Стали бы, господин! Я бы стал! И постарался, чтобы мои песни звучали еще лучше, чем они уже звучат! Чтобы твое имя не забыли даже спустя сто поколений! Ну и мое, конечно, – добавил он смущенно.

– Ага, – усмехнулся Сын Войны, – значит, ты скромник, как погляжу, да? Преданный слуга Музыки и ее Сыночка – Отца Стихов? Тренькаешь и горланишь, значит, только ради Музыки и Искусства?

– Каждый скальд хочет, чтобы его помнили наравне с героем, которого он воспел, – честно признался Гизур. – А еще каждый скальд хочет есть и пить. Если его песня может не только принести радость людям, славу героям, но и хлеб самому скальду, разве это не правильно? Разве это плохо?

– Нет, мальчик, – сказала Смерть, печально улыбаясь. – Как бы кто ни кривился, – она скосила глаза на Эйнара, – но скальд и герой составляют идеальный дуэт. Кем бы он, герой, был и кто бы о нем помнил, если бы о нем не пел скальд? А кому нужен скальд, если нет того, кого должно прославить? Главное, чтобы герои совершали достойные подвиги, а скальды пели красиво, чтобы хотелось слушать одних и помнить других.

– Поверь, госпожа, – засиял воодушевленный Гизур, – я умею петь, и это не пустое хвастовство. Хотите, я спою для вас, прямо сейчас? И тогда вы сами во всем убедитесь!

Эйнар горько рассмеялся.

– Ты гнался за мной через пол-Симскары только для того, чтобы спеть песню?

Гизур уставился на него с видом, как будто это нечто само собой разумеющееся и совершенно нормальное. Эйнар устало потер пальцами наморщенный лоб.

– А меня еще называют полудурком… – пробормотал он со всей безнадежностью.

Смерть отставила опустевшую кружку, с сочувствием посмотрела на сникшего Гизура.

– Что ж, – сказала она, – если ты проделал такой долгий путь, чтобы порадовать кого-то своим пением и музыкой, – не расстраивайся из-за того, что порадуются другие, а не тот, на кого ты надеялся. Зачем лишать радости других из-за угрюмости всего одного? Пой, мальчик, играй! Пусть мое присутствие не омрачает эти стены и не мешает веселью.

Эйнар скептически огляделся в поисках «других», но обнаружил лишь кота.

– О, госпожа! – просиял Гизур, подскакивая, будто на пружинах. – Твое присутствие не может никого омрачить. Ведь ты всегда рядом, о тебе нельзя никогда забывать, но тебя не стоит бояться. Ты не злая и не беспощадная, ты всего лишь беспристрастная и справедливая. Ты забираешь людей не потому, что тебе этого хочется, а потому, что так должно быть и кто-то должен это делать.

Если бы у Смерти имелась кровь, она бы непременно застенчиво покраснела. Но ей пришлось ограничиться извечной бледностью. Едва заметно порозовевшей бледностью.

– Слышал, братец? – Смерть ткнула Эйнара локтем в бок. – Тебе стоит поучиться у мальчика уважению.

Сын Войны глухо заворчал, постарался запить раздражение и злость брагой, но не помогло.

Гизур выскочил на центр залы корчмы, закрутился, затоптался на месте, противно скрипя половицами и совершенно не зная, за что ему браться. Наконец определившись, он побежал к скамье, на которой мирно дремал кот. Скальд настойчиво потряс скамью – кот не только не воспринял намек, но и сам недвусмысленно намекнул возмутителю спокойствия, уставившись на него зловещими узкими щелочками глаз. Гизур намека не понял, потянул руку к кошачьему загривку, несмотря даже на глухое предупреждающее ворчание. Только когда лапа с выпущенными когтями пронеслась у его запястья, едва не задев, скальд смирился с тем, что хозяин скамьи не собирается отдавать свои владения в пользование безмозглому двуногому варвару. Он побежал искать другую лавку и снова растерялся, не зная, какую выбрать. Наконец, снова определился и зачем-то побежал к самому дальнему столу, вытянул из-за него скамью одной рукой, издавая мерзкий скрип ножек по полу. Решив, что тащить скамью одной рукой неудобно и тяжело, Гизур сообразил отложить кантеле, чтобы освободить вторую руку, и выбрал самый подходящий для этого стол – тот, за которым дремал. Эйнар и Смерть терпеливо проследили за перемещением скальда туда и обратно. Девушка приоткрыла рот, чтобы дать совет, но передумала, видя, что скальд слишком увлечен и взволнован, чтобы слушать. Сын Войны с неудовольствием прожевал остывающую баранину, заглянул в пустеющую кружку и плотно стиснул зубы от резкого скрипа перетаскиваемой Гизуром скамьи.

Когда скальд наконец-то вытащил ее на центр залы, он сел на скамью, сложил руки на колени. Вскочил, подбежал к столу, забрал кантеле, вернулся к скамье, снова сел, положил кантеле на колени, положил на струны пальцы. Передернул плечами, раскинул локти, откинул полу плаща, стесняющего движения правой руки. Снова положил пальцы на струны, снова передернул плечами. Отложил кантеле, встал. Начал ворочаться и возиться, пытаясь снять плащ. Вконец запутавшись в полах, нашарил рукой и расстегнул фибулу. Уложил плащ перед собой, сел, потянулся к кантеле, глянул под ноги. Встал, сбегал к своему столу, отыскал валявшуюся под ним шапку. Вернулся, сел, уложил шапку на плаще в раскрытом виде. Положил кантеле на колени, опустил пальцы на струны, провел по ним. Но к своему стыду и отчаянию вместо запланированного аккорда услышал нескладное, прерывистое, ввинчивающееся в мозг бренчание.