Текст книги "Сказание об Эйнаре Сыне Войны (СИ)"

Автор книги: Александр Дьюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Гизур с ужасом поднес пальцы к лицу и понял, что не может унять в них дрожь. Он снова попытался хоть что-то сыграть, но добился лишь того, что у него в придачу задрожали и колени, на которых предательски запрыгал и сам музыкальный инструмент. Наверно, скальд немедленно побежал бы прочь, чтобы не опозориться еще сильнее, если бы не обнаружил с удивлением, что смотрит в скромную кружку браги. Гизур резко поднял голову и увидел сперва пухлую руку, затем пышный, захватывающий дух тяжелый бюст, задержался на месте проживания священных амулетов Аусты и Фьерсы и только в последнюю очередь заметил круглое, широко улыбающееся плотно сомкнутыми привлекательными губами лицо хозяйки. Женщина настойчиво поводила кружкой перед носом скальда, и тот машинально взял ее. Хозяйка заботливо потрепала юношу по плечу и неторопливо направилась к столу Сына Войны, неся в левой руке огромную кружку. Гизур похлопал глазами и выпил залпом, поставил посудину на скамью и посмотрел на ловко, послушно двигающиеся пальцы. Воодушевленный и несказанно обрадованный, скальд взял несколько звонких аккордов.

– Что мне спеть для вас, госпожа? – спросил Гизур. – Я знаю все песни об Эйнаре Сыне Войны и сам сочинил несколько!

– Пусть Эйнар и выбирает, – сказала Смерть и повернулась к брату: – О каком своем подвиге ты бы хотел услышать?

– Ни о каком, – невнятно отозвался Сын Войны. Он был занят: сидел, протянув к скальду руку, высунув от напряжения язык и прикрыв один глаз, и сжимал, разжимал пальцы, проводя ювелирно точные расчеты. Он знал лимит своего терпения. Одну песенку вытерпеть мог. От двух ему делалось не по себе. После третьей обычно он приходил в себя, держа по полуживому скальду в каждой руке.

– Тогда выбирай сам, мальчик, – великодушно позволила Смерть. Гизур немного подумал.

– Пожалуй, – решил он, – я спою о Первом Подвиге Эйнара Сына Войны. О том, как он одолел могучего и ужасного дракона Эльдуринна, о чем знают все, и что случилось потом, о чем слышали немногие, в том числе и я. Это моя лучшая песня, – скромно добавил скальд.

Гизур взял еще несколько не связанных между собой аккордов, прежде чем ноты сложились в определенную мелодию, в которой отчетливо узнавался топот множества марширующих тяжелых сапог. Или камнепад. Или грохот ритмично дробящих горную породу кирок. Эйнар с неудовольствием поморщился. Смерть подмигнула ему, печально улыбнувшись. А потом Гизур запел, и Сын Войны вдруг осознал, что один из булыжников угодил ему прямо в голову. Потому что внезапно очутился

в подземных чертогах, где правил король под горою, Торгейр ему имя. И был принц у него, любимый наследник Торгрим. И был нелюбимый коварный и злобный советчик Освивр, что альвов надумал поссорить и гномов и под шум камнепада себе отхватить кусок пирога. Убил гнусный, хитрый Освивр наследного принца, но так все обставил, что пятеро альвов виновных остались и виру большую им предстояло платить. А вирой той стала шкура выдры, убитой случайно на озере альвом, но выдрой той сам был наследник Торгрим. На шкуру зловредный чернокнижник Освивр наложил свои чары, и сколько ты злата ни ссыплешь в нее, как в бочке бездонной пропадет все то злато, и виру за кровь не уплатишь вовек. Прознали те альвы о пещере глубокой, где в дымном сумраке спал дракон Эльдуринн. На золоте спал тот дракон, что веками он крал со всех гор. И золота там скопилось немало – им шкуру любую насыплешь сполна. И встретили альвы по пути к той пещере героя, что звался Эйнаром. По приказу отца тот герой искал встречи с драконом, чтоб удаль в бою и смелость, отвагу отцу своему доказать. Герой согласился помочь жалким альвам и влез в ту пещеру, где встретил дракона, и в честном бою убил Эльдуринна, добыв себе славу убийцы чешуйчатых гадов. А после те альвы, что жадными были, набили богатством карманы и вместе с героем вернулись в подземный чертог. И виру за смерть наследного принца, что подстроил бесчестный и подлый Освивр, они уплатили лишь только не в срок. В пути их не раз поджидали прислуги Освивра и тем задержали героя и альвов, а мерзкий и жадный Освивр коварный войну промеж двух народов уже развязал. Но тайну открыли в скитаниях альвы, что бездушный Освивр – оживший мертвец и упырь. И вновь тот герой, что зовется Эйнаром, пока слабые альвы сбегали, взялся за меч и схватился с бессовестным трупом. Бой выдался жарким, неравным, но все же Эйнару удалось его одолеть. Тогда-то и всем все открылось, что их обманул беспокойный мертвец. Альвы и гномы вновь примирились, но, впрочем, недолго продлился их мир – ведь этих народов коварнее только из льдов великаны. А Эйнар и альвы расстались друзьями, покинул герой подземный чертог.

Сын Войны очнулся, когда затихла последняя нота в мелодии. Он проморгался, нещадно похлестал себя по щекам. Неправильно, это неправильно. Был момент, когда он почти поверил, что все случилось тогда именно так, как спел мальчишка. Эйнар промочил горло и не сразу заметил, что, пока он витал среди навеянных героической поэзией образов, в корчме прибавилось народу – если сложить ноль и пять, сумма получится крайне ощутимой. В зале на короткое время слегка посветлело, что невольно привлекло внимание к источнику света – открылась и закрылась дверь, а от входа, скрипя половицами, прошла еще пара тихо переговаривающихся селян. Эйнар нахмурил брови и сердито посмотрел на Гизура, неловко принимающего устную похвалу от внезапно нагрянувших слушателей. Похоже, мальчишку обласкала не только Любовь с Доченькой, но и вся семейка Музыки.

– Прекрасная песня, – похвалила и Смерть. – Несмотря на яростную пропаганду ксенофобии и уничижение достоинств иных народов. А главное, с глубокой моралью. Знаешь какой, Эйнар?

– Нет, – мрачно отозвался Сын Войны.

– Если ты герой, – ответила Смерть, – тебе простят истребление исчезающего, одряхлевшего вида, а также преступление, которое покрывает другое преступление, и убийство главного подозреваемого без суда, не имея неопровержимых доказательств его вины, на основании одних лишь домыслов. Главное, использовать побольше красивых слов и чаще повторять о коварстве назначенного негодяем персонажа.

– Все было совсем по-другому, – сквозь зубы процедил Эйнар. – Я там вообще случайно оказался, знать не знал ни о каких стычках альвов с гномами, выдрах и заговорах. Мне нужна была только башка драконья. Ну что я поделаю, если папаша повернут на них? У него весь Зал ими обвешан и в подвалах с десяток валяется, а ему все мало. Уж не знаю, чего он с ними делает, чем ему драконы так не угодили. По-моему, он каждого, кто хочет от него милостей добиться, первым делом посылает за драконьей башкой. Ну и меня послал, конечно. А я и пошел, дурак. Я виноват, что ли, что кроме этого драконов больше не нашел? Карлики эти длинноухие в идиотских шапках откуда-то вдруг повылазили с избранным своим, убийцей людей и драконов. Ага, избранный, – фыркнул Эйнар, – ведьмин ученик, убийца блох на козьей шкуре! Вот же Судьба отмочила… А потом Старик, конечно же… ну и завертелось. И, между прочим, я…

– Спой еще, мальчик, – потеряв всякий интерес к ворчанию брата, попросила Смерть, нисколько не смущаясь посторонних.

– Я могу спеть Третьем Подвиге, о том, как Эйнар Сын Войны соловьев Сотсаэра добыл из зачарованного сада княгини альвов, – широко улыбнулся Гизур, воодушевленный успехом, и получил в ответ одобрительное ворчание.

– Нет! – твердо возразил Эйнар, предчувствуя недоброе.

– Хм, – растерялся скальд, – тогда о том, как Эйнар Сын Войны помог Отцу Кузни разжечь угасший в горне огонь?

– Н-нет, – поморщился Сын Войны. Если бы не плохое освещение, можно было бы решить, что с его физиономией что-то не так.

– Тогда, может, о том, как Эйнар Сын Войны победил короля Дикой Охоты? – с надеждой предложил Гизур. – Это не самый известный его подвиг, но вовсе не значит, что о нем не стоит петь.

– Н… – Эйнар осекся, задумчиво дернув себя за бороду. Положение, что ни говори, у него было безвыходное: все равно скальд будет петь не эту, так другую, еще более идиотскую песенку, если, конечно, ему не заткнуть рот. Вариант выглядел крайне привлекательно, но Эйнар почему-то склонялся к нему все меньше и меньше. Да и публика набежала, а душить скальда на людях – не самое лучшее занятие для знаменитого героя. К тому же Эйнару почему-то захотелось услышать неизвестную интерпретацию событий, за которые ему, по удивительному стечению обстоятельств, было почти не стыдно. – Ну валяй, чего уж, – махнул рукой он.

Гизур дождался, когда пополнение в публике умолкнет при помощи вежливой затрещины соседа, а потом заиграл. Вступление было мрачным, как ненастная ночь, вязким, как размокшая грязь под ногами, и холодным, мокрым, как осенний ливень, а потом мелодия сорвалась в тяжелый галоп. Эйнар, которого потянуло в сон, поежился, встрепенулся и принялся со злостью отмахиваться от поползших к нему видений и образов, одному даже погрозил кулаком. Второй раз на один и тот же фокус Музыки он не купился. И стал просто слушать о том, как герой песни скитался дождливой осенней ночью по дорогам, где его настигла несущаяся по небу Дикая Охота, собирающая души людей. По каким-то тактично не упомянутым, объясненным туманными полунамеками причинам король сгреб героя в общую кучу и уволок в свою страну. Но герою там не понравилось. Герою не хотелось быть пленником, герою на волю хотелось. Поэтому он нагло, раскидав по пути десяток всадников Охоты, вломился в чертог короля и вызвал того на честный бой. Король, что несколько удивило Эйнара, оказался на редкость здравомыслящим и рассудительным парнем, поэтому герою сначала пришлось передраться со всей его свитой, причем, по мнению сочинителя, количество его единовременных оппонентов росло чуть ли не в геометрической прогрессии, пока они внезапно не кончились. И вот, когда вся свита оказалась в лазарете под присмотром духов милосердия, вышел и сам король, но поставил стандартное в таких ситуациях условие: если герой победит – пойдет на все четыре стороны, проиграет – сто лет увлекательных гонок по ночному небу. А еще у короля, как у всякого порядочного злодея, имелся козырь на рукаве – зачарованный непробиваемый щит Тофф. Эйнару и самому вдруг стало интересно, как герой выпутается из сложившейся ситуации, но объяснение нашлось разочаровывающе примитивное: герой какой-то хитростью разоружил короля, заставил его выбросить щит. А в финале враг и вовсе фактически побил сам себя, так как герой подобрал Тофф и закрылся им от удара. Эйнару стало обидно за короля Дикой Охоты. Любви и нежности он к нему не питал, конечно, но придурковатости за ним все-таки помнил. Однако, к чести сочинителя, песенный король все же постарался реабилитироваться, проявляя поразительную юридическую подкованность, мол, бой был нечестным, а значит, и договор соблюдать вовсе не обязательно. Но герой и тут выкрутился: просто позвал папу – сильного, мудрого, благородного, справедливого и рассудительного бога – который объявил, что в бою все средства хороши, что победа достигается умом и умением, а не числом и кулаками, и вынудил короля отпустить героя и компенсировать ему моральный ущерб. Так герой, собственно, и вернулся на землю, прихватив с собой из чудной страны зачарованный щит.

– Знаю, знаю, – сказала Смерть, заглушая своим голосом редкие хлопки и поздравления искренне благодарной публики, – все было совсем по-другому, да, Эйнар?

– Отчего же? – пожал он плечами. – Все так и было.

– Правда? – подозрительно сощурила глаза девушка.

– В точности, – предельно честно заверил Эйнар, пряча ухмыляющуюся физиономию в кружке.

В корчме между делом прибавилось еще народу. Гизур, счастливыми глазами обводя растущую как на дрожжах публику, сиял и, казалось, совершенно позабыл об островке недовольства и скепсиса в лице того, для кого он изначально собирался петь. Впрочем, это действительно лишь казалось. Ясные и удивительно живые глаза юноши каким-то образом умудрялись обозревать всю корчму и отмечать реакцию абсолютно каждого.

– Енто все оно, конечно, парень, хорошо, – сквозь общий шум проговорил какой-то селянин из угла корчмы. – Петь ты могешь, давно у нас певуна в Отмели не бывало, такого, чтоб приятно послухать было. Токмо чего енто ты все, парень, поешь, че один токмо и знаешь? Ты для людей че-нить сбацай, такое че-нить, чтоб душа развернулася.

– Прошу, – сидя поклонился Гизур, – выбирайте. Но только уговор, – обезоруживающе улыбнулся он, предупреждая возмущение, – чтобы песня угодила всем: и почтившему вас своим присутствием герою, и, конечно, вам самим.

Публика оживилась, зашепталась.

– А, ну енто можно. Енто мы завсегда. Тадыть давай…

– Не, – перебили из другого угла корчмы. – Другую давай!

– Да не, – возразили через стол напротив, – тож не пойдет.

– Тадыть давай…

– О! Про Девку давай, с мечом которую!

– И дуб! Про Девку под дубом давай, ага!

Резкий шум браги, рвущейся изо рта фонтаном водяной пыли, погрузил корчму в тревожную тишину.

– НЕТ! – подскочив, рявкнул Эйнар, с размаху разбивая о стол кружку.

– ДА! – сказала Смерть.

Гизур, напряженный и слегка напуганный внезапной вспышкой геройского гнева, обвел всех взглядом. Задержался на тяжело дышащем Эйнаре, на его мрачном, пугающем лице с загорающимся в глазах огнем ярости всех войн и битв Симскары. Перевел взгляд на сидевшую рядом с героем Смерть с грустным лицом и хитрой, ехидной, мстительной, демонстративно скорбной улыбкой. Она подмигнула юноше. Гизур еще раз посмотрел на окружающих его встревоженных селян, глубоко вздохнул и, топнув ногой четыре раза, с протяжным «эх», присущим человеку, который поставил на кон все, широко размахнулся, ударил по струнам и заиграл. Мелодия, льющаяся из-под озорно забегавших по струнам пальцев, была незатейливой, легкой, энергичной, бестолковой, а главное – до неприличия позитивной, заводной и приставучей. Потребовалось всего несколько тактов, чтобы в одном углу кто-то начал осторожно притоптывать, в другом – вежливо постукивать по столу кружкой, барабанить пальцами, покачивать головой. Какой-то грузный и немолодой уже селянин принялся ритмично подпрыгивать, толкнул соседа локтем в бок, приободряя его. Из кухни выглянула широко улыбающаяся хозяйка, томно вздохнула и мечтательно закатила глаза. Дверь в корчму широко распахнулась, влетевший в нее рыбак начал с порога приплясывать, безошибочно попав в такт. А потом Гизур запел, и Эйнар, обхватив голову руками, подавленным и разбитым рухнул на обиженно надтреснувшую под ним скамью.

Вообще-то песня повествовала о том, как Сын Войны изловил своего верного скакуна Раска, для чего ему потребовалась веревка, сплетенная из волос Девы меча Йордис. Только мало кто действительно (притом, что песня была самой известной и наиболее часто исполняемой) догадывался, что она об этом. Все знали ее под ставшим вполне официальным названием «Про Деву под дубом», поскольку текст концентрировался на процессе добычи для заветного аркана золотистых волос бесстрашной воительницы, страдающей от бремени девственности. Очень изобретательном и нетривиальном процессе, описанном от первого лица.

– Слушай, – уголком рта шепнула Смерть, когда публика совершенно позабыла о разгневанном герое и нескладным хором подпевала цепляющемуся рефрену, который мог вызвать комплекс неполноценности у любого мужчины, – я, конечно, понимаю, что все это было до того, как ты встретил свою Сольвейг. Не пойми неправильно, у нее много достоинств, но она известная и крайне ревнивая собственница. Как она относится к этой песне?

Эйнар опустил голову еще ниже.

– Ну а ты думаешь, почему победил ее именно я? – глухо проворчал он.

Смерть сдавленно хихикнула, приложив ладошку ко рту. Обнаглевший Гизур, громко скомандовав заведенной публике «еще раз», по новой завел ей на радость самый сочный, кульминационный куплет. Эйнар практически лег на стол, закрывая ладонями уши и тяжело колотясь о столешницу лбом. Он не то чтобы злился – ему просто было обидно. Безмозглый скальд, у которого в башке только бабочки, радуга, солнышко, зеленая травка и перманентно влюбленные распрекрасные девицы, пахнущие цветочками, физически не способен понять, что бременем девственности просто так никто не страдает.

Гизур внезапно оборвал песню и картинно вскочил, раскланиваясь ликующей публике, не поскупившейся на обильные овации, свист и аплодисменты под слаженный топот ног. Эйнар приподнял голову, мстительно впившись глазами в надувшегося от всеобщего признания и вмиг завоеванной любви скальда, но вдруг насторожился, заметив под одним из столов по левую руку от себя какое-то подозрительное движение. Он приподнял голову еще выше, сощурил глаза. Смерть, печально смотревшая на юношу, почувствовала настороженность брата, проследила за его взглядом и тоже заметила движение под тем же столом, за которым сидели в обнимку двое селян, синхронно качаясь и размахивая из стороны в сторону высоко поднятыми кружками, и по инерции веселья продолжали нескладно распевать слова любимой песни.

Эйнар зло проворчал сквозь зубы и стал медленно подниматься. Смерть, угадав его намерения, жестко схватила его за левое запястье в попытке задержать. Эйнар с силой дернул рукой, вырываясь из мертвой хватки Смерти, обжег сестру неприязненным взглядом, со скрипом сдвинул скамью ногой и вышел из-за стола. Девушка проводила его искренне печальным взглядом и сокрушенно вздохнула.

И тут один из селян, сидевших за столом с подозрительным движением, подскочил, болезненно морщась, сбился с ритма раскачиваний, с возмущением и злостью поглядел на растерявшегося соседа и от души отдавил ему пяткой ногу.

– Ты че творишь, морда овечья?

– А ты че, глаз рыбий?

– Ты мне ногу отдавил!

– Это ты мне!

– Глядь, куда копыта ставишь!

– А ежели я тебе глаз твой натяну?

– Рискни рогами!

Пострадавший двинул обидчику по уху. Обидчик ответил подзатыльником. Пострадавший сильно толкнул обидчика. Обидчик удержался, схватив пострадавшего за рубаху на груди, подтянул к нему, размахнул кружкой. Пострадавший хлестнул его по руке, сам занес кружку для удара, но получил звонкую затрещину. Он подскочил, намереваясь броситься на обидчика с кулаками, но вдруг на его плечо легла тяжелая рука. Селян вздрогнул, увидел, чья это рука, и задрожал уже всем телом.

Эйнар наградил его хмурым взглядом, с нажимом усадил селянина на лавку, отчего того заметно перекосило и он из страха машинально обхватил недавнего врага, который перепугался не меньше. А затем Эйнар оперся одной рукой о край стола, наклонился, запустил другую под стол, схватил что-то упирающееся и вытащил за ухо обалдевшего мальчишку.

Это был тощий, нескладный, угловатый подросток лет тринадцати с крайне неприятным лицом типичного хулигана, который считает вредные привычки, вызывающее поведение и издевательства над детьми, слабыми сверстниками или беспомощными стариками единственным способом самоутверждения, а дергать девушек за косу – идеальным средством завоевания популярности среди них и отличным знаком внимания. Одет подросток был во что-то, что по идее являлось доспехом, но четкому описанию не поддавалось. Это было нечто черное, кожаное, с нагромождением шипов, заклепок и стальных пластин на всех доступных местах и скрепленное между собой кольчужной сеткой. Видимо, по мнению того, кто произвел это на свет, оно должно было выглядеть задиристо, боевито и мужественно. Про его одежду, видимо, считали так же.

– Ааааай! – пронзительно взвизгнул мальчишка, колотя Эйнара по каменному запястью, извиваясь и норовя пнуть его под колено. – Пусти! Пусти меня, козел вонючий! – остервенело заверещал он с той бешеной ненавистью и злобой, на которую способны только подростки. – Пусти, смертный, или уничтожу! Сотру тебя и весь твой вонючий род!

– Да ну?

Мальчишка на миг смолк и успокоился, узнал Эйнара, взвизгнул от ужаса и завертелся с еще большим остервенением. Из-за количества хаотичных попыток пнуть Сына Войны одна из них рано или поздно должна была найти цель. И ей это удалось. Эйнар поморщился, сверкнув глазами, и, не произнося ни слова, не тратясь на решение трудной моральной дилеммы, не испытывая ни малейших угрызений совести, отвесил подростку такую смачную оплеуху свободной рукой, что мальчишка рухнул и растянулся по полу. Эйнар широко улыбнулся, чувствуя неимоверное облегчение. Соседи по лавке с тревогой посмотрели на него, потом растерянно переглянулись, совершенно, не понимая, с чего вдруг началась их ссора. Ну да, назвать одного овечьей мордой, а другого рыбьим глазом – дело обычное и привычное, но бить друг другу морду…

Мальчишка пробыл в состоянии глубокого потрясения недолго. Вскочил как ни в чем не бывало, рванул к дверям, но Эйнар ловко схватил его за шиворот нелепого наряда и подтянул к себе, как собачонку, а потом потащил волоком через всю корчму. Подросток вился ужом, скреб каблуками странных сапог пол, засовывал пальцы в щели между половицами и впился в одну из них до того крепко, что Эйнару пришлось вырывать его вместе с доской. А потом схватил за основание стола, и Сын Войны со скрипом, под вскрики изумления, возмущения и непонимания протащил стол за собой, пока не остановился и не дал мальчишке хорошего подзатыльника. И, конечно, подросток ни на секунду не прекращал верещать и ругаться. Ругаться так, что тот, кто пил, с отвращением выплюнул брагу, осознав, что она скисла и стухла еще лет десять назад. И, конечно, кроме Эйнара и обалдевшего Гизура, с раскрытым ртом проводившего взглядом тяжело ступающего героя, его никто не слышал и не видел.

Публика, толпившаяся возле двери, предусмотрительно и поспешно расступилась перед Сыном Войны, но все-таки недостаточно быстро для цепких ручонок подростка, которыми он умудрился спустить с нерасторопного селянина штаны. Раздался обидный смех, который не предвещал ничего хорошего, но Эйнар не обратил на это внимания. Он широко размахнулся и с небольшим усилием вышвырнул подростка с порога корчмы на улицу, а потом захлопнул за собой дверь и вышел во двор, по которому мальчишка прокатился кубарем и сел под плетнем, держась за кружащуюся голову.

– Ну, – сказал Эйнар, отряхнув ладони и упершись в бока, – кто у меня тут? Ага, так это ж никак мой любимый племянник. Как там тебя? Младшенький вроде, да?

– Не смей меня так называть, смертный! – злобно прошипел подросток, потирая пунцовое, оттянутое Эйнаром ухо. – Я – Баратти! Сын Баратана Отец…

– Э нет, Младшенький, – погрозил пальцем Сын Войны. – Ты мне тут не ври, Отцом тебя никто не называл. Ты просто шкодливый мелкий божок, зачинщик пьяных драк и потасовок. Не дорос ты еще, чтоб тебя Отцом величали.

Мальчишка взглянул на Сына Войны с ненавистью загнанного в угол хорька.

– Но я-то настоящий бог, рожденный богами Хаттфъяля! – мстительно, гадливо заулыбался Баратти. – А ты, дяденька, всего-то смертный, дедов ублюдок, жалкий полукровка!

В глазах Эйнара заиграл огонь, но тут же угас.

– Язык у тебя длинный, – отметил он.

– У меня много чего длинного! – дерзко вскинулся Баратти, демонстративно тронув себя за пах.

– Ага, и развит не по годам. Весь в папу. Гордится тобой папа, а?

– Гордится! – сплюнул бог. – Не то, что твой, дядя. Твой тебя ненавидит! Все ходит и ноет, мол, жаль, не задушил тебя, пока ты мамкину сиську сосал! Тогда б, говорит, не пришлось позорить Хаттфъяль и ублюдка с Сыновьями рядом ставить!

– Где ж ты слов таких набрался, Младшенький? – задумчиво оглаживая бороду, спросил Эйнар. – Точно не от папы. Братец мой, конечно, не ругается, он так просто разговаривает. А как еще? Он за битвами следит, а битвы, знаешь ли, это тебе не священные рощи бабки Мудрости. Но дома – нет, ни полслова себе не позволяет, а то быстро мамочка твоя его сковородкой образумит. И тебя образумит, если узнает, с какими дружками сыночек водится. Небось, в Диммхейм бегаешь? Или того хуже, на Ильд-Йорд? С великанами дружбу завел? – грозно повысил голос Эйнар.

– Ты не посмеешь! – вскочил Баратти, не на шутку испуганный.

– Страшно представить, – продолжал Эйнар, – как рассвирепеет твоя милосердная матушка, если узнает, какая выгребная яма у ее послушного сыночка во рту. А уж что с тобой будет, если узнают про твоих дружков-великанов…

– Да я тебя!.. – Баратти бросился на Эйнара с кулаками, но так и замер на расстоянии вытянутой руки, впустую размахивая тонкими руками.

– Даже не думай, Младшенький, – рассмеялся Сын Войны, обхватывая пятерней его голову. – Это тебе не пару дурных пьяниц стравить, тут силенки нужны, а тебе хватает, только чтоб мелко гадить. Может, ты и бог, да вот только не дорос еще, чтоб даже с худокровным ублюдком тягаться, – Эйнар неожиданно согнул в локте руку и расправил, отталкивая божественного племянника, проехавшего на заднице обратно к плетню.

– Я Отцу все расскажу! – отчаянно крикнул Баратти, по-детски всхлипнув и утерев рукавом глаза.

– А чего он мне сделает? – огладил бороду Эйнар. – Я – Сын Войны и Брат Битвы, тан Медового Зала, а значит, выше младших богов и духов. И раз уж я оттаскал тебя за уши, так потому, что увидел, как какой-то паршивый мелкий божок вредит людям, да еще и без спросу, небось. Или не так все было? Ну, как оправдываться будешь? Поспорить хочешь, а, Младшенький?

Баратти низко склонил голову, всхлипнул и неразборчиво пролепетал себе под нос.

– Не слышу, Младшенький!

– Нет! – вскинув голову, с ненавистью выкрикнул младший бог.

– Ну вот и славно, – сухо заключил Эйнар. – А теперь катись отсюда, щенок!

Баратти, Сын Баратана Отца Битвы медленно встал, утер нос, одарил дядьку ненавистным, блестящим от слез взглядом и исчез, показав на прощанье неприличный жест. Эйнару стало так легко и спокойно на душе, что он был готов простить даже дурацкие песенки скальда. Но тут заметил какую-то старушку, таращившуюся на него через плетень удивленными, испуганными глазами.

– Племянник мой заходил, – оправдался Сын Войны с глупой, пристыженной улыбкой солидного, серьезного мужчины, которого застукали за чем-то непотребным, например, за скачками на детской деревянной лошадке. – Тот еще…

Старушка поцеловала охранный амулет и поспешила бочком убраться как можно дальше от верзилы, у которого явно не все дома. Эйнар глубоко вздохнул и подошел к плетню, облокотился на него и посмотрел на раскинувшийся перед глазами пейзаж. Дорога, раскисшая от частых дождей, с глубокими, почти заводями, лужами, домишки и полуземлянки, крытые соломой, кузница, где шумел горн и слышался звон молота, линия бескрайнего Моря, перевернутые вверх дном рыбацкие лодки на песчаном берегу, и поле, бесконечное голое, унылое поле с жалкими рощицами, одиноко разбросанными то тут, то там. В корчме играла музыка, слышалось хоровое пение, заглушающее голос скальда – веселье продолжалось и грозило плавно перетечь в грандиозное гуляние. Эйнар снова вздохнул.

– Тебе не следует вмешиваться в дела богов, Эйнар, – сказала Смерть, как всегда появившись сзади.

– Да? – усмехнулся он, ковыряя ветку в плетне. – А что мне делать? Спокойно смотреть, как боги играются людьми, резвятся и от нечего делать развлекаются их жизнями?

– Ах, мой бедный наивный братец, – печально вздохнула Смерть. – Ты, верно, забыл, как рождаются боги.

– Ничего я не забыл.

– Забыл, – настаивала девушка. – Иначе не сваливал бы всю вину на богов. А может, – она пожала плечами, – в тебе просто кипит от негодования человеческая кровь.

– Ну да, – хмыкнул Эйнар, – я же всего-то смертный и не могу понять то, чего мне не вообразить.

– Да, – кивнула Смерть. – Но была бы возможность, ты бы стал лучшим из богов.

– Что-то новое, – Эйнар повернул на нее голову. – Тебе брага по мозгам стукнула, сестрица?

– Нет, – улыбнулась Смерть. – Когда-нибудь мы с тобой обязательно об этом поговорим. Но уже не сегодня.

– Это почему?

Смерть молча повернула его лицо, приложив холодную ладошку к щеке, а другой рукой указала направление. По дороге, ловко перескакивая через лужи, бежал трусцой какой-то парень. Эйнар распрямился, не удивился тому, что Смерть бесследно исчезла, вышел со двора навстречу парню. Тот, лихо перепрыгнув через последнюю на своем пути лужу, приземлился перед Эйнаром, окатив ему штаны жидкой грязью. Парень испуганно попятился, поскользнулся и чуть не сел в лужу, но Сын Войны успел схватить его за рубашку и поставил на ноги.

– Ты же Эйнар, да? – промямлил парень. – Эйнар Сын Войны?

– Ну.

– Ага. Я тебя сразу узнал. Пойдем.

– Куда? – нахмурился полубог.

– Как куда? – изумился парень, словно не знать это физически невозможно. – На тинг мудрейших, конечно! Магни Масло… кхм, Магни Каменная Рука, то есть, хочет поглядеть на тебя и дать мудрый совет.

– Какой еще тинг? – раздраженно проворчал Эйнар. – Какой еще Магни?

– Как? – вылупился на него парень, словно тот с Луны свалился. – Ты не знаешь Магни Каменную Руку?

– Впервые слышу.

Парень выпятил худую грудь и расправил узкие плечи, гордо надувшись.

– Магни Каменная Рука, – нравоучительно объяснил он, – великий герой Симскары! Нет ему равных ни в бою, ни за столом!