Текст книги "Гротенберг. Песнь старого города (СИ)"

Автор книги: Александр Деворс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Мэйнард вновь вскинула голову.

«Где же ты... Где?» – думала она, протягивая руку Вестнику божеств. Юноша из храма напел строки. «Мы призываем свыше поддержку и силу,//Чтобы идти по Пути истины, //Как шли Вы до нас», – занес руку с ритуальным кинжалом, вырезал символ культа Пяти. Кровь каплями собралась по краям раны, и Мэйнард положила окровавленную руку на рукоять.

– Второй пусть будет тот, кто был по мою сторону все годы. Сердце, переданное им задолго до этого дня. Клятва, переданная его устами. – Она осторожно надавила на плечо своего слуги, и кивнула, негромко спросив, едва он приклонил колено: – согласен ли ты стать Второй Кровью?

– Да, госпожа. – Раздался четкий ответ. Он опустил голову, чуть выдвинув вперед, и шептал слова Пути.

«Через Тьму проведу, прямо к Свету. Через муки пройду, стану пеплом»

За ними вторили и горожане, и гости города, и жрицы. В их голосах потонул свист клинка, и отсеченная голова, покатилась по площадке. Вестник поднял её, скрытую вуалью. Глаза его расширились от ужаса на миг, но ритуал требовал последовательности. В ушах звучали слова Оракула: «День, когда сердце мертвеца откроет путь богам. Ужасный день, и великий» – и он не мог с ней поспорить. Голова бывшего члена Совета, погибшего пять лет назад, сейчас словно теряла последние капли жизни, сброшенная в колодец.

– Боги, услышьте нас! – прогремел над площадью усиленный магией голос Мэйнард. Он требовал, а не молил, ибо тот, кто отдаёт самое дорогое, имеет на это право.

Но толпа, казалось, не поняла её призыва.

– Боги, услышьте нас! – Мольба тысячами голосов взвилась над площадью.

Мэйнард опустила меч, тяжело опершись на рукоять.

– Главный Жрец, чья кровь будет Третьей? – Спросила она, смотря на первого Жреца, рядом с Элеонорой, первой Жрицей.

– Дитя, служащее верно храму, – склонил он голову, и на миг показалось, что странная улыбка искривила его губы.

Мэйнард кивнула. В её взгляде проскользнуло презрение к этому вечному старику, который отдаёт ребёнка на смерть и радуется, что его жалкая душонка никому не нужна, ибо давно пуста и трухлява, как изъеденный молью платок.

– Третья кровь! – Возгласила она, подняв обе руки к небу. – Чистая, верная, неискушенная кровь. Мы – слепцы. – Резким движением она закрыла глаза руками, крест-накрест. Город, будто бы став единым организмом, подчинился ей, закрывая свои. – Мы не достойны узреть эту кровь. – Хор вторил за ней. – Её чистота нам не постижима. – И вновь хор голосов, резко оборвавший песню на самой высокой ноте.

Тишина. И гром от едва различимых детских шагов. Юная жрица поднималась на эшафот. В своём тонком белом платьице, развевающемся на ветру, взявшемся ниоткуда, она казалась невесомо лёгкой и почти призрачной, будто ступала по грани миров.

Тяжелая, гнетущая тишина опустилась на город. По толпе будто прокатывались ледяные волны, заставляя содрогаться тела. Шаг за шагом, волна за волной нечто незримое вторгалось на площадь. И странное потустороннее чувство наполняло жителей. Пространство вибрировало от магии. Наполняло и древние символы вокруг помоста силой. Людей уже трясло от странной пытки, словно нечто скользило россыпью маленьких молний по коже.

Когда напряжение достигло невыносимого предела, зазвучали тамбурины, все словно вдохнули в едином порыве, подхваченные ровным ритмом барабанов. Колокольчики присоединились мгновениями позже, басовитыми бубенцами рассыпались по нервам, довершая это звуковое извержение позвякиваниями треугольников. Будто рассыпались в прах человеческие жизни.

Мэйнард глубоко вдохнула, и запела. Строки предвестника Пути.

***

Когда Асари вышел из ступора, то увидел, как юную жрицу подводили к алтарю. Она шла, как дорогая кукла, в мареве из серебристо белого шёлка и кружев, диссонируя со своим окружением. Ступала по лужам из крови без какого либо страха или брезгливости. И шлейф платья, пропитываясь багрянцем всё больше с каждым шагом, выписывал причудливые узоры на камне.

Девочка не осознавала того, что здесь случилось и что произойдёт с ней самой очень скоро. И на мертвенно бледном лице расцветала блаженная улыбка, от которой Асари бросило в дрожь. Дурман, очарование – все это еще с детства казалось ему бесчеловечным.

С детьми обходились милосерднее, чем со взрослыми, добровольно или почти добровольно, но вполне осознанно приносившими себя в жертву. Внушаемые сосуды, в которые наливают фанатичной веры, и отправляют участвовать в ритуалах. У этой златокудрой малышки вряд ли кто-то спрашивал согласие. Как, впрочем, и у всех других детей, умертвляемых ранее. Давали яд, дурманящий и усыпляющий сознание девочки.

Сердце его сжалось, и Асари отвернулся. Пусть идет церемония. Пусть эта куколка станет последней жертвой. Он свое лучшее для казни виновницы всей этой вакханалии время всё равно уже упустил. Опустившись на край крыши в тени бортика, Асари обхватил голову руками и сжался. Его снова обставили, как сосунка. Представится ли ещё удобный момент – неизвестно. Впервые он испытывал горечь от неудачи, и больше ни на что не надеялся. Ещё немного и магия создаст непробиваемый для него щит. Не видел, чувствовал узор, словно незримые кружева плел великий маг.

Он даже не отметил тот миг, когда юная жертва ступила за грань. Разве что почувствовал необычное бурление пространства. Даже умудрился сравнить это состояние, с вполне обыденным действом, найдя подобие процессов. Город и наполняющую его магию он представил в виде закипающего на огне котла в тот миг, когда в него бросают щепотку соли, и тот начинает резко вскипать, выбрасывая вверх раскалённые капли. Со дна поднимаются пузыри пара. По поверхности растекается пена…

Необычный образ совершенно неожиданно привёл к осознанию того, насколько он верен по отношению к тому, что сейчас происходит. Противоборство сил! Церковники давно желали взять реванш, подмыть под себя всех в Гротенберге. Именно об это они говорили с Сиолой. Даже знаки, что сейчас разгораются на площади, воспринимаются им с высоты как-то иначе. Там внизу это совершенно незаметно. Энергия, вплетаемая в искаженный контур, жизнь, время, затрачиваемое на сам ритуал – всё, чтобы создать идеальную ловушку для герцогини.

Однако и Мейнард не стоит считать наивной дурочкой. Уж кто-кто, а она знает толк в интригах. Есть у юноши предчувствие, что что-то должно произойти. Только вот, что она задумала – неизвестно.

Тут Асари осознал: он должен помешать. Помешать чему-то, о чем знать не может, о чем сложно догадаться, но интуиция как никогда кричала: «вмешайся! Прерви!» А, впрочем, какая разница, что они задумали?! Пусть в этом спектакле Асари роли не предусмотрено, но он вполне способен её вписать остриём своего клинка. Нет, рано он списал себя со счетов. Рано. Действо продолжается, и он должен быть готов в любой момент.

Апатия вмиг отступила. И даже Тень, как показалось, прошелестела нечто одобрительное. Парень поднялся на ноги и вновь стал следить за происходящим, ощущая отчего-то неожиданный прилив сил.

Энергия вокруг центра всё росла, по мере распевания Пути. Юноша ошибся. Никаких искажений, ничего не было в этой песне. Их с Нерлом расчеты были неверными. Чистый резонанс сил города, и его покровителей. Только вот что проку, если всем всё равно безразлично то, о чем они поют?

Песнопения вводили в транс, под действием магии достигая почти идеального звучания, даже когда он старался не слушать, зажимая уши ладонями, вспоминая старую колыбельную, как он сейчас знал, пришедшую с востока, знакомую ему с младенчества. Плохая альтернатива Пути, колдовская вязь слов, как и темная магия, утопившая этот город во тьме. Мать говорила, что звучащая из уст переселенцев, всех слышащих её впервые, здесь в городе, она сводила с ума, подчиняла себе, делая послушными марионетками. Это последующие поколения как-то адаптировались, впитали её в себя с молоком матерей, перестали ощущать враждебной.

Когда Асари уже устал бороться, к счастью понял, что Песня Пути дошла до стиха о восхождении Ваканта. После его низвержения эти куплеты пропускались. Оставалась лишь музыка. И сейчас эта традиция нарушилась. Голоса народа стихли, а вот Мэйнард, выждав проигрыш, другим голосом: мощным, низким, совершенно непохожим на женский, продолжила петь. Показалось, что само божество вмешалось в действие на площади и решило оказать себя, напомнив, что Вакант всё ещё существует. И не этим жалким людишкам пренебрегать им. Он понимал – это божество их слышит, и отвечает.

Асари вскочил на парапет уже не таясь. Это была не просто песнь. Эти слова лились изо рта правительницы вместе с магией, обходящей ритуальные рисунки, выписывали свой орнамент, отличный от знаков жрецов. Эта новая вязь ложилась поверх церемониальной, выжигая её и сияя, всё ярче. Парень даже удивился, почему первосвященники ничего не делают. Неужели они не видят, не ощущают того, что неведомая сила ломает всю их задумку?

Наверное, что именно так – они были слепы! Будто бы магическое марево застилало им глаза, не позволяло выйти из оцепенения. К пению добавились жесты, словно сама властительница двигалась в такт древней музыке, завлекая в смертельную пляску всех.

Тем временем новый круг был почти завершён, и народ, до этого стоявший безмолвно, как громом поражённый, заволновался, закричал, пришёл в движение. Да и как могло быть иначе, если собравшиеся стояли смешанной толпой? День сравнял прокажённых и тех, кто всё ещё каким-то чудом оставался здоров.

Новые для многих или хорошо забытые, не без усилий церковников, слова, теперь будто наизнанку выворачивали пораженных болезнью. Они затряслись, падая ниц. Кто-то бился в агонии, будто бы не было над Гротенбергом слабого солнца, теперь спрятавшегося за тучи, будто не было дня, и будто бы они собирались обращаться.

Те же, кто всё ещё оставался людьми, в панике метались, стараясь покинуть площадь. Но отчего-то не могли пройти за невидимый барьер. Они бились об него с дикими воплями и стенаниями, давили друг друга, рвали одежду, отпихивали друг друга, давили слабых. Только всё было бесполезно.

Стражники в своих доспехах стояли, замерев, будто соляные столбы, и даже не пытались усмирить безумцев. Не двигались и храмовники, парализованные неведомой силой.

Было заметно и то, что нашлись и другие, более стойкие, или быть может, смирившиеся с уготованной им участью, а возможно и просто фанатики, которые присоединились к пению. Среди них были и прокажённые, и здоровые, и даже некоторые жрецы и стражники, не разбитые внезапным параличом. И очень скоро этот хор уже сотрясал площадь. Сила взвивалась, к, всё больше темнеющему, небу, будто чёрное призрачное пламя. А город, окутанный этой силой, плыл, преломляясь, будто в кривом зеркале, утопаяв океане древней магии.

Сам юноша, стоя в недоумении на карнизе, чувствовал подъем сил. Это – та магия, что дал им Вакант. Отголоски дара. Значит, вот в чем сила Мэйнард. Выворачивать души, сжигать сердца, менять саму природу человека.

Пришло чёткое осознание – пора действовать. Сейчас или никогда – у него появился шанс отомстить.

Черный кинжал сжал своё оружие. Родовой клинок напитывался магией, гневом своего владельца. Уж чего в нём сейчас было много, так ненависти с этой женщине, уничтожившей весь его род, лишившей его права владения, и превратившей весь город в клоаку мерзости и болезни. Очень быстро рукоять стала огненно горячей.

По телу растекалась энергия, наполняла жизнью, улучшала восприятие. Чёрный Клинок ощутил полную готовность к рывку. Он покачнулся на стопе. Тень отделилась, толкая его вперед. Асари закрыл глаза, позволяя своему разуму перенестись в конкретную точку, перемещая себя так, чтобы обрушиться сверху с занесенным клинком, возить его прямо в грудь, в трепещущее сердце врага.

В миг, когда женщина пропела последние строки, лезвие пронзило шелковую ткань, и вошло в тело по самую рукоять.

Раздался крик. Странный крик, в нём было больше торжества и радости, нежели боли. Принц смотрел в её глаза, и осознание неправильности произошедшего, медленно накрывало его с головой.

Ошеломленная женщина смотрела на Асари не с ужасом, а с благодарностью. Она улыбнулась, и с уголка губ стекли струйки крови, чёрной мёртвой крови, которой не должно было быть, и обняла его за руки, тихо прошептав: «Спасибо Вам, лорд Хирем, я свободна».

Ему показалось, что он услышал треск стекла.

Скорее по привычке, мужчина вытащил клинок из тела, завершая своё дело. Женщина пала к его ногам. Глаза Асари раскрылись от изумления. Этот голос не принадлежал Мэйнард. Это лишь тело. Оболочка. Оболочка, наведённая колдовством. А он снова облажался… она его обманула! Выставила вместо себя очередную куклу, проецировала через неё все действия, говорила, пела, даже управляла магией!

Теперь она точно знает, кто ей противостоит и, наверное, смеётся над его наивностью и недальновидностью. Как всё глупо и бездарно!

Асари, находясь в ступоре от отчаяния, совершенно не обращал внимания на то, что творится теперь вокруг него. И даже не заметил в первое мгновение, как что-то с огромной силой ударило его в спину.

12

Интермедия

Гротенберг. Десять лет назад.

Сегель

Идеальная ловушка.

Мы понимали это все сильнее, пока пытались найти пути отхода. Искали и не находили, проникаясь всё больше осознанием того, что обречены.

Каждый житель Гротенберга из любой точки города всегда может увидеть замок Гранвиль. Он зловещим чёрным обелиском высится на скалистом мысе, сильно выступающем в море. С трёх сторон коварные подводные шипы не дают приблизиться к нему для высадки. Но даже если бы смельчаки и исхитрились на подобное, то им нужны были бы крылья для того, чтобы подняться к крепостным зубьям, которыми ощерилась твердыня. Скалы настолько гладки, что можно смотреться в них, как в чёрное зеркало. И поднимаются от воды на добрую сотню шагов.

Но если бы только это! Подходы к крепости со стороны берега тоже имели отличную защиту. Недаром Гротери Трайвас, единственный, кому удалось захватить этот форпост, пригласил сильнейших магов для доведения укреплений до совершенства. В его детище не должно было быть изъянов и слабых сторон.

Наёмники постарались на славу. Все крепостные сооружения были выплавлены из базальтового основания. Они разделили русло реки, заставив ту глубокими и бурными потоками огибать замок со стороны берега. Таким образом, цитадель парила над городом, будто на острове. Лишь узкий подъёмный мост открывал избранным путь в Замок Гранвиль.

И если проникнуть внутрь нам поможет заказчик, то вот обратно…

Чем дольше мы пытались придумать план отхода, тем больше убеждались: у нас нет возможности уйти. Остается лишь выполнить работу и молиться богам о том, чтобы нас отпустили. Но это же просто смешно! Смешно до кровавых слёз.

– Итак... – Диор устало оглядел нашу маленькую группу.

Я и Сиола, Огюст и Керо. Мы оградили как можно больше народа от того, чтобы ввязываться в смертельную авантюру. Некоторые, поражаясь несправедливости, желали-таки найти тех, кто поможет нам выпутаться, однако и тут быстро выяснилось, что трепыхаться бесполезно. Качали головами, а Диор потихоньку искал замену себе, переговариваясь то с одним, то с другим. Те, кто рвались помочь со словами «вместе-то прорвемся!» Сколько не отговаривай Сиолу, но даже за эти несколько дней ничего не изменилось, и, наконец, наш капитан сдался, и извинился перед ней. Было бы это пустяком, все помолчали головой, да смирились... но класть голову просто потому, что наивно полагаешь, что можешь спасти дорогого человека – уже самоубийственно и глупо.

– Следующей ночью нам выходить в замок. Лучше... подготовиться к тому, что мы можем не выбраться оттуда. – Он подавил тяжелый вздох. – Вероятность чисто выполнить работу у нас более чем приличная, так что лучше соберите вещи, которые сможете быстро унести. Расписка у всех есть? – Мы кивнули. Добились того, чтобы договор у каждого был на руках. В таком случае, если кто-то погибнет, особенно, если погибнет Диор, у любого будет шанс получить деньги, и бежать из Гротенберга. Диор закивал, то ли своим мыслям, то ли нервно. – Хорошо. Хорошо... в таком случае, у вас есть время до заката, чтобы подготовиться к нападению. У нас есть несколько часов на контракт – до торжества и коронации соответственно.

Никто ничего не говорил. Возразить было нечего. Душа готовилась к смерти.

Я, сидя в тени, пребывал в странном состоянии. Невесомом, можно сказать, будто встал на краю обрыва, прежде чем спрыгнуть, и ни ветер, перебирающий волосы, и обнимающий за плечи, ни стылый, словно в склепе воздух, не тревожат тебя. Ты просто понимаешь, что сзади стоит тот, кто тебя столкнет туда, если ты сам не сделаешь шаг. Это не отчаяние: ты не бьешься в слезах и истериках, не пытаешься сбежать, или развернуться, чтобы ударить, ты смиряешься с ужасающей действительностью, и просто смотришь в бездонную расщелину, в которой нет ничего, кроме тьмы.

Словно, часть тебя уже умерла, и ты лишь ищешь повод продлить это мгновение между «есть» и «нет». Вдохнуть как можно глубже, извиниться перед теми, кто остается. Образ Элизы возник перед глазами, а с ним к горлу подкатил ком. Мое обещание ранит меня сильнее, чем что-либо ещё. Я, правда, был честен с ней, я хотел её увезти отсюда.

Что я ей скажу, когда нужно будет идти в замок?

– Сэм?

Я ощутимо вздрогнул, подняв взгляд. Мы с Диором остались одни. Я недоуменно моргнул, понимая, что выпал из реальности куда как сильнее, чем хотел бы.

– Д-да...? – Я чуть прочистил горло, неловко поднимаясь. – А что, остальные уже ушли, да? – Я заставил себя выпрямиться. И все-таки, момент уже упущен, Диор, как всегда проницателен, и качает головой.

– Не хочешь пройтись со мной?

За окном уже глубокая ночь.

– Я не против. – Я снял с крючка плащ, и наспех застегнул его, натягивая капюшон, и почти шепотом дополнил. – Все равно я вряд ли усну...

Диор, меж тем, все равно услышал, и тяжело вздохнул.

Забавно. Он никогда не походил на наемника. Даже не так, встреть я его просто на улице мельком, решил бы, что это стражник, притом весьма высокого ранга. Даже сейчас, когда на нем были не массивные доспехи, а за спиной не было щита, он походил на аристократа. От черт лица – таких правильных и острых – до осанки и манер.

В полной тишине мы покинули паб, выходя на улицы Гротенберга. Недавний ливень ещё давал о себе знать ночным туманом. Он приглушал свет фонарей, рассеивал его, делая улицы похожими на те, что я иногда видел в своих снах. Я слышал, как там, вдали, звенит колокол. Вероятно, только-только закончилась служба.

Мимо проходили люди. То рабочие, выходящие в ночную смену в порту, то стражники, ищущие легкую «жертву». Ещё немного, и выйдут на улицы те, за кем они гоняются – самые темные дела совершаются ночью. Проезжали мимо и обозы, скрипя колесами. Верхом пробегали гонцы, доставляя письма в округ особняков. Мы, меж тем, прошли площадь. Краска на влажных камнях практически не была видна. Жрицы Храма проходились по ней, восстанавливая потерянный контур, переговаривались друг с другом, интересовались, как чувствовать будет себя первый Жрец, проводящий церемонию. Здесь, пожалуй, было больше всего людей, но никто не обращал на нас никакого внимания.

Холодный воздух пытался забраться под плащ, отчего я запахнулся посильнее. Уже вскоре я понял, куда мы движемся. Храм вырастал перед нами, словно массивная фигура, и я на миг даже пожалел, что согласился пройтись.

– Диор, чем они тебя прищучили? – Спросил я, наконец. Если так бы продолжилось, мои мысли непреклонно двинулись бы в сторону моей семьи.

Наш «паладин» ответил далеко не сразу. Его лицо помрачнело.

– За убийство.

Вот уж удивил, конечно! Многие из нас убивали. Поймав мой скептический взгляд, Диор стыдливо отвел свой. Ясно...

– Меня подослали отравить герцога Мэйнард и его супругу. – Он не смотрел на меня. Только вперед, но взгляд его затуманился, будто был где-то далеко. – Они уже много лет приносили в духовенство магические практики, что не нравилось Первому. Мне нужно было похитить документы после отравления, с которыми они хотели выступить на Совете. Но...

«Все, как обычно и бывает, пошло не по плану» – подумал я.

– Герцог в тот день был не один, и я отравил старшего сына барона Керца, присланного королем в качестве посла к наместнику. Король поручил от имени короны расследовать, кто в этом виновен. Однако я и подумать не мог, что каким-то образом их расследование вышло удачным, поскольку никто не пришел меня арестовывать. Многие годы уже прошли с тех пор.

Я даже, кажется, об этом слышал. Вскользь, поскольку тогда у меня была другая жизнь, но как переполошились стражники, было заметно любому, кто жил в городе. Патрули, допросы. Отлавливали кого попало, где попало, если ты просто выглядишь «не так». Население было раздражено выходками стражи, а с бандитами так и вовсе были столкновения, яростные и кровопролитные – многие горожане просто из дома не высовывались по мере возможностей. Округ особняков ограничили для посещения. Как жаловались гонцы, что письма передают не из рук в руки, а через стражу! Неприятное было время. Напряженное.

– Керц был ещё мальчишкой. – Проговорил Диор.

– Ты же знаешь... в нашем деле могут быть невинные жертвы. Ты не мог знать, что именно в тот день будут гости,– я поморщился. – Тем более, такие важные... – Как много у нас пойдет не так, при нашем плане, сшитом лишь на планах помещений, да распорядках дня? Как много может пойти не так именно в эту ночь?

– Нет. Дело не только в этом.

Мы стояли на пороге Храма. Взгляд капитана был обращен, вопреки моим ожиданиям, не на центральную фигуру собора – Аннориэл – а на воина, скорбно склонившего голову, и удерживающего меч в обеих руках, Кирана. Божество правосудия в позднем веровании.

Печально известный своим смирением Палач культа, мне всегда казался странным выбором для поклонения. Посудите сами: могучий воин, проливший много крови, со времен основания культа совершенно отказался от насилия, стал праведным судьей, прощая своих последователей, прощая им прегрешения.

До того момента, пока он не понял, что прощение не исцеляет души – кто бы сомневался! – и был так поражен этим фактом, что оставил своих последователей на необозначенное время. Самый мой любимый фрагмент старого Пути, заклейменного ныне духовенством, является разговором Ваканта и Кирана. В нем владыка магии, предлагает Кирану сменить его искрящиеся чистотой латы на походный плащ, и кожаную тунику, и пойти в народ, и поглядеть на то, чем же заняты те, кто просил много лет прощения за их жизнь. Согласный на такую прогулку хранитель правосудия, гуляет вместе с Вакантом, принявшим обличие подростка, и наблюдает за людьми. Многих из них Киран знает в лицо, поскольку в то время как говорит писание, божества посредников не имели, и проводили все церемонии лично. (Тоже, стоит сказать, звучит сомнительно, если задуматься)

Вплоть до торжества, устроенного людьми во имя них, Киран все больше и больше видит, как прощенные им люди, продолжают воровать, убивать, совершенно не заботясь о том, чтобы принять прощение. Разит наповал хранителя тот эпизод, когда мальчишка, немногим старше того обличия, что принял Вакант, своровав еды, просит прощения у Кирана, однако мысли его, легко доступные самому правосудию, мало того, что не содержат в себе ни толики раскаяния, но и думают о том, какой же толстенный кошелек, должно быть, будет у того охранника, который словил другого мальчишку. Завистливый ловкости соперника вор, теперь искренне радовался двум вещам: как сможет обчистить его тайник, и как срежет награду с пояса стражника следующей ночью.

Оглушенный осознанием собственной слепоты, Киран возвращается в келью, благодаря сводного брата за то, что открыл глаза ему на несправедливость, и в тяжких думах безвылазно проводит дни в келье. Божество, определенно достойное поклонения! Впрочем, многие интерпретируют этот неудобный для нынешней линии веры эпизод как «гнусный темный волшебник заморочил голову!». Конечно-конечно...

– Прости меня, святейший покровитель, ибо не могу я более следовать твоему пути. – Прошептал Диор, вытаскивая меня из воспоминаний. Он сложил руки в скромном молитвенном жесте, и склонил голову, касаясь лбом кончиков пальцев.

Я тяжело выдохнул, чуть сдвинувшись в сторону тяжелой деревянной скамьи. Сел на неё, и откинулся, запрокидывая голову назад. Да какой смысл уже сейчас молиться? Чему меня научил Путь, так тому, что ничего в них божествам не давалось мгновенно. Анно много лет была деревенской травницей, познающей искусство целительства не меньше, чем Вакант познавал глубины темной магии Востока, едва узнал у Трейваса, в чем источник его силы. Риел, брат Анно, и вовсе многие годы был смотрителем кладбища, и слышал голоса мертвых, что многие, закономерно, считали помешательством.

Никакие достижения божеств не свалились им, как неведомое проведение и не давалось от рождения. Наоборот, жизнь многих из них была далеко не праведной, а действия – небезупречными. Смотря на Диора в его искренней чистой вере, я лишь мрачнел. На душе становилось пусто. Уверен, что и завтра он посетит утреннюю службу, и пусть я хотя бы раз ошибусь, и божества действительно внемлют его мольбам.

Пусть они спасут нас, потому что ничто, кроме чуда, или огромной удачи, не поможет нам выбраться из замка Гранвиль завтра. Едва его молитва закончилась, я виновато опустил взгляд.

Однако капитан лишь улыбнулся, извиняясь за то, что мне пришлось ждать его. Так всегда было. Он был одним из тех людей, которые, при всей своей, быть может даже несколько фанатичной, вере, не пытались капать ей на мозги другим. Я опасался этого первое время. Когда я только попросился к ним в группу, первое, что спросил Диор, было «какому из божеств ты поклоняешься?». Я тогда растерялся, но ответил честно: никому из них. К своему удивлению, это лишь слегка расстроило капитана, и от того он несколько раз заводил разговор, как так получилось?

Вот и сейчас, он сел рядом со мной, пока я нервно сплетал и расплетал пальцы, не зная, что и сказать.

– Знаешь, и все-таки...

– Нет, Диор. – Отрезал я. Я знал, что он снова скажет. Знал, что определенно кого-то заменяю ему, потому он так обо мне печется. Однако я размышлял о побеге весь день, и все больше убеждался в том, что не могу оставить товарищей, как бы ни хотел. Это будет... попросту бесчестно.

– Почему?

– Потому что так правильно. – Я зажмурился, и сжался, словно на меня сейчас обрушится удар. Однако этого не случилось. Я услышал лишь тяжелый вздох, и скорее почувствовал, как у него опустились плечи. Что ж... сначала Сиола, теперь я... ему, вероятно, тяжело нас, самых юных, подводить под смерть.

– Неправильно будет твою сестру оставлять одну. – Тихо проговорил капитан. Он не смотрел на меня, он смотрел вперед, на статуи божеств. Ненадолго опустилась тишина. Немногие поздние посетители также тихо молились. Жрецы и жрицы ходили, словно охраняя покой церкви. – Ты расскажешь ей? – Взглянул на меня Диор.

На душе стало так тяжело, словно мне на грудь опустили массивную гирю, и отрицательно покачал головой, потому что никакие слова не шли из горла. Я не мог понять его реакции. Его взгляда и мимики. Проскочившее удивление и сочувствие. Я видел, что он рвется меня уговаривать снова, уверять в о том, чтобы уехать с ней из Гротенберга немедля. Бросил на него хмурый взгляд, и наш безмолвный поединок продолжался недолго. Диор дрогнул первым, на миг, отведя взгляд.

– Тогда... – начал он, – тогда пообещай, что ты выберешься, чего бы тебе это не стоило. – Кожаная перчатка легла мне на плечо.

– Это... это я могу пообещать. – Я выдавил из себя улыбку. Диор улыбнулся в ответ.

Некоторое время мы сидели в молчании. Многие прихожане уже расходились, даже самые поздние. Жрицы меняли свечи, тихо проходя у витражей с жизнеописанием божеств. На нас не бросали уже взглядов, а мы не говорили ни слова.

– Иди домой, Сегель. – Наконец произнес капитан. – Тебе нужно постараться поспать. Хотя бы немного. – Я поднялся, вздохнув, когда он продолжил: – Эти силы тебе уж точно понадобятся. Я хочу немного ещё помолиться нашим покровителям.

13

Акт IV

13

День. День четвертый

Старый Гротенберг. Лаборатория Нерла

Чем время ближе было к рассвету, тем больше чувствовал Сегель облегчение. Тьма, клокочущая внутри него, отступала, отползала, и пряталась, боясь дневного светила, точно западный вампир. Если ночью его периодически ломило от боли, то уже к раннему утру, он кое-как передвигался по лаборатории. Ощущение вибрации в пространстве, резонирующее с его магией, было непривычным, но уже приятным, и родным. Словно билось в такт с его сердцем, отдаваясь в механическом протезе, в самом его ядре. Интересно, думал Сегель, успею ли я узнать все грани своих новых возможностей? Что-то внутри, правда, снисходительно и грустно улыбалось, стискивая тоской и преждевременной скорбью сердце.

В тот момент, когда он уже чувствовал себя почти здоровым, за исключением боли в самых серьезных ранах, и принялся за уход за своим клинком, Нерл, наконец, вышел из мастерской. Огляделся, поправляя очки, и глянул на Сегеля. Усталая улыбка скользнула по губам, а после, мастер едва заметно мотнул головой, призывая мужчину зайти к нему.

В этот миг входная дверь распахнулась, принося в лабораторию запах гари, пота и крови.

– Беда, господин алхимик! – Прогремел женский голос с порога. Переглянувшись, мужчины тут же выскочили в коридор. Там, в потертом от сажи и багровом от крови доспехе, стояла темноволосая жрица. – Лорда Асари схватили, и ведут на очищение в Храм!

– Как это случилось?! – Воскликнул Сегель, выходя вперед.

Тут по телу прошла дрожь, скрутила краткой судорогой, всколыхнула тьму внутри него. Что-то там... вне этих стен, было неправильным. Он выскочил наружу, а жрица не сдержала вскрика. Мужчина настолько ужасно сейчас выглядел? По сравнению с его прибытием в город – определенно. Однако сейчас это его никак не волновало.

Ибо то, как сейчас выглядел город, было намного хуже.

Гротенберг был прекрасен и ужасен одновременно. Отсюда, с высокой точки, Сегелю казалось, что город будто бы заключили в подобие полупрозрачного айсберга. Часть света солнца, трусливо прячущегося за облаками, накрывала город в его естественном виде, другая же часть – причудливо преломлялась, искажалась, выгорала, или тонула в темноте. Словно время здесь, и время там – это совершенно разное «время», если там оно вовсе «есть».

– О Творцы, – Нерл ошеломленно встал рядом с Сегелем, – они рвут грань между нашим, и Потусторонним миром.