Текст книги "Шишкин лес"

Автор книги: Александр Червинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

2

Дом в Шишкином Лесу построил в 1888 году мой прадед, великий русский композитор Чернов, когда он женился на Верочке. Она была на двадцать пять лет моложе его.

Вот они рядом скачут верхом по лесной просеке. Иван Чернов, в офицерском мундире, бородатый и близорукий, в очках с толстыми стеклами, и моя будущая прабабушка Верочка.

Девственный лес. Жаркий июльский полдень. Кроны древних деревьев пронизаны солнечными лучами. Золотые колонны сосен. Свежая зелень огромных дубов и берез. В полной тишине слышно только пение птиц и конский топот по мягкой траве.

– Чернов, куда вы меня завезли?

– Это и есть Шишкин Лес, ma chere. Название-то каково! Bois de pomme de pin. Волшебное место! N'est-ce pas? Вот она, истинная Русь, первозданная, мощная, дикая. Вам не страшно в лесу?

– Мне? – надменно усмехается Верочка. – Я уже не маленькая.

– Но местный люд верит, что тут еще сохранились кикиморы, лешие и эти... autres personnages mysterieux du folklore russe[1][1]
  И другие таинственные существа русского фольклора (фр.).


[Закрыть]. – говорит Чернов.

Мой прадед был насквозь русский человек, но по-французски говорить ему было легче, чем по-русски.

– Croyez-vous aux esprits de bois?[2][2]
  Вы верите в лесных духов? (фр.)


[Закрыть] – спрашивает он у Верочки.

– Нет. Я современная женщина.

– А я, когда бываю здесь, вполне готов поверить. Тишина-то какая! К черту города с их суетой! Оставим их жалким космополитам! Только здесь, в глуши, родится национальное искусство! Я построю здесь дом и поселюсь навечно!..

– Погодите... – прерывает его Верочка и прислушивается.

– Что?

– Стойте...

Они останавливают лошадей.

– Слушайте! Слушайте! – шепчет Верочка. – Что это?

В пение птиц вплетается отдаленный музыкальный свист.

– Это же звуки флейты! – говорит Верочка.

– Больше похоже на свирель, – прислушивается Чернов.

– Пастух?

– В лесу? – качает головой Чернов. – Тут до ближайшего жилья семь верст. Пастухов здесь никак быть не может.

– Тогда что это?

– Оно, – шепотом отвечает Чернов. – Верочка, я же вам говорил. Мужики божились, что здесь это обычное явление. И я им верю.

– Духи? Вы это всерьез?

– А кому тут еще на свирели играть? Это совершенно безлюдное место. Вы испугались?

– Нет, – растерянно трясет головой Верочка. – Этого не может быть. Я сказкам не верю.

– А вот я пойду и погляжу, – Чернов спрыгивает с лошади. – А вы подождите меня здесь.

– Нет! Нет! Я не останусь тут одна! Я пойду с вами!

Привязав лошадей, они углубляются в чащу леса.

Заросли дикой малины. Заросшие мхом поваленные стволы. Паутина. Звуки свирели слышны уже совсем близко. Чернов хватает Верочку за руку и замирает.

– Смотрите!..

– Боже мой! Что это?! – цепенеет Верочка. Впереди, за деревьями, на залитой солнцем поляне, на полусгнившем стволе сидит кто-то голый, с рожками в белокурых кудрях и играет на свирели.

– Оно голое! – шепчет Верочка.

– Это леший, – шепотом вторит ей Чернов, – или Пан, козлоногий дух свободной любви. Тише. Он может быть опасен.

И тут под сапогом его хрустит сучок.

Существо перестает играть и вскакивает на ноги. И глазам Верочки предстает Семен Левко, молодой, с сильно развитой мускулатурой, голый мужчина с блудливо улыбающейся физиономией. Ноги его скрыты овечьей шкурой.

– Боже мой...

Взор Верочки мутнеет, и она падает в обморок. Чернов едва успевает подхватить ее.

Впоследствии Верочка признавалась, что на ногах существа явственно увидела шерсть и копыта.

– Ага! Поверила! Поверила! – хохочет и хлопает в ладоши Чернов. – А говорила – сказкам не верю! Молодец, Левко! Получишь рубль.

– Рады стараться, ваше высокородие! – вытягивается во фрунт Левко. – Второй час свистю. Совсем на солнце взопрел-с.

– Верочка! Верочка! – склоняется над бездыханной красавицей Чернов. – Э, да что ж это с ней! Обморок. Левко, давай скорей воды!

– Воды нет-с, вашескородие, – разводит руками Левко. – Воды не приказывали.

– А что есть?

– Водка, вашескородие. Ваша. Рябиновая-с. И шампанское на льду-с. Все как велено-с.

– Давай скорее лед!

На поляне под роскошным дубом накрыт стол с бутылками и закусками. Левко бежит к столу и приносит серебряное ведерко со льдом. От усердия он теряет на бегу свою шкуру. Под шкурой обнаруживаются белые солдатские подштанники.

Верочка открывает глаза, видит мокрого от пота Левко и стол, приготовленный для пикника, и опять зажмуривается, теперь уже от смущения и обиды. Чернов трет ей виски куском льда.

Левко, заворачиваясь в свою овчину, глядит на Верочку во все глаза. Никогда раньше он не видел такой красивой женщины.

– Чернов, я вас ненавижу, – говорит Верочка.

– Ну что вы так! – смеется Чернов. – Это же шутка! Сюрприз! Это Левко – мой денщик. Страшная шельма, но храбрец. Воевал со мной в Туркестане. И с тех пор мы с ним неразлучны. Прощу любить.

Верочка опять открывает глаза и не может оторвать их от мускулистого тела Левко.

– Хорош, да? – заметил ее взгляд Чернов. – Настоящий русский богатырь. Un imbecile, entre nous, mais joue tous les instruments a l'oreffle. Et de-voue a moi comme un chien[3][3]
  Полный, между нами, болван, но играет на всех музыкальных инструментах и предан мне, как пес (фр.).


[Закрыть]. – Оборачивается к Левко: – Merci, друг мой. Теперь надень свою шкуру и пошел вон.

– Куда прикажете-с?

– Вон! Вон! Подальше! Играй где-нибудь там, за деревьями.

– Слушаю-с, вашескородие.

Играя на свирели, Левко удаляется в лес.

– Но вы, Верочка, поверили! – радуется Чернов.

– Ужасный! Ужасный! Я никогда не выйду за вас замуж, – сердится Верочка.

– Выйдете! Именно потому, что вы поверили. Значит, я прав. Этот Шишкин Лес – волшебное место, тут все самое невероятное может произойти.

– Какую странную мелодию он играет. Дикая, ни на что не похожая, – Верочка смотрит вслед Левко.

– Ну конечно не похожая! – говорит Чернов. – Это же мое новое сочинение! Главная тема из оперы «Вурдалаки».

– Отвратительное название.

– Именно отвратительное! – подтверждает Чернов. – Так и задумано! Как пощечина! К черту европейскую оперу! К черту все их дохлое искусство! Да здравствует русское народное! У Чайковского поют старые графини и юные поэты, а из народа тем временем сосут кровь. «Вурдалаки»! Конечно «Вурдалаки»! «Вурдалаки» – это мой бунт против европейской мертвечины. Вызов всем этим господам Чайковским.

– Нельзя так о Чайковском, – поражается Верочка.

– Верочка, вы или со мной, или против меня.

– Вы ужасный, Чернов, но я с вами.

– Тогда vive l'opera russe national![4][4]
  Да здравствует русская национальная опера! (фр)


[Закрыть] Мы с вами поселимся здесь, в Шишкином Лесу, и народим детей, и друзья из «Могучей кучки» будут приезжать к нам сюда. И сам Стасов приедет и будет нас вдохновлять! И после «Вурдалаков» я напишу здесь «Финиста – Ясного сокола» – гимн свободной любви! О человеке, который превращается в птицу. Представьте, Верочка: вы одна, вы томитесь в своем терему. И вдруг в окно влетает птица, сбрасывает перья – и перед вами прекрасный юноша. Так сбросим же перья!

Мой прадед совсем не был похож на прекрасного юношу, зато Стасов однажды назвал его первым композитором России.

– Сбросим перья! – впадает в экстаз Чернов. – Я прошу вас быть моей женой!

И валит Верочку в траву.

В кустах спрятаны лошадь с коляской, на которой Левко привез припасы для пикника. Левко стоит рядом и играет на свирели. Вытянув шею, он пытается увидеть в высокой траве Чернова и Верочку. Над травой мелькнули Верочкины ноги в белых чулках. Левко подкрадывается ближе.

Близорукий Чернов не видит его, но Верочка, прежде чем Левко приседает за кустами, успевает встретиться с ним глазами.

Мне кажется, что именно так летом 1887 года начался наш род. Сохранились упоминания об этом пикнике в дневнике моей прабабушки Верочки. О розыгрыше там написано со всеми подробностями. Об остальном туманно, но намеки есть. И я восстанавливаю то, что было. Я как раз об этом и думал. Я хочу понять, где кончается то, что было, и начинается то, что сейчас. Тут понять границу не так просто. Потому что прошлое, все прошлое, живет в нас, каждый момент прошлого никуда не исчезает, а каким-то образом живет в нас.

Вот Верочка лежит в траве и удивленно смотрит в небо. Вот Чернов целует ей руки. Вот Левко, играя на свирели, глядит сквозь кусты, подглядывает, пытается, но не может увидеть их в траве.

На столе, приготовленном для пикника, – фарфоровая супница. Крышку ее украшает скульптурная группа – пастушка и пастух.

Левко открывает крышку супницы, плюет в суп, закрывает крышку и продолжает играть.

3

На заборе уже прикноплена кем-то моя фотография. Под фотографией цветы и зажженные в банках свечи.

В саду перед домом группа зевак, совершенно посторонних людей, среди которых теряются наши знакомые и соседи. В ворота въезжает карета «скорой помощи». Милиционер с трудом удерживает любопытных, пытающихся проскользнуть вслед за ней во двор.

– Ну куда лезете? – увещевает он толпу. – Совесть же надо иметь. У людей же несчастье.

На улице перед домом уже стоит автобус телевидения и два милицейских джипа. Вдоль дачных заборов припаркован еще десяток машин. Все соседние узкие дачные улицы уже заполнила толпа почитателей моего таланта, из которых почти никто моих фильмов не видел. Просто знают имя. Просто сочувствующие. Или просто бездельники. С безумными от ужаса глазами пробирается сквозь толпу моя зеленоволосая невестка Таня.

– Граждане, у меня мальчик потерялся. Маленький такой, беленький, в красной майке. Вы не видели?

Идиотка. Не доглядела. Петька в толпе пропал.

– Вы тут мальчика не видели?

– Нет. Нет. Тихо, девушка, не мешайте.

– Я его уже два часа ищу! Его нигде нет!

– Нашла время. Тихо!

У нашей калитки стоит перед телекамерой мой приятель, известный телевизионный ведущий, и говорит что-то в микрофон.

– Товарищи! – кидается к милицейской машине Таня. – У меня ребенок потерялся!

«У меня». И так всегда. «Мой Петька». «Мой Петька температурит». «Мой Петька знает все буквы». «Мой Петька такой сладенький». В каждом слове, в каждом движении Тани пошлость. Бедный, бедный Котя.

Ассистентка ведущего шикает на Таню, прижимает палец к губам.

– «ЯК-18», на котором летал Николкин, – говорит в микрофон ведущий, – один из самых надежных самолетов в истории авиации. Совершить посадку на нем можно даже при отказавшем двигателе. А тут – одновременно отказал двигатель и самолет потерял управление. Есть свидетели, которые это видели и слышали. Перед тем как мотор умолк, они слышали какой-то хлопок, как будто негромкий взрыв. Наш корреспондент уже побывал на летном поле, с которого взлетел Николкин. Это маленький частный аэроклуб, и самолет Николкина обслуживал всегда один механик... Стоп! – Ведущий стучит себя по наушнику и обращается к ассистентке: – Женя! Я опять ничего не слышал! Как фамилия механика?

– Катков. Валерий Катков, – подсказывает ассистентка.

– Сегодня, когда Николкин взлетел, – говорит в микрофон ведущий, – этого механика, Валерия Каткова, в аэроклубе не было. Нам сказали, что никого там не было. Николкин приехал в аэроклуб и взлетел один. Сейчас Каткова уже нашли и его допрашивают. Что же произошло сегодня в подмосковном небе? Ошибка неопытного пилота, техническая неполадка или катастрофа была кем-то тщательно подготовлена? Мы будем следить за развитием событий. Пока что известно одно – сегодня, 7 августа 1998 года, погиб великий русский кинорежиссер и актер Алексей Николкин, крупнейший общественный деятель и прекрасный человек. Погиб, как и жил, в полете. На этот раз буквально в полете.

– Ну помогите же мне! – кричит на милиционера Таня.

– Успокойтесь, девушка. Как зовут мальчика?

– Петька! – Таня уже плачет. – Петр. Петр Николкин. Это же внук Николкина! Объявите по радио! Красная майка и синие шортики! Я уже два часа его ищу!

– Это его сына жена, – показывает на Таню молодая тетка из толпы. – Она артистка. Она в его фильме снималась.

– У Николкина в фильме? – интересуется другая.

– Нет, у его сына. Он же тоже режиссер. Я ее в журнале видела.

– Так кто же из них разбился?

– Николкин, – говорит старая тетка, – он при Сталине на всех стучал.

– Женщина, что вы несете? – вступает в разговор старик. – Тот, кто разбился, еще ребенком был при Сталине. Это старший стучал, который «Нашу историю» написал.

– Никто не стучал! Ну люди! Как известный человек – так надо обязательно обосрать, – заступается кто-то за моего папу.

– Россия, – говорит молодая тетка.

– Это все одна мафия, – говорит старая тетка. – Во все времена эти Николкины были наверху. Все в говне, а они в белом. Это ненормально.

– Козлиха ты. Ты хоть один его фильм смотрела?

– А все равно человека жалко.

Толпа растет. С соседних улиц идут все новые люди.

– Ну что вы на меня смотрите! – кричит Таня на милиционера. – У меня ребенок пропал! Сделайте же что-нибудь. Надо же его искать!

– Где его искать?

– Танечка, – выбирается из толпы наша соседка, жена прокурора, – вы Петю ищете?

– Да! Я уже все вокруг обегала. Он как сквозь землю провалился!

– Но я же видела, как он уехал.

– Как уехал?!

– Мне кажется, смотреть на катастрофу. Он сел в какую-то машину с каким-то бородатым пожилым мужчиной. Я думала, это ваш знакомый.

– Нет! Нет! Какой еще знакомый?! Вы слышите? – Таня поворачивается к милиционеру. – Кто-то его увез!

В столовой на диване в беззвучной истерике бьется моя жена Нина. Санитар держит ее за плечи. Врач делает ей укол.

На веранде Степа сидит за столом, глядя в пространство. Макс рядом с ним, обнимает его за плечи.

– Почему там Таня кричит? – спрашивает Степа.

– Таня всегда кричит.

– Что-то еще случилось? – спрашивает Степа.

– Папа, может быть, тебе лучше прилечь? – спрашивает Макс.

– Нет. Я сейчас д-д-должен звонить министру культуры.

– Зачем?

– Я должен д-договориться о похоронах. Надо д-добиться разрешения на Новодевичье.

– Папа, подожди. Потом. Успокойся.

– Но это нельзя откладывать. Это не т-т-так просто. Принеси мне телефон.

– Папа, мы сами все сделаем, без тебя.

– Вы? Кто «вы»? Ты же иностранец. И эти, внуки, ничего не смогут сделать без меня. Новодевичье решается на самом в-в-верху. Когда твоя мама ум-мерла, я только через Кремль добился, чтоб ее разрешили похоронить на Новодевичьем рядом с ее отцом, Полонским. А ведь Дашенька была лауреатом Ленинской премии. Леша тоже лауреат, но не Ленинской. Его хоронить б-б-будет еще сложнее.

– Папа, папа, – уговаривает Степу Макс, – расслабься. Мы все сделаем.

– С г-гробом тоже надо что-то решать, – говорит Степа. – Лешу нельзя класть в открытый гроб. Ведь он сгорел.

У него начинает непроизвольно дергаться щека.

– Папа, папа, – гладит его руку Макс.

– Ты возвращаешься в Лондон когда? Завтра?

– Я не полечу.

– Но у тебя же сдача спектакля. Ты не имеешь права сорвать п-премьеру. Как у вас на Западе г-г-говорят: «Что бы ни случилось, а шоу должно продолжаться».

– Папа, я никуда не полечу.

– Тогда расскажи мне п-п-про свой спектакль.

– Я потом расскажу.

– Почему потом? Сейчас. Я хочу понять. Почему опять «Вурдалаки»? Когда ты ставил «Вурдалаков» в восьмидесятом году, это я понимаю – это ты по молодости лет сражался с б-б-большевиками. Я уж думал, не диссидент ли ты, как этот Любимов с его Таганкой, не приведи Господь. А сейчас с какой стати «Вурдалаки»?

– Папа, уймись.

– Я говорю – большевиков давно нет, – не унимается Степа. – С кем ты сейчас сражаешься?

– Папа, мы сейчас будем говорить об искусстве?

– П-почему нет? Мы в этом д-доме всегда говорили об искусстве. А в самые тяжелые времена мы особенно много г-го-говорили об искусстве. Как сейчас помню. Тридцать седьмой год. Ночь. Дашенька тобой беременна, вот-вот родит, а вокруг всех сажают, и этой ночью могут за нами прийти. А мы тут сидим и спорим о «Бубновом валете». Я, как всегда, честно говорю, что абстракционизм – это болезнь или жульничество. А Даша с Полонским вдвоем на меня орут. И спорим, и спорим. И ты знаешь, это были самые счастливые м-м-м-минуты моей жизни...

Начинает неудержимо рыдать. Макс прижимает его рыжую голову к своей груди, гладит по спине. Смотрит через окно в сад– Уже начинает темнеть. Во дворе толпа друзей и соседей по Шишкину Лесу.

– С кем там Котя говорит? – смотрит в окно Степа. – Что это за тип? Я его где-то видел. Кто это?

– Ты не мог его нигде видеть. Это следователь.

– Почему следователь? Лешу убили?

– Не думай сейчас об этом.

– Его убили из-за этих денег?

– Яне знаю.

– Значит, теперь не надо ничего продавать? Макс болезненно морщится.

Через окно видно, как в сад входит и присоединяется к молчаливой толпе знакомых наш сосед Павел Левко. Обнимает Котю.

Огонь на месте катастрофы уже потушен. Пожарные поливают из шлангов остатки искореженного металла. В облаках пара бродят какие-то люди с фонариками, подбирают и складывают что-то в пластмассовые мешки.

На опушке леса тоже собралась толпа зевак, и Таня кидается от одного к другому.

– Вы ребенка не видели? Мальчик, пять лет, в красной маечке!..

Петьку никто не видел, а на улице уже начинает темнеть. Быстро темнеет.

Во дворе у нас совсем темно. Толпа перед домом разошлась. Машин на улице тоже нет. Нина сидит одна на крыльце, курит, неподвижно глядя перед собой. Откуда-то доносятся звуки телевизора. Начинается передача «Спокойной ночи, малыши». Нина гасит сигарету и входит в дом.

Моя жена Нина – молчаливый, незаметный человек. Остальные Николкины – все яркие личности, но на ней, на Нине, держится все. Тихо и всегда вовремя она делает и говорит простые, мелкие, незаметные вещи, без которых все бы у нас совсем рассыпалось. Вот и сейчас – все в шоке, а Нина уже в кухне, надевает передник, высыпает в раковину из пакета картошку и начинает ее мыть.

В гостиной совсем темно. Котя наливает себе и Левко по полстакана рябиновой. Павел Левко нюхает свой стакан.

– Еще не настоялась, а все равно букет, – удивляется он. – Сколько твой дед сахару кладет? Ложку на литр?

– Не знаю, – говорит Котя.

– Я кладу, как он, – ложку на литр. И водка та же, «Русский стандарт». Но у него сивухой не отдает, а у меня, блин, отдает.

Котя молчит. Вспоминает недавние разговоры со мной. Разговоры у нас с ним были неприятные. О поведении Тани.

– И рябина вроде та же, – продолжает Павел. – Твой дед моему деду давал отросток. Но ваша сивухой не отдает. Ну, давай. Молча.

Пьют молча.

– Ты сказал следователю про этот звонок?

– Нет.

– Ну и молоток. Менты все равно не смогут вам помочь, только навредят. А что следователь тебе сказал?

– Там все сгорело. Они еще не знают, что случилось.

– И никогда не узнают.

У Коти из глаз текут слезы.

– Ты держись, – говорит Павел. – Сейчас тебе нельзя распускаться. Ты понимаешь, почему тебе позвонили?

Котя вытирает глаза.

– Они тебе позвонили, чтоб ты понял – долг все равно придется платить. Они знают возможности вашей семьи. Вы можете заплатить.

– Но это был его долг.

– А ты не вникай в их логику. Это заказное убийство. Их не найдут. Они знают, что их не найдут.

Никогда не находят. И если вы не заплатите – следующим будет кто-то из вас. Надо заплатить.

– Девять миллионов? – усмехается сквозь слезы мой сын.

– Я понимаю, у вас таких денег нет. Но надо найти. И три миллиона я тебе дам.

– Ты? Мне?..

– Я их дам тебе в долг.

Три миллиона для Павла Левко – это реально. Он очень богатый человек. Но отношения с моим сыном у него совсем не простые, и предложение звучит неожиданно.

– А как я их тебе верну? – спрашивает Котя.

– Постепенно вернешь, частями, – говорит Павел. – Мы все-таки за одной партой в школе сидели. Ну что ты головой мотаешь?

– Я столько в жизни не заработаю, – говорит Котя.

– Постараешься. Заработаешь. Будет стимул. Ты же отличный режиссер.

– Одного никем не виденного фильма.

– Я видел. Не бзди, Константин. Твой батька в тебя не верил, а я верю. Ты еще нам всем покажешь. – Пододвигает свой стакан. – Плесни-ка еще.

Котя наливает. Молча пьют.

Котин первый и единственный фильм назывался «Великий шелковый путь». О роли Советского Союза в транспортировке наркотиков из Азии в Европу. Задумано было смело, но Таня ужасна в главной роли, и фильм получился скучный. Я предлагал ему помочь перемонтировать, но он гордо отказался. Теперь снимает рекламные клипы.

– Так что три лимона у вас, считай, уже есть, – говорит Коте Левко. – Но остальные бабки соберите сами. Продайте все, но соберите. Покупателей я помогу тебе найти.

– Нет.

– Что «нет»?

– Дед ничего продавать не будет. Этот дом для него... Ну, ты понимаешь...

– Котя! – истерически кричит Таня. – Котя! Ну где же ты?!

Вбегает в гостиную. При виде Тани Павел встает, поворачивается спиной и отходит к окну. Я же говорю, тут очень сложные отношения.

– Котя, я его не нашла! – кричит Таня. – Его нигде нет!

– Кого нет? – спрашивает Котя.

– Петьки!!! Ты даже не заметил, что его нет?! Ты не заметил, что его полдня дома нет?! Я все вокруг объездила! Я уже в милиции была! Мой Петенька пропал!

– Но он же здесь, – говорит Котя.

– Где здесь?!

– Здесь, дома. У себя в комнате. Он давно уже вернулся. Я хотел его покормить, но он говорит, что где-то ел.

– Где?! Где он ел?!.

Петька в детской сидит на полу перед телевизором и смотрит вечернюю сказку. Таня вбегает в комнату, прижимает его к себе и рыдает.

– Мама, ты чего? – удивляется Петька.

– Где ты был?!

– В лесу.

– В каком лесу?! Кто тебя возил в лес?

– Дядька.

– Какой дядька?!

– Хороший. Грязный, – с удовольствием вспоминает Петька.

– Зачем ты с ними поехал?! Как ты смел? Я же сто раз тебе говорила – не смей! Тебя же изнасилуют и убьют!

– Не пугай его, – говорит Котя. – Петька, что вы там с этим дядей делали?

– Курили. Пиццу ели. Играли в почту. Я теперь носю письма. Вот.

Конверт лежит рядом с ним на полу. Котя поднимает его, открывает и достает лист бумаги. В коридоре уже стоят Антон и Маша. За ними маячит Степа.

– Что там написано? – спрашивает Антон.

– Восточно-Сибирский Банк Развития, – читает Котя, – просит Николкина Алексея Степановича погасить ссуду в размере девять миллионов условных единиц. И номер счета, куда переводить.

– Ну что вы все стоите? – кричит Таня. – Что вы стоите? Надо же немедленно заявить в милицию! Они же в следующий раз его убьют!

– Помолчи, – просит Котя.

Смотрит на Левко, а тот смотрит в окно. Сложные отношения.

– Я не буду молчать! – кричит Таня. – При чем тут ребенок?! Какое он имеет отношение к твоему папаше?! Мой Петька вообще ничего хорошего от Алексея Степановича не видел! Дедушка называется! Он хоть раз ему что-нибудь нормальное подарил? Он ему даже велосипеда не подарил!

Стол накрыт к ужину. Нина приносит супницу, ту самую, с пастухом и пастушкой на крышке, в которую когда-то плюнул Левко.

– А теперь мы должны за него платить?! – кричит за дверью Таня. – Когда мы наш фильм снимали, он ни копейки вложить не хотел! И телевидение он для нас перекрыл! Ничего мы не должны платить!

Нина выходит в коридор и зовет:

– Кто-нибудь хочет есть?

– Я хочу! – откликается Петька и бежит в столовую.

А только что говорил, что не хочет. Это недержание идеи очень характерно для нашей семьи. Это у нас пошло от Чернова.