Текст книги "Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина (СИ)"

Автор книги: Александр Чебручан

Соавторы: Валерий Албул,Александра Старицкая,Александр Токменинов,Хобарт Эрл,Виктор Ставницер,Вадим Сполански,Игорь Шаврук,Владимир Мамчич,Абрам Мозесон,Михаил Ситник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Annotation

Книга об Алексее Ставницере (1942–2011) собрана из воспоминаний его близких, друзей, соратников и партнеров. Начинаясь с рассказа о семье, поколениях, живших на рубеже XIX–XX веков, история Алексея Ставницера проходит через послевоенную Одессу, альпинистские лагеря на Кавказе и долину Аджалыкского лимана, где в 1990-х усилиями и волей Алексея Михайловича возник ТИС – крупнейший частный порт в Украине.

Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина

Коллектив авторов

Биография

Начало

Вадим Сполански

Виктор Ставницер

Троицкая

Мама

Эрик. Эрнст. Эрка

Адька. Рада. Адя

Бабушка

Книги

Отец

Море

Алла

Горы…

Кавказ. Терскол

Женщины. Звук времени

Алексей-Леша

Игорь Шаврук

Восхождение

Егор

Анатолий Королев

Мстислав Горбенко

Михаил Ситник

Александра Старицкая

Абрам «Асик» Мозесон

Владимир Мамчич

Вершина

Олег Кутателадзе

Олег Сологуб

Алексей Федорычев

Александр Чебручан

Виталий Котвицкий

Хобарт Эрл

Анатолий Римко

Валерий и Наталья Албул

Оксана Изюмова

Александр Токменинов

Приложение

Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина

Коллектив авторов

Вадим Сполански, родной брат Алексея Ставницера, инженер-химик.

Виктор Ставницер, родной брат Алексея Ставницера, член Союза художников СССР, член Академии современного искусства, скульптор, график, театральный художник.

Игорь Шаврук, заслуженный артист Украины, главный дирижер камерного оркестра Одесской филармонии, дирижер Одесского оперного театра.

Егор, старший сын Алексея Ставницера.

Анатолий Королев, техник-технолог, мастер спорта по альпинизму.

Мстислав Горбенко, «снежный барс», заслуженный мастер спорта СССР, мастер спорта международного класса, заслуженный тренер Украины.

Михаил Ситник, мастер спорта международного класса.

Александра Старицкая, инженер-строитель, кандидат в мастера спорта по альпинизму.

Абрам «Асик» Мозесон, заслуженный мастер спорта по альпинизму.

Владимир Мамчич, «снежный барс», кандидат в мастера спорта по альпинизму.

Олег Кутателадзе, сооснователь ООО ТИС, глава наблюдательного совета ООО ТИС.

Олег Сологуб, главный инженер ООО ТИС.

Алексей Федорычев, президент Fedcominvest.

Александр Чебручан, заместитель директора ООО «ТИС-Уголь», директор «ТИС-Руда».

Виталий Котвицкий, заместитель генерального директора по инфраструктуре ООО ТИС.

Хобарт Эрл, заслуженный артист Украины, художественный руководитель и главный дирижер Национального одесского филармонического оркестра.

Анатолий Римко (отец Анатолий).

Валерий и Наталья Албул, члены Союза художников Украины.

Оксана Изюмова, администратор офиса АБК «Визирка».

Александр Токменинов, председатель Визирского сельского совета.

Биография

Алексей Михайлович Ставницер родился 3 сентября 1942 года в Сызрани, Самарская область, в период эвакуации семьи из Одессы.

Отец, Михаил Фроимович, с 1920-х годов работал в угольной промышленности, одновременно занимаясь журналистикой. Вскоре после возвращения в освобожденную Одессу он полностью посвятил себя редакторскому делу и драматургии.

Алексей был младшим из шести детей в семье.

В 1948 году он поступил в школу им. Столярского по классу скрипки.

1960–1965 годы Алексей учился в сельскохозяйственном институте, где потом продолжил заниматься в аспирантуре. В это же время увлекся альпинизмом.

В одесском альпклубе Алексей Михайлович познакомился со своей будущей женой Аллой Гребенниковой. В 1972-м у них родился первый сын Егор.

В 1979 году Алексей получил звание мастера спорта СССР по альпинизму. В том же году семья переехала на Кавказ. Там в 1982-м родился второй сын Андрей.

Работая на турбазе «Терскол» министерства обороны СССР, Алексей Михайлович организовывал массовые армейские альпиниады на Эльбрус.

Став начальником учебной части в альплагере «Шхельда», он построил стенд для обучения страховке и испытания снаряжения, что по тем временам было существенным шагом вперед в методике обучения альпинистов. Собрав коллектив инструкторов-единомышленников, он вывел лагерь в разряд одного из лучших в СССР.

Затем Алексей Ставницер создал и возглавил учебно-методический центр «Эльбрус». Этот лагерь на несколько лет стал всесоюзным центром альпинизма, где велась подготовка инструкторов, альпинистов, промальпинистов, спецподразделений, пограничников.

После возвращения с семьей в Одессу в 1989-м Алексей Михайлович начал работать в кооперативе «Промальп». Его профилем работы по-прежнему оставалось обучение альпинизму и совершенствование спортивного снаряжения.

Позже он начал собственный бизнес. Свою первую компанию Алексей Ставницер назвал «Эверест».

В 1994 году вместе с Олегом Кутателадзе основал компанию «Трансинвестсервис» (ТИС). Первым инвестором и партнером стал российский бизнесмен Алексей Федорычев.

ТИС стал фактически первым частным морским портом в Украине. Инфраструктура ТИС, созданная почти с нуля, – это 8 собственных причалов общей длиной 2 километра и 5 транспортных терминалов, три из которых – зерновой, угольный и удобренческий – крупнейшие в Украине.

Для обеспечения деятельности ТИСа было построено 60 километров железнодорожных путей, в том числе 6 километров магистральных, переданных государству; произведено углубление акватории в объеме 7 млн куб. м и выемка грунта на суше в объеме 6,5 млн куб. м.

ТИС неоднократно побеждал в Национальном морском рейтинге Украины в различных номинациях, среди которых – «Достижение года» на протяжении последних четырех лет, в 2008–2011 годах ТИС занимает первое место в Украине среди портов по перевалке сухих грузов и седьмое – на побережье Черного моря.

Алексей Ставницер был дважды признан Национальным морским рейтингом Украины «человеком года» в транспортной сфере – в 2008 и 2009 годах.

После продолжительной болезни Алексей Михайлович Ставницер умер 27 февраля 2011 года.

Начатое им дело продолжают сыновья – Егор и Андрей Ставницер.

Начало

Книги, журналы, в том числе с публикациями отца, – библиотека в доме Ставницеров была важной составляющей и формировала нравственные критерии у шестерых детей. Так же, как и музыка.

Культурные предпочтения всех членов семьи не меньше, чем исторические обстоятельства, сформировали характер и личность Алексея Ставницера.

Вадим Сполански

Российская империя конца XIX века понятия не имела о числе своих подданных. Первую перепись провели в 1896 году. Переписчики спрашивали имя собственное и, если оно было, имя родовое – фамилию. Вопрос о фамилии ставил в тупик если не большинство, то множество граждан Империи. В России, по вековой традиции, человек получал имя в крещении, но не фамилию. И Иван, к примеру, сын Ивана не становился Иваном Ивановым, он вполне мог иметь уличное прозвище. В результате первой переписи родовые имена были уточнены и закреплены документально. Но это в исконной России.

Несколько иная картина была на западных рубежах Империи. Там переписчикам достаточно часто называли как имя собственное, так и фамильное. Протянувшиеся от Прибалтики до Черного моря территории были частью Восточной Европы, которая жила иной культурой и общественной историей, но одновременно эти же земли лежали на перепутье экспансий всех империй – от Золотой Орды до Оттоманской Порты. В известном смысле население этого пространства в своих именах-фамилиях отражало историю переделов Европы.

В подольском местечке Славута переписчиками внесены в списки подданных Российской империи две семьи, которые уже давно носили фамильные имена, и этими фамилиями были Гурански и Ставницер. Вот отсюда и произрастает наше родословное древо, на котором в сентябре 1942 года проклюнулась новая веточка – Алексей (в крещении Михаил) Ставницер.

Кто же такие были Гуранские (эту фамилию носила мама Алексея)? И откуда пришли в Подолию Ставницеры? Здесь придется вспомнить, что некогда Польша была границей двух миров: просвещенного Запада и варварского Востока. Шляхта в Речи Посполитой была наделена правами и вольностями, о которых и мечтать не могла знать в соседних державах. Каждый ясновельможный князь имел собственные представления о своем праве на престол, каждый имел собственный двор и армию. Одним из древних и влиятельных княжеских родов в стране были князья Сангушко. К концу XIX века едва ли не последний представитель этого значительно обедневшего рода все еще считал оставшихся в его доме людей своим «двором» и считал заботу о них своим долгом. Вот среди таких людей, именуемых серой шляхтой, был Виктор Гурански. Попечением князя он изучал медицину в университете, где, помимо знаний профессиональных, набрался передовых идей преобразования государства и общества, стал членом социал-демократической партии.

В 1912 году это увлечение привело Гуранского к тюрьме и ссылке в Сибирь, сроком на 5 лет. Его жену и детей – Ксению, Антона и Александру – князь продолжал поддерживать. Старшая дочь Ксения обучалась в гимназии. Она и в глубокой старости изъяснялась на французском и немецком. Скорее всего, не оставил бы князь без образования и младших – Александру и Антона. Но грянувшая Первая мировая и последовавшая за ней революция прошлись по судьбам и Сангушко, и Гуранских опустошительным смерчем…

Февральская революция освободила Виктора Гурански от ссылки больным и истощенным. Он добрался до дома Сангушко лишь к лету 1917 года, на которое пришлись развал фронтов, начинающаяся разруха и голод. Свидетельство тех времен в семье не сохранилось, скорее всего, страдали, как все. Зимой 1918 года Гуранские, жившие в доме князя, лишились своего покровителя и благодетеля. Князь на гребне плотины в своем имении столкнулся с дезертирами – их банды бродили по всей прифронтовой полосе. Уже смертельно отравленные большевистскими призывами грабить награбленное и нести смерть буржуям, дезертиры оскорбили старого, но не потерявшего достоинство князя. Он ответил им, как принято отвечать быдлу. Дезертиры подняли его на штыки и сбросили в пруд. Вскоре они ввалились в дом Сангушко и потребовали у Гурански «награбленного»: денег, ценностей, вещи, вино и еду. Вчерашний каторжник и революционер ответил, что в доме, кроме убитого ими князя, больше ничего нет. Его жестоко избили. Дом разграбили. На следующий день от полученных увечий Гурански скончался. Его детей закружил и разбросал «освежающий ветер» пролетарской революции.

В тех же местах, где переписчики зарегистрировали фамилию Гурански, впоследствии русифицированную на Гуранский, в число подданных Российской империи был занесен и Ставницер, тоже как «имя фамильное». Оно могло свидетельствовать, что род, прежде чем осесть в Польше, имел за собой долгий путь странствий по всей Европе. И можно лишь предполагать, где и как он обрел такую фамилию. Лингвистические фантазии позволяют предположить, что сочетание в фамилии букв и лексических смыслов имеет староголландские корни и характерно для обозначения как нотного стана, так и ступенек штормтрапа, бочарной клепки. Конечно, здесь трудно удержаться от соблазна «прицепить» фантазии к вполне конкретным фактам биографии Алексея, в которой присутствуют и музыка, и штормтрапы, и штормовые ситуации вообще, но жизнь его была столь насыщенной, что в выдумках не нуждается.

Революции срывали с привычного круга не только малые державы, их вихри уносили и меняли облик целых материков, что уж тут говорить о двух местечковых семьях, даже о детях этих семей. Дети же, только-только вступающие во взрослую жизнь, легко попадали под очарование лозунгов и обещаний равенства, всеобщей любви, и пространство грез становилось для них главнее реальной жизни.

При том, что Гуранские и Ставницеры жили достаточно недалеко друг от друга, будущие родители Алексея Михайловича вряд ли когда-либо повстречались бы без революционных перемен, а уж чтобы соединить свои жизни… И дело не только в цензе имущественном. Подолье и за 70 советских лет не стало безбожным, а в те годы принадлежность к различным вероисповеданиям была препятствием более чем серьезным.

Ставницеры жили зажиточно. Семья арендовала прибыльный кирпичный завод, управляла его работой, имела склад пиломатериалов. По современным понятиям, была фирмой, производящей и торгующей строительными материалами. Два сына Фроима Ставницера посещали не религиозную школу, а нормальную гимназию, туда же была впоследствии определена и младшая дочь. И это не естественный процесс угасания кагала: ни предки Фроима, ни он сам не придерживались ортодоксальных религиозных взглядов. Но не быть ревностным иудеем, как и ревностным католиком, и создавать семью с человеком другой веры – вещи разные. Это, как правило, требовало перехода мужа или жены в другую религию, что считалось… В общем понятно, чем это считалось и как воспринималось. Достаточно заглянуть в словарь Даля, чтобы определить «толерантность» тогдашнего общества.

Революционная молодежь ломала сословные и религиозные перегородки. Были среди них и наши родители. В комсомольской ячейке и встретились девушка в красной косынке Александра Гурански и молодой, черноволосый, с голубыми глазами Михаил Ставницер. Семьей они стали потом, а изначально – товарищи по борьбе, и не понарошку, а с настоящими боями и походами в составе отрядов ЧОН – частей особого назначения. Мама, как гласит семейное предание, юным бойцом особо очарована не была, хотя он норовил подставить ей мужское плечо как в походах, так и на привалах. Потепление, хотя и достаточно медленное, началось после такого эпизода. Чоновцы преследовали отряд повстанцев, по понятиям того времени – банду. В боевой стычке, когда чоновцев накрыли плотным огнем, Михаил закрыл собою Александру. И как-то не очень охотно оторвался от девушки после прекращения огня.

Потом, в зрелые годы, Александра Викторовна вспоминала свою революционную юность без придыханий и патетики, больше – с юмором, цитировала фольклор того времени. Например, о грядущем коммунизме: «Кому на, кому ні. Кому дулю, кому дві». ВЛКСМ – «Всех Люблю, Кроме Своего Мужа» как реакция на модную в 20-е годы идею отмены браков и обобществления женщин… Некие сомнения Михаила в святости и цене революционных побед появились в бесконечных погонях за бесконечно возникающими «бандами контрреволюционеров»: если идея коммунизма правильна и так понятна, то почему они этому противятся? Впрочем, «сомнения» – сказано слишком сильно. Они были романтиками, будущее рисовалось в тонах радужных. Тем более, что гражданская война закончилась их победой, а победители всегда правы.

Мирная жизнь начиналась с амбициозного проекта новой власти – индустриализации страны. Он был столь масштабен, что головы кружились не только у вчерашних чоновцев, но и у мыслителей мирового масштаба: Горький, Андре Жид, Фейхтвангер, Ромен Роллан… Сверхзадача требовала уже не заготовки дров и строительства узкоколеек, как в романе Островского, а крутого изменения всего жизненного уклада. Кровью советской экономики был уголь. Угля катастрофически не хватало. Западные экономики тоже испытывали угольный голод, но альтернативу видели в нефти, на нее и ставили в технологических исканиях. Наша позиция была твердокаменной – уголь. Это и определило выбор дела, которому потом была подчинена жизнь Михаила Ставницера.

В 20-е годы, как бы это не казалось странным, не люди выбирали профессию, а профессии рекрутировали себе нужных по знаниям, характеру и способностям. Так угольное дело потребовало Михаила Ставницера. Потребность была острой, так как новая власть не особо по-хозяйски, и уж точно не по уму, обошлась с технической интеллигенцией царской России. Что же касается Александры… Грамотную, с революционной биографией комсомолку решили направить на рабфак Харьковского, в то время столичного, университета. Но у нее оказалось дело поважнее – материнство.

Вскоре в семье появилась дочь. Рада. На календаре – 1926.

В отличие от октябрин, ленин и марксин, имя девочке выбирали не по идейным соображениям. Мода на Рад в двадцатые годы, скорее всего, пошла от цыганской, по Пушкину, вольницы. Ну, а что в имени – то и в характере. Рада во взрослой жизни оказалась, что называется, «девушкой с характером». Для всех мальчишек, появившихся потом в семье, – для Вадима, для Эрнста, Виктора и Алексея – она была и примером, и гордостью. Но это – потом.

Угольное дело Михаил Ставницер осваивал в «большевистских университетах» по-большевистки – с энтузиазмом и натиском. Из первых наборов партия ковала поколение красных директоров, для которых не существовало неразрешимых задач. Хотя кирка и лопата еще были главным инструментом угледобычи, Ставницера обучали механизации шахтного дела, знакомили с лучшими образцами техники. К ним принадлежали и угольные комбайны американско-канадской фирмы «Сулливан». Первые такие машины уже поступали на шахты подмосковного угольного бассейна. Скоро появятся и их братья-близнецы – эти же комбайны, но советского производства. Наши «Сулливаны» имели существенную поправку на малограмотность рабочего класса и оказались по этой причине лучше и долговечнее. На них ставили рекорды. В одной из центральных газет появилась красноречивая публикация «Посторонитесь, мистер Сулливан!». То есть уступите дорогу отечественному оборудованию. Автором был никому не известный технарь Михаил Ставницер. Так что еще неизвестно, что выбрал бы сам Михаил, если бы не угольный призыв. Хотя инженером и управленцем он был толковым, но в журналистику, в писательство его заносило уже тогда, что не осуждалось, но и не замечалось.

Управленческие успехи Михаила Фроимовича совершались в провинциальных шахтерских городках, быт которых отличался от родной Шепетовки разве что угольной пылью. В таком городке – теперь Новомосковске (прежде Бобрике-Донском, потом Сталиногорске) в 1930 году родился Эрнст.

Казалось бы, что геополитические события начала века никакого отношения к Гуранским-Ставницерам не имеют. Где какой-то Бобрик-Донской, а где – Лига Наций, делившая территории, принадлежавшие побежденным Германии и Порте. Куски пожирнее – сильным, поскуднее – державам без претензий. Дания выпросила Гренландию, тогда казалось – «ледник», а сегодня – кладовая нефти и газа. Норвегия получила холодный необитаемый Шпицберген, а оказалось, что остров из каменного угля. Советский Союз взял у Норвегии концессию на добычу угля на этом острове. Нужны были специалисты по добыче вдали от Родины, то есть знающие дело и надежные политически. Ставницер прошел проверку всех инстанций и распоряжением Министерства угольной промышленности СССР был направлен на остров. Поскольку срок командировки был определен в два года, ему разрешили взять с собой семью. И летом 1934 года, оставив только родившегося Вадима на попечении сестры Александры, Ксении Гуранской, семья отправилась сначала в Мурманск, а уже потом на Шпицберген.

В Одессе, через угольный наркомат, Ставницерам выдали бронь на крохотную комнатушку на улице Франца Меринга. По советским правилам, каждый человек не мог иметь жилье и даже пристанище в двух местах одновременно. Они существовали вплоть до развала СССР. Исключение составляли только полярники – они имели привилегию бронировать за собой жилье на время командировки. Впоследствии эта «броня» сыграла для семьи Ставницеров важнейшую роль.

Пароход шел на Шпицберген через ледовые массивы, через туманы с дождем и снегом, которые загоняли пассажиров в каюты. Казалось, это путешествие в радость и удовольствие только Михаилу Фроимовичу, который впитывал в себя неведомый доселе арктический мир. Во всяком случае ни Рада, пребывавшая в отроческом возрасте, ни тем более четырехлетний Эрнст ярких впечатлений от морского путешествия не сохранили. А Шпицберген… Какая яркость воспоминаний о мире, где 9 месяцев в году полярная ночь, а потом на пару месяцев солнце забывает уйти за горизонт, мир становится надоедливо желтым, но все так же холодным и мокрым?! Зимой из дома в дом переходы осуществлялись по канатам – из-за пурги и темноты.

Колония острова была многонациональной, разноязыкой, что ничуть не мешало взаимопониманию и общению. Возможно, еще и потому, что общим было главное – угледобыча, которая и сегодня берет дань живой кровью. А уж тогда… Мама навсегда запомнила страшный день, когда в шахте, которую инспектировал отец, начало рушиться крепление. Такие новости распространяются молнией, и все жены сбежались к шахте и ждали – пронесет? Повезет?

У советских на острове был свой уклад, которому удивлялись и немножко завидовали другие концессионеры. Мало что жили коммуной, а значит, и дружно. В моде была самодеятельность, а в самодеятельности – козырная карта колонии, хоровое пение. Певческие амбиции островитян замахнулись даже на оперу. Получилось не ла Скала. Но на скалах Шпицбергена это была лучшая оперная постановка. И уж совсем поразил норвежцев балет. В одноактном спектакле блистали «две звезды» – Рада Ставницер и Майя Плисецкая. Отец Майи был Полномочным Представителем СССР при Норвежском управлении на Шпицбергене. Майя и Рада дружили, как дружат в подростковом возрасте все мечтательные девочки. Сила сценического притяжения оказалась у них разная. Майя стала балериной с мировым именем, Рада это притяжение преодолела – ее влекло туда, где риски и адреналин зашкаливают.

Плисецкие и Ставницеры семьями не дружили, но отношения были теплыми, что потом скрасило долгое путешествие во льдах при возвращении со Шпицбергена, когда и наобщались, и наговорились на многие годы вперед. Пароход шел в норвежский порт Берген. Ставницеры возвращались на сезон раньше контрактного срока по уважительной причине – Александра Викторовна вновь ждала ребенка. По расчетам, роды предстояли в конце января – феврале 1936 года. Медицинская часть на острове, конечно, была, но чтобы с родильным отделением – это было бы не по-советски. Ясное дело, что и авиасообщения с островом не было.

Предполагалось, что Михаил Фроимович, пришедшийся Шпицбергену, как говорится, ко двору, весной следующего года опять вернется на остров. Но судьба решила все по-своему. Наркомат угольной промышленности направил его на новые шахты под Тулой, в Болохово. О командировке на Шпицберген больше никто не вспоминал. А времена уже наступили такие, что напомнить о желании поработать за границей было равносильно самоубийству. Вместе с тем Арктика Михаила Фроимовича не отпускала – обычная ситуация с творческими натурами. Тоску по ней он доверял бумаге, что тоже было не совсем разумно в роковые годы – 36–37-й. А в 1947 году в Ленинграде вышла его книга «Русские на Шпицбергене». Хотя рукопись датирована 1946-м, можно предположить, что писалась она в ностальгии по белым просторам задолго до войны, так как и в военные, и в послевоенные годы Ставницеру было не до литературных упражнений. Потом, к слову сказать, книжка вышла и в украинском переводе – «Шпицберген». Она и сегодня интересна, и потому что остается единственным популярным источником знаний истории открытия этого острова русскими еще задолго до того, как его увидел Вильгельм Баренц, голландец на службе России, и как документ своего времени.

В феврале 1936 года, в Одессе, родился третий сын Ставницеров – Виктор. К радости прибавления в семье примешивалась тревога. Хотя сам Михаил Фроимович ни разу не попадал в поле подозрения НКВД, многие его друзья, сослуживцы и просто знакомые уже исчезли в подвалах Лубянки. Тревожным звонком был арест в Москве дипломата Плисецкого. Осенью 1937 года, в Бобрик-Донском, пришли и за Ставницером. Похоже, что брали его по известному принципу – был бы человек, а дело найдется. Потому что никакого конкретного обвинения Ставницеру не предъявили, вменяемая вина была более чем расплывчата – «за действия, которые могли нанести ущерб народному хозяйству». Что райотдел НКВД заинтересовался им и запрашивает информацию о его деятельности по всем прежним местам работы и проживания, Ставницер знал. Поэтому к визиту энкаведешников был готов, никаких компрометирующих материалов в доме не было. Купленный им в Норвегии бельгийский браунинг с патронами он выбросил в заброшенный шахтный ствол. В семье сохранилось предание, что отец это сделал во время прогулки с Виктором на руках.

Когда ночью позвонили в дверь, все всё поняли. Обычно, если был срочный вызов на шахту, трезвонил телефон. А ночным звонком в дверь будила людей только одна служба. Михаил Фроимович был спокоен и пытался успокоить, как мог, Александру Викторовну. Она опять была беременна – дочке Серафиме предстояло родиться в феврале 1938-го.

К счастью Ставницера, во время его ареста не было в производстве ни Москвы, ни Киева ни одного группового дела, «пристегнуть» его было некуда, выдумывать новый сюжет – хлопотно. Поэтому «вредителя» осудили на стандартные 10 лет и отправили в лагеря. Специалисты в ГУЛАГе ценились. На стройках социализма того времени широко применялись взрывные работы, которые шахтный инженер Ставницер знал досконально. А ближайшим местом, где его опыт мог найти применение, был Беломоро-Балтийский канал. Его строительством восторгалась вся страна, знаменитые деятели мировой культуры с легкой руки «буревестника Горького» воспевали это эпохальное сооружение. На канале велись работы по оборудованию припортовых сооружений и транспортной инфраструктуры. Там Ставницер и взрывал гранитные сопки, преобразовывая природу. Он впоследствии пошучивал, что одинаково опасался ошибки как в определении количества взрывчатки, так и во времени взрыва: конвой часто ленился уводить команду далеко в сопки, но удалялся в них сам. И зеки рисковали быть погребенными под камнепадом.

Поскольку Михаил Ставницер был номенклатурой, то на семью распространялось правило «вырывать сорняк с корнями». То есть жен отправляли или вслед за мужьями, или в ссылку, а несовершеннолетних детей отправляли в детские дома. Не дожидаясь этой милости власти, Александра Викторовна уехала из Бобрик-Донского в Одессу. Вот где пригодилась «северная броня» на Франца Меринга! При жесточайшем кризисе жилья эта комнатка оставалась за семьей. Трудно сказать, как повели бы себя соседи, узнай, что дефицитная жилплощадь принадлежит врагу народа. Но все обошлось.

Все, что происходило дальше, трудно понять и пояснить, не зная той глубины чувств, на которых стояла семья, и взаимных обязательств мужа перед женой и жены перед мужем, которые были им привиты воспитанием в семьях и в обществе. Александра Викторовна неслучайно ерничала по случаю «обобществления» жен и мужей, интерпретируя по-своему аббревиатуру ВЛКСМ. Для нее все дети были во благо, для нее не было беременностей нежелательных, не ко времени, и рожала она, сколько Бог послал.

Родив в феврале 1938 года дочь Серафиму, она решила идти вызволять мужа. Конечно же, это было чистым безумием выступать в поход против Молоха, а сталинская репрессивная машина была пострашнее Молоха, но никакие отговоры и увещевания ее не остановили. В Одессе у Михаила Фроимовича был старший брат Лев. Она упросила его принять двух старших – Раду и Эрнста, а меньшеньких – Вадима и Виктора – отдала в детский дом и с шестимесячной Серафимой отправилась в Москву.

С будущим наркомом угольной промышленности Оникой, а тогда одним из заместителей наркома, Александра Викторовна была знакома и знала, что он Ставницера ценил и любил. Они вместе разрабатывали в Подмосковье технологии механизированной проходки штреков и бурения.

Оника принял Гуранскую не в наркомате, он пригласил ее домой. Дело Ставницера он знал, оно «политикой не пахло», но свистком дежурного по переезду паровоз не остановить. Официальное вмешательство пользы не дало бы. По его рекомендации Гуранская написала просьбу о помиловании на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. Калинина. Тонкость замысла была в том, что у Оники с Калининым были свои отношения. Он забрал письмо, чтобы передать его из рук в руки, попросил Гуранскую набраться терпения и никуда больше не обращаться, снабдил ее деньгами, литером на купейный билет до Одессы. Александра Викторовна отправилась вызволять теперь детей из детского дома и налаживать новую, без главы семьи, жизнь.

Как развивались события, семья узнала нескоро. Как нарком Оника имел правительственную дачу и соседствовал с Калининым. Всесоюзный староста был единственным человеком в СССР, имевшим право помиловать осужденного. На это и был расчет.

Ни Калинин, ни Оника не принадлежали к кремлевской, как теперь бы сказали, верхушке. Конечно, Михаил Иванович входил в высшую иерархию страны, был близок к Сталину, но… Как и Оника, он был еще связан пуповиной с «почвой», из которой вышел, трудно вписывался в вождистские забавы на ближних или дальних дачах, вместо заморских вин и кушаний предпочитал хлопнуть рюмку родной водки под лично собранные и засоленные грибки осенью, а выпив и закусив – попеть народные песни. Оба предавались этому удовольствию так часто, как им хотелось. А такого хочется всегда. И была у них еще одна общая страстишка – шахматы. Сражались всегда с упорством и с переменным успехом. Калинин якобы всегда победам по-ребячьи радовался, так же по-ребячьи обижался, проигрывая.

Оника не раз просил Калинина помиловать Ставницера. Но Михаил Иванович всякий раз брал просьбу Гуранской в руки и, помолчав, возвращал ее Онике. Опытный царедворец Калинин хорошо знал состояние погоды, которую теперь делал новый «нарком всего» Лаврентий Берия. Видимо, он тонким чутьем бюрократа понимал, что время для помилования еще не наступило, что оно не останется незамеченным и может вызвать подозрение или сомнение идеологов репрессивной политики. Но глубокой осенью 1940 года, выпив после победы в шахматной партии по рюмке, закусив груздями, благодушный Калинин вдруг сказал Онике: «Ладно, давай сюда твоего жида. Помилую…» Вышел Михаил Фроимович то ли под Новый год, то ли сразу после, уже в сорок первом – дата затерялась в радости. Перед появлением в Одессе он успел побывать в наркомате, Оника дал ему время отдышаться после лагерей и обещал трудоустроить подальше от мест, где арестовали.

К возвращению мужа Александра Викторовна наладила в семье свой порядок. В те годы плановая социалистическая промышленность не могла удовлетворять потребности населения в элементарных бытовых товарах, отдала это хлопотное дело на откуп промышленным артелям, а те, в свою очередь, не имея необходимой производственной базы, прибегали к услугам надомников.

Мама и Рада пошли в надомницы. Они получали пакеты полотенечного полотна с нанесенным по трафарету синькой узором, который и вышивали крестиком. Видимо, заказчику работа нравилась, потому что скоро работу дали более тонкую и денежную – вышивку по шелку бисером. Так что материальное положение было не хуже, чем у людей. Возможно, жили тесновато, потому как к «возвращенцам» из детского дома Вадиму и Виктору скоро присоединилась собака Аза. С того самого 40-го года членами семьи всегда были собаки, далеко не всегда породистые, но непременно любимые.