Текст книги "Третий пояс мудрости. (Блеск языческой Европы)"

Автор книги: Александр Снисаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Но как привлечь зверей на свою сторону? Для начала – обеспечить их безопасность посредством табу и в определенное время устраивать для них угощение. Это создавало иллюзию приручения и являлось залогом ответной «любезности», платой за покровительство. Если тотемом становился лев, он всегда знал, где и когда его ждет козленок или зебра. А поскольку их доставлял «к столу» один и тот же человек (обычно колдун), у зверя устанавливалась устойчивая связь между фактом трапезы и специфическим запахом «официанта». При нечаянной встрече лев мог его не тронуть. А это красноречиво свидетельствовало об удачном избрании колдуна и о симпатиях к нему предков. Окончательно закреплялось родство с тотемом «пактом крови». Естественно, по отношению к хищнику или пресмыкающемуся нельзя было применять обряд кровопития, хотя он, возможно, был в ходу между людьми. Поэтому колдун наносил легкую ранку пойманному зверю и самому себе и смешивал кровь, после чего зверя освобождали. В дальнейшем этот ритуал совершали новообращенные, причем место зверя заступал его кровный брат – колдун, доверенный жрец тотема, выступавший от его имени. Чтобы придать священнодействию убедительность и достоверность, он перевоплощался в льва: надевал его шкуру, имитировал походку и повадки, подражал его рыку.

Обычно такие перевоплощения происходили в потаенных местах, после чего в селение являлся из леса живой первопредок. Конечно, всем было ясно, что это всего лишь колдун в львиной шкуре, но вера и традиция не позволяли ни на минуту усомниться в оригинальности тотема. Африканцы вели себя как дети, свято верящие в подлинность Деда Мороза, хотя в нем и проступают черты знакомого дяди. Пожалуй, больше всех верил в истинность происходящего сам колдун. Экстатическое самовнушение заходило так далеко, что он переставал понимать человеческий язык, утрачивал чувство реальности, не воспринимал спектакль с собственным участием с истинных позиций (такое абсолютное перевоплощение называют ликантропией).

Однако вера верой, а колдун оставался человеком. Причем зачастую пожилым человеком, физически не способным за всем уследить и везде поспеть. Ему были нужны помощники. Он подбирал наиболее смышленых и неболтливых и посвящал в секреты своего ремесла. Так возникало тайное сообщество. Его члены, одетые в одинаковые шкуры, усвоившие стереотипные повадки и приемы, могли неожиданно появляться в любом нужном месте (или сразу в нескольких), чтобы передать или исполнить волю божественных предков. Тотем становился вездесущим, а следовательно, – всемогущим, укреплял веру в самого себя.

Дальнейший ход событий зависел, по-видимому, от личности колдуна. Если он был искренним адептом культа, эзотерическое общество ограничивалось имитацией тотема, бесконечно совершенствуя свое мастерство. Если же колдун использовал веру как прикрытие стремления к личной власти или обогащению, члены общества вступали на путь мистического террора, а организация превращалась в секретный религиозно –  политический союз, ведавший вопросами войны и мира, смещавший и назначавший вождей и военачальников, через официальные власти диктовавший свою волю всему племени или межплеменному союзу. Таковы, например, печально знаменитые общества людей –  леопардов Аниэ-то (Мамбела), Багенге, Баймам, Вахокехоко, Нье –  Нгват и Симба у басаа, дуала и других камерунских племен, Ахозо и Экпе – у ибо, Бунду – у менде, Дзел – у мбум, Огбони – у йоруба, Сакапу – у иджо, Эгбо – у икои.

Об этом никто не должен был знать. «Пакт крови» связывал уста не только участников, но и всех, кто мог оказаться причастным к тайне (в первую очередь домочадцев). «Вступительным взносом» в такие общества служила система изощренных пыток. Те, кто их не выдерживал, погибали от когтей или зубов зверя-тотема. Прошедшие испытание приобщались к высшей тайне племени. Новообращенные посвящались в премудрости первой ступени и продолжали совершенствоваться под наблюдением более опытных членов. Если они обладали необходимыми физическими данными, их зачисляли в «группу возмездия». В некоторых чертах вся эта организация напоминала организацию друидов. Она была всеобщей, ее не обошли своим вниманием и мировые религии.

Все члены эзотерического общества имели особую татуировку, ее составной частью был признак тотема – след когтей леопарда, зуба змеи, челюсти акулы. Наносился такой знак при помощи металлической, очень точно выполненной «модели». Эта же «модель», иногда смоченная ядом, служила и орудием возмездия. Террористический акт являлся одновременно жертвоприношением предкам. Именно благодаря таким знакам невольники, уроженцы разных краев необъятного континента, представители разных племен с первого взгляда находили единомышленников. Почитатели акульего культа агбуи или змеиного вудуды были, например, у племен йоруба и эве, представители эзотерических обществ Нгакола и Семале встречались у банда и манджа, Небели – у байя и мангбету, Багре – у дагари и лоби. Разные народы, разные языки и обычаи, по общий предок, единый культ с единым уставом. Этого было достаточно, чтобы безоглядно приходить друг другу на выручку и объединять «родственников» в новые общества с древним ритуалом в условиях жесточайшего рабства.

…Они собирались на известной только им тщательно замаскированной поляне, окруженной надежными дозорами. Черные мускулистые тела растворялись в черноте ночи. Произносились священные заклинания, исполнялся экстатический ритуальный танец. Случайный наблюдатель был бы поражен фантастичностью зрелища. При неверном свете луны, в колеблющихся отблесках факелов, под глухой рокот барабанов по поляне бесшумно проносились танцующие призраки, принявшие облик зверя. Вакханалия оборотней!

Потом начинался совет. Решались текущие дела: такой-то вождь стремится к чрезмерной независимости; такой-то купец занимается явным мошенничеством, пора закрыть доступ белым на эти берега; такой-то миссионер слишком усердствует в своем рвении; этот бвана или его слуга излишне жестоки с невольниками; тот «брат» чересчур болтлив. Впрочем, болтливость была редкостью: каждый предпочитал быть охотником, а не дичью. Безусловному уничтожению подлежали те, кто выступил против власти колдуна, пренебрег обычаем, нарушил табу, проник в секреты общества или предал его, не выполнил предписания тайного совета. Исправлялись «ошибочные» приговоры суда белых, игнорирующего древние традиции Африки. В ближайшее время тотем настигал жертву на перекрестке дорог, на лесной тропе, на берегу реки, в селении, в собственном доме. Полиции оставалось лишь констатировать смерть от, несчастного случая, со всеми характерными признаками нападения хищника…

В «африканских тайнах» привлекают внимание три момента.

Прежде всего, африканцы не могли бы пользоваться «барабанным телеграфом», понятным разноязычным племенам, если бы не существовало единой системы шифровки, интернационального звукового кода, выработанного на основе музыкальных тонов, общих для разных языков. А это заставляет предположить, что в глубокой древности африканские племена имели если не единый язык, то некоторые элементы единой культуры, обусловленные единством культурного уровня и среды. Как ни парадоксально, долгая изоляция не столько разъединяла, сколько соединяла народы.

Медицинские познания африканцев также могут навести на мысль о некогда существовавшей системе медицинских приемов, известной всему континенту. И дело не только в схожести этих приемов, но и в их специфике: племена, живущие вне зоны обитания львов, умеют врачевать увечья, причиненные этими страшными хищниками; живущие в глубине материка знают средства против акул; а прибрежные – мастерски излечивают травмы, нанесенные континентальными животными. Ареал распространения таких знаний слишком широк для простых заимствований, а приемы чересчур профессиональны. В их основе –  наблюдение, а затем и познание целебных свойств животного и растительного мира. А это уже начало науки – неотъемлемой спутницы культуры. Африканским лекарем, замечает Б. Дэвидсон, «не может стать кто попало. Если не говорить о шарлатанах, то это должен быть человек, имеющий соответствующий авторитет. Чтобы общество признало его как лекаря, он должен доказать, что прошел надлежащую подготовку».

И наконец, наличие у разных народов одного первопредка и связанных с ним эзотерических обществ со сходными ритуалом, обычаями, символикой свидетельствует о некой духовной общности племен и возвращает к гипотезе о формировании в незапамятные времена единой культуры к югу от Сахары и единой религии, как ее составной части. Африканцы не создали ее, но могли создать, как и славяне. Непостижимым образом некоторые элементы общеиндоевропейской культура коснулись и Черного континента, когда его народы достигли нужного уровня развития. Процесс этот был насильственно прерван.

Вот, скажем, знак креста, часто изображаемый в круге. Христиане и сегодня считают, что он символизирует древнеримское орудие казни, на котором распинались рабы и преступники. Но нет… Тот крест и крестом-то назвать нельзя; он сооружался в виде буквы «Т». Зато подлинный крест – символ солнца – знали многие народы еще со времен палеолита. Это и шумеро –  индийская свастика – главный мотив широко распространенных орнаментов, известный и хеттам, и египтянам, и грекам, и сирийцам. Это и привычный нашему глазу крест у кочевников пустынь. «И верхушка седельной луки, и головка эфеса меча или кинжала имеют его форму, – делится наблюдениями африканист Аттилио Гаудио. – Крестом же украшают сандалии (наил), и бурнус (шерстяной плащ), и щит; наконец, даже талисман из кусочка рога, который туарег носит на шее, сделан в форме слегка намеченного треугольника, напоминающего этот христианский символ». Это древнейший индоаринский «громовой знак» – с четырьмя лучами (крест, свастика), или с шестью (римское «колесо Юпитера» и славянское «колесо Перуна» с шестью спицами, иудейская «звезда Давида»), или восьмью (иудейская и масонская «печать Соломона»; восьмерку хорошо знали в Карфагене, а у племени акан она, по словам Б. Дэвидсона, означает «жизнь, смерть и вечно повторяющееся возрождение»). Кроме того, круг символизирует горизонт (где его и наблюдать, как не в пустыне!), а оконечности креста – его стороны. Это была своеобразная «роза ветров» неолита. Совершенно ясно, что и африканцам крест был известен задолго до нашествия христиан, иначе пришлось бы признать, что вольнолюбивые дети Сахары набожнее самого папы римского.

Еслн заглянуть в недра африканской истории, можно убедиться, что не только мифы и символы роднят разные народы. Многие племена Африки, особенно в Дагомее, почитали, например, змею, а некоторых богов изображали с бараньей головой –  как кушане и египтяне. У хеттов баран и змея тоже считались символами плодородия, а у греков, снарядивших экспедицию за руном в далекие края, оно служило признаком царской власти. Можно вспомнить, что африканские великаны близки греческим, ирландским и многим другим, в том числе и русским: это «гиганты, наделенные невероятной силой. Одной рукой они перегораживали течение рек. Их голоса были такими громкими, что доносились из одного селения в другое. Птиц словно ветром сдувало, когда кто-нибудь из великанов кашлял. На охоте они за день проходили сотни километров, а убитых слонов и гиппопотамов легко вскидывали на плечи и относили домой… Их оружием были луки, изготовленные из стволов пальмы… Даже земля носила их с трудом», – пишет Б. Дэвидсон.

Словно русские сказки и былины перелагает – про Дубинью, с корнем вырывающего деревья, про Илью Муромца, изменившего течение Оки, про Святогора, которого земля носить не могла… Подобно мудрецам древности, африканцы утверждали двоичность мира, где «происходила вечная символическая война между светом и тьмой, жарой и холодом, севером и югом, восходящим и заходящим солнцем», в их мифах живут и действуют диалектические пары, мало отличающиеся от персонажей всех трех поясов мудрости. «У того, кто захочет поискать корни этих представлений в Египте и Шумере, – осторожно замечает Б. Дэвидсон, – или же в другом едином «источнике», не будет недостатка в нужной ему информации. Вавилоняне, например, унаследовали от шумеров представление о «вселенной из семи элемент тов», – семь ступеней их зиккуратов (башнеподобных храмов. – А. С.) назывались по именам семи планет, соответствующих семи богам, семи воротам в преисподней, семи ветрам, семи дням недели. Далеко в Западной Африке существует примерно такая же символика».

У кафиров число семь было заложено в основу строения этнических союзов, что отражено и в мифах. Каждое племя –  участник отряжало в совет одного представителя, а вместе с главой союза и совета их было восемь – венерианское число. Подобно ариям, африканские племена или, скорее, семьи, гоня перед собой гурты, стада и табуны (как это делали фоморы), пускались в далекий путь на поиски новых пастбищ, и каждое несло с собой своих богов и первопредков, а некоторые, в зависимости от обстановки, обзаводились новыми. «Деревня или лагерь скотоводов, две –  три другие деревни или лагеря, над которыми по вечерам поднимался серый дымок, уносимый ветром к далеким таинственным горам, – так выглядел мир в незапамятные времена», – эти слова Дэвидсона применимы не только к Африке. И, как у всех, хозяйственные занятия четко делились здесь на «мужские» и «женские», подобно тому, как само общество членилось на отцовские и материнские системы. Женские занятия закрепились и в мифах других народов, зафиксировавших приход богов –  громовиков на смену богиням –  громовичкам. Это прежде всего сбивание масла (у славян существовало поверье, что молнии высекаются небесными жерновами, а народы Читрала верят, что гром получается, когда ведьма, испугавшись только что сверкнувшей молнии, опрокидывает свою маслобойку) и помол соли или зерна (мельница Гротти у скандинавских великанш Феньи и Меньи, способная намолоть также «золото, мир и счастье», и самомолка Сампо у финской старухи Лоухи, намалывавшая, кроме зерна и соли, даже деньги).

О том, как выглядело распределение работ у ариев, дает представление хозяйство народов Гиндукуша, едва ли оно было иным и в других уголках Земли: «В прошедшие языческие времена в: е работы, связанные с земледелием, выполняли женщины, – сообщает К. Иетгмар. – На прекрасный пол была возложена и переноска грузов – наряду с обычной домашней работой. Чисто хозяйственные обязанности мужчин состояли в уходе за скотом; пастухами нередко назначали молодых парней. Охота была раньше не только любимым спортом, но, несомненно, и важным источником пропитания». Осень и зима считались «мужским» временем года, весна и лето – «женским», за козами у калашей ухаживали мужчины, за овцами – женщины. Мужские и женские союзы, как правило, тайные, хорошо были известны грекам, римлянам, фракийцам, народам Малой Азии – все они имели свои культы и символику. У прасунцев существовала «земля богов», куда «женщины не смели ступать, а следовательно, и возделывать ее должны были мужчины».

Как большинство народов, африканцы почитали камни, хотя не всегда те символизировали божество. У племен сао, котоко и других груды полированных камней, напоминающие кельтские каирны, служили, например, своеобразными архивами и посвящались предкам – а точнее, целым поколениям предков. А их деревянные и каменные статуэтки были сродни египетским ушебти, как, впрочем, и нашим надгробным памятникам. Подобно всем индоевропейским народам, африканцы научились ремеслам у предка –  кузнеца, хотя они заметно. побаивались представителей этой могущественной касты и суеверно обходили их стороной. Такое отношение к кузнецам долго держалось и в Европе: недаром черных эльфов отпугивали от колыбелей железными предметами, вышедшими из кузнечного горна. Люди, сотворенные из глины, беспомощны перед природой. Демиург, правда, вдохнул в их в уста жизненную силу, а ее квинтэссенцию растворил в крови. Но этого мало: средоточие жизненной силы – сердце, легкие, печень, кровеносная система – присуще и животным. Из этого факта можно сделать вывод о хорошем знакомстве африканцев с медициной, в частности с анатомией и физиологией. Только царь –  кузнец сделал их людьми в полном смысле слова, дал им самосознание и мораль. Можно ли ярче выразить значение величайшего революционного скачка в истории человечества – перехода от неолита, от века камня, – к металлу?

Сегодня африканцы не имеют общерелигиозной системы, если, конечно, не считать навязанный им в XI–XII веках ислам, а затем христианство. Каждое племя разработало собственный цикл мифов, в чем-то соприкасающийся с другими подобными циклами, в чем-то им противоречащий. Это неудивительно. Лишенные письменности (хотя потребность в ней, по-видимому, имелась), в условиях жесточайшего многовекового религиозного и политического преследования, африканцы сохраняли в своей памяти и передавали потомкам только то, что имело практическую пользу для жизни племени, помогало в борьбе с природой и угнетателями. Самосознание их застыло на той ступени, когда еще сильна вера во всемогущество предков, но уже излишни размышления об устройстве мира и природе вещей.

Так было не всегда. Отдельные культы, как и секты, не возникают на пустом месте. Образно говоря, их можно рассматривать как «отклонение от психики». А что же тогда считать самой «психикой»? Ведь отклонения возможны только от чего-то познанного, общего. Не бывает исключения без правила, следствия без причины, веток без ствола. Рубило, скажем, было всюду, но не оно же породило многообразие культур! Тогда что же? Как ни ничтожны наши знания об Африке, но и они позволяют сделать вывод о существовании некогда разветвленной, глубокой системы философских знаний, чьи отголоски затерялись в мифах и фольклоре. Может быть, она досталась в наследство от египтян или иных высокоразвитых африканских цивилизаций, почти неизвестных нам, – кушан, пунтийцев? Возможно, зачатки философии принесли греки. Но если это даже и так, то древнеафриканская философия далеко опередила античную и не имеет ничего общего с исламом и христианством.

«Африканские страны в глубине континента, – писал Б. Дэвидсон в 1960 году, – никогда не составляли культурного единства». Лет десять спустя он, однако, уже допускает, что «африканцы черпали свои понятия из «общего фонда» идей каменного века, к которому имели доступ и другие древние народы». И это куда ближе к истине, если принять гипотезу о существовании в древней Африке великой культуры (а следовательно, и религии), общей для ряда народов. Тогда становятся понятными многие таинственные, необъяснимые на первый взгляд вещи – сходство верований разных племен, их обычаев, архитектуры, культов и эзотерических учений.

Из произведений античных авторов известно, что пифагорейцы, орфики и прочие «хранители мудрости» пользовались особым сокровенным языком, недоступным для непосвященных; Секретом всех алфавитов мира поначалу тоже владели только жрецы. «Ты что же думаешь, – приводит древнегреческий оратор Дион Хрисостом («Златоуст») слова философа Диогена, – Аполлон говорит на атгическом или на дорическом наречии; разве у богов и людей один и тот же язык?» На «языке богов» были написаны Сивиллины книги, и только из уст этих пророчиц могли узнавать римляне их содержание. Гиндукушские прасунцы, отмечают исследователи, при отправлении культа пользуются секретным «языком богов», который «при ближайшем рассмотрении оказался древним и недоступным пониманию языком кати», а битаны (шаманы) племени шина в состоянии транса «вспоминали» вдруг неведомый им язык – как пророки у многих других народов. Тарабарщиной для непривычного уха звучит жаргон воров и офеней. Эпитеты богов – это не что иное, как тайные их имена, ставшие со временем явными. Но не все. Наиболее засекреченные так и не дошли до нас. «Даже город Рим имел секретное имя, употреблявшееся только во время самых торжественных обращений; тайна его так хорошо охранялась, что оно осталось нам неизвестным», – восклицает С. Рейнак. У африканского племени сенуфо по сей день существует особый культовый язык – тига, заметно отличающийся от общеупотребительного. Аналогичный язык – гбонвуо – есть у племени тура (он имеет более узкое назначение – употребляется во время обрядов инициаций). Едва ли теперь можно установить, когда они возникли и в каких частях Африки были распространены. Ученые склонны рассматривать их как искусство, наряду с музыкой. Сегодня они понятны немногим, а вчера, позавчера? Не они ли дали в свое время толчок к изобретению «барабанного телеграфа», тоже имеющего непосредственное отношение к музыке?

Народы, представлявшие собой этническое целое, искони имели общий язык – фундамент их культуры. Греки обращались к своим богам по-гречески, римляне – по-латински. Но стоило в античном мире возникнуть учению орфиков, как они обзавелись особыми символами, языком, культом. То же произошло с латынью, когда Рим стал мировой державой, -язык Латиня стал официальным государственным языком. Когда же империя распалась, а ее народы вернулись к родным языкам (некоторые из них успели навсегда впитать латинские корни), латынь осталась наречием избранных, посвященных – церковников и ученых. Точно так же древнеславянский язык, трансформировавшийся в множество славянских, сохранил свои фупкшш и как язык церкви. К этому можно добавить общеизвестный факт: подавляющее большинство верующих не понимает собственных молитв, а лишь знает их общий смысл. Они заучили определенные сочетания звуков и усвоили, с каким из них, в каком случае и к какому небожителю следует обращаться. Церковники и элитарные круги общества ревниво охраняли свое превосходство, перевод священных книг на общенародный язык стоил в свое время немало крови.

Такой язык (или несколько родственных языков) мог быть и в древней Африке. Если же это так, то существование в ней общей культуры можно без особых оговорок перенести из области гипотезы в область научного поиска. Кто знает, распорядись история иначе, не имели ли бы мы сегодня дело с единой африканской нацией? Предпосылки к этому созрели. Были сделаны и первые шаги – межплеменные союзы и религиозно –  политические объединения. Самобытность локальных африканских культур давно уже не требует никаких доказательств. Так не пришло ли время решать иную задачу: разыскать и собрать воедино все разрозненные звенья цепи и вернуть наконец Африканскому континенту его прошлое?