Текст книги "Третий пояс мудрости. (Блеск языческой Европы)"

Автор книги: Александр Снисаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Возможно, это была та триада богов, из которой впоследствии сформировался восточнославянский Род. На это указывает ряд признаков Рода, обобщенных Б. А. Рыбаковым. Род – творец Вселенной, бог неба и дождя; Свантевит -тоже. Род связан с огнем и его цветом; Ругивит -тоже (красные жертвенные тряпочки). Эддическая Сванхвит (Лебяжьебелая), индийский Вивасват, иранский Вивахвант, чьи имена буквально совпадают с именем верховного бога Арконы, заставляют задуматься: а разные ли это боги – Свантевит и лебединокрылый Радегаст? Ведь присвоение разным мифологическим персонажам одного и того же символа могло привести к трагикомическим недоразумениям, как это случилось с египетским фараоном Менкаура. Мы, правда, не знаем, был ли лебедь символом Свантевита, но само его имя – Господин лебедь или Господин лебедей – заставляет предположить это. Тем более, что и орел, чье изображение красовалось на некоторых боевых значках Свантевита, тоже символизировал белый цвет. И тогда может оказаться, что Свантевит – всего лишь эпитет Радегаста, или наоборот.

А Ругивит? Петушиная ли голова на животе его спутника? Не хотел ли скульптор, быть может неумелый, изобразить лебединую? Впрочем, путаницы могло и не быть: на статуе Радегаста в Радигощи его голову увенчивает шлем с изображением встрепенувшегося петуха. Возможно, петух и лебедь символизировали одно и то же у разных племен или в разное время. Тогда арконская статуя могла изображать Радегаста –  Росводица, а функция этого воинственного бога опять-таки сближает его с Родом: красный цвет, цвет огня и крови, был также цветом войны и смерти. Кроме того, и это известно достоверно, – Свантевиту приносили человеческие жертвы как богу войны, чаще всего пленников. Ругивиту -тоже. Пленников сажали на коня, крепко к нему привязывали, ноги коня тоже привязывали к четырем сваям и разводили два тихих костра – по одному у каждой пары свай. Именно так, по-видимому, окончил свое земное существование в 1066 году епископ захваченной вендами Микилинбургской крепости Иоганн, принесенный в жертву Радегасту по возвращении войска в Радигощь. Сохранились два барельефа, увековечившие это событие. На одном изображен прославленный полулегендарный князь вендов Плюссо, возглавивший этот поход и собственноручно совершивший жертвоприношение епископа. Облаченный в обычную вендскую одежду, Плюссо попирает ногой тело жертвы, в правой руке он держит меч, в левой – голову Иоганна. Жертва была принесена Радегасту, а не Свантевиту – так повествуют летописи. Но когда два года спустя епископ Бурхардт в отместку уничтожил Радигощь, он возвратился в Саксонию на белом коне Свантевита (это тоже свидетельство летописца, повествующего далее, что после этой трагедии уцелевшие ретрийцы переселились в Аркону, основанную в 1043 году их собратьями по несчастью и погибшую ровно столетие спустя после нашествия Бурхардта). Наверняка такие жертвы приносились и Ругивиту.

Крылья Радегаста заставляют вспомнить кельто –  германского бога войны Тевтата, тоже крылатого и тоже благосклонного к человеческим жертвам. Случайно ли это сходство? Думается, что жизнь тому и другому дал Свантевит после распада кельто-германо-славянской общности. Петух сделался священной птицей кельтов, лебедь – славян, но и те и другие сохранили многие черты древнего единого культа, воплотившиеся потом у славян в их Роде.

Значение и популярность Радегаста переоценить просто невозможно. Пожалуй, ни одно другое славянское божество не оставило столько следов на географической карте: Радвилишкис в Литве и Радеформвальд к востоку от Дюссельдорфа, Радеберг и Радебойль около Дрездена, Радовицкий в Московской области и его югославский тезка Радовиш, Радогоща в Ленинградской области и югославское Радоево, болгарский Радомир, польские Радом и Радомско, Радомышль в Житомирской области.

Недалеко от Загорска существовал город Радонеж, прославившийся сбоим монастырём. Функция РадеЙста как советчика сохранилась в неизменной форме в слове «рада». В украинском, белорусском, польском и других славянских языках так называется совет как орган власти. А у бодричей это божество зафиксировано с именем Родогаст: не отсюда ли усеченное имя Род, как от Богая произошел Бог?

Персонификацией добра и зла у славян, особенно у северных вендов, были сыновья Свантевита – Белбог (он же Гилбог, Добребог) и Чернобог (или Зернебог, Лютобог, Злебог). Они-то вместе с отцом и объединились в образе Триглава – славянской Тримурти: Свантевит играл в ней роль Брахмы, Белбог – Вишну, а Чернобог –  Шивы. Триглав – это было воплощение числа 108, кальпы в ее славянском варианте. Статую Белбога в июле устанавливали на возвышенности, к ней шествовала процессия старцев в белых одеждах, с лавровыми венками на головах и с пальмовыми ветвями в правых руках. по-видимому, до IV века, когда на смену пальме пришли другие растения, за ее ветвями ежегодно отряжали специальных гонцов в южные края. Эти старцы, внешне очень напоминающие друидов, от имени общины вымаливали защиту от Чернобога.

Белбог – один из древнейших и, вероятно, общий для всей Индоевропы. В Месопотамии он утвердился под именем Дагана – весеннего бога грома и дождя. В Ирландии его почитали под именем Дагды (это имя и означает –  «хороший, добрый бог»). Впоследствии он возвратился в славянские земли как Догода – бог западного, мягкого и ласкового ветра, приносящего весну. Позднее Догода превратился в общеславянского бога весны, йеной погоды и безоблачного неба – Погоду. Западные хронисты описывали его как прекрасного юношу с голубыми крыльями, увенчанного голубыми цветами и облаженного в голубую, расшитую серебром одежду; он тянется к цветку в молчаливом радостном порыве. Другое имя Погоды – Добра, калька имени Дагда. И когда славяне говорили: «Распогодилось» или «Сегодня стоит погода» – это означало, что погода именно хорошая, добрая. В Богемии и Моравии наряду с Погодой почитали богиню Неходу, благосклонно откликающуюся на просьбы об изменении погоды, а также прекрасную Симстер-яу, или Зимцерлу, или Симцерглу – «владычицу над началом дня», по определению литератора конца XVIII века М. Чулкова, пробудительницу плодородия и подательницу хорошей погоды, известную также в Киеве. У пруссов вестником весны считался Земберс (Зефир?), осыпавший землю семенами и одевавший ее цветами и травами, а богиня Меллетеле, ее супруг Мьехутеле и Струт выводили из мерзлой земли луговые и садовые злаки и травы и окрашивали цветы в красивые тона, после чего вендско –  словенский Свасуд возвещал приход лета.

Примером подобных возвратных заимствований могут служить изображения греко –  римских богов на кельтских монетах. Чеканя эти лики, кельты изменяли их в соответствии с собственными национальными канонами. А когда такая монета попадала к грекам или римлянам, они с изумлением разглядывали грубоватый «портрет» неведомого бога и считали его кельтским, «варварским», лишь изредка пытаясь подыскать ему аналогию в своем пантеоне. Точно так же они с трудом могли узнать собственные чаши или амфоры, побывавшие в руках кельтских ювелиров. И, скажем, Аполлон, пройдя через кельтские чеканы, вполне мог вернуться к грекам в облике Посейдона или даже Деметры. О том, как это происходило, хорошее представление дает греческий сатирик II века Лукиан: «Геракла кельты называют на своем местном языке Огмием, причем изображают этого бога в очень странном виде: он у них оказывается глубоким стариком, с плешью на темени, с совершенно седыми остатками волос на затылке, с кожей, сморщенной и загорелой до черноты, как у старых мореходов. Скорее можно было бы предположить, что перед нами – один из подземных обитателей Тартара, какой-нибудь Харон или Иапет, словом, кто угодно, только не Геракл. Но и в таком образе Огмий сохраняет все же снаряжение Терактла: львиная шкура накинута, палицу держит в правой руке, колчан подвешен, и натянутый лук выставляет вперед левой рукой – словом, что касается снаряжения, это настоящий Геракл. Я думаю, признаться, что кельты в насмешку над эллинскими богами придают Гераклу столь противный обычаю вид и подобным изображением бога мстят ему за то, что он однажды совершил нападение на землю их и угнал добычу, – когда в поисках стад Гериона он пробежал большую часть западных стран».

Таким был Огма (Огмий) – спутник Луга. Изображения же Белбога до нас не дошли, хотя в Киеве, где он также почитался как повелитель грома, ему был сооружен храм. Иногда его отождествляют с Ютрбогом, или Утробогом – бородатым утренним божеством вендов, передавшим свое имя городу Ютербогу в округе Потсдам – возможному тезке латвийского города Дагда, чье название затрудняются истолковать даже дотошнейшие краеведы.

Что же касается его антипода, то медная статуя из Радигощи, помеченная именем Чернобога, изображает его в виде злющего бульдога, а на другой статуе – это человек с длинными заплетенными в косу волосами, чем-то напоминающий Рудру. Чернобог олицетворял собой злое начало высшего ранга, его имя по сей день носит гора километрах в пятидесяти восточнее Дрездена. Ему прислуживали боги низшего ранга, скорее даже не боги, а демоны. У некоторых вендских племен одним из наиболее популярных таких демонов был Чарт, или Черт, чье имя, подобно имени Чернобога, тоже означает «чёрный», хотя есть и другие этимологии. Черт сделался потом общеславянским персонажем, но наряду с ним продолжали существовать и местные божества, такие, как словенско –  вендский козлоногий Берштук, гневный демон, безраздельный повелитель гномов, владыка полей и лесов. Не исключено, что по типу Чернобога Пушкин создал своего Черномора. Персонаж этот явно финского происхождения, о чем в сказке достаточно намеков, а имя его, ничего общего не имеющее с Черным морем, можно перевести как «черная смерть». К злым божествам венды относили также Хелу, явно родственную уже упоминавшейся богине Хель, и Немису – богиню мести, очень похожую на богемско –  моравскую Тассанью или общеславянскую Драчицу – фурию, мстящую за зло, терзая преступника узловатым бичом. Недобрую славу снискали и морщинистая старуха –  душительница Гиттине – женский вариант Гасто, причиняющая мучительную смерть, чаще всего от чумы, и гневная Магила – аналог Немисы и Драчицы.

Среди добрых заметное место занимали советчица Рацивия, явно аналогичная карфагенской Истине, почитавшаяся вендами Силезии и Лаузица как богиня луны или любви, а также Сива, или Жива, – главное божество полабов, богиня любви, олицетворение жизни, супруга подателя жизненной энергии и покровителя брака Сибога, или Живе. Возможно, от одной из них произошло имя Дивы, или Дивии, о которой мы ничего не знаем. Иногда, и не без оснований, имя Живы сближают с крито –  микенской богиней Живией. Тогда ее муж Живе вполне мог называться Дием. Жива и Живе, Дий и Дива —, по-видимому, это одна и та же пара. Известна и еще одна аналогичная пара у славян: Диевас (эпитет Окопирна) и Дейве. На санскрите devi – богиня, a divja – божественная. Дий было, например, древнейшее имя Зевса.

Сива изображалась обнаженной прекрасной женщиной с ниспадающими, как у русалки, до колен волосами, с яблоком в правой руке и виноградной гроздью в левой. По этим признакам ее отождествляют с литовской богиней любви Милде, но особенно часто – с прославленной моравской Красопани, чей культ был возведен в общегосударственный (герцогиня Людмила, жена чешского князя Боривоя, замученная в 927 году язычниками и возведенная христианами в ранг святой, высоко чтила ее под именем Крошины). В столице Великой Моравии – Велеграде ей был посвящен великолепный храм с большим подсобным комплексом: воспитательным домом, где приобретали образование полторы сотни дочерей знатнейших вельмож страны, с маслобойнями и источником, истекавшим с гор из –  под обтесанного камня «с золотым ядром», украшенного драгоценными подношениями. В храме стояла изящная белоснежная статуя обнаженной Красопани с розовыми бутонами в чуть тронутых улыбкой губах, миртовым венком на голове с вплетенными в него розами, из –  под которого по спине до колен струились золотистые волосы, с двумя белыми голубями и двумя лебедями, впряженными в повозку. В правой руке она держала три золотых яблока, словно Афродита, а в левой – Земной шар с изображениями небесных светил, морей, гор и лесов. Из левой ее груди, сквозь которую просвечивало сердце, выбивался огненный луч. А за ее спиной стояли три «моравские Хариты» (одна из них, как предполагают, – Симстерла), тоже обнаженные, со свободно распущенными волосами, обращенные друг к другу спинами. Каждая протягивала левой рукой золотое яблоко своей подруге и одновременно принимала правой такой же дар от другой… Так, не жалея красок, описывали эту богиню очевидцы, убежденные, правда, в том, что это творение греков или римлян.

Не последнее место в роде Свантевита занимали по-дага и Прове. Подага был вендским покровителем охоты, рыболовства, скотоводства и пахоты, а также, как явствует из надписи на его статуе, найденной в Радигощи, – подателем хорошей погоды. Вероятно, здесь он спутан с Погодой, хотя остальные его функции не противоречат и этой. Некоторые исследователи считают Подагу женским божеством, женской ипостасью Дажьбога – подателя благ и бога богатства у славян. Об этом можно лишь гадать, примеривая Подагу к временам матриархата. Но статуя из Радигощи и еще одна, виденная Гельмольдом в Плуне, явно принадлежит иному времени. Здесь Подага не имеет никакого отношения к прекрасному полу. Этот старичок в короткой крестьянской или охотничьей одежде, почитавшийся северными славянами, особенно ваграми в районе Любека, имел львиную голову, в чем можно усмотреть его родство с Каревитом, Маровитом, Ругивитом, Хелой. С львиной головой изображалась также Пья (Тья) – старшая из вендских «черных богинь». Человеколев – Нарасимха – это четвертое воплощение Вишну.

Внешний облик в какой-то мере сближает Подагу с Прове. Прове слыл мудрым, но суровым и страшным судьей. Его истукан, сообщает М. В. Ломоносов, «стоял на великом и кудрявом дубе. Около его на земли расставлены до тысячи идолов с двумя, тремя лицами и больше». Все это типично для Радигощи, а спутники Прове напоминают идола при герме Ругивита –  Каревита. Прове, этот славянский Минос, был богом справедливости (его имя и означает «справедливый»). Символ справедливости –  змею – он держал у сердца, а в руке его был щит: если предмет спора был особенно сложным, щит этот раскалялся старшим жрецом Провемихе – и служил для испытания огнем. Центром культов Подаги и Прове был Старгард, где в храме стояла бронзовая статуя Прове (хотя некоторые хронисты уверяют, что этот бог не имел идола), изображавшая его стариком в длинной складчатой одежде, с цепью на шее и с жертвенным ножом в руке. Вход в его священную рощу и лес, обнесенные оградой, карался смертью. Но по понедельникам (по другим данным, днем Прове был вторник) там собирался народ, и жрецы под руководством михе приносили в жертву зверя или пленника (с некоторых пор Прове стал «благосклонен» к христианам). Михе отведывал дымящейся жертвенной крови, чтобы оракул был верным. Затем ее вкушал всякий желающий, дабы обрести силу, и громко испрашивал совет, тут же даваемый устами самого бога – очевидно, жрецы были мастерами чревовещания. Советы, пророчества и приказы Прове обсуждению не подлежали… Этот храм, священная ограда и лес были сожжены в XII веке Гельмольдом, явившимся в Старгард вместе с епископом Герольдом, чтобы искоренить там язычество. Но… вышло наоборот: Гельмольд с ноткой отчаяния пишет о несметном количестве священных рощ и «божков, которыми изобиловали поля и селения», а какое-то время спустя Герольд разрешил в одну из пятниц принести жертву на пастбище, после чего закатил для всей округи пир горой и сам на нем отплясывал под музыку до глубокой ночи. Единственное, чего удалось миссионерам добиться в Старгарде, – это отменить человеческие жертвы. Так, по крайней мере, уверяют они сами. Однако детально описанное ими празднество свидетельствует об обратном: именно такие картины разворачивались повсеместно после принесения кровавых жертв Прове, Радегасту или Свантевиту.

В том же городе была обнаружена еще одна статуя –  стоящего на столбе мужчины, совершенно обнаженного, если, конечно, не принимать в расчет сапоги, под одним из которых притаился бубенчик, возможно, указывающий на то, что в прошлом этот персонаж был эльфом или имел с этим народцем тесную связь. Впрочем, бубенец был также одним из атрибутов богини Кали… Надпись гласит: Проно. Кто он? Неизвестное нам божество? Или так исказили имя Прове? А может, это Пронс – вендский бог, почитавшийся остзейцами как воплощение предусмотрительности и справедливости – подобно Виту и Прове? Да и имя его, похожее на стяжательную форму имени Перкунс, напоминает Прове, но… атрибуты Пронса – копье, корона и лемех. Три предмета, подаренные царем –  кузнецом… Можно еще вспомнить Прабу из религии калашей, не имеющего аналогий у других гиндукушских племен. «Праба у всех вызывал страх, – сообщает К. Иеттмар. – Ни одна женщина не смела приблизиться к его святилищу. Если это делал мужчина, он должен был умилостивить бога, принеся ему в жертву несколько коз». Перед статуей Прабы тоже горел костер, но в отличие от Прове к нему обращались за защитой от болезней и наводнений, а кроме того, молили об урожае (особенно винограда), как Свантевита. В жертву ему приносили также овец. Так существует ли какая-нибудь родственная связь между Прове и Прабой, или мы имеем дело всего лишь с рядом удивительных совпадений? Думается, такую связь все же можно предположить…

Особняком в Свантевитовой «родне» стоит космическая пара Свайкстикс (Сияющий) и его невеста – приветливая и снисходительная Свайксдунока (эстонская Сальме). Превыше всего их почитали в Гольштинии, Померании и на Рюгене: его – как персонифицированное божество звезд, солнечного света и плодородия, ответственное за рост хлебов и трав и приплод скота, ее – как заместительницу своего возлюбленного, управлявшую путями звезд, когда он, преследуя дичь во время охоты, бросал в азарте вожжи и его лунную колесницу скрывали набежавшие тучи или буря. Свайкстикс считался эталоном мужской красоты, как греческий Антиной, и его особенно часто и нежно поминали в долгие северные ночи, любуясь сверкающим в лунном свете настом, отражающим небесные блестки. Атрибутом этой пары была свастика (по-санскритски – символ блага) – знак солнца, как о том свидетельствуют и сами их имена. Этот знак, сильно скомпрометированный по не зависящим от него причинам в нашем веке, но известный троянцам, критянам, киприотам, индийцам, шумерийцам, хеттам, буддистам Китая, как раз и выделяет их в первую очередь из шеренги «родственников» Свантевита, имевших отношение к животному миру.

В этой шеренге не раз мелькают то лев, то волк, то собака, связанные с охотничьим ремеслом. Иногда это атрибуты богов, иногда – часть тела, иногда – они сами, например, прусско –  вендский Гуди, или Куди, – божество полей и охоты, известное также в Померании и показывавшееся людям в облике оленя с тремя ответвлениями на единственном роге. Гуди имеет завидную родословную: в ней числятся и индийский бог –  олень Ваю, и греческий Актеон, и бесчисленные скифские олени на чашах, ритонах, гребнях. И, разумеется, кельтский Кернун (Рогач), изображавшийся то в рост, то сидящим по-турецки с оленьими ушами и рогами. Самые знаменитые его изображения – на рельефе, обнаруженном в 1702 году в Нотр—Даме, и на серебряной чаше из датского Гундеструпа. В североитальянском местечке Валь –  Камоника обнаружена фигурка, где Кернун предстает нам с кольцом в правой руке, как Богута, а левую его руку, словно, шею Чибача, обвивает змея.

Бык, корова, козел, петух, кошка, лошадь принадлежат к оседлому домашнему хозяйству. К этому древнейшему пласту славянской мифологии принадлежит и Мокош, чья статуя почиталась в Киеве в виде ужасающе безобразного божества гнева, «состоявшего из разнообразных звериных голов», как пишет хронист. Но из славянских источников известно, что в Киеве почиталась Макошь, исполнявшая совсем другие функции. Иногда первый слог ее имени писали через «о», но и тогда это божество сохраняло свой женский пол. К Макоши мы еще вернемся, а пока заметим, что в этой явной путанице повинна, вернее всего, чрезмерная эрудиция рассказчика: отрубленные головы жертвенных животных навели его на мысль о смерти, а на санскрите одно из обозначений блаженной смерти как цели бытия – слово мужского рода moksha (избавление, освобождение, спасение). Наиболее вероятно, что перед глазами очевидца оказалась статуя либо Сильного Бога поляков и руссов, либо Поревита или Поренута (рога – сила, напор). Но, возможно, так изображали и Ярилу (jar, jaro – сила). Имя Сильный Бог больше похоже на прозвище. Так могли называть, например, Пюстриха, почитавшегося вендами и лужичанами: к ногам этого вооруженного до зубов персонажа складывали головы не только зверей, но и людей. Такими же устрашающими делали и его статуи. Впрочем, Пюстрих предпочитал не пугать, а действовать: его пустотелый бронзовый истукан, выполненный в виде толстого мальчика с поднятой рукой, имел два отверстия –  в темени и на месте рта. Жрецы наполняли его водой, затыкали дыры пробками и разводили под истуканом огонь, как это делал Фаларид под своим быком; пар выталкивал пробки вместе с кипящей водой, производя невообразимый шум, и тогда жрец выдавал оракул.

Волхов – древнейший князь Словенска, на чьих камнях потом вырос Новгород, был могущественным чародеем (волхвом), умевшим превращаться в… крокодила! В этом облике он и был однажды утоплен собственными слугами, после чего могилу его «пожрала земля», а Волхов стал злым демоном –  душителем вроде Гасто. Крокодил на севере Европы?! Тут можно либо припомнить, что эта рептилия служила ездовым животным индийского бога любви Камы, либо… развести руками (как обычно и делают), благо слово «волхв» не имеет индоевропейских аналогов, оно чисто русское. Скорее, впрочем, речь должна идти не о крокодиле, а о каком-нибудь драконе.

Эстонцы и куроны тоже изображали своего громовержца Таару в виде чудовищного дракона, обитавшего в огромном дубе в посвященном ему лесу, где приносились в жертву скот и люди, устраивались ритуальные бои и танцы, дабы земля исправно плодоносила, а животные нормально развивались. Этот персонаж, судя по его имени и функции, несомненно родствен финскому Тооре (Туури), скандинавскому Тору, германскому Донару, греческой Тритогении (эпитет Афины), кельтскому Таранису, ирландскому Торману, – имена всех этих громовержцев восходят к санскритскому trita, вавилонскому, tar, хаттскому taru и обозначают одно и то же – молнию или гром. Богиней грозы была, например, Иштар (иш – вода, тар – гром), имевшая звукоподражательное прозвище Туруру.

К этому разряду богов можно отнести и Флинса, или Флинца, чье имя, вероятно, означает – кремень. Статуя этого бородатого и тощего, как скелет, божка с черным обожженным посохом в руке покоилась на большой кремневой плите, вечно готовой исторгнуть из себя искру животворящего пламени. Спутником Флинса был какой-то зверь, напоминающий не то собаку или волка, не то сильно окарикатуренного льва. Вполне возможно, что Флинс – это какой-нибудь архаический громовержец, вытесненный на задний план по мере совершенствования славянского пантеона. В античном мире, например, «первым изображением бога войны было копье, а Юпитера – кремневое орудие», отмечал С. Рейнак. Как уже говорилось, черезпеняне почитали в виде копья своего Геровита, а готы называли Перуна, изображавшегося, кстати, с кремнем в руке, именем Файргуни (Скала). Да и ранний эпитет Перуна – Дундер явно перекликается с именем громовержца Донара, Их днем был четверг, и сражались они похожим оружием, где наряду с молниями и топором заметное место занимали камни. Предполагают также, что Флинс был славянским богом смерти, некоторые его черты перешли потом к Кащею – чудовищу в виде скелета, неуязвимому, сильному и злорадному колдуну, герою многих русских сказок.

Но в сказки Кащей пришел уже не таким, каким был в мифах. Остался он, правда, бессмертным и дюже охочим до молодых девушек, похищая их с брачного ложа подобно эльфам или пушкинскому Черномору. В день свадьбы была, например, похищена невеста Перкунса – Вайва (Радуга). Но это, можно сказать, вторая часть биографии Кащея. А начинал он ее разбоями на Днепре, охотясь за рыбаками князя Владимира. Днепром звали бога, владевшего одноименной рекой. Когда, в незапамятные еще времена, из тринадцати водопадов, давших имена рекам, выделилось главное божество – Днепр, он сразу сделался местом оживленного паломничества. Остальные двенадцать рек стали его «свитой» наподобие дюжины дружинников киевских князей. Каждый лодочник, плывший вниз по течению, приставал к большому острову, расположенному в четырех днях пути от устья, и приносил жертву – хлеб, мясо, молоко, вино или медовый напиток под большим дубом, выпрашивая счастливого возвращения. Вот там-то и обосновался Кащей. Рыбаков и проезжих купцов он обращал в золотых и серебряных рыбок и уносил в свое тридевятое царство, тридесятое государство. Наконец терпение князя истощилось, он повелел Казарину отыскать татя и наказать его. Тот выловил в глубинах Днепра щуку, заставил ее заговорить и так узнал местопребывание исчезнувших рыбаков. Набросив на щуку петлю, Казарин вынудил се (а это и был сам Кащей) освободить их… В этом коротком эпизоде истоки целого сборника волшебных сказок: о Емеле и Золотой Рыбке, о Руслане и Людмиле, об Иване и Елене Прекрасной. Не меньше Таких истоков и в истории похищения Милолики. Здесь уже появляется и Баба Яга, давшая Чуриллё, возлюбленному Милолики, «ариаднин» клубок ниток, приведший его к Кащею, и богатырский конь Тугарин, перемахнувший стену Кащеева замка, но зацепивший проволочку с колокольцами, и спасение от погони, когда конь одним ударом копыта выбивал гору. Сквозь эту гору Кащей прорывался семь дней (подобно Сканде, прорывшему туннель сквозь гималайскую гору Краунча), и это наводит на мысль, что он – космический персонаж, символ зимы, умирающей во время весеннего равноденствия и воскресающей через семь месяцев.

Что же до Бабы Яги, то здесь тот довольно редкий случай, когда она выступает в роли раци – доброй советчицы (на ее двойственную природу не раз обращалось внимание). Но такой образ редок. Чаще Баба Яга выступает как персонаж космический, вилктак, или вовкудлак, – оборотень, родственный скандинавским волкам, проглотившим солнце и месяц, индийским и гиндукушским драконам Вритре, Грахе (Захватчик), Раху и Грахну, сотворившим то же самое (не отсюда ли украинское «рахуба» – беда, несчастье?), или, скажем, финской старухе Лоухи, похитившей небесные светила. Освобождение Индрой солнца, луны и звезд и возвращение их на извечные пути зафиксировано «Ригведой» во 2-м тысячелетии до н. э. Значит, миф родился еще раньше и успел стать популярным. А так как небесные светила антропоморфизировались у всех народов в конкретных личностях – Аполлоне, Гелиосе, Диане, Свайкстиксе и десятках других, то в том же 2-м или даже 3-м тысячелетии до н. э. в мифы пришел еще один всемирный мотив – о герое, проглоченном каким-нибудь чудовищем вроде дракона или кита и освободившем самого себя благодаря ловкости, храбрости и силе. Чаще всего это случается на третий день, когда начиналась третья девятидневная «лунная неделя» после трехсуточного отсутствия луны на небе. В некоторых сказаниях героя сопровождают семь или девять товарищей, как Тесея, прибывшего на Крит сразиться с Минотавром, обитателем Лабиринта. Р. Лихтенберг напоминает, что «еще в средние века такие здания назывались «жилищами драконов», и тут можно вспомнить кносскую монету, где Лабиринт имеет в плане форму свастики. Время рождения этого цикла мифов зримо совпадает с пиком повсеместного сооружения или изображения лабиринтов.

Любопытна и еще одна деталь, связывающая Кащея и Бабу Ягу. Имя Кащей руссы заимствовали из тюркского в значении раб, пленник. Яга (как и хорошо знакомый нам ягненок) на санскрите – жертва, а на древнерусском (чага)… тоже пленница! Пленник и жертва в те времена были, увы, понятиями родственными.

Но ведь ни в одной сказке эти зловредные персоны не бывали ни пленниками, ни жертвами, если не считать мимолетных эпизодов. Напротив, Кащей сам то и дело захватывал кого-нибудь и доставлял в свой замок. Баба Яга занималась тем же, после чего немедленно разводила огонь, дабы полакомиться мясом горемыки, то есть по существу приносила жертву… самой себе! Не означает ли это, что оба они первоначально были героями какого-то общего сюжета, утраченного довольно рано и невосстановимого из-за отсутствия параллелей в мифах других народов?

Можно, правда, вспомнить Геракла, отбывавшего рабство у Омфалы, и другие аналогичные мотивы, но такие построения весьма шатки. Ведь не прилипла же к Гераклу кличка «раб»! А вот то, что кащеями назывались как раз жертвы нашего персонажа, а уж потом это слово перешло на него самого – можно допустить с большой долей вероятности. Такие случаи известны. Обращает на себя внимание и двойственное написание этого имени: Кащей (основное) и Кощей. Здесь нет ни описки, ни диалектизма. На церковнославянском языке кощеями назывались княжеские отроки. Вот откуда похищение невест («право первой ночи»). Вот откуда обращение в рабство свободных рыбарей. И вот почему со временем Кощей отождествился с Кащеем. Подлинное же его имя так и осталось нам неведомым. Быть может, им было имя Флинс…

Полное имя Бабы Яги можно перевести как «жертва бабе». Баба, или вава, по-тюркски – предок. Еще скифы, половцы и другие степняки воздвигали каменные, а позднее металлические сидячие или стоячие изваяния таких баб (нередко с чашей в руке), посвящая их своим умершим предкам, чаще всего воинам и женщинам. Особо почитаемые отливались из золота и были пустотелыми (как бык Фаларида). Кочевые и охотничьи народы приносили им в жертву животных, наиболее часто ягнят, или их шкуры. Взамен статуя давала жрецу оракул. Нередко у подножия этих истуканов закалывали преступников или пленников, их кровью смазывали губы и глаза Золотой Бабы. Бывали и случаи добровольных жертв, как в Карфагене. Самый высокопочитаемый идол красовался в устье Оби, возле Обдорска (нынешнего Салехарда), куда совершали паломничества даже поляки и их западные соседи, хотя подобных баб можно встретить в Галиции, на Висле, в Западной и Восточной Пруссии. Быть может, это и навело Макферсона на мысль о том, что его кельтские предки некогда «владели Европой от устья реки Обь в России до мыса Финистерре, западной оконечности Галиции и Испании». На это можно лишь возразить его же собственными словами, что «потомки… всегда готовы верить самым баснословным россказням, лишь бы они делали честь их предкам». Писатель и поэт, профессор Дерптского университета штабс—капитан Г. А. Глинка считал Золотую Бабу богиней тишины и покоя. Немецкий дипломат и путешественник XVI века Сигизмунд Герберштейн располагал противоположными сведениями: статуя была выполнена в виде тройной матрешки и на ветру издавала «постоянный звук наподобие труб». В былинах эта Баба – уже вполне земной персонаж, хотя и принадлежащий потустороннему миру, но еще называемый не Ягой, а Златыгоркой, или Семигоркой. К ее обиталищу у Алатырь –  камня ездил Илья Муромец, чтобы вступить с нею в брак, и она родила ему сына Сокольника.