Текст книги "Анатолий Тарасов"

Автор книги: Александр Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Идеи зарождались в творческой лаборатории Тарасова с того самого момента, как он стал тренером. Одни идеи отмирали, не выдержав проверки практикой. Другие – прижились. Со временем они обновлялись, дополнялись новыми. Основной же идеей практически с самого начала работы Тарасова в хоккее с шайбой оставалась одна – атлетизм.

Молодые тренеры XXI века на вопрос, чем была характерна деятельность Тарасова, обычно отвечают без запинки: «Хоккей он поставил на рельсы атлетизма». И пребывают в полной уверенности в том, что следуют по дорожкам, протоптанным великим Тарасовым. Но их подходы к атлетизму и подходы к нему Тарасова разнятся кардинально. У большинства современных молодых тренеров – заурядная, не требующая большого ума и творчества работа. У Тарасова атлетизм служил лишь базой для постоянного развития игрового мышления, творческих идей в тактике, импровизации, воспитания личности, способной мыслить и переиграть соперника, а не перебегать его.

Тарасов и сам был феноменальным импровизатором, умевшим видеть в хоккее больше чем игру, не признававшим штампы, догмы и из года в год представавшим неординарным созидателем. Он на ходу мог выдумать десятки новых упражнений и признавался, что вне хоккейной арены его «способности к фантазии и поиску снижаются, как бы меркнут».

Когда в начале нынешнего века шведы стали практиковать тактическую схему с двумя полузащитниками – 1+2+2, наша пресса зашлась от восторга: новинка в тактике, заставляющая пересмотреть подходы к этой сфере хоккея! Воистину новое – хорошо забытое старое. Борис Майоров в телерепортажах о матчах с участием шведской команды раз за разом объяснял публике, что всё это уже было, что в советском хоккее эта схема практиковалась, что придумал ее Тарасов. И не только придумал, но и внедрил в игру ЦСКА. Свои телевизионные репортажи Борис Александрович превращал в доступные для понимания интересные лекции об игре. «Уж не знаю, – говорил он, – поверил ли мне телезритель. У шведов эта игровая модель не пошла, и они отказались от нее. Зададимся вопросом: а, собственно, кто в мировом хоккее попробовал изменить классическую расстановку игроков? Только Тарасов! Только Тарасов обладал даром к масштабному новаторству».

У шведов дело не пошло лишь потому, что они отнеслись к внедрению этого тактического варианта формально, без соответствующей многонедельной подготовки в тренировочном режиме, полагая достаточным формальную расстановку и объяснение игрокам сути новшества на словах.

Тарасов же называл свое изобретение «системой». Это слово вошло в хоккейный обиход именно как обозначение игры с двумя хавбеками. Когда говорили «система», все знали, о чем идет речь. В своих работах, в частности в книге «Родоначальники и новички», Тарасов на нескольких страницах буквально по полочкам разложил суть игры по этой схеме – настоящее пособие для тренеров, поставивших перед собой задачу сформировать в своей команде пятерку с двумя хавбеками. Можно предположить, что в тарасовской картотеке, вместившей в себя тысячи всевозможных упражнений и оказавшейся – клад под ногами, да лень наклониться и поднять! – невостребованной, есть и те, которые помогут ответить на вопрос: благодаря каким тренировочным методам можно вести и совершенствовать игру с двумя хавбеками?

На новую придумку Тарасова подвигли размышления о том, как избавиться от слабостей в игре в обороне, обусловленной самими принципами действий двух защитников, и как в максимально возможной степени сбалансировать оборонительные и атакующие действия с учетом того, что звено «системы» практически всегда должно действовать против самого сильного звена соперника.

Полузащитников «системы» Тарасов называл «моторным отделением» звена, определяя им наиважнейшую роль в игре. Они – первые скрипки как при переходе пятерки от атаки к обороне, так и при скоростном выходе из обороны в атаку. Идеальным Тарасову виделся вариант, в котором один хавбек более тяготеет к обороне, обладает полным набором приемов защитника, но при этом и атакует умело, а другой, будучи не понаслышке знаком с тонкостями оборонительной игры, особенно силен в действиях при развитии атаки. «Вполне очевидно, – говорил Тарасов, – что на роль хавбека должен приглашаться игрок, не уступающий по сумме качеств классному нападающему. Хавбек – организатор, “мотор” звена, ему необходимо иметь высокий игровой авторитет для того, чтобы умело “командовать” партнерами. Роль эта полна хлопот. Пусть голы забивают нападающие, но объемная созидательная работа должна проводиться хавбеками. И тренеру надо уметь правильно оценивать действия этих хоккеистов. От их мастерства, слаженности игры впрямую зависит потенциал пятерки. Поэтому подбирать и готовить на эту роль следует спортсменов физически сильных, выносливых, обладающих завидными скоростными качествами и быстрым стартом».

Система игры с двумя хавбеками, по ходу матча в мгновение ока трансформировавшаяся в наиболее удобный для возникшей ситуации вариант, прошла в советском хоккее проверку в три этапа.

Первый, правда не полностью отработанный, а фрагментарный, продемонстрированный в самых важных матчах, зафиксирован на чемпионате мира 1967 года в Вене, безоговорочно выигранном советской командой – в семи матчах семь побед, «золото» за тур до финиша, всего девять пропущенных шайб при 58 заброшенных. Сильнейшим в австрийской столице стало звено, получившее название «фирсовского». Сильнейшим оно стало благодаря необычному тактическому построению. Звено сыграло превосходно, выиграв свои игровые отрезки во всех семи встречах и забросив почти столько шайб (28), сколько вся остальная команда. Фирсов возглавил список самых результативных игроков (11 + 11), Полупанов занял второе место (11+9), а Викулов – четвертое (6+6).

Формальной расстановкой была следующая: Иванов и Рагулин в обороне, Фирсов и два его молодых партнера – Полупанов и Викулов – в нападении. Но только – формальной. В этом убеждались соперники сборной СССР, столкнувшиеся – впервые в своей практике, а потому не знавшие, как этому явлению противостоять, – с необычным расположением хоккеистов пятерки при оборонительных и наступательных действиях.

Рагулин выступал в роли, если перейти на футбольную терминологию, стоппера, традиционной расстановкой не предусмотренной. В его обязанности входил жесткий контроль центральной зоны перед воротами. В единоборства с соперниками в углах своей территории площадки вступали Полупанов и Иванов, выступавшие в роли хавбеков. Вперед были отправлены два быстрых, всегда нацеленных на ворота нападающих – Фирсов и Викулов.

«Необычным расположением игроков у себя в зоне, – отмечал Тарасов, сам еще к такой расстановке не привыкший и традиционно продолжавший называть Викулова, Полупанова и Фирсова «тройкой», – команда приобретала возможность “построить” игру именно так, как нам хотелось: накоротке, недолго обороняться и очень быстро, внезапно контратаковать. Роль центрфорварда в атаке исполнял тот хавбек, которому удобнее и выгоднее, наконец, целесообразнее выйти в данный конкретный момент на ударную позицию. Довольно часто на переднюю линию выходил Иванов. Полупанов в этот момент оказывался в углу поля, за ним следили, и никто не ожидал, что впереди появится другой центральный нападающий – хавбек. Это создавало дополнительный элемент неожиданности и тем самым обусловливало так необходимое нам для контратаки численное превосходство».

Быстрота во многом достигалась благодаря появившейся у Фирсова и Викулова возможности избавиться от тесноты на площадке. На тридцатиметровой (по ширине) площадке на каждого из трех форвардов приходилось по 10 метров, на двух – по 15. Радикально менялся процесс поддержки нападающих из глубины. «Система» допускала полную взаимозаменяемость нападающих с хавбеками. Эта пятерка атаковала в Вене двумя эшелонами. К обороне приступала в то самое мгновение, где бы это ни происходило, когда теряла шайбу, причем в прессинге участвовали не три хоккеиста, а четыре.

Все четверо – хавбеки и нападающие – в зоне соперника, находясь в любой точке чужой территории (за воротами, в углах, на ближней или средней для броска позиции), непременно, как говорил Тарасов, «следовали важнейшему принципу современного хоккея: атакующий игрок, владеющий шайбой, должен угрожать воротам. Своими действиями следует заставить соперника хотя бы на секунду подумать, что ты можешь угрожать воротам». В этом случае, был убежден Тарасов, появлялась возможность добиться желанного – соперник обязан будет атаковать хоккеиста, владеющего шайбой, кто-то, стало быть, понадобится для страховки, и, значит, один из нападающих или хавбеков может на миг оказаться без опекуна.

Второй тарасовский эксперимент в этом направлении был проведен в конце 60-х годов. Тарасов тогда посчитал возможным разработку идеи только «с участием хоккеистов средних игровых достоинств». Звено им было подобрано из «крепких, дружных парней, способных совершать затяжные скоростные маневры». Оно и чемпионаты страны и мира выигрывало, и олимпийским чемпионом становилось – в составе ЦСКА и сборной СССР. Составляли «систему» центральный защитник Олег Зайцев, хавбеки Анатолий Ионов и Игорь Ромишевский, нападающие Евгений Мишаков и Юрий Моисеев. «Звено, – вспоминал Тарасов, – стабильно показывало быстрый, динамичный хоккей, крайне редко проигрывая свои микроматчи. От многих выдающихся хоккеистов и тренеров я слышал разговоры о том, что против этого звена всегда тяжело было играть. Своим высоким темпом они глушили игру соперников». Эта «бригада», кстати, была главной в акции по «укрощению канадцев» в знаменитом матче в Калинине.

Основным звеном в ЦСКА в то время было альметовское – лучшее в европейском хоккее. Когда Тарасов устраивал тренировочные двусторонние матчи, форвард этого звена, капитан команды Локтев просил, чтобы против лидеров тренер обязательно выставлял «систему». «Действуя против мощного в атаке и цепкого в обороне звена отважных ребят, – оценивал просьбу Локтева Тарасов, – наша первая тройка получала на тренировках как бы дополнительную закалку».

Отваги – на площадке и за ее пределами – тарасовским бойцам было не занимать.

В советские времена одной из важнейших форм поощрения ведущих спортсменов были магазины на колесах, или, как их называли футболисты и хоккеисты, «автолавки». В определенный день на тренировочную базу завозили коробки с дефицитными товарами, развешивали и раскладывали их в специально отведенном месте, чаще всего в комнатах и залах, предназначавшихся для проведения общекомандных собраний, и начиналась торговля. Иногда, правда, спортсмены отоваривались в специальных секциях крупных магазинов, в 200-й гумовской, например; но туда пускали редко, преобладали варианты с «автолавками».

После одной из побед хоккейного ЦСКА в чемпионате страны в расположении армейцев в Архангельском происходила бойкая торговля дефицитом, завершившаяся для команды неожиданно: Министерство обороны расщедрилось на подарки – каждый чемпион получил новенькую дубленку и ондатровую шапку. Облачившись в обновки, Евгений Мишаков отправился в гости к родственникам. Сам он из-под Егорьевска. Сел вечером в электричку, за окном темно, народу в вагоне немного, поднял воротник дубленки, шапку надвинул на нос и слегка прикорнул на скамейке. На очередной остановке в вагон вошли три парня хулиганистого вида, заметно, что в подпитии. Увидели в уголке человека в новой дубленке и шапке. Подсели: «Слышь, мужик, как-то несправедливо получается. Мы вот в курточках мерзнем, без шапок, а ты и в дубленке, и при шапке. Придется поделиться. Давай-ка сымай».

Мишаков, надо сказать, обладал, несмотря на свой невысокий рост, не только огромной физической силой, но и редким – даже для хоккея – бесстрашием. Он открыл глаза, внимательно посмотрел на объявившихся соседей, поднялся, снял шапку, аккуратно положил ее на скамейку – поближе к окну, и произнес – внятно и доходчиво: «Шапка – хрен с ней. А за дубленку – поборемся!» Горе-экспроприаторы под ударами Мишакова летали по вагону, словно бабочки.

Рассказал я эту историю своему другу, журналисту Николаю Вуколову, влюбленному в хоккей и много писавшему о хоккейных людях. Какое-то издание заказало ему материал о Мишакове, так что история пришлась кстати. Николай, человек въедливый, любой факт, каждую деталь проверял тщательно, сил и времени на это не жалел. Встретившись с Мишаковым, пересказал ему случай в электричке и поинтересовался: «Было?» – «Было, – ответил Вуколову Евгений, грузно навалившись локтями на край стола и внимательно глядя на журналиста своими узкими, но весьма при этом цепкими глазами. – Было, но не совсем так…» Николай подумал, что сейчас последует полное разоблачение всей этой истории. «А что не так, Женя?» – спросил он. «Я тогда, – сказал Мишаков, – не в Егорьевск ехал, а из Калинина в Москву».

…Удачный эксперимент Тарасов при подготовке к Олимпиаде-72 в Саппоро повторил на более высоком качественном уровне – с привлечением в «систему» игроков классом повыше тех, кто был задействован на втором этапе. В центральные защитники определили Александра Рагулина, на роль одного из хавбеков был «назначен» Анатолий Фирсов, роль другого, в зависимости от турнирной ситуации и особенностей игры соперника, поочередно исполняли Владимир Лутченко и Геннадий Цыганков. В нападение отрядили Владимира Викулова и Валерия Харламова. Это звено на протяжении всего сезона не проиграло ни одного микроматча, а в Саппоро убедительно переиграло всех соперников, особенно мощно действуя при развитии и завершении атаки: оно забросило 19 шайб из 33, проведенных сборной на Олимпиаде, а Харламов выиграл титул самого результативного игрока – 16 очков (9 заброшенных шайб и семь голевых передач). Для сравнения: на предыдущей Олимпиаде, в Гренобле в 1968 году, на счету Зайцева, Ромишевского, Ионова, Мишакова и Моисеева было лишь 8 заброшенных шайб из 48. Однако вне зоны действия цифровых показателей осталась титаническая черновая работа членов гренобльской «системы», успешно противостоявших сильнейшим звеньям соперников.

Для исполнителей этот тактический вариант, время опережавший, а потому не сразу понятый, был очень тяжелым и, как следствие, не всегда желанным. В одном из интервью Ионов назвал «систему» «чудачеством со стороны Тарасова»: «Заставил нас играть в непонятный хоккей. Не нравилась игра нам самим. Но что ты сделаешь против Тарасова? Приходилось мучиться. Корпели, пахали. У нас в пятерке вообще все большие трудяги были».

Тарасов, запланировавший развитие эксперимента на новом, более высоком качественном уровне, разумеется, рисковал, поскольку знал, что удачный тренерский опыт с одной группой хоккеистов не всегда приводит к удаче с другими. Но знал и о том, как и какие подбирать ключи к тем игрокам, с которыми он собирался экспериментировать, как и чем заинтересовать их, какими идеями всколыхнуть.

Переход одного из звеньев ЦСКА на «систему» происходил достаточное время в матчах чемпионата страны, для того чтобы убедиться в ее жизнеспособности. Он поставил перед Тарасовым исключительно важный вопрос: какой формулой – тактика под игроков или игроки под тактику – руководствоваться? Отвечая на этот вопрос для себя, Тарасов пришел к выводу, что «сформировавшемуся, сложившемуся хоккеисту нужно подобрать ту роль, с которой он справлялся бы и в которой была для него определенная перспектива». Однако, по мнению Тарасова, большие, принципиальные идеи должны по существу опережать практику, сегодняшние возможности спортсменов. «Вот почему, – говорил он, – мне кажется целесообразным готовить игроков к новым ролям, и в частности к “системе”, еще в юношеских командах. Заранее, исподволь воспитывать спортсменов, готовых к новой игре». «Если эксперимент упирается, – цитировал Тарасов Петра Леонидовича Капицу, – значит, потом пойдет хорошо».

У Тарасова, понятно, интересовались: а почему на тактические рельсы, характерные для «системы», не перевели другие звенья в ЦСКА и в сборной? Ведь практика показала, что даже в сложных условиях крупных соревнований она способствовала достижению очень хороших результатов.

«Только потому, – отвечал Тарасов, – что мы не могли рисковать. Не могли переходить на новую схему расположения хоккеистов на площадке сразу всей командой. Риск был бы большим, если бы “систему” стали опробовать спортсмены более опытные, со своим сложившимся и устоявшимся технико-тактическим кредо».

Тренеры (Тарасов в ЦСКА, Тарасов и Чернышев в сборной) не стали переучивать остальных хоккеистов, опытных, заслуженных-перезаслуженных, ломать их устоявшиеся привычки, привязанность игроков, представлявших в сборной не только ЦСКА, но и другие клубы, к определенным стереотипам и навыкам. К тому же тренеры хотели, чтобы игра сборной отличалась тактическим разнообразием, а перевод всех пятерок на одну и ту же игровую схему мог нивелировать превосходство в тактике, достигаемое обычно за счет совершенно разных подходов звеньев к игровым построениям.

Тотальный хоккей, предложенный Тарасовым, упорно не желали замечать. «Конечно, – отмечал Александр Нилин, – Бог послал Тарасову вратаря. Теперь на свои ворота можно было не оглядываться – и защитники почти не покидали атакующих порядков. Армейские центрфорварды, в отличие, скажем, от спартаковца Старшинова, назад могли и не отходить».

Уточнив в скобках, что Третьяка Тарасову никто не «посылал» свыше, что его появление в хоккее стало результатом запредельной совместной работы вратаря и тренера, стоит заметить: хотя бы раз не оглянувшиеся на свои ворота все игроки пятерки еще одного шанса могли бы от Тарасова и не дождаться. Не отходящий же назад центрфорвард прямо с площадки, на которой он позволил бы себе это совершить, был бы отправлен в армейскую команду первой лиги.

Тарасов играл в гармоничный, тотальный хоккей и мыслил не локальными фрагментами, а образами игры. Он старался подмечать всё, что могло пригодиться его хоккею, в «соседних» видах спорта, например в баскетболе. Тарасов часто бывал на матчах баскетбольного ЦСКА, а потом в домашней обстановке, либо на тарасовской кухне, либо на кухне Гомельского, задавал коллеге вопросы, выслушивал ответы, снова спрашивал… «И оба до того заводились, – вспоминает Владимир Гомельский, – что вместо того, чтобы водку пить, они рюмками начинали по столу в баскетбол или в хоккей играть. Это было так интересно!»

Гомельский-старший называл друга «гением хоккея». В 206-й квартире баскетбольного мэтра они спорили о том, какая игра популярнее – баскетбол или хоккей. Гомельский подначивал Тарасова: в баскетбол, говорил, играют во всем мире, а в хоккей только в СССР, Скандинавии, Чехословакии, США и Канаде. Тарасов отвечал на это, что хоккей – самая что ни на есть мужская игра, а в баскетболе дотронуться до соперника нельзя. «Ты можешь представить хоккей, – спрашивал он Гомельского, – в котором соперника нельзя коснуться?..»

Тарасов и Гомельский перенимали друг у друга нюансы тренировочного процесса, делились упражнениями. Спорили по поводу скоростной контратаки, обменивались мнениями относительно целесообразности замены пятерками. Тарасов пытался внедрить в хоккей такой характерный для баскетбола прием, как «заслон».

Когда Александр Гомельский получил звание полковника, Анатолий Владимирович, полковником уже несколько лет бывший, подарил другу папаху, причем с голубыми полосами, словно полковнику-летчику, а не полковнику сухопутных войск. Владимир Гомельский вспоминает, что полковники Гомельский и Тарасов как-то обсуждали свои перспективы получения генеральского звания, но каждый «смотрел на этот вопрос по-своему»: «У Анатолия Владимировича мечта дослужиться до генерала все же была, а вот отец, водимо, понимал, что это бредни и уж генералом он точно никогда не будет». Друзья, однако, шутили по поводу генеральских лампасов: давно, мол, скроены, обметены, ждут своего часа в шкафу, а Нина Григорьевна и Ольга Павловна готовы, получив соответствующий приказ, быстро пришить их.

Баскетболист Анатолий Мышкин из команды Гомельского рассказывал, как однажды на базе в Архангельском он, простуженный, не тренировался, и Тарасов спросил у Александра Яковлевича: «Что это князь (прозвище Мышкина. – А. Г.) не работает. Дай-ка мне его, Саша…» На следующий день Мышкин прибежал к Гомельскому: лучше я у вас буду тренироваться больным!..

Брат Александра Яковлевича Евгений, один из лучших в мире баскетбольных тренеров, работавших с женскими командами, вспоминает, при каких веселых обстоятельствах познакомился с Тарасовым: «Саша пригласил меня в Архангельское на тренировку хоккейного ЦСКА. Потом, говорит, с Тарасовым пообщаемся, в баньке попаримся. Поехали. Тренировка началась, и я был поражен, до чего же необычные упражнения Тарасов выдумывал. После окончания занятия Анатолий Владимирович предложил брату партию в теннис. Саша ткнул в меня пальцем: “А этот парень пускай судит”. Тарасов пожал плечами. По-моему, принял меня за водителя. Судил я честно. Но у Тарасова в тот день игра не шла. Когда я первый раз крикнул, что мяч улетел за линию, он нахмурился. Во второй раз что-то пробурчал. А в третий – обложил меня матом. Саша, доиграв партию, говорит ему: “Подойдем к судье, поблагодарим”. Это еще сильнее взбаламутило Тарасова: “Да пошел он!” А Саша хохочет: “Женька это, мой брат”. Тарасов осекся, вгляделся и покачал головой: “Провел…” С той поры относился ко мне с большой теплотой».

Глава восемнадцатая ОТСТАВКА-72

Одна из самых больших напраслин, возведенных на Тарасова и звучавших как при жизни великого тренера, так и особенно после его смерти, – история с уходом из сборной сразу после победной Олимпиады 1972 года в Саппоро. Тарасова на все лады принялись обвинять в трусости: испугался, дескать, предстоящих матчей с канадскими профессионалами. Эту версию распространяли недоброжелатели Тарасова и продолжают тиражировать их последователи.

13 февраля 1972 года сборная СССР третий раз кряду – при Тарасове и Чернышеве – выиграла олимпийский чемпионский титул. 11 дней спустя состоялось заседание президиума Федерации хоккея СССР с двумя вопросами в повестке дня: отставка Тарасова и Чернышева и назначение вместо них тренерами советской сборной Всеволода Боброва и Николая Пучкова.

Функции федерации по любому виду спорта носили в Советском Союзе сугубо формальный характер. Обойтись без федераций было, понятно, невозможно, поскольку международные спортивные власти по всем вопросам контактировали только с ними, настаивая на невмешательстве государства в их дела. На самом деле все решения в Советском Союзе принимались даже не в кабинетах государственного Спорткомитета, а в секторе спорта Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС. К наиболее же важным, ключевым вопросам, к коим относилось, в частности, назначение тренеров сборной страны по основным видам спорта, всегда были причастны секретари ЦК. В исключительных случаях варианты решений рассматривались на заседаниях Политбюро, как это было, например, с отказом от ответного отборочного матча чемпионата мира по футболу с командой Чили осенью 1973 года и с бойкотом летней Олимпиады-84 в Лос-Анджелесе.

Спорткомитет штемпелевал принятые в ЦК решения. Федерация делала вид, будто идея замены тренеров – в данном случае Тарасова и Чернышева – исходит от нее и члены президиума собрались для того, чтобы всерьез обсудить этот вопрос.

Заседание 24 февраля 1972 года по каким-то причинам проходило не в помещении Спорткомитета в Скатертном переулке, где обычно собирали членов президиума Федерации, а в зале Всесоюзного шахматного клуба на Гоголевском бульваре. Тарасов немного задержался в ЦСКА. На Гоголевский он подъехал, когда заседание уже началось. Поставив машину прямо перед входом в здание шахматного клуба, Анатолий Владимирович прошел в зал. Хорошо знакомый тренеру журналист Борис Левин, сидевший с краю, поднялся, чтобы уступить ему место, но Анатолий Владимирович протиснулся мимо репортера и сел рядом. Оглядев зал, кивнув знакомым, Тарасов дал Левину стандартный лист бумаги с напечатанным на нем на машинке небольшим текстом и, по свидетельству Левина, сказал: «Читай внимательно, это – исторический документ, но срок его действия очень короткий». Дотошный Левин, к мистификациям не склонный и в них не замеченный, не только прочитал, но и переписал текст слово в слово: «Председателю Комитета по физической культуре при Совете Министров СССР т. Павлову С. П.

Заявление

Я благодарен общественности, Федерации хоккея и Вам лично за оказанное мне доверие – четверть века работать тренером сборных команд страны. В настоящее время прошу Вас, согласно ранней договоренности, освободить меня от тренерской работы в сборных командах.

21 февраля 1972 г.

А. Тарасов».

Три важных обстоятельства – своего рода, думается, ключи к разгадке причин отставки: дата под заявлением, ремарка Тарасова о документе – «срок его действия очень короткий» и, конечно же, уточняющая фраза из текста – «согласно ранней договоренности».

Александр Пашков называет «ложью» то, что Тарасова и Чернышева «ушли» после Олимпиады в Саппоро. Он считает, что тренеры заранее знали о своем предстоящем уходе. «Их никто не увольнял, – говорит Пашков. – За два дня до Олимпиады они на собрании команды сообщили, что после турнира покидают сборную. Помню, Анатолий Владимирович сказал: “Ребята, для некоторых из вас эта Олимпиада станет последней в карьере, уж постарайтесь”».

Виктор Кузькин, капитанствовавший в сборной на турнире в Саппоро, вспоминал: «Уже в Японии Анатолий Владимирович не раз подчеркивал, что надо приложить все силы для победы, ибо эта Олимпиада для нас может оказаться последней. Мне сразу это показалось странным. И я подумал: кого он имеет в виду? Возможно, нас, ветеранов. Меня, Виталия Давыдова, Александра Рагулина, Евгения Мишакова, Анатолия Фирсова, Вячеслава Старшинова. Мы бы до 1976 года в сборной точно не продержались».

Кузькин, в отличие от Пашкова, прав в главном: говоря о «последней Олимпиаде», Тарасов обращался к тем хоккеистам, для которых Саппоро действительно было последней олимпийской станцией в карьере. Но сам он с Чернышевым, во всяком случае судя по тому, какие планы тогда выстраивал, вовсе не собирался останавливаться на Играх-72. Давыдов сразу после последнего матча подошел к Тарасову и Чернышеву, поблагодарил их за всё и сказал, что на этом выступления за сборную закончил. Тренеры в ответ даже не намекнули, что они – тоже, а поблагодарили Давыдова и пожелали ему удачи.

А вот Владимир Петров думает иначе: «О том, что Аркадий Иванович Чернышев и Анатолий Владимирович Тарасов покидают сборную, мы знали еще в Саппоро. Их можно было понять. Десять лет бессменного руководства командой без отрыва от работы в своих клубах – нагрузка колоссальная, а им обоим за пятьдесят. И они обратились к руководству всесоюзного Спорткомитета с просьбой освободить их после Олимпиады от постов в сборной. Им пошли навстречу».

После Олимпиады стали гулять слухи о том, будто бы на заключительном приеме по случаю завершения хоккейного турнира в Саппоро советские игроки вручили капитану сборной Чехословакии Йозефу Черны торт в честь дня рождения, Черны в этот торт якобы плюнул, дарители тут же нахлобучили подарок на голову именинника, завязалась нешуточная драка… Ничего подобного не было: ни заключительного банкета для всех (советские хоккеисты славно отметили победу в своем кругу), ни дня рождения у Черны – он родился в октябре. И тем не менее версия о том, что чехословацкое руководство после Олимпиады в Саппоро обратилось к советскому руководству с просьбой не посылать Тарасова на предстоявший в апреле 1972 года в Праге чемпионат мира, имеет все права на существование.

Во-первых, чехи боялись беспорядков на стадионе и не гарантировали безопасности Тарасову, который мог подвергнуться агрессии со стороны местных болельщиков, видевших по телевизору сцены словесной перепалки тренера с чехословацкими игроками и читавших об инцидентах в газетах.

Во-вторых, коэффициент ненависти к Тарасову увеличился в Чехословакии после Саппоро в разы из-за того, что сборная СССР не пошла на сделку, не сыграла с чехами вничью и не вывела их тем самым на второе место, – серебро, как известно, отправилось в Америку.

И наконец, советское руководство не могло не прислушаться к просьбе чехословацких товарищей по той причине, что отношения между двумя странами спустя четыре года после Пражской весны и ввода войск государств Варшавского договора стали налаживаться.

Сказать, что Тарасов недолюбливал чехословацких хоккеистов, – значит, ничего не сказать. Он их возненавидел всеми фибрами своей души, видя, как они подличают на площадке, забыв о чести и посягая на достоинство его мальчишек, будто это Тарасов со своими игроками вошел на танках в Прагу и им следует за это отомстить. Тарасов и без того всегда был беспощаден по отношению к соперникам, а к чехам – беспощаден вдвойне.

С чехословацкими хоккеистами, надо сказать, нормальные отношения не складывались давно. 1968 год стал пиком неприязни. Но еще до этого, на Олимпиаде-60 в Скво-Вэлли, чехи постоянно подчеркивали, что это они научили русских играть в хоккей, а потому требовали относиться к себе с особым уважением. К ним же мало того что не относились так, как им хотелось, так их еще и обыгрывали. В Скво-Вэлли чехословацкая делегация подняла бучу после того, как узнала, что в перерыве матча США – Чехословакия в раздевалку к американцам заходил Сологубов и посоветовал тренерам и хоккеистам, с которыми успел подружиться в Олимпийской деревне, немедленно воспользоваться стоявшими во всех раздевалках кислородными аппаратами. Те в итоге соперника разгромили. Чехи через МИД пожаловались потом в Москву, но их жалоба так и осталась без последствий.

В 1969 году в Стокгольме перед началом матча капитан чехов Голонка не пожал руку капитану сборной СССР Старшинову. По ходу самой игры Ярослав Холик тыкал клюшкой нашему вратарю Виктору Зингеру в грудь и в маску с криками: «Получи, коммунист!» А после завершения матча победители-чехи, поприветствовав шведских зрителей, отправились в раздевалку, не пожав руки советским игрокам. «Я бы скорее умер, чем проиграл русским!» – фраза Голонки красовалась на первых полосах шведских газет после второй победы чехов на чемпионате-69. «После окончания второго матча, – писала 29 марта газета «Афтонбладет» о том, что происходило в Праге, – люди высыпали на улицы с плакатами. Атмосферу можно было сравнить с днем окончания войны в мае 1945 года».