Текст книги "Анатолий Тарасов"

Автор книги: Александр Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

Главное, что Кулагин вынес для себя за несколько месяцев работы без Тарасова, – это то, что он может работать старшим тренером команды мастеров. Тарасов в ЦСКА выделял своему помощнику «лабораторию», полностью доверив ему молодежную команду. Кулагин ставил в ней эксперименты, набирался опыта самостоятельной работы, руководил хоккеистами во время матчей, рекомендовал тех, кого он готовил, в первую команду.

На первой же встрече с командой после своего возвращения Тарасов взял прежнего тренера под защиту. «Да, – сказал он, – Борис Павлович уходит. Руководство клуба решило, что шесть поражений – это слишком много. Но справедливо ли укорять в неудачах тренера? Не поставили ли тренера в трудное положение сами хоккеисты? Я не хочу, чтобы кто-то валил вину на Кулагина». Это очень важный момент, потому что вокруг внезапной (стоит подчеркнуть это слово) замены тренера ЦСКА сразу же пошли досужие разговоры: «Подсидел!», «Выгнал!», «Расправился!»

Тарасов дал команде сутки на размышление, предложив всем подумать над тем, как жить и трудиться дальше. Он попросил забыть о вчерашних неудачах, а заглянуть в будущее. Потом Тарасов отдельно встретился с ветеранами и задал им один вопрос: «Есть ли в команде нарушения спортивного режима?» В переводе на понятный хоккеистам язык вопрос звучит так: «Пьют?» Рагулин, Фирсов и Ромишевский, вызванные Тарасовым в его новый старый кабинет, замялись и переглянулись: неписаные правила поведения игроков в коллективе не позволяли им называть какие-либо фамилии. Тарасов об этих правилах, разумеется, знал. И когда опытные хоккеисты, помявшись немного, сказали ему, что всё в порядке, он спросил: «А Гусев?..»

«Физическая подготовка хоккеистов ЦСКА, – говорил Борис Кулагин за неделю с небольшим до увольнения, – не вызывает тревоги. Об этом говорят медицинские исследования, об этом свидетельствует практика». Тарасов же одной из причин неудач команды назвал ее «плохую физическую подготовку». Проведя ряд оперативных, в том числе индивидуальных бесед с игроками, он пришел к неутешительному выводу: «После моего ухода некоторые мастера решили, что теперь будут сделаны послабления в тренировочной работе, и поспешили сделать себе их… сами. А Борис Павлович, видимо, вовремя не одернул этих хоккеистов, а возможно, не решился идти на конфликт».

Говорили о «черной кошке», пробежавшей тогда, в ноябре 70-го, между Тарасовым и Кулагиным. О возникшей когда-то замечательных, даже дружеских отношениях между ними некой напряженности. Источником этой напряженности называли Тарасова. О том, что Тарасов в 70-м якобы «выжил» Кулагина из ЦСКА. Так, в частности, считал хоккейный тренер Владимир Васильев. «Конечно, – говорил он, – когда Кулагина убирали из ЦСКА, то Тарасов к этому делу руку приложил».

И наконец, о том даже, что, уходя в «академический отпуск», Тарасов якобы подговаривал основных игроков, которым особенно доверял, не выкладываться в полной мере и не забывать, что он, Тарасов, скоро вернется. Желал, мол, неудач своему преемнику, способствовал им и заранее для себя решил вернуться на «белом коне», наладить игру и заблистать на фоне неудачника.

Чушь несусветная! ЦСКА времен небольшого периода тренерства в нем Кулагина – детище Тарасова, и Анатолий Владимирович переживал каждую неудачу коллеги, как свою собственную.

«Кто из известных тренеров и спортсменов оказал наибольшее влияние на формирование ваших тренерских взглядов?» – поинтересовался журналист Аркадий Ратнер, бравший для еженедельника «Футбол-хоккей» интервью у Бориса Павловича накануне его пятидесятилетия в конце 1974 года.

«У меня, – отвечал Кулагин, – и в футболе, и в хоккее был только один тренер – Анатолий Тарасов… У Тарасова я старался взять всё хорошее, что у него есть. Хотя должен оговориться сразу, что в вопросах воспитательной работы мы придерживались во многом разных точек зрения».

Наверное, некое напряжение в отношениях между уволенным и назначенным на его место тренером не могло не возникнуть. Но не до такой же степени, чтобы начались выпады в прессе, нападки за кулисами. Ничего подобного не было. Будь иначе, не пришел бы Кулагин к Тарасову за советом – принимать «Крылья» или не принимать. И почему-то совершенно не вспоминают о том, что Кулагину было предложено вернуться к роли тарасовского ассистента. Тарасов был только «за», но сам Кулагин не захотел вступать в знакомую реку еще раз.

В 1982 году Борис Павлович Кулагин начал писать книгу. Незаконченную и нигде не публиковавшуюся рукопись (только небольшие отрывки появились в журнале «Спортивные игры» в литературной записи Аркадия Ратнера) дочь Кулагина Нина Борисовна передала журналисту Николаю Вуколову, который вместе с тренером Игорем Тузиком включил ее в сборник «Хоккейные “звезды” Бориса Павловича». Вот что Кулагин написал о Тарасове:

«Мне скоро шестьдесят. Я старый тренер. Но говорю так не о прожитых годах, а о сумме пережитого. Помню, как лет пятнадцать назад услышал эти слова от Анатолия Владимировича Тарасова. Был он тогда моложе, чем я сейчас, и, говоря о себе “старый тренер”, вкладывал в это множество оттенков: опытный, мудрый, уставший – всё что угодно, но только не признаки физической старости. В пятьдесят три года (прекрасный для тренера возраст) после десяти лет непрерывных побед Тарасов ушел из сборной, а в пятьдесят пять, передав ЦСКА Константину Локтеву, навсегда расстался с практической хоккейной работой. И хитрил сам с собой, выдавая за старость накопившуюся с годами усталость.

И это Тарасов, великий тренер, почти не знавший поражений! Но мне-то известно, сколько трудов, бессонных ночей, сердечных приступов стояло за самой благополучной тренерской биографией.

Как же много не доработал Анатолий Тарасов! Какую бездну планов, тренерских идей, которыми всегда был переполнен, так и не сумел осуществить. Как крепко держал в руках свою азартную, честолюбивую натуру. Жаждал реванша, готов был вернуться, но приглашения не дождался. Так уж случилось…»

О ком еще, если не о хорошем товарище, всегда готовом подставить плечо, можно было так написать?

Вячеслав Колосков, поработавший и с Тарасовым, и с Кулагиным, считает досужими разговоры о том, что Тарасов недолюбливал Кулагина, строил ему козни. «Это, по-моему, от лукавого, – говорит Колосков. – Да, близки они не были, компании водили разные. Но отношение к Тарасову – это я видел собственными глазами в течение многих лет – было очень уважительное. Я бы сказал так: у них были товарищеские отношения вне площадки и партнерские отношения в тренировочном процессе и вообще – в профессии».

Тарасов прав: при Кулагине команда почувствовала вольницу, игроки стали выискивать для себя послабления. К Кулагину – в том-то и фокус – хоккеисты продолжали относиться как ко второму тренеру. Его воспринимали прежде всего как человека, гасившего гнев «отца родного» (так с легкой руки Евгения Мишакова, обратившегося на собрании к тренеру стали называть Тарасова). «У Тарасова, – вспоминал Мишаков, – разговор был простой. Стоило кому-нибудь начать выпендриваться, Тарасов тут же переходил на “вы” и делал жесткий вывод: “А от вас, молодой человек, что-то говнецом стало попахивать”».

«Хоккеисты, – признавался сам Кулагин, – привыкли, что я отвечаю прежде всего за воспитательную работу, учебно-тренировочные занятия мне приходилось вести только с юниорами, а в команде мастеров занимался лишь с хоккеистами, не попадавшими в сборную».

Сказать, будто Кулагин – человек мягкотелый, было бы неправдой. Крутостью характера он не отмечен, но жестким, случалось, бывал. Правда, жесткость его в среде хоккеистов оставалась незамеченной и считалась искусственной.

Возвращение Тарасова соперники, прежде всего динамовцы, уверовавшие в победу в чемпионате, прозевали. Рывок ЦСКА, предпринятый с низкого старта, стал для них неожиданным и вверг в стояние ступора.

Непривычной оказалась фора, «выделенная» «Динамо» армейцами. Никогда прежде ЦСКА так слабо не начинал. Догонять пытались обычно его. Подводя итоги чемпионата 1970/71 года, говорили, что Тарасову ничего не надо было менять – ни игровые концепции, ни отношение к игре. Наблюдатели ссылались на опыт десятилетней работы Кулагина с Тарасовым и настаивали на том, что в общем и на тренировках, и в играх ЦСКА при Кулагине был прежним. Всего-то и обращали внимание на некоторую реконструкцию состава: Блинов был переведен Кулагиным в звено к Полупанову и Викулову, а Фирсов, «в полном соответствии с традициями ЦСКА, – как отмечал обозреватель Дмитрий Рыжков, – был приставлен поначалу в роли няньки к молодым Анисину и Бодунову».

Закономерным было названо и увольнение Кулагиным защитника Брежнева (Тарасов переживал потом, что не сумел помешать этому; «Брежнев, – говорил Мишаков, – в свои 35 играл лучше молодых. Но – ветеран. И его списали. А я уверен, что будь в это время в команде Тарасов, уж этот сезон Володя бы точно доиграл»), и фактическое отлучение от игры Мишакова и Моисеева, большую часть игрового времени тоскливо сидевших на скамейке, и кулагинские намеки ветеранам на то, что их время либо прошло, либо подходит к концу.

На исправление просчетов Кулагина у Тарасова ушло не много времени. Он оперативно сбалансировал уровень физической готовности всех игроков – в противном случае они не смогли бы выполнять его тактические установки (как не выполняли их в полной мере при Кулагине). Это позволило избавиться от сложившегося осенью «комплекса минимализма». Во многом разуверившиеся в собственных возможностях хоккеисты довольствовались решением задач, называвшихся тренером «посильными». ЦСКА же всегда славился максимализмом. Требования к хоккеистам были простыми – «играть по возможностям». Это расхолаживало и привело к поразившим всех переменам. ЦСКА перестал вести игры на высоких скоростях, агрессию свел к минимуму и, в отличие от прежних времен, постепенно становился неотличимым от соперников.

Показательно, что после возвращения Тарасова стал выходить «Боевой листок» к каждому матчу. Его редактировал и оформлял Ромишевский. Запретил Тарасов в категоричной форме и обсуждать в команде и в разговорах с журналистами «за уши притянутую», как он выразился, проблему ветеранов.

С огромными физическими нагрузками, предложенными Тарасовым, справились все. Даже те, кто, по мнению тарасовского предшественника, уже не мог в силу возраста воспринимать каскады упражнений, направленных на восстановление скоростной выносливости, силы и скорости. Анатолий Фирсов, начинавший сезон неважно, можно даже сказать слабо, превратился по ходу внутреннего первенства в одного из лучших бомбардиров, получил титул форварда № 1 на мировом чемпионате и был назван лучшим хоккеистом страны. «Меня, – говорил он после чемпионата мира, – заставляли делать то, что я, казалось бы, делать уже не мог. Заставляли выполнять такую работу, которую я, опять-таки казалось, выполнять уже не мог. Ведь я уже собирался бросить хоккей. Но спасибо тренерам…» Фирсов говорил об обоих тренерах сборной, но, конечно, в первую очередь имел в виду Тарасова, Фирсова полностью восстановившего, заставившего забыть о неудачном начале сезона и поверить в свои силы.

В еженедельнике «Футбол-хоккей» существовала традиция: капитан команды, выигравшей чемпионат – футбольный или хоккейный, – представлял тренеров и партнеров. После невероятного, если говорить о сюжетной линии, чемпионата-70/71, когда ЦСКА на коротком отрезке турнира сначала отыграл у «Динамо» 10 очков «форы», а потом «привез» сопернику 7, игроков ЦСКА представлял Тарасов. «Мы сказали Фирсову, – передает его слова еженедельник, – что такой игрок, как он, не имеет права сам определять срок ухода. Даже если его мастерство несколько пошло на убыль, он способен на льду передать свой богатый опыт молодежи и потому обязан остаться в строю. Фирсов беззаветно предан хоккею. Не будучи здоровяком, он, как никто другой, тренируется умело, грамотно, самозабвенно».

В том, что армейский клуб совершил в чемпионате по существу невозможное, «заслуга старослужащих, – утверждал Дмитрий Рыжков. – Мишаков и Моисеев, Рагулин и Ромишевский, Кузькин и Фирсов – все они словно бы помолодели, и, право, я не знаю, играли ли они когда-нибудь лучше, чем во второй половине нынешнего чемпионата. Вернее сказать, не лучше, а так отдавая себя всего без остатка».

Фирсов одной из главных причин провала осенью 70-го называл «скитание по тройкам». Сам он за небольшой период турнирного времени сыграл не только в своем звене, с разными притом партнерами, но и в тройке Петрова – на двух позициях: харламовской и центрфорварда, и с молодыми нападающими из тройки Анисина. Главным же «скитальцем» при Кулагине оказался Юрий Блинов. В третьей тройке, например в проигранном с разгромным счетом матче со СКА в Ленинграде, Кулагин попробовал пять вариантов построения звена. Подобные шараханья, выдаваемые за эксперименты, – следствие неуверенности в себе, в правильности проведенной перед сезоном подготовительной работы, в точности формирования состава.

«Тарасов, – вспоминал Фирсов, – вернувшись в команду, начал с того, что немедленно прекратил чехарду с составом, и третье наше звено стабилизировалось». Выяснилось, что Блинов – Мишаков – Моисеев – неплохая тройка. Тарасов пригласил их к себе и сказал: «С вами можно стать не только чемпионами страны, но и чемпионами мира, и я прошу вас доказать это…»

В сентябре-ноябре 1970 года, когда с командой работал Кулагин, ЦСКА словно подменили. И подменили еще раз – с 19 ноября, после победы над «Динамо».

Через три дня после возвращения Тарасова ЦСКА выпало играть с лидером. Перед этой важной встречей Тарасов сумел провести лишь одну тренировку. Он рассказывал, что почувствовал, когда вновь появился на льду перед своими ребятами:

«Мучительно искал нужные слова, верный тон – я не готовился, не ждал, что будет так скоро принято это решение, и должен был импровизировать. Передо мною знакомые лица, многих я знаю, как себя, за восемь-десять лет нам пришлось немало вместе пережить. Понимал, что и ребята слишком хорошо меня знают, и потому не мог, не имел права сфальшивить, отделаться какими-то обещаниями.

О чем говорить? Стыдить, ругать, объяснять ошибки, призывать к борьбе, уверять, что не всё потеряно, что некоторые шансы на золотые медали еще пока остались?.. Понимал только, что не рассуждений о тактических схемах ждали от меня мои старые знакомцы, эти молодые люди, с которыми мы съели не один пуд соли и пролили немало пота за многие годы совместного напряженного, счастливого и плодотворного, а порой изматывающего труда.

Я сказал ребятам о том, что представлялось мне в ту минуту главным. О том, что это великая честь – служить хоккею в прославленном армейском клубе, что это – счастливая судьба – играть, работать в нашей команде».

Эта первая тренировка продолжалась около трех часов.

Игорь Тузик, приятельствовавший с Евгением Мишаковым, рассказывал, как «Женька еле ноги волочил с той тренировки, а он был физически очень сильный парень, его укатать было не так-то просто!». По словам Мишакова, когда в первой половине чемпионата он стал запасным и наблюдал за матчами из-за борта, ему хотелось вообще уйти из хоккея. «Но вернулся в команду Тарасов, – вспоминал Мишаков, – тренер, с которым связаны все мои успехи. Анатолий Владимирович сказал: “Я очень на тебя рассчитываю, Женя”. И эти слова помогли мне как бы раскрыться заново.

Тарасов тогда сумел зажечь хоккеистов, взвинтил их, завел до предела, и ЦСКА заиграл так, что многим сразу стало понятно: остановить эту команду будет чрезвычайно сложно.

У «Динамо» тарасовская машина 19 ноября 1970 года выиграла безоговорочно – 6:2. ЦСКА получил не только два очка, но и уверенность в том, что лидера можно достать. План на игру с «Динамо» со стороны мог показаться авантюрным, невыполнимым: Тарасов бросил в бой всех тех, кто в течение многих последних лет приносил ЦСКА победы. И не просто бросил, а призвал пойти на штурм, ни в коем случае не строить игру на контратаках и не видеть ничего страшного в том, что оборона может при таких действиях оказаться чересчур уязвимой. «Много изъянов было тогда в атаках армейцев, – констатировал в еженедельнике «Футбол-хоккей» Дмитрий Рыжков. – Не успевали вовремя открываться форварды, “проваливались” защитники, и то, что «Динамо» выиграло первый период со счетом 2:1, а не, скажем, 4:1, казалось чудом. Но после перерыва в течение сорока минут армейцы забросили пять шайб и ушли со льда победителями. Так началось победное шествие ЦСКА в нынешнем чемпионате, шествие, которое в течение двадцати туров никто не мог остановить».

После матча Тарасов публично восхитился игрой Мишакова, звено которого впервые в сезоне обыграло мальцевское, а также Фирсова и Рагулина. Расставанием с Мишаковым, Фирсовым и Рагулиным Кулагин собирался приступить к смене поколений. Тарасов называл этот процесс – смену поколений – исключительно деликатным и никогда, в отличие от многих коллег, не возводил его в причину случавшихся неудач. Тарасов понимал, что без обновления не в состоянии существовать ни одна команда, но никогда не спешил расставаться с опытнейшими мастерами. «Да, с молодыми работать куда как легче, – говорил он, – ими, в конце концов, можно и командовать, они верят каждому слову тренера. А вот тренировками и играми “старичков” руководить действительно трудно. Нужно опережать их – каждого в отдельности и всех вместе – и в трудолюбии, и в общем уровне культуры, и в специальных знаниях, и в умении найти общий язык со всеми игроками команды».

Перед продолжительным перерывом, вызванным участием сборной в традиционном в те годы розыгрыше «Приза “Известий”», товарищескими матчами национальной команды в Чехословакии и Финляндии и выездами клубов на коммерческие турниры, ЦСКА Тарасова приблизился к «Динамо» вплотную. По набранным очкам армейцы отставали всего на три, по потерянным – на пять. После победы над «Спартаком» в графе «поражения» у ЦСКА по-прежнему оставалась кулагинская «шестерка». При Тарасове команда проигрывать перестала. 8 февраля 1971 года ЦСКА разгромил в Ленинграде СКА (8:2) и возглавил таблицу. И уже – до завершения турнира. Тарасовское возвращение состоялось. 18 апреля, за несколько туров до финиша, ЦСКА оформил чемпионство.

«…Кулагин был принесен в жертву. Анатолий Владимирович ударом ниже пояса сбил своего преданного помощника, переступил через него, причем только ради получения генеральской звезды» – этот перл журналиста «Советского спорта» Геннадия Ларчикова, опубликованный газетой тридцать с лишним лет спустя после событий, поразителен по своей сути.

Особенно забавно последнее утверждение – насчет «генеральской звезды». За что же ее собирался получить Тарасов? За то, что ушел в «академический отпуск», заранее обговорив сроки со всеми заинтересованными лицами? За защищенную в ноябре 1971 года диссертацию? Над ней, к слову, напрасно иронизирует Евгений Рубин: «…он, быть может, единственный в стране человек без высшего образования, получил степень кандидата педагогических наук. Это звание ему присвоили как автору многочисленных книг, в которых разрешена важная проблема воспитания и которые написал за него журналист Олег Спасский».

Рубин, разумеется, знал, что диссертацию Тарасов писал сам, кандидатский минимум сдавал сам, работу свою в Институте физкультуры на улице Казакова в присутствии авторитетной комиссии и при заполненном публикой зале защищал 11 декабря 1970 года тоже сам. Диплом кандидата наук ТМПТ № 004044 датирован 3 февраля 1971 года, в нем значится: «Решением совета Государственного центрального ордена Ленина Института физической культуры от 11 декабря 1970 года, протокол № 12, Тарасову Анатолию Владимировичу присуждена ученая степень кандидата педагогических наук». Остался испещренный пометками тренера учебник по физиологии, который Тарасов брал у Акопяна («Стыдно не знать», – говорил он владельцу) и по которому готовился к сдаче экзамена по этому предмету в рамках кандидатского минимума. В один день с Тарасовым защищался вьетнамский аспирант по волейбольной тематике. В перерыве, перед своим «выходом», Тарасов собственноручно развесил десятка полтора графиков и схем, иллюстрировавших его работу.

Знал, разумеется, Рубин и о том, что свои многочисленные книги Тарасов писал сам, ежедневно вставая в 4-5 часов утра и занимая после завтрака привычное место за письменным столом. В некоторых книгах помечено: «Литературная запись Олега Спасского». Но Спасский в этих случаях лишь литературно обрабатывал тарасовские рукописи.

Первую серьезную советскую книгу о хоккее – «Хоккей с шайбой» – Тарасов написал в 1951 году, когда Спасскому было 15 лет. Фундаментальный труд Тарасова – «Тактика хоккея» – издан в 1963 году. Была, несомненно, редакторская работа в издательстве, но ровно такая, без какой не обходятся почти все предназначенные для печати рукописи.

Спасскому, кстати говоря, повезло, и он этого не скрывал. Открывал ему таинства хоккея не кто-нибудь, а сам Тарасов. «На небольшой хоккейной магнитной площадке, – вспоминал Спасский, – Тарасов снова и снова двигал фишки, обозначающие игроков, чтобы я понял все хитрости тактики игры, отличал прессинг от силового давления. То были вдохновенные, блистательные лекции, обращенные (дело происходило в Архангельском, на базе ЦСКА) к одному-единственному слушателю».

Когда ЦСКА и сборную возглавил Тихонов, Спасский с ним быстро подружился и помогал и ему в работе над книгой. Спустя неделю-другую после выхода тихоновской книги Спасскому, регулярно писавшему для еженедельника «Футбол-хоккей», понадобился комментарий Тарасова. После какого-то матча в Лужниках Спасский подошел к нему. Тарасов, к которому Тихонов к тому времени (книга издана в 1985 году) относился как к некоему древнему экспонату, не отказал себе в удовольствии полюбопытствовать у Спасского: «А тебе позволили ко мне подходить?..»

Так с чего вдруг могла возникнуть «генеральская звезда», ради которой Тарасов «ударом ниже пояса» сбил своего помощника? Но ведь в пасквилях подобного рода не принимается во внимание ничего из того, что лежало и продолжает лежать на поверхности. Такое ощущение, что примеряют на Тарасове собственные недобрые мысли и поступки.

На поверхности между тем согласованный уход на согласованный срок и вынужденное возвращение, после того как команда – вовсе не по вине Тарасова – начала сыпаться. А также предложение Кулагину вернуться на пост второго тренера. И после отказа, вполне обоснованного, – совет-благословение перейти на самостоятельную работу в другой команде.

Где же здесь «жертва»? В чем заключался «удар ниже пояса»?..

Нина Борисовна Кулагина, дочь Бориса Павловича, вспоминала: «Незадолго до папиной кончины нам позвонил Тарасов. Он хорошо говорил об отце, по-доброму. Чувствовалось, что ему хотелось сбросить груз былых обид». Человеческие и профессиональные достоинства Кулагина Тарасов ценил всегда.

Истории с отстранением Тарасова от работы с ЦСКА в 1960 году и с его уходом в «академический отпуск» десять лет спустя с наглядностью свидетельствуют о важнейшем моменте, связанном с жизнедеятельностью команд. Советские спортсмены готовы с предельной серьезностью и полной самоотдачей относиться к тренировочным занятиям и матчам, только находясь под рукой «диктатора» – не важно в данном случае, «бархатного» или «колюче-проволочного». И не только о Тарасове речь, рядом с ним можно поставить Константина Бескова, Валерия Лобановского, Александра Гомельского, Николая Карполя, Вячеслава Платонова. Когда преемники этих «диктаторов» (в случае с Тарасовым Виноградов и Бабич в начале 60-х и Кулагин в 70-м) резко ослабляли вожжи, команды попросту терялись. Ни к чему хорошему такой популизм не приводил. После «либералов», стремившихся понравиться хоккеистам и напрасно убеждавших их в том, что и без закручивания гаек можно добиваться успехов, команду Тарасову приходилось собирать по кусочкам. Словом, как говорил Тарасов выдающемуся биатлонисту XX века Александру Тихонову: «Поверь, Саша, без кнута в России нельзя. Ни в спорте, ни в жизни».

В воспитательных целях Тарасов, называвший свой нрав «крутым», мог посадить в запас – и сажал – любого хоккеиста, независимо от его титулов и положения в команде. «Его требования, – говорил Рагулин, – были просты, но жестки. И выполнять их следовало неукоснительно». «Тут ведь что нужно понять? – объяснял Рагулин свое видение Тарасова. – Он каким делом занимался? Тренерским… А в тренерстве, да еще в хоккейном, нельзя быть средненькой, всем приятной фигурой. Такие люди всегда дело губили. А Тарасов был первым и главным из тех, кто сделал и поднял наш хоккей. И полюсы в его характере, крайности, по-моему, тоже говорят о мощи этой фигуры… Он опережал время, а потому и был велик».

«Тарасов не любил людей», – утверждал защитник ЦСКА и сборной Эдуард Иванов, чемпион страны, мира и Олимпийских игр, крепко обиженный на Тарасова за то, что тренер слишком рано, по мнению хоккеиста, поставил на нем крест. Но есть и противоположное мнение. «Тарасов любил игроков», – говорит врач Олег Белаковский, много лет проработавший с Тарасовым бок о бок. А Александр Гусев называет Тарасова «крутым, но отходчивым». И – великим психологом.

Александр Комаров, приехавший в ЦДКА из Хабаровска вслед за Николаем Сологубовым («Приехал парень, – говорил Тарасов Чернышеву, – толковый, хитрый, а шайбу держать не может, под крюком проходит…»), тренируясь у Тарасова, попал в сборную и стал в ее составе в 1954 году чемпионом мира. Он называет Тарасова «деспотом». С оговоркой: «Но над человеком не издевался. У кого среднего образования не было – тех учиться отправлял, сам к директору школы ходил, договаривался. Вечером автобус за нами приходил – и учиться… И наказывал только нерадивых. Выпивох».

Один из таких «выпивох», Виктор Полупанов, за которого Тарасов боролся изо всех сил, но которого так и не смог в итоге победить, говорил, что «такого тренера, как Тарасов, не встречал. Работать с Анатолием Владимировичем было тяжело, не каждый выдерживал. Тренировки были ну просто каторжные. Но признать надо неоспоримо: Тарасов был уникальный тренер… Он мог дать дельный совет, мог вызвать один на один для нелицеприятного, а то и просто отеческого разговора, к нему можно было самому прийти в любое время дня и ночи».

При Кулагине Полупанов проштрафился и был отлучен от трех матчей. В первый же день после возвращения Тарасов сказал Полупанову, что в неудачах команды – немалая доля его вины. Тот заверил тренера, что подобное больше не повторится. Тарасову показалось, что Виктор и вправду изменился в лучшую сторону. «Усилил игру, – писал Тарасов, – успевал атаковать, успевал вернуться назад, на помощь защитникам, восстановил взаимопонимание со своими постоянными партнерами – Фирсовым и Викуловым. Тройка снова в этом составе попала в сборную».

Однако в дни известинского турнира Полупанов снова сорвался. Вместе с защитником «Динамо» Валерием Васильевым его вывели из состава сборной. Полупанов не поехал в чехословацко-финское турне, а потом Тарасов и Чернышев не взяли его на чемпионат мира-71. Не взял его Тарасов и в Швецию, куда ЦСКА отправился на предновогодний «Полярный кубок». В Москве хоккеист тренировался с молодежью, но усердием в работе не отличался. Когда Тарасов поставил его на кубковый матч с «Локомотивом», Полупанов игру откровенно провалил.

Упрямый Тарасов, не желавший смириться с тем, что вот-вот потеряет способного игрока, составил для Полупанова подробнейший конспект занятий на три дня. «Мы договорились, что тренироваться он будет дважды в день, – вспоминал Тарасов. – Но Виктор опять обманул команду».

Очередное нарушение, гауптвахта, суд партнеров по команде и веский вердикт ветеранов, которые в таких ситуациях обычно защищали перед тренером провинившегося». Полупанову было сказано, что он больше не нужен партнерам, что на него нельзя положиться и что уровень ненадежности пересек все мыслимые и немыслимые границы…

«…Да, – отмечала Нина Григорьевна, – характер у Анатолия Владимировича был тяжелый, но этот же характер он на дело употреблял». Фирсов всегда ставил Тарасова в пример как человека. Великий хоккеист называл своего учителя «диктатором», который был «строг, подчас даже жесток», но который при этом был «фантастически предан хоккею и ради достижения поставленной цели не жалел ни себя, ни других». Даже когда хоккеисты выигрывали чемпионаты страны, мира и Олимпийские игры, Тарасов продолжал держать их в ежовых рукавицах. «А иначе, – говорил Фирсов, – и не выигрывали бы».

Когда Тарасов делал игрокам замечания, они порой считали, что он придирается. Но когда некоторые из них сами стали тренерами, они поняли: его требовательность связана только с профессиональным отношением к делу. «Если бы Тарасов не требовал с игроков, – считает Борис Михайлов, – то не стал бы великим хоккейным тренером. Я бы даже не сказал, что он был жестоким. Нетерпимым! И в каких-то эпизодах это переходило в жестокость. Он не терпел, чтобы на тренировках человек полностью не отдавался. Но он и плохое не пропускал, и за хорошее всё время хвалил». Тарасов умел и прощать. Методу педагогическую и тренерскую он видел абсолютно неразделимой.

Рассказывая о Тарасове, Владимир Федотов говорил, что не понимает, «как в одном человеке уживались два несовместимых качества – жестокость и добродушие». Приступив к тренерской деятельности, автоматически включающей в себя понятие «жестокость» – по отношению к себе в первую очередь, к соперникам, к нарушающим режим и не желающим усердно работать спортсменам, – сам Федотов продолжал оставаться человеком добродушным, не способным на необходимую жесткость, – и, думается, во многом по этой причине не преуспел в профессии.

Владимир Дворцов признал как-то, что у него с Тарасовым сложились не лучшие отношения. Можно подумать, будто он рассчитывал на «лучшие» после публикации в «Правде» в мае 1969 года статьи, направленной лично против Тарасова. «Но чем дальше Тарасов отходил от дел, – рассказывал Дворцов, – тем доверительнее ко мне относился. И ничуть не рассердился на меня за мое не совсем тактичное замечание, что Тихонов, очень быстро терявший те симпатичные черты, которые его отличали, в отношениях к людям хоккея стал совершенно как Тарасов. “Хуже Тарасова!” – с обычной своей непосредственностью воскликнул Анатолий Владимирович».

«Я думаю, что, наверное, правильно меня считали диктатором, – говорил Тарасов, – Может быть, это слово и подходит. Как считали, так и считали. Я в этом убежден, и это проверено жизнью в тяжелейших хоккейных боях – я не позволял наступать себе на пятки, на мозоли. Мне казалось, что я знаю, что я делаю. Если бы я подавлял чем-то своих игроков, то не была бы воспитана целая плеяда выдающихся хоккеистов. Да, я был суров. Придумывал не только трехразовые, но и четырехразовые тренировки. Это очень тяжело. Но я это делал не из сумасбродства. Знал, что мы иначе их, этих канадцев, не догоним. И одновременно я истязал не только их, а и себя. Когда мне говорят “грубый тренер”, я хочу спросить этих товарищей: “Он справедливый или нет?” Если он ругает тебя, он это делает для своего “я”, для своего величия, или он это делает для тебя?»