Текст книги "Слёзы Рублёвки"

Автор книги: Александр Пересвет

Соавторы: Ирина Боур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Мне уже казалось: пусть я лично не умею, не могу, не допущен вступить в контакт с информационной Вселенной – но смогу сделать это через мою пациентку!

Она уже казалась – моей пациенткой.

Но один червячок исподволь точил этот оптимизм.

Картины жизни на 'той стороне' были именно почти непротиворечивы. Почти. Почему бы монстрам действительно не кататься на электричке по своим красным пустыням?

Да, но!

Да, но вот почему они, скажем, играют при этом в карты совершенно земные? Бубы, трефы, черви… Монстры не могут играть в 'дурака'. Это противоречит всей логике допущения многообразности миров и множественности измерений. Воля ваша, пусть эти миры достижимы – благодаря ли наркосодержащим веществам, псилоцибированным грибам, сосредоточению сознания, шизофреническим видениям или психоэнергетическим техникам. Пусть! Мы не будем спорить, существуют ли эти миры. Мы примем их существование как данность!

Но в них не могут быть наши, здешние, земные игральные карты! Инопланетяне могут ездить на автомобилях, похожих на наши, и у них могут быть свои гаишники – но у их 'гаишников' не могут быть написаны по-русски буквы 'ДПС' на спине!

Следовательно – а пациентка настаивала именно на подобных деталях, – видения её не были контактными. Это были видения, по-своему замечательные, по-своему связные и логичные – вот только детали, выбивающиеся из этой логики, говорили всего лишь о внутреннем их характере. Это действительно была всего лишь работа больного мозга!

Ах, какое это было разочарование! Как не хотелось сдаваться перед неумолимостью обычного честного и беспристрастного анализа! Видения женщины не были контактом с другим миром или другими мирами. Собственно, я и не имел права в это верить, пройдя почти пять лет психфака.

Но уж очень хотелось! Ведь Андрей Викторович сумел очень сильно заронить в мою душу веру в существование той самой информационной сферы, от которой мы подпитываем свою человеческую энергетику. И все эти данные о её, этой сферы, существовании, эти повторяющиеся сны, сны с продолжением, эти свидетельства о странных контактах с умершими – это куда деть?

К сожалению, девать это было некуда… кроме некоей дальней полочки в мозгу, где лежали уже наблюдавшиеся странности…

И тогда я решился на страшное.

* * *

Войти в состояние управляемого сна удалось дежурства через три.

Два часа ночи, в ординаторской тихо, дежурная сестра дремлет этажом ниже…

Я прилёг на кушетку, думая, в общем, просто подремать.

Возможно, впрочем, что это как раз и помогло – внутренний диалог, который больше всего мешает в таких случаях, тоже приготовился прикорнуть.

И я… вышел.

Намеченная программа включилась автоматически. Я отыскал палату той самой шизофренички и подошёл к ней. Она спала, но видно было, что беспокойно. Это было на руку – что-то она видит, и сейчас я в её видения, наконец, войду сам!

…Не помню, просто не помню перехода. Вроде смутного полета через облака. Но, возможно, я это себе позже сам внушил.

А дальше – нагромождения образов. Крутящихся, распадающихся, собирающихся снова, перетекающих один в другой. Как калейдоскоп. Только не из кусочков стекла узоры образующий, а из домов и людей, из камней и столбов, из совершенно непонятных, но кажущихся вещественными объёмов и непонятных деталей непонятных машин.

Голова шла кругом, но меня держала одна цель: я должен был сам увидеть хоть одно из тех связных видений пациентки, пусть с чудовищами-картёжниками, – о которых она так детально рассказывала. И самому понять раз и навсегда – что там от Контакта, а что – от обычного раздвоения сознания.

Не знаю, сколько это длилось, пока я отсеивал ненужное, постепенно приближаясь к базовым центрам этих видений. Ни долго, ни коротко – так казалось.

Но потом, наконец, контакт проявился скачком. Всё просветлело, а по центру зрения начало приближаться что-то подвижное, переходящее из формы в форму. На облако похожее. Пока мы сближались, 'облако' всё более затвердевало в своих формах… точнее, приобретая форму. И это был действительно монстр!

Нет, она права, пациентка, и на самом деле – не динозавр. Что-то, явно не продиктованное, не рождённое земным разумом. По крайней мере, нормальным разумом. Который оперирует информацией, полученной из жизненного опыта земного человека или из книг и прочих земных источников.

Но ещё ничего не доказывало, что монстр – не порождение земного безумия.

Мне нужен был контакт с ним. Лишь тогда я смогу убедиться сам, чем является именно он – и, значит, чем являются прочие явления шизофренического разума.

Но монстр никак не хотел вступать в контакт. Казалось, он не желает замечать меня – хотя я откуда-то знал, что он меня видит.

Я был, однако, упрям. Я так и сяк пытался проникнуть в его нутро, в его сознание. Или в то, что оное заменяет у таких существ.

Долго ничего не удавалось… пока, наконец, не вспыхнуло секундное ощущение опасности… -

– и монстр взглянул на меня…

Именно в это мгновение я понял, что смерть имеет много уровней.

Та, что понималась из взгляда этого существа, была окончательной. Я это знал твёрдо.

То была смерть сознания…

И я не мог от неё оторваться. Она манила меня и втягивала, всасывала в себя… и в черноту этого безмолвного и беспощадного взгляда…

* * *

И тут что-то вырвало меня из этой тьма-образной воронки, куда я против своей воли – и в согласии с ней! – уходил. Что-то бесконечно светлое, как мне ощутилось, – хотя как может быть светлое бесконечным! – попросту подхватило меня, как котёнка из воды. И вынесло куда-то наверх. И откуда-то я знал, что это – наверх. Хотя, может быть, происходило это из столь же явственного ощущения, что уход во взгляд монстра – это путь вниз…

И это что-то светлое, казавшееся строгим и сердитым, – но я откуда-то опять знал, что в глубине своей оно меня любит и слега подсмеивается над моей шалостью, – как-то без слов и знаков, но очень ясно и твёрдо дало мне понять:

'Э-э, нет! Тебе там нечего делать. У тебя ещё много работы…'

Я открыл глаза. Ординаторская. Тусклая лампочка. Захватанный журнал на столе.

И разрывается от звонков телефон. А когда я поднял трубку, оказалось, что ошиблись номером…

И вот с тех пор я нередко вспоминаю этот случай. Со странными чувствами. С одной стороны, ощущение тёплой радости.

С другой – сожаление.

Я ведь так и не понял, был ли это контакт. Или – странный, немного страшный сон?

И если это был контакт – то с кем?

Или с – Кем?

Странно ошиблись, кстати, номером телефона.

Кому в два часа ночи может понадобиться НИИ интеллектуальной собственности?..

Х-10

Виктору казалось, что это было в реальности.

Он в каком-то тропическом далеке. Катер и девушка. И никого вокруг. Только глаза девушки, её улыбка, её любовь. Ничего, только любовь глазами через глаза. Любовь глаз.

Казалось, что это было в реальности, в жизни. Но он, конечно, знал, что это был лишь сон. Непонятный сон мальчишки, который и представления не имел о любви, о девушках, о том, как это на самом деле соединяется в одно звенящее целое.

И однажды сон вернулся. Он снова увидел её. На том же катере-кораблике. Около того же острова с зеленью. И он вновь оказался рядом с ней. И они, наконец, сказали друг другу что-то о своей любви. Любви, которая продлилась так долго – ведь ему уже стало за тридцать.

Он почти забыл и этот сон. Но тот вернулся в третий раз.

Теперь Виктор сам искал её. Помня о кораблике и острове с зеленью, он взял в турфирме билет на какой-то из тропических курортов.

Он обошёл почти все катера. И яхты. Но нашёл, лишь когда оказался на борту какого-то экскурсионного пароходика.

Она сидела здесь. Девушка из его сна. Совсем не постаревшая. Та же девушка.

И он не сразу понял, что это – она. Та самая.

Как пьяный, чуть ли не заплетаясь в собственных ногах, он подошёл к ней. Сел за столик напротив. Положив голову на кулаки, долго смотрел на неё. Она засмеялась, тоже положила голову на кулаки и тоже стала глядеть на него. Глаза её снова лучились. В них была любовь.

Потом они заговорили. По-немецки. Она, оказалось, на нём говорила, а он вдруг вспомнил язык, забытый едва ли не со школы.

Они болтали без умолку. Он знал, что это сон. Но в то же время это была реальность. Он счастливо вернулся в реальности в то, что когда-то видел во сне.

Но потом девушка заплакала.

Зачем ты так надолго бросил меня? – спросила она.

Он понимал, что так не бывает, что это невозможно. Не исключено, что та же девушка из сна может воплотиться в какой-то образ вживе, и этот образ можно встретить в жизни. Пусть наполовину самовнушённый. Но чтобы эта встреченная девушка вспомнила, то же, что было с ним в детском сне… Ведь это же не сон, это реальность!

Он удивлялся, а девушка плакала, тонко и горько.

Кто-то из пассажиров сделал им замечание. Не отрывая взгляда от неё, он грубо, по-русски послал его. Тот вызвал стюарда. Уже вместе они начали что-то говорить ему и ей. Но между ними двумя происходило что-то великое, и он снова послал их. Продолжая смотреть на неё.

Тогда эти посторонние попытались поднять голос, и он на них оглянулся. Что было в его взгляде, неизвестно, но они вызывали полицию. Полицейские силой попытались оттащить его от девушки.

Ох, как он их бил, как он их метелил!

И он с ними справился.

А когда повыкидывал с судна всех, кто только пробовал сопротивляться, и оглянулся на неё… её уже не было.

И только тогда он узнал.

Это была Настя…

И Виктор проснулся.

А Насти не было.

10.

Труп Империи.

Он, правда, не был смердящим. Наоборот – чистенький, даже в чём-то притягательный. Но когда вдруг задумаешься о том, что это всё, что осталось после страны, над которой раньше никогда не заходило солнце…

Склеп.

А Наталье Голландия нравилась! Ещё когда они ехали с ней из Аахена по ровным, как стол, лугам, она всё находила в них какую-то романтику. В её голове, оказывается, складировалось множество историй, и теперь она щебетала в машине о каких-то там художниках, о каких-то войнах, когда голландцы заливали эти равнины, открыв дамбы, что отделяют их от моря… Об империи, от которой сегодня остались здесь, в Амстердаме, лишь магазины колониальных товаров. Словно вытащенные из старых книжек. Да колониального же стиля бары, похожие на те, что были в 'Пиратах Карибского моря'.

А вот Виктору отчего-то пришла в голову фраза, которой Черчилль вроде бы оценил Сталина. Тот, вроде бы, сделал две ошибки: 'показал Европу русскому солдату – и показал русского солдата Европе'.

Отчего эта фраза пришла и теперь никак не хотела уходить из головы, он, впрочем, не знал.

Наташка не была солдатом. И вела себя вполне по-европейски. Тем более – с двумя её языками. Одета она была стильно – и так она умела одеваться сама. Он лишь подкупил очень украшавший её браслетик с бриллиантами.

Честно говоря, несвоевременное гусарство. Дела идут всё хуже. Как бы не пришлось расходовать последний резерв – депонент в 'Сити-банке', который лежал на срочном вкладе и обрастал процентами. Но и не подарить своей женщине вещь, которая ей так понравилась…

Своей? – переспросил он себя.

Твою мать! – тут же внутренне выругался.

Он помотал головой.

Наталья замолчала, глядя на него с немым вопросом.

Он кивнул – рассказывай, мол, дальше. Но раздражение уже поселилось в мозгу.

Многое знала Наташка. Многое умела. И в постели тоже. И рядом с этой самостоятельной, даже самоуверенной – и стильно-дикой – женщиной было приятно находиться рядом. Этакая дикая кошка ластится и позволяет управлять собой только одному тебе. Приятно.

Но скучно.

Точнее, именно здесь, в Европе, стало скучно. Когда все дела у него на Франкфуртской ярмарке закончились, и закончились дела здесь, в его магазине в Голландии, и они решили остаться ещё на недельку и покататься бесцельно по разным уголкам разных стран.

Рассказывала…

Ему не к чему было придраться. Она всё делала, как надо. Она прекрасно помогала ему на ярмарке, особенно с переводом на французский. Она не требовала ничего, что он сам не предложил бы ей. Она с удовольствием играла роль помощницы на переговорах. И глаза партнёров ясно указывали, что они высоко оценивают то качество бизнеса, которое мистер Серебряков демонстрирует своей сотрудницей.

В глазах европейцев, женщины которых в массе своей страшны и дурно ухожены, – если не считать парижанок, конечно, – она выглядела восхитительно. Конечно, бизнесмены его, Серебряковского уровня, тоже с удовольствием пользовались girls guard. Но то были так, куклы. А Наталья была в их глазах покорённой Клеопатрой…

Обворожительной Клеопатрой.

И всё равно – чего-то не хватало…

Вечером она его вытащила из отеля, где по коридорам витал сладостный, словно трупный, запах марихуаны. Пойдём, развлечёмся, сказала она.

Виктор недолюбливал Амстердам. Чем-то жалок ему казался этот город. Когда-то великий, а сегодня демонстрирующий, во что превращается страна, решившая остановиться. Уйти на пенсию и насладиться заслуженным отдыхом.

И особенно это касалось вечеров. Когда натрудившиеся за день на уборке улиц и реконструкции трамвайных путей голландцы вместе с государственными пособиями отдают иммигрантам и свой город. Столица былой мировой империи поделена среди населения по времени суток: голландцы трудятся днём, иммигранты – ночью… развлекаются. Бродят по улицам, сидят в барах, слоняются по дискотекам. Негры и малайцы, индусы и восточноевропейцы, вьетнамцы и латиноамериканцы – вот основное вечернее и ночное население этого города. Когда натуральные голланды уже спят, умаявшись за день. Население, которое к тому же занимается довольно специфическими вещами.

Правда, всего двумя. Из-за них Амстердам и известен во всём мире. Как место, где свободно можно курить лёгкие наркотики. И как город, где существует один из самых знаменитых в Европе кварталов эротических услуг. А те, в свою очередь, носят настолько откровенный характер, что в столицу Голландии стекается половина всей пресыщенной интимными радостями планеты.

Когда-то, когда Виктор побывал здесь в первый раз, ему даже понравилось.

Как только минуешь старинную двуглавую церковь и выстроившиеся за ней, как моряки на подъем флага, кабачки в старом голландском стиле, сразу же окунаешься в человеческое бурление этого 'Секс-Квартала'.

Но человеческое бурление лишь поначалу кажется довольно хаотичным. Виктор ещё в первое своё посещение понял: на самом деле всё организовано как в компьютерной программе. Скажем, объект имеет интерес к наркотикам. На его воспалённые видеорецепторы выводится надпись: 'Кафе Экстази'. А на обонятельные – приторный запах анаши. И после ряда незамысловатых транзакций объект получает удовлетворение, а 'программист' – бонус в виде похожих на размытые дождём фантики голландских гульденов.

Тогда ещё были гульдены.

Но Квартал – это всё-таки больше всего секс. Так что загрузка рецепторов соответствующая: минимально одетые девушки в окнах первого этажа, мужички-зазывалы с их скороговоркой о 'великолепном шоу из самых красивых женщин', интимные аксессуары в витринах, способные остановить кровь в жилах у человека с воображением.

Клоака. Но золотая.

Таксист пытался их с Натальей поначалу запугивать.'No safe! No safe! Мы туда не ездим!' Врал, собака – полно их там шныряет, тоже свою толику дохода от базового биологического инстинкта тянут. И этот поехал, куда он уйдёт от хорошей суммы!

Но на самом деле сейчас всё было каким-то… приевшимся, что ли… Вроде бы он в порядке, что доказывал не далее как сегодняшней ночью – но… Не интересно, как двое укуренных той же анашой трахаются на сцене перед одобрительно рычащей толпой. Или 'Лайв шоу' – живые девочки под музыку демонстрируют факт, что все женщины анатомически устроены практически одинаково. И не больше. Ещё где-то покажут, для каких необычайных функций можно приспособить обыкновенные органы размножения. И что? Как в компьютере. И уровни игры разные. Хочешь, последи за скорой любовью в магазине одежды между продавцом и покупательницей юбки. А хочешь – пройди дальше и за коллективной садомазохистской оргией понаблюдай.

Интересно разве что оценить это с точки зрения бизнеса. Как организуется кажущийся людской хаос – и происходит вполне математизированное движение 'пользователей' от 'опции' к 'опции'. Кстати, как уже успела рассказать Наталья, финансовый доход Квартала за одну ночь составляет в среднем 500 тысяч долларов – считая только эротические услуги. Немалые деньги, чтобы за них побороться…

Причём набор элементов не столь велик, как кажется. В конце концов, все возможные комбинации складываются лишь из 'наркотики – выпивка – девочки – мальчики'. В режимах 'демонстрация' или 'участие'. Но при этом можно рассчитывать на то, что клиент в целом пройдёт их все. Не каждый, понятно. Но в общей массе – да. Ведь под 'опциями' эротического бизнеса лежат те же программные символы, что и под всяким другим бизнесом. Потребность – спрос – маркетинг – бизнес-план – оборотный капитал – наряд-заказ – комплектующие – сборка – проверка качества – сбыт – доход – налоги, проценты, зарплата персоналу – чистая прибыль. И по новому кругу.

И в этом смысле неодетая девушка, расположившаяся в створе окна, как окорок на витрине, не более аморальна, чем машина, выставленная в автосалоне. Материализованная часть программных символов, через которую бизнес-идея конвертируется в деньги.

Вот как бы ему с сервизами что-нибудь подобное придумать?

Тьфу, чёрт, хорошенькие же мысли в голову лезут! Нашёл время! Наташка вон – вполне себе удовольствие получает. Не от девок, конечно, куклами раздетыми в окнах сидящих. И не от гимнасток голеньких на сцене – вряд ли она что нового тут откроет. А от общей атмосферы – полуфестивальной-полуопереточной. И похотливой.

Интересно, а Настя тогда всеми этими зрелищами вовсе не разогревалась. А наоборот – то ли искренне скучала, то ли изображала скуку. Но от неё веяло таким ощутимым холодком неприятия, даже отторжения, что они довольно быстро смотались отсюда на каналы и в старые кварталы.

А ведь не была Настька ханжой, ой, не была…

Вот, он снова подумал о ней. Почему-то вспоминается о ней всё чаще. И её глазами на разное смотрится. Хотя уж, казалось бы, тут-то она откуда всплыла, в этом Квартале, будь он неладен! Не её ведь это!

Зато он, Виктор, кажется, возвращается к ней. Правда, лишь в мыслях. Но всё чаще.

Глупо.

Всё равно уже ничего не изменить…

И он вдруг порывисто развернул к себе Наталью и жадно впился в её губы поцелуем…

* * *

Звонок раздался поздно вечером.

Я уже собирался спать, задержался немного в интернете, читая последние сообщения на одном из форумов. Как часто это происходит в рунете, вся дискуссия очень быстро свелась к склоке, к взаимному обвинению в некомпетентности, в любительщине и плохой учебе в вузе. Нет, американцы с европейцами в этом смысле более терпимы и более содержательны. Потому что спорят по понятиям. Без всякого уголовного слэнга – по понятиям. Определяются сперва в них, затем излагают свою мысль, затем ждут и лояльно встречают конструктивную критику.

У наших же всё наоборот. Сначала идет некий постинг с отображением основной идеи. А затем все начинают разбираться, что имелось в виду и насколько правомерно употребление тех или иных определений. К моменту, когда наступает пора дискутировать о выводах – о самом главном – оппоненты уже успевают переругаться, обозвать друг друга 'слесарями' – почему именно название этой почтенной профессии стало ругательным? – запрезирать противную сторону… И закончить дискуссию с гордым сознанием, что если до истины и не добрался, то уж хотя бы противнику по морде дал.

В тот вечер я как раз успел отследить новый разговор на тему психологического приспособления людей к сгустившейся в последние годы в мире атмосфере террора, когда раздалась трель телефона.

– Добрый вечер, Антон Геннадьевич, не разбудил? – произнес солидный голос. – Это Виктор Серебряков, муж вашей пациентки, Анастасии Серебряковой.

Значит, Настя всё-таки убедила его обратиться ко мне. Представляю, чего это ей стоило!

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – ответил я осторожно. – Я не сплю. Впрочем, ради разговора с вами я бы с удовольствием проснулся.

На том конце эфира недолго помолчали. Это было хорошо: значит, я зацепил его внимание – он не сразу нашёлся, что ответить на фразу вежливую, но слишком предупредительную. До глупости предупредительную. А зачем он глупит? – в это время усиленно раздумывает собеседник.

– Мне Анастасия передала ваше приглашение встретиться, – очевидно, так и не найдясь с ответом, нейтральным тоном сказал Серебряков. – Я, правда, не очень понимаю, зачем. Умом никто из нас, слава богу, не тронулся, никто не умер, в психологической помощи лично я, скажем, не нуждаюсь…

Как обычно. Защитная реакция всегда такая: усиленно отстаивать 'здоровость' своего сознания. Хотя не без оснований говорят, что здорового сознания в строго медицинском смысле вообще не встречается. Слишком сложен человек. В его мозгу всегда присутствуют мысли, которые могут стать профессиональной пищей для психиатра. Но говорить это сейчас нет смысла.

– Есть вещи поважнее смерти, – ответил я.

Пауза.

– Например?

– Жизнь, – сказал я просто.

В трубке хмыкнули. После ещё одной паузы Серебряков сделал попытку контратаки:

– Это трюизм.

Я был готов к чему-то подобному. В конце концов, я действительно не открывал Америки. Но мне, как советовал радистке Кэт незабвенный Штирлиц, надо было заставить его 'сломаться на ребёнке'.

– Не более, чем любая жизнь, – ответил я. – Например, жизнь вашего ребёнка.

– При чём тут ребёнок? – недовольно буркнул Серебряков. – По ребёнку мы как-нибудь сами договоримся…

– Конечно, – согласился я. – Только оба варианта – убийственны. Ваш сын будет расти либо без матери… – я сделал паузу, – либо с чужим отцом.

Удар был нанесен метко. 'Чужой отец' – это очень болезненное понятие для мужчины. Если, конечно, на месте семьи ещё не пепелище. Засыпанное, как Карфаген, солью ненависти. Пусть нечто треснувшее, но всё же пока стоящее.

Серебряков молчал, явно перекатывая услышанное в мозгу. Если принимать то, что Анастасия о нём рассказывала, он до окончательного разрыва не дошёл. Просто не по его это характеру. Подумаешь, увлечение посторонней женщиной. Сперва мимолётное и необязательное. Затем переросшее в нечто большее. Но всё же не равноценное отношениям с женой…

Скорее всего, он просто не занимался ещё этим вопросом всерьёз. Если бы не тот случайный звонок жены на московскую квартиру, он, возможно, ещё какое-то время плыл по воле обстоятельств…

Серебрякова просто случайно выбросило на берег в неуютной ситуации.

Кто ему эта посторонняя женщина? Любит ли он её? Или просто – вот так оказался во власти обстоятельств, а теперь собственный характер не позволяет ему отступить?

Это надо выяснить, Ибо отступить можно всегда. Не всегда нужно, это верно. Но стоит время от времени подержать в голове мысль о том, что в своё время Кутузов сдал Москву Наполеону. И где был через три месяца после этого Наполеон и где – Кутузов? Кто кого гнал по морозу и снегу?

На войне иногда бывает так, что умереть на своём месте, но не отступить – и есть высшее требование стратегии. Но именно там куда чаще возникает противоположная ситуация: именно стратегическая необходимость отступить, дабы, потеряв что-то тактически, выиграть битву или войну в целом.

А уж в мирной, тем более семейной жизни именно уступка чаще всего и становится стратегической победой. Не для того или иного супруга, а для семьи же.

У моих нынешних подопечных дела были хоть и плохи, но до сожжения Москвы дело пока не дошло. Если продолжить ту же аналогию, не было ещё даже Бородинской битвы. 'Наполеон', хотя и нарушил границу, но не прощаемых разрушений ещё не нанёс. И если согласится на возврат домой и небольшую контрибуцию, то противоположная сторона готова будет его простить.

По крайней мере, уже готова, раз заставила Виктора обратиться к мне.

Теперь самое главное – убедить Серебрякова в необходимости отступления. Но так, чтобы не затронуть его гордости и чувства собственного достоинства. Сделать так, чтоб в душе он своё отступление принимал за наступление, за победу. Или, на худой конец, за отступление почётное, 'со знамёнами и оружием'.

И в этом могла помочь только мысль о Серебрякове-младшем. Который, едва начав жизнь, уже вмешался в расклад психологических векторов двух моих сложных клиентов.

– В общем, – сторожко снова начал Серебряков. – Анастасия тут передавала ваше приглашение подойти побеседовать. Я, правда, как уже сказал, не вижу в этом большого смысла. Но и её лишний раз расстраивать не хочу…

Ну вот, начало уже внушает надежду. Не хочет расстраивать – значит, жена всё ещё значит достаточно много.

То, что такой человек, как Серебряков, в такой ситуации, как у Серебрякова, уже идёт навстречу жене, – замечательный признак. Это показывает, что мосты не сожжены. Это означает, что ни она сама, ни её душевное здоровье, ни – прежде всего – её мнение о нём ему не безразличны. И значит, есть материал, из которого можно снова сшивать надорванную ткань семьи.

Поэтому я молчал. Вынуждая его ещё дальше заходить в глубину, где не будет уже спасительного берега с возможностью сказать: 'А, теперь уж всё равно! Отступать всё равно некуда!' Ибо как раз вот эта невозможность – или внушённая самому себе невозможность – отступить и является чаще всего именно спасительным берегом для таких вот мужчин, как Серебряков. Которые не умеют и не желают каяться за свои ошибки. А прячутся за формулу князя Святослава: 'Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу…' Мёртвые сраму не имут!

А ты нам не нужен мёртвый! Ты нам нужен живой и, по возможности, возвращённый в то состояние, в котором пребывал, когда ухаживал за женой. Когда влюблял её в себя. Когда женился на ней и был с нею счастлив.

Впрочем, эти построения страдали одним недостатком. Они базировались всего лишь на информации и оценках Анастасии. А она может и заблуждаться. Как в силу пристрастности, так и просто потому, что сознание не желает смириться с потерей. И все явления интерпретирует так, чтобы подпитывать сохраняющуюся надежду.

Впрочем, это выяснится сейчас же – готов ли её муж хотя бы теоретически сохранить семью, или путь назад он предпочтёт отрезать.

Так что я молчал.

– …Словом, я готов подойти, выслушать, что вы предлагаете. Вот только… – Серебряков замялся. – Я бы не хотел сейчас увидеться с Настей. Знаете, эти разборки, упрёки… не хочу. Что сделано, то сделано, вопрос закрыт.

О, господи, снова! Но я молчал. Он должен сам все сказать до конца. Он-то не понимает, что этой просьбой насчет жены сам открывает ворота крепости!

– В общем… – снова это 'в общем', отражающее замешательство. – Давайте поговорим без неё, наедине, так сказать. А дальше уже я буду делать выводы.

Это он фактически прибегает к моей помощи. Ещё шажочек в нужном направлении!

– Конечно, – говорю я понимающе. – Вполне понятное желание на этом этапе. Собственно, – тут и мне надо ему немного уступить, – я сам хотел вам предложить такой вариант. Вы правы, сначала надо многое обсудить наедине. А дальше посмотрим…

* * *

Серебряков вошёл после короткого стука в дверь. Улыбнулся белозубо, но явно искусственно. Как некоему необходимому, но потенциально опасному партнёру по переговорам.

Я поднялся из-за стола, прошёл ему навстречу, протягивая руку.

Рукопожатие его было хорошим – в меру крепким, надёжным, сухим. Глаза, однако, выдавали неуверенность. Они лишь кратко задержались на моём лице, затем быстро обежали – просканировали, можно сказать, – помещение, остановившись на кресле для посетителей.

– А где же топчан? – спросил Виктор.

Я сделал вид, что не понимаю.

После американских фильмов все убеждены, что сеанс у психотерапевта должен непременно включать возлежание на кушетке. Подле которой сидит врач и с задумчивым видом что-то записывает в блокнотике, время от времени осведомляясь: 'И что вы при этом чувствуете?'

На самом деле всё и так, и не так. Особенно в нашей стране.

Кушетка, конечно, хороша. Но куда лучше – пара мягких кресел и журнальный столик между ними.

* * *

– Понимаете, Виктор, вы до сих пор рассматриваете женщину, как игрушку, – говорю я. – У вас внутри сидит убеждённость в её человеческой ненастоящести. Она для вас – некий предмет. Более или менее ценный, более или менее привычный, нужный, или ненужный, но предмет.

Возражений нет.

Я продолжаю:

– В нас, мужчинах, мощно бурлит инстинкт размножения. Он заставляет гормоны химически обрабатывать наш мозг так, чтобы тот воспринимал существо противоположного пола как нечто желанное. Грубо говоря, мы видим в женщине самку. И это – превалирует в нашем сознании и подсознании. Особенно, если женщина – красивая самка. И особенно, если она ведёт себя, как красивая самка.

Он наклоняет голову. 'Пожалуй'.

– Вот смотрите, – веду я дальше. – Откуда берутся все эти многочисленные модели, спортсменки, студентки, комсомолки и красавицы, что вьются вокруг богатых людей и нередко удачно женят их на себе?

– Один такой пример я знаю, – роняет Серебряков.

– Да, но таких примеров – сотни, а в истории человеческой – ой как много! – отвечаю я. – А берутся все эти искательницы всё из тех же инстинктов. Им тоже надо продолжить свой род. А с кем это сделать надежнее всего? С самцом, который – а – выделился из стаи вверх, а не вниз и – бэ – приобрёл при этом достаточно сил и влияния, чтобы обеспечить и защитить свою самку и её потомство. Когда-то главным фактором для этого была сила и умение владеть дубинкой. Теперь это – деньги.

И что, эти девушки, замечательные по-своему, слетаются, скажем, на вечеринки в Жуковке, чтобы продемонстрировать свою человеческую идентичность? Мозги, характер, образование, социальную адаптированность? Да нет же! Они включают из всего набора только одну, но необоримую свою ипостась. Ипостась соблазнительной самки, готовой понести от тебя, именно от тебя! – здоровое потомство.

И те, кому удается вот так сначала пристроиться к миллионеру, прибиться к нему, а в некоторых случаях и стать его официальной женой… те побеждают не как люди… не как человеки. А как самки.

А почему? Да потому, что эта их программа смыкается с программой самца. Как две шестерёнки.

Я, Виктор, говорю вам эти банальности не для того, чтобы в чем-то убедить или переубедить. Ваш брак-то уж во всякому случае – союз двух людей. Именно людей, хороших, замечательных, дополняющих друг друга людей!

– Союз нерушимый

Распался внезапно… – как бы про себя прогудел Серебряков.

– Ну, – отвечаю я твёрдо. – Даже если увижу документы о разводе, не собираюсь верить, что ваш брак не существует. Он прописан на небесах, это я точно знаю. Семейные трудности бывают у всех, но вы оба предназначены друг для друга. Кто бы между вами ни встал…