Текст книги "Слёзы Рублёвки"

Автор книги: Александр Пересвет

Соавторы: Ирина Боур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Продолжай, Костя, – прервал воспоминания Владимирский.

– Так вот. Кто был инициатором, не знаю, но китайцы начали проявлять интерес к нашему рынку. Ну, о таких чашках, как была у вас, Семён Моисеевич, – повернулся он к Догилевичу, – речь не шла. Слишком дорого, а Серебряков, видно, раскладку по западным оборотам у нас им дал. Но на то они и кхитайцы, – на сей раз звук 'х' был произнесен с явственным нажимом, – что у них номенклатура по всему спектру присутствует. Словом, они предложили нашему герою ряд позиций с низкими ценами. А тот их за руки и ухватил. В смысле, тут же пожал и договор заключил. И теперь он у них – эксклюзивный дилер, представитель и тэ дэ. Все довольны. Он позиционирует настоящий китайский фарфор как товар для массового потребителя, а они получают очередной рынок. Маржу делает на том, что дешёвый китайский фарфор продаёт дорого, как китайский настоящий. При этом никого не обманывает – он и есть китайский.

Он даже подгрёб под себя китайские ресторанчики. Те закупают у него… ну, не все, а которые в верхнем секторе работают. А что – и китайское, и не жалко, если разобьется, дешёвое.

Как только диаспора у него это дело не перехватила, не пойму…

– А он не боится, что кто-нибудь вывезет сюда продукт более высокой категории и тем его подрежет? – поинтересовался, видимо, по ассоциации, Алиев. – Скажем, раз уж наш уважаемый шеф так хочет, то мы могли бы, скажем, вложиться…

Константин взглянул на Владимирского – можно, мол, ответить?

Тот кивнул.

– Нет, он и тут продумал… Чтобы ничего не терять. Во-первых, другие ценовые категории он тоже ввозит. Даже секцию в ЦУМе откупил. Для высококлассного эксклюзива. А во-вторых, это ему ничем не грозит, даже если кто-то его эксклюзив порушит. Он просто маржу срежет, немного вниз откатится, но возьмёт массовостью…

Все помолчали.

– Да, – резюмировал Владимирский. – Спасибо, Костя. Ты громадную работу проделал…

Он один – да сам Загалатий – знал, насколько это была громадная работа. Да ещё за такой короткий срок. Костя сумел не только поднять свои связи в УБЭПе и на таможне, а также проникнуть в кое-какие банковские файлы (тут Владимирский ему помог, как и со знавшими Серебрякова людьми в РСПП). Но и завербовал даже информатора из окружения фарфорового дельца. За немалые деньги. Но тот, что называется, 'слил' немало из того, что называется корпоративной тайной. На этого человека Владимирский твёрдо решил сделать ставку в дальнейших своих планах, касающихся нового бизнеса.

– И всё же поясни, Боря, – мягко произнес Догилевич. – Зачем тебе это нужно? Какие там объёмы этого бизнеса? – повернулся он к Загалатию.

– Ну, сейчас годовой оборот у Серебрякова около 20 миллионов, – ответил тот, взглядом спросив разрешения у шефа.

– Это же копейки, Боря, – увещевающее обратился Догилевич к Владимирскому. – Ты же не можешь всерьёз хотеть заработать такую сумму, создав себе такие проблемы. И где ты возьмешь специалистов? И тебе надо будет перекупать у него его заводы. А это, как ни крути, капиталовложения. И что-то я не помню его бумаг на фондовом рынке. Абульхаз, может, ты помнишь?

Алиев подумал:

– Как называется его фирма?

– Непритязательно, – позволил себе высказать мнение Константин. – 'Серебряковский фарфор'.

Алиев подумал ещё. Он всегда предпочитал подумать лишнюю пару секунд, зато потом действовать верно и бить жёстко.

– Нет, я его бумаг не знаю.

– Нет у него бумаг, – устало подтвердил Владимирский. – Он вообще всё ещё – знаете кто? – ООО! Даже в ЗАО преобразоваться не пытался. Акций, естественно, не выпускал.

– А кто у него в учредителях?

– Трое. Сам, главный бухгалтер и некий прежний партнёр. Но тот в прошлом году умер.

– Сам? – тут же осведомился Алиев.

– Сам, – впервые подал голос Логовенко. – Мы проверяли. Впрочем, он в делах фирмы не участвовал к тому времени уже несколько лет.

Повисла пауза.

– Ну, хорошо, – продолжил своё наступление Догилевич. – Я всё же не понимаю, какой толк в этих данных. Мелкий коммерсант делает свой маленький гешефт. Делает его остроумно, согласен, но что нам с того?

– Не нам, Сеня, – с долей металла в голосе поправил Владимирский. – Мне.

Заместитель воззрился на него.

– Ну, хорошо, – сказал он после паузы. – Мы тебя уважаем, ты душа нашего маленького коллектива. Но тогда скажи, зачем это надо тебе. Иначе я совсем не понимаю, отчего ты нас сюда собрал, а не просто пошёл и купил дело у этого человека. Нет, ты меня, конечно, прости, Боря, – начал заводиться Догилевич. – Но если ты хочешь делать этот бизнес для себя, то что тогда должны делать мы? Добывать тебе глину? Или рисовать эти, как их… деколи?

Владимирский смотрел на него молча.

– А если это таки бизнес для нашей структуры, – продолжал его первый зам, – то объясни мне, старому, зачем мы должны заняться производством тарелок, когда мы сейчас вполне успешно занимаемся тем делом, которое хорошо знаем? Тебе нужны двадцать миллионов? Таки сделаем их с теми же китайцами, прокредитовав их под открытие их собственной торговли здесь!

Загалатий поморщился. Владимирский – тоже.

– Ну, ладно, я знаю, – горячо ответил на это выражение чувств Догилевич. – Не надо мне рассказывать, где утверждаются такие решения. Я говорю это для примера, как… То есть, я хочу сказать – мы всегда можем у себя сделать те же результаты, своими способами. Это же не тот гешефт, ради которого надо соваться в незнакомую отрасль…

Владимирский оглядел своих помощников.

Алиев вертел в пальцах ручку, на лице висело выражение недоумения. Похоже, он частично разделял позицию своего коллеги, занимавшего место по правую руку от шефа.

Далее сидел Нагонченков с физиономией, отражавшей напряжённый мыслительный процесс.

Вайнштейн рисовал на листе бумаги какие-то кружочки со стрелками.

Загалатий был безмятежен – он действительно с блеском выполнил трудную задачу и теперь просто ждал принятого решения. Впрочем, с его способностями он наверняка знал, откуда возник первый толчок к нынешнему разговору.

Лицо Логовенко было непроницаемо. Он лишь исподлобья, но нейтрально, разглядывал Догилевича.

– Хорошо, – уронил, наконец, Владимирский. – Я поясню, зачем это нам нужно. Нам, – повторил он значительно.

Он ещё раз обвел всех глазами.

– Я начну с денег. Раз ты, Семен, так волнуешься, – поверх очков посмотрел он на первого зама. – Серебряков – любитель. Мальчик не без ума и способностей, но… любитель. Как начинал на перепродаже компьютерами, так на том мозгами и сидит. Сами знаете: комсомол – это диагноз. Как у одного нашего общего знакомого, шьющего сейчас робы за Читой. Приобрёл собственность по случаю, капитализовал на пятнадцать миллиардов – и тут же потянуло его её перепродать.

Наш любитель занимается тем же самым. Он даже не делает попыток купить у китайцев производство. Всего лишь: вывез – растаможил – перепродал с маржой. У него просто нет денег, чтобы вложиться в такую покупку. И нет головы, чтобы взять на это кредит сегодня, потому что китайцы растут, и завтра всё это будет у них дороже.

Теперь второй вопрос, логичный: а зачем нам-то китайское производство? А затем, дорогие мои, что тот же безголовый наш товарищ показал хороший путь – относительно дешёвым товаром, относительно дёшево превращая его в эксклюзивный, завоевать широкий рынок массового потребителя. Только не здесь, а по всему миру! Мы, к сожалению, опоздали, когда американцы и европейцы делали первые инвестиции в китайских особых зонах. Мы тогда, если помните, бурно достраивали коммунизм и без памяти уважали дорогого Леонида Ильича. И сегодня, когда китайцы своим дешёвым товаром захватили весь мир, кое-кто, кто принял в этом участие на начальном этапе, довольно неплохо зажил.

Что касается фарфора, то эта ниша оказалась не занятой. Просто потому, что китайцы боялись за свои приоритеты, раз. И потому, что мировая ниша дорогого фарфора, в том числе и китайского, была уже заполнена. Это два.

Серебряков приспособился выбрасывать этот элитный продукт на массовый рынок. Но он действует, как челнок. А мы, раз уж он не хочет взять производство сам, воспользовавшись банковскими ресурсами, мы можем позволить себе забрать у него этот бизнес.

Ведь это бизнес? – требовательно посмотрел он на Догилевича.

– Н-ну, – пожал тот одним плечом. – Звучит уже лучше. А считали? Во что это выльется и что это даёт?

Вайнштейн покачал головой:

– Только на пальцах.

Он снял очки и поморщился, сжав пальцами переносицу.

– Очень много неизвестных факторов. Надо серьёзный бизнес-план составлять. Язину дать посчитать или Кайдару… Хотя последний тут, кажется, не очень в теме. Лучше международникам кому…

– Ну, хорошо, на пальцах-то что получается? – упрямо добивался Догилевич.

– Получается интересно, – не очень охотно ответил финансист. – Кредит массивный. Если инвестировать будем, через аффилят какой-нибудь, то окупаемость весьма одухотворяет.

– А точнее? – неумолимо наступал первый зам.

– Да не могу я точнее! – взмолился Вайнштейн. – Ничего же не определено! Есть только базовые стоимости производства – ребята мои в китайских данных порылись – и примерная прикидка по оптовым ценам. Ни одной же базовой цифры нет! Ни объёма, ни сроков, ни региональной привязки по продажам, ни количества точек! Ничего!

– Это первое совещание на данную тему, – счёл нужным вмешаться Владимирский. – Целеопределяющее, так сказать. От него уже будем отталкиваться, разрабатывая конкретику.

– А что, кстати, с продажами? – поднял голову Алиев. – Не нам же этим заниматься? Нужен инсайдер на рынке. Причём с готовой сетью.

– Именно! – поддержал Догилевич. Старый друг, а ведь начал уже раздражать! – Зачем мы тут колесо изобретаем? Не проще было б с тем же Серебряковым потолковать по душам? Дать ему денег, вложиться, привязать к себе. И пускай работает! А там, глядишь, и смена его подрастёт…

Владимирский хмуро глянул на него.

– В том-то и дело, – тяжело сказал он. – Отказывается, стервец! И прямо твоими словами. Знаю, говорит: поставлю вам дело, а затем не нужен стану. А я, говорит, в бетонных ластах плавать не умею…

– Не, ну каков подлец! – взорвался горячий Алиев. – Он что, нас бандитами фактически назвал? Он за кого нас держит вообще, а?

– А что не так? – не удержался от того, чтобы не съязвить Владимирский. – Вон, глянь, что Семён только что предложил!

– Да я-то что? – начал защищаться Догилевич. – Как говорится, просто бизнес, ничего личного. Откуда я знаю – может, он впишется? Будет себе чашки свои лепить – и ладно. Это ты вон, я смотрю, при его упоминании передёргиваешься.

Да, промелькнула у Бориса Семёновича мысль, попал ты не в бровь, а в глаз. После того разговора с Серебряковым действительно затаил Владимирский тяжёлую обиду на фарфорщика.

Но время простых и убойных решений прошло. Да и не был банкир Владимирский сторонником таких решений никогда. Душ загубленных за собой не имел.

Разве что косвенно. Но это уж жизнь такая.

На сказку не похожая.

К тому же, по данным Логовенко, у Серебрякова неплохое прикрытие в генпрокуратуре и ФСБ. Когда только наработал, непонятно…

– Проблема не в том, что я передёргиваюсь или не передёргиваюсь, – терпеливо проговорил банкир. – Проблема в другом. Вариант сотрудничества был Серебрякову мною предложен. Он от него отказался. При том, что в конкретику я не вдавался – как с этим же китайским вариантом. Так что отказ был принципиальный. И мне это, скажу честно, неприятно.

Логовенко поднял на него глаза и снова их опустил. В остальном лицо осталось по-прежнему неподвижным и непроницаемым.

Все помолчали.

– Н-да, – медленно пробормотал Догилевич. – С ним, значит, не получается. А без него не перехватить его дела. А построить параллельное не на чем, ибо у него и производители, и покупатели. Вот тебе и 'челночник'…

Алиев хмыкнул:

– Прямо как в том кино: мал клоп, да вонюч…

– Вот именно, – подытожил Вайнштейн.

– Отсюда задача, – проговорил после паузы Владимирский. – Придумать что-то, что заставило бы его принять наше предложение. Вот и давайте думать.

Снова пауза, во время которой был слышен лишь звук катаемой Алиевым по столу ручки.

– А может, его через закон тряхануть? – подал голос Нагонченков. – Наверняка у него нал неучтённый ходит, ещё что-нибудь. На платежах оптовикам поймаем…

– Вот бываешь ты, Юрка, иногда… долбоящером! – не сдержался Владимирский. – Ну закроем мы его лет на шесть! Дальше-то что? Нам от того какая выгода? Ты, что ли, сеть его за ним переймёшь?

– Ладно, тогда налоговую, УБЭП наслать, – не сдавался 'долбоящер'. – Без команды не посадят, а шкуру ему порвут здорово. А мы или в белом – его выручаем, или наоборот – ещё, дескать, хочешь погорячее?

Подумали.

– Могу дать справку, – Логовенко сделал жест рукой, словно школьник, дающий знак учителю, что хочет ответить. – Серебряков Виктор Николаевич, по нашим данным, около трёх лет назад перешёл к полному соблюдению налоговой дисциплины. Были мелкие недочеты в виде краткосрочных задержек налоговых перечислений. Но это всё в рамках обычного. Командировка, директор не успел подписать платёжки, и тому подобное.

Нал приходуется в целом чисто, через инкассацию.

– Кстати, – прервал Вайнштейн. – А через бухгалтера нельзя его прижать? Если поработать с человеком, чтобы его подставил…

– Маловероятно, – покачал головой начальник службы безопасности. – Там какие-то особые отношения. Хотя вряд ли любовные – большая разницы в возрасте. Преданна. К тому же является соучредителем ООО, имеет долю в прибылях.

Зарплата начисляется в соответствии с Трудовым кодексом, – продолжил он. – Но самое главное – он формально к конкретным операциям не причастен. Оставил за собой, так сказать, общее стратегическое руководство, а непосредственными делами руководит генеральный директор. Тоже человек, Серебрякову преданный, поднятый почти со дна и всем ему обязанный. Впрочем, – пожал плечами Логовенко, – главный бухгалтер почти наверняка осуществляет над ним наблюдение и информирует шефа.

– И всё же, и всё же… – раздумчиво произнес Алиев. – Вот здесь у него может быть слабое звено. Если аккуратненько с человеком поработать…

– А может, в прошлом его порыться? – подал идею Нагонченков, не отказавшийся, видно, от мыслей об использовании дубинки закона. – Все мы знаем, что такое бизнес девяностых – он же тогда начинал? Вон, Мишку за 'Апатиты' закрыли. Хотя он почти что зайчиком был, по сравнению со всем другим…

– Прокачивали, – кивнул головой Логовенко. – Общая мелочь: посредничество, мелкая обналичка. Ни одного мошенничества, ни злоупотребления доверием, ни обманного приобретения собственности. Можно сказать, честный человек, – почему-то усмехнулся он. – Кроме того, повторюсь, имеет хорошую защиту. В личных друзьях – депутаты, один сенатор, заместитель генпрокурора, замначальника Петербургского главка ФСБ. Кстати, курирующего экономические вопросы. Есть два однокурсника в Администрации президента. Широкий круг знакомств среди журналистов.

В прошлом – был в 'горячих точках', с некоторыми сослуживцами связан до сих пор, помогает им. Видимо, отсюда имеет связь с казаками. Из серьёзных, – уточнил Логовенко. – Отмечены случаи использования казаков в качестве охраны.

– О! – поднял палец Догилевич. – Охрана?

– Имелось в виду – для сопровождения груза, – ответил начальник службы безопасности. – Сам охраной не пользуется. Правда, есть водитель, обученный приёмам рукопашного боя и прошедший конфликт в Приднестровье.

– Ксенофобия, национализм, экстремизм? – ухватился неугомонный юрист.

Логовенко пожал плечами:

– Вряд ли. То, что нам известно, – в пределах нормы. Антисемитизм – не выше анекдота. Кавказцев… – Алиев поднял голову – …в общем, не любит после службы в Карабахе. Но в действиях этого не проявляет.

– Спасибо, Анатолий, это исчерпывающе, – поблагодарил Владимирский. – Так что, господа правление, что решать будем?

– Есть предложение, – сказал Вайнштейн, последние несколько минут не слушавший разговор, а что-то сосредоточенно рисовавший на своем листке. – Мы не можем – пока что – подчеркнул он, – затронуть центр организации. Но! – повернул он листок так, чтобы всем была видна схема.

На схеме был изображен большой овал – больше похожий на огурец – в центре, а от него на тонких лучиках улетали шарики. В шариках значились цифры. За шариками значились какие-то волны.

Пикассо удавился бы, мелькнуло у Владимирского.

– Но! – продолжал финансист. – У этой центральной структуры есть связи, без которых она существовать не может. Нет, я, конечно, Америки не открываю, но у нашего Серебрякова есть поставщики и есть оптовики. Поставщики, в свою очередь, связаны с производителями, – он указал на волны по левой стороне схемы, – а оптовики – с конечными потребителями, – карандаш указал на волны справа.

Серебряков обезопасил себя, имея и своё производство, и свою собственную сеть сбыта. Но на фоне его оборотов этого далеко не достаточно для полной безопасности. Значит, если мы перекрываем ему кислород вот здесь, – Вайнштейн перечеркнул 'лучи' слева, – и здесь, – та же участь постигла 'лучи' справа, – то центральная его структура, не будучи повреждена сама, и даже сохраняя долю жизнеспособности за счёт собственного производства и продаж, тем не менее, будет весьма сурово поколеблена и вынуждена обратиться к внешним источникам помощи. В том числе и финансовой.

Но это – полдела. Полный успех может быть достигнут в том случае, если мы не просто перерезаем ему связи, но заменяем его контрагентов своими или даже собой!

Вайнштейн, победно глядя на собравшихся, торжественно зачеркнул все цифры и заменил их логотипом их банка, представлявшим собой вензель из букв СМС.

– Теперь конкретно, – продолжил Вайнштейн. – На Коростеньском заводе у него доля, было тут сказано? Отлично, но ведь может быть выкуплена другая! Небольшой блокирующий пакет – и, как говаривали в старину, 'кровавая рука голода' задушит нашего Серебрякова.

То же самое – с другими его производствами.

Ещё проще – если кто-то из его поставщиков имеет долги. Долги мы можем купить.

Он выдержал паузу.

Все молчали. Заинтересованно. Хотя, в общем, действительно ничего принципиально нового тот не предлагал. Но в видах применения на практике эта не оригинальная схема становилась небесполезными намётками к плану действий.

Вайнштейн продолжил:

– Теперь его покупатели. Публику мы не трогаем, не можем. Но есть оптовики, магазины, аффиляты, торговые партнёры и так далее. Тут лично я вижу вообще необозримое поле возможностей. Всё та же покупка контрольного пакета, если это будет целесообразно с финансовой точки зрения. Это всё та же скупка долгов. Это – люди хотят всегда чуть больше того, что имеют – помощь им в развитии. При одновременном развитии нашего контроля над ними. В частности, через канал кредитования. Это, например, приобретение контроля над побочными бизнесами затронутых структур. Не живут же они на одном серебряковском фарфоре, на самом-то деле!

Что мы видим в итоге? В итоге мы видим следующее. Постепенно – а я бы советовал: очень и очень небыстро, чтобы он подольше не мог связать концы с концами и выйти на причину событий… Постепенно места в серебряковской структуре занимают наши производные элементы. Которые, например, вдруг перестают принимать у него товар по его цене. Или требуют значительно больших скидок и бонусов. Или просто перепрофилируются на другие бизнесы. Или… да всё, что угодно!

Результат: продажи падают, центральную фирму захлёстывает кризис сбыта… это я уже не говорю о такой невинной вещице как задержки платежей! Не будет же он гонять по судам по всей стране из-за недоплаченных ему одной-двух тысяч долларов!

На левой же стороне – все виды материального и морального давления. Под давлением акционеров меняется состав правления. Оно поднимает цену готовой продукции. И всё! Иди, товарищ Серебряков, наклеивай свои деколи на фарфор, который уже не будут в состоянии купить твои массовые быдла!

Казалось, голос его звенел под конец речи. Хотя быть такого не могло – Вайнштейн от природы обладал довольно глухим тембром.

– Да-а, – протянул Алиев. – Это ведь может сработать! Я, честно говоря, не представляю, что я мог бы этому противопоставить.

– Но важно не переборщить, – добавил скептичный Догилевич. – Нужно внимательно просчитать наиболее эффективные в этом смысле точки и по ним уже бить. А то подорвём ему весь спрос – потом самим придется ситуацию восстанавливать. Или вот ты, Игорёк, про повышение цены производства сказал. Так мы его просто разорим, и тем дело успокоится. То есть я на чём хочу заострить… Надо просчитать всё так, чтобы его только придушить, а не задушить. Чтобы дышал потом под нашим контролем, а не трупом лежал.

Я фигурально, фигурально! – воскликнул он, видя недовольное движение Владимирского.

– Что ж… – после паузы проговорил он.

Но его задумчиво прервал Алиев:

– А мне вот ещё какая фраза из головы не идет. Помните, Анатолий сказал про бухгалтершу его? 'Влюблена, как кошка'? Ну, там ладно – старый женщин, последняя романтика.

А вот что у Серебрякова с семьей? С женой у него всё нормально?..

Х.9.

– …Что мне делать, Антон?!

Обычно разговор двух супругов после вскрытия измены превращается в поток взаимных обвинений. Причём строятся они не на базе здравого рассудка – о чём уж тут говорить в таких условиях! Нет, бал правит обида. Ощущение предательства. 'Нож в спину' – только так можно описать это состояние. Конструктив, разумеется, при этом никак не выстраивается.

А главное – не обижаться надо, а понять! Понять, почему тебе изменили. Чего партнёру не хватало в тебе. Чего ты, будучи верным и любящим партнёром, не смог или не смогла дать своей половине и что он решил добрать на стороне

В этом суть.

Пусть даже не вернуть ушедшего. Жизнь большая. И это знание необходимо для того, чтобы не повторить тех же ошибок с новым любимым.

Но это не должны быть въедливо-лобовые разговоры из разряда: 'Чего тебе не хватало?', 'Я хочу знать всё!', 'Как ты смог!' Нет, напротив, надо уважать выбор своего любимого. Пусть даже такой разрушительный. Ведь он любимый, не так ли, – раз его измена что-то значит для вас?

А потому очень важно понять – что измена ему дала. Отношения между людьми – важная, но всего лишь часть природы. И в природе подсчитывается всё. В том числе и цена измены.

А измена отнимает немало… Отнимает семью. Детей, Любовь, наконец. Память о ней, о любви. И раз человек на это идёт – значит, измена даёт ему нечто большее, нежели стоят эти потери.

А дальше – хоть бухгалтера зови, сводить дебет с кредитом. Либо обретённое в ходе измены – очень, очень ценно в сравнении с ценностью семьи. Либо напротив: цена семьи стала слишком —

– слишком мала…

Впрочем, в этом есть и надежда. Если существует что-то, что может вновь поднять эту цену… то есть шанс всё вернуть!

В данном случае шанс такой, кажется, был.

Конечно, сама Анастасия пока что не собиралась 'его понимать'… но сам этот инцидент с разбитым бокалом и чудесным спасением благодаря младенцу говорил о главном – ещё меньше она хотела его терять, своего Виктора.

– Настенька, во-первых, сначала нужно успокоиться.

– Как он мог! Он же врал мне. Он… он предал меня! Ненавижу! И чёрт с ним! Пусть катится к своей шалаве!

Нет, всё же я прав был вчера. Она действительно быстро успокоилась.

– Настя, это не выход, – я постарался сделать тон как можно более мягким. – Ну, 'укатится' он к шалаве. И она будет владеть тем, что дорого вам. Вашим она владеть будет! Вам это надо? А она – она того заслужила, чтобы пользоваться вашим достоянием? Поэтому в ваших интересах – защитить своё. Даже отобрать обратно. Немцы вон в войну Сталинград почти взяли. А сказано было: 'За Волгой для нас земли нет!' – и где те немцы? Замёрзшие и голодные в плен попали. Отчего бы вам не сделать то же с вашей соперницей? Представляете, какое это удовольствие – вывести её с поднятыми руками из души мужа? На лёд Волги, фигурально говоря. И…

– …в полынью бросить, – вдруг едко докончила моя пациентка. И хихикнула.

Я внутренне поставил плюсик. Рано, конечно, радоваться, но очень важное сделано: мы выбрались на нужную дорогу…

– А Женевская конвенция? – поддержал я тон.

– Я её не подписывала, – высокомерно отрезала Серебрякова.

Нет, всё-таки она крепкая женщина!

– Но для этого надо сначала грамотно разработать план контрнаступления. А значит – первым делом разобраться в причинах поступка, – продолжил я увещевательно. – Если человек совершает что-то, на то всегда есть причины. Если он не шизофреник. Да и у тех, скажу вам как психиатр, тоже есть причины. Только не посюсторонней частью сознания продиктованные. Словом, надо разобраться, почему это случилось, а не рубить с плеча.

– Что там разбираться, – саркастически проговорила Анастасия. – Кобелиная сущность взыграла. Вот и вся причина…

Я рассмеялся.

– О-о, это было бы проще всего. Такая 'сущность' – у всех самцов рода хомо. Иначе на планете нам было бы не выжить. Но из-за кобелиной сущности далеко не всегда – очень и очень не всегда! – оставляют жену с маленьким ребёнком, налаженный быт и уходят в неизвестность.

Разворот 'все вдруг'. Её глаза вдруг набухли влагой.

– Тогда все ещё хуже, получается? – разочарованно проговорила моя пациентка. – Побежал за новой юбкой – это я ещё могу понять. Он с юности баловень женщин. Отказа не знал. Но теперь вы мне доказываете, что его не за другой юбкой потянуло, а чем-то не устроила именно я. Но что это изменит? Пусть его не устроила я. Но ведь он предал! В чём мне разбираться? Разве предательство прощают?

Я вскинул обе руки:

– Только не надо вот так политизировать ситуацию, Настя! Вы – взрослая женщина. Загляните себе в сознание. Разве вы не знаете, что на подобного рода 'предательствах' вообще вся человеческая цивилизация стоит? Это товарища раненого на поле боя бросить, провести врага в тыл своим, вступить в бой против своей родины – это предательство. Это осуждено всей историей и литературой. А на супружеской измене та же мировая литература и стоит. Одною своей лапою – точно! И именно потому, что супружеская измена слишком разнопричинна, чтобы подверстать её к одному определению.

Случается новая, но вполне истинная любовь – и она требует уйти к другому. И нет никакого предательства – просто новая любовь сменила закончившуюся. Помните у Ремарка: 'Человеческая жизнь слишком длинна для одной любви'? Это не совсем так, слова литературной проститутки не стоит абсолютизировать, но что-то верное в этом есть.

Случается простое приключение на стороне. Тоже без всякого поползновения на предательство супруга. Гульнул, не подвергая пересмотру основное – статус своей семьи.

А случается временное помутнение, так сказать, рассудка – увлечение, которое проходит уже через пару месяцев.

Да вы сами можете продолжить этот список – человечество минимум три тысячи лет об этом стихи и романы сочиняет.

Я потому и призываю разобраться. Ведь вовсе ничего не ясно с Виктором и вашими с ним отношениями. Половые гормоны – сила могучая, но разум способен их подавить. Давайте включим разум, Настя. И нам удастся понять, что – и отчего именно так – произошло. А как только мы это поймём – сможем определить и набор соответствующих действий. Даже если вам самой не захочется затем его возвращать…

Она глядела на меня, не отрываясь. Было довольно занимательно наблюдать за выражением её лица. Сначала на нём читалось недоверие, затем озарение – дескать, все вы, мужики, одинаковые, затем – задумчивость.

Наконец, она сказала:

– Странно всё получается, Антон Геннадьевич… Я вроде бы ни в чём не виновата. Это не я изменила. Это не я ушла. А из ваших слов следует, что разбирать надо именно меня, мою жизнь, моё поведение…

Я развёл руками:

– Постоянных любовниц не заводят от хорошей жизни в семье, Настя. Что-то действительно было не так, раз он совершил такой поступок. Но ни вы, ни я не знаем, что было это 'не так'. Неужели вам не хочется понять, почему Виктор так поступил?

– Но… – начала она.

– Нет-нет! Понять – не значит простить, что бы ни говорили доморощенные философы, – тут же прервал её я. – Я не собирался именно сейчас предлагать 'мириться-мириться-мириться-и-больше-не-дериться'. Это было бы глупо и не ко времени. Я не призываю немедленно простить его, принять и сохранить семью. Не вскрыв причины его ухода и не парировав их прежде всего в ваших – его и вашем – мозгах, мы в лучшем случае добьёмся временного эффекта. А вам, считаю, надо навсегда вытравить не только яд этой измены из ваших отношений, но и саму память о ней. Это не та память, которую стоить сохранять. А потому, думаю, вам нужно, как двум суверенным державам, сесть за стол переговоров…

– И о чём говорить? – всё ещё с нажимом спросила Серебрякова. – О сравнительных достоинствах меня и этой шлюхи?

– Нет, зачем же, – терпеливо ответил я. – Ни об этом, ни о его уходе, ни об измене. Это произошло – и эту тему необходимо закрыть. По крайней мере, на время. Всё, это уже есть реальность, новая реальность. Её придётся принять, хотите вы этого или нет. А потому мы её выставляем за скобки и разбираемся с тем, что её вызвало, что к ней привело. Словом, вам двоим надо сесть друг рядом с другом и разобраться, наконец, во всех проблемах.

Она задумалась.

– Да, наверное…

– Это нужно вам обоим. Иначе неразрешённый груз ваших проблем понесёт на своих плечах ваш сын. Подумайте об этом.

– Хорошо, Антон. Наверное, вы правы, – её голос был задумчив. – Давайте сделаем, как вы говорите. Как это называется – семейная психотерапия? Я, со своей стороны, согласна… – она вздохнула. – Но…

– Ну, вот и хорошо.

– Только я не уверена, согласится ли Витя на это… Он вообще к психотерапии относится очень пренебрежительно. Говорит: 'Что я, псих?'

– Попробуйте его убедить. Объясните, что это нужно в первую очередь ему же.

– Не знаю, получится ли его уговорить…

– А вы упирайте на судьбу ребенка. Скажите, что от этого зависит будущее вашего сына – это должно подействовать.

– Хорошо, Антон, я попробую. Спасибо вам, – в голосе Серебряковой всё же звучали нотки сомнения.

Что ж… Москва не сразу строилась…

9.

Когда я вытащил Анастасию Серебрякову из рук оказавшихся нормальными, даже добрыми ребятами гаишников и доставил её домой, то как-то не почувствовал, что отчаяние её было так велико. Почти до предела, за которым рвётся сама человеческая жизнь…

Я вообще ничего не чувствовал. Видно, сказалась бессонная перед тем ночь, усталость, взвинченность от неожиданного вызова и необходимости вести под дождём дипломатические переговоры с разозлённым подполковником ГИБДД…

Более того – не придал происшедшему особого значения. Драма как драма. Таких полно и на Рублёвке, и в окрестностях. По всему миру. Муж ушёл? Что ж, не от неё первой. Не от неё последней. Неспециалисты, возможно, подожмут губы – но у психологов для подобных ситуаций есть чуть ли не стандартные тексты. Одни эмоции подавляются, другие возбуждаются. Полностью человека сразу не успокоишь, но заменить энергетику состояния с саморазрушения на что-то созидательное вполне возможно. Грубо говоря, надо эмоции переселить из настоящего и частично прошлого – в будущее. Утро вечера мудренее – это не об интеллектуальной составляющей говорится. А об эмоциональной. Перенеси себя в завтрашнее утро – сегодняшние проблемы покажутся уже не столь ранящими…