Текст книги "Слёзы Рублёвки"

Автор книги: Александр Пересвет

Соавторы: Ирина Боур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– иногда Виктор в восхищении этой качественной работой часами изучал выкладки, достойные старого советского Госплана. Но —

– раз в месяц обязательно запирался со Светланой, чтобы углубиться в её непритязательные '61-й счет', '52-й счет', '40-й счет' и так далее…

И вот во время одного из таких 'совещаний генштаба' раздался лишний звонок.

Евгения, его старый, доверенный секретарь, была вышколена давно. Несколькими жёсткими выговорами за подобного рода подключения внешних абонентов, когда Виктор занимался строго внутренними делами. Так что если она сейчас пытается пробиться, то по ту сторону должно произойти что-то важное.

– Виктор Николаевич, простите, что прерываю, – с ноткой опасливости прозвучал голос Евгении в интеркоме. – Я в затруднении. Уже второй раз звонят из РСПП. Я сказала, что вы заняты, но только что они перезвонили с самого верхнего уровня и спросили, когда вы освободитесь. У них к вам срочный вопрос. Что мне им ответить? – они пообещали перезвонить через пятнадцать минут.

Нет, молодец Женька! Шеф занят – это основное. Но РСПП – тоже не последняя аббревиатура в их бизнесе.

– Когда перезвонят, можешь переключить на меня, – буркнул Серебряков. – Мы практически закончили…

…Голос РСПП в трубке был басовит и предупредителен:

– Виктор Николаевич? Добрый день.

Хм, с чего он решил, что позвонит сам Жохин? Но, в общем, департамент корпоративных отношений – это могло быть любопытно.

– Нам дали ваши координаты как одного из основных специалистов в своей отрасли. Вы знаете, Российская палата промышленников и предпринимателей – не посредник, но определённая координационная деятельность у нас присутствует. Так вот, нам поступили некоторые инвестиционные предложения, которые мы хотели бы показать вам. Вдруг это вас заинтересует…

* * *

– Помните фильм 'Операция 'Ы'? – холодно осведомился Серебряков. – Там, где хулигану читаются лекцию о Большом театре, а в это время работает циклёвочная машина? И помните, что он там ответил в конце, когда звук прекратился?

– Был бы очень благодарен, если напомните, – криво усмехаясь, ответил бледный Владимирский. – Я далёк от кинематографа.

– 'До лампочки!' Аналогично я могу высказаться о нашем нынешнем разговоре. Словом, не беспокойте себя больше общением со мной, господа. И даже успеха я вам желать не буду.

Это было практически объявлением войны.

Но другого выхода у Виктора, собственно, и не оставалось.

А начиналось всё почти дружески.

Поначалу Серебряков внимательно выслушал информацию. О том, например, что Российский союз промышленников и предпринимателей представляет интересы деловых кругов и видит своё предназначение в консолидации усилий промышленников и предпринимателей, направленных на улучшение деловой среды, повышение статуса российского бизнеса в стране и в мире… и тому подобное.

Лишь через минуты три он кротко произнес:

– Я очень благодарен за эту информацию. Но ваш сайт я изучил. Может быть, перейдём к делу?

До сих пор молчавший банкир Владимирский улыбнулся и бросил:

– Да, Михаил Игнатьевич, эта преамбула ни к чему. Собственно, и сам РСПП к делу отношения не имеет. Просто я попросил пригласить вас, Виктор Николаевич, на какую-нибудь авторитетную территорию. Где мои предложения вам прозвучали бы хоть и предварительно, но весомо.

Авторитетную, ну-ну. В этом старом здании на Старой площади всё дышало неистребимым духом советской номенклатуры. Лестницы, коридоры – странное впечатление они производили. Этот дом дореволюционной постройки, который переделке не поддается в принципе. Тем не менее, его попытались осовременить, но выглядело всё так, словно лежащему в мавзолее Ленину сунули в руку ноутбук, а в ухо – гарнитуру мобильного телефона.

Виктор бы предпочёл спуститься вниз, где под непритязательной надписью 'Подъезд?2' таилась бывшая столовая ЦК, ныне переделанная в бар-ресторан. Кухня, правда, оставалась по-цэковски отвратительной. Но зато здесь было почти всегда пусто, почти всегда тихо и достаточно уютно – по-старомодному уютно, с душою.

Он время от времени здесь проводил встречи и переговоры.

Но этих двух людей в ту, как её называли в знающих кругах, 'Столовую?2', Виктору вести не хотелось.

Что-то было неприятное в этом Владимирском.

До того знакомы они не были – не считать пару встреч на каких-то приёмах, где их друг другу даже не представляли. Но, конечно, Серебряков слышал эту фамилию. Ещё бы – когда во время дефолта столько денег сгорело в банке этого человека! Видел это лицо иногда в выпусках новостей. Это его не очень интересовало. Банкир, хоть и не принадлежал к первой десятке олигархов страны… может быть, даже и не к первой сотне – находился на гораздо более высокой ступеньке, чем Виктор со своим небольшим бизнесом. И, строго говоря, общего у них было лишь то, что оба делали деньги. Вот только Владимирский делал деньги из денег, а он, Виктор, – из реального продукта.

Неприятен был и разговор с этим человеком. Особенно если снова вспомнить те деньги, что не успел тогда из его банка вытащить, в 98 году… Личные, хорошо ещё, деньги. Были б производственные – катастрофа была бы страшнее…

Смотрел банкир слишком уж изучающее – как будто знаком с Серебряковым заочно, знает всю его подноготную. А теперь рассматривает, так сказать, вживую, и делает сравнения и выводы.

Впрочем, чего уж там – наверняка изучил его и его дела перед разговором. Виктор и сам так же поступил. А уж у этого гуся, поди, служба безопасности далеко не из одного шофёра Серёги состоит…

Интересно только, что он там нарыл про меня такого, что его подвигло на более близкое знакомство?

Впрочем, этот вопрос разъяснился очень скоро.

После всяческих реверансов и заверений, приличествующих обстановке, Владимирский объявил, что весьма впечатлен успехами Серебрякова на ниве удовлетворения спроса трудящихся на красивый фарфор. И что у самого его, Владимирского, на данный момент нарисовалась толика свободных средств. Которые он с удовольствием готов был бы вложить в расширение Серебряковского производства и торговли.

Что само по себе было бы неплохо… Правда, расширение торговли фарфором Виктор актуальной задачей в последнее время не считал. Собственно, норма удовлетворения спроса в отрасли достигла или близка – да, близка, пожалуй, стопроцентного насыщения никогда не бывает… – близка к пределу. Продажи, в общем, растут строго предсказуемо – в соответствии с ростом материального благосостояния, достигнутого за последние годы путинской стабилизации. Увеличить их скачкообразно – невозможно: фарфор не картошка, каждый день его не покупают.

Виктор обеспечивал себе относительно динамичные позиции лишь тем, что кроме посуды предлагал на рынке всякую сопутствующую ерунду. В основном, из собственного детства. То слоников, миллионноразно осуждённых прогрессивной шестидесятнической общественностью как символ мещанства. То балерин маленьких, что подглядел у кого-то – маленький совсем был, года три, но так впечатлило, что на всю жизнь запомнил! Потом он специально в Германии разыскивал производителя этих балерин, суровой судьбой трофея загнанных на Урал, чтобы договориться об условиях передачи ему прав в России. То дешёвых копий фигурок из 'Грюнес Гевёльбе' в Дрездене. И специально возил туда своих дизайнеров, чтобы те посмотрели, переняли, переделали и – отдали в производство.

Но это, разумеется, не давало основного оборота.

Можно, конечно, устроить локальный государственный переворот в отрасли – перекупить, скажем, пару заводов и овладеть всем их производством. Но Серебряков не находил в этом ничего привлекательного. Собственно, сейчас он ещё не перешёл за ту грань, пока деньги ещё работают на него. А не он – на деньги. А расширься он?… Оставить даже в стороне проблемы, связанные с тем, что не все по-доброму посмотрят на его попытки экспроприировать чужой кусок хлеба… И что будет? Новые объёмы работы, перестройка всего налаженного бизнеса, новые проблемы со снабжением, новые схемы реализации… Тут уж на дилерах не выкарабкаешься, надо под себя отдельную торговую империю создавать!

И главное – зачем? Это вроде как генеральному дилеру, скажем, 'БМВ' взяться за реализацию 'Тойоты', 'Пежо' и – для полного удовольствия – 'Жигулей'. С ума сойдешь гарантированно – а вот поможет ли тебе дилерская сеть 'Жигулей' расширить продажу твоих 'БМВ'? Ой, далеко не факт!

Нет, уж! У Серебрякова был свой бизнес, столь же родной и знакомый, как свой дом. Зачем ему ещё три дома, если он в них не будет успевать жить?

Примерно такие соображения он и высказал Владимирскому в ответ на предложение принять от того инвестиции.

Конечно, все было обставлено разными вежливыми словесами, но смысл был понятен всем. Серебряков от лестного предложения отказывается. Причём так, что не оставляет решительно никаких возможностей что-то себе навязать.

Владимирский выглядел спокойным, но несколько раздражённым.

– Витя, – сказал он, – позволите себя так называть?

– Лучше – Виктор Николаевич, – сухо ответил Серебряков. Каждый жест сближения может завести в дебри, говорил ему внутри голос разума.

– Как угодно… Хотя я только из симпатии к вам… – пожал плечами банкир. – Но ведь существует закон: как только ты останавливаешься, тебя обходят другие. А ведь сами знаете: в бизнесе прав человека не бывает. Кто кого обогнал, тот его и съел. Вы не боитесь, что с вашим относительно средним бизнесом вас сможет задавить кто-то более мощный и разворотливый? Хотя бы эта пара с Пушкинского завода…

Виктора начал раздражать этот разговор. Почему всю жизнь ему тычут в глаза этим Пушкинским заводом? Конечно, после того, как 'эта пара' – а с Галиной Серебряков был знаком не шапочно и весьма симпатизировал этой милой, но с хорошей хваткой женщине – вырвала у американцев загибавшееся производство, их предприятие сделало ряд весьма примечательных успехов. Тем более – если Николай сделает им хорошую смазку на своей нефти. Но неужели этим гражданским – так он называл всех не из своей отрасли – тяжело понять, что у них и у него – два совершенно разных бизнеса? Бывший Императорский завод, если и делает ширпотреб, то такой, который к его, Серебряковскому, ширпотребу имеет очень далёкое касательство.

Императорский фарфоровый завод, больше двухсот лет истории, основная продукция – художественный фарфор! И представленный в собраниях крупнейших музеев мира. Единственный завод в России, выпускающий продукцию класса premium, имеющую свой стиль и способную конкурировать с изделиями старейших мануфактур Европы! Кобальтовая коллекция, русский авангард, чашка с блюдцем 'Весна золотая' стоимостью больше пяти тысяч рублей – кто-то из его дизайнеров удачно пошутил: 'Чашка с блюдцем по цене 'Мама дорогая!'

Какой он Серебрякову конкурент? То есть наоборот – кто такой Серебряков рядом с ним?

Это предложение несерьёзно, сказал он холодно. Конкурировать с Императорским заводом на их поле невозможно. А ложиться под СМС на своём поле он не желает. Он ещё пока не так уж сильно нуждается, чтобы мечтать отдать кому-то свой бизнес. После чего быстро стать никому не нужным. Вот когда он оставит нынешнее своё дело, уйдёт в новый поиск… неизвестно ещё, какой, но уже тянет, тянет ринуться в неизвестное! – вот тогда о чём-то можно говорить. Тогда какой-нибудь кредит может и понадобиться.

Но уж точно не у этого неприятного Владимирского, сказал он себе внутренне.

Но, оказалось, он его недооценил, этого банкира с немного рыбьими, навыкате, глазами.

Нет, угроз, конечно, не прозвучало.

Проговорено было вскользь, как бы между прочим:

– И всё же, когда у вас возникнут трудности, дорогой Виктор Николаевич, не забывайте о нас. Я уверен, что тогда вы оцените и нашу готовность помочь, и наши дружеские чувства…

'Когда'? Он сказал: 'Когда?'

Гневаться Виктор не стал. Неконструктивно. Слабо.

Он подавил в себе небольшую вспышку ярости.

Конечно, этот… спрут сказал: 'Когда'.

То есть – ему объявляют войну?

Что ж, поглядим, кто – кого.

И вот тогда он встал, оглядел собеседников и произнес ледяно:

– Помните фильм 'Операция 'Ы'?..

* * *

Лариса лежала в сладкой истоме и наслаждалась осторожными и одновременно уверенными движениями мужских пальцев, что перебегали по её телу. Время от времени они останавливались на одном каком-то месте и начинали разминать отдельную мышцу.

Особенно приятно было, когда эти пальцы принимались за грудные мышцы. Старательно избегая того, что обхватить саму грудь, не говоря уж о соске.

Это доставляло Ларисе дополнительное удовольствие – лежать совершенно голой перед массажистом со странным прозвищем Ант и знать, что он не может не хотеть её. Но что его руки никогда не перейдут границу дозволенного. А ещё большее наслаждение – закрыв глаза, ощущать его руки и знать, что ты всегда можешь взять этого мужчину. Но ты достаточно сильная, чтобы не позволить себе этого.

Или позволить.

Когда-нибудь…

Пока что он ей в любовники не годился. Старательный, но маленький. Не привык ещё иметь дело с богатыми женщинами. И они в нём вызывают пиетет. А покорный любовник – это не для Ларисы. Ей хватает покорного мужа. Вполне достаточно по жизни. Послушный богатенький папик.

А вот любовник должен быть – деспот. Настоящий, великолепный, капризный зверь. Непредсказуемый.

И лежащий у неё в коленях.

Хотя в то же время вызывающий небольшой холодок в душе своей дикостью. И в то же время – близкое к экстазу наслаждение от того, что ты – его властительница.

Наташка, наверное, права, подумала она, – есть в ней этот комплекс жертвы. Ей надоело править мужчинами. Ей хочется покоряться.

И в то же время торжествовать над ними.

Вот это чувство торжествования и заставляло её провоцировать массажиста на непродуманные действия. С одной стороны, она специально не делала ему ни одного намёка. Вела себя, как Снежная Королева. Ни одного лишнего знака внимания, ни одного взгляда в глаза. Всё время смотреть в лицо, но рассредоточено. Словно она разглядывает что-то на стене за его спиной.

Миллионерша рядом с плебеем. Графиня, которая не стесняется своих крепостных. Потому что они для неё – не мужчины.

И в то же время она вполне сознательно использовала весь потенциал женской грациозности, когда входила в комнату для массажа. Это она умела. Повернуться со значением, изящно поднять ножку, в то же время изобразив якобы наивную якобы попытку не показать совсем уж сокровенного…

Она по-своему тоже 'разминала' массажиста, только не руками. Чтобы дальше с наслаждением решать, что будет с этим делать.

Впрочем, мальчонка тоже, видно, парень не промах. Устроиться в салон, где можно работать с богатыми дамочками – тоже уметь надо.

Хотя работает он хорошо, не признать нельзя. Тело после его рук словно раскрывается. Впитывает в себя всю энергию – и, соответственно, готово и отдать её.

Наташка уже ждала её в сауне.

– Ну, что? – спросила она игриво, будучи посвящена в тайны сложной игры Ларисы с массажистом.

– Молчит, собака, – в тон ей ответила Лариса. – Смотрит только. И ничего не делает. Сеансы, вишь, бесплатные ловит, а сам ни мур-мур.

Обе засмеялись.

Лариса происходила из маленького уральского городка. И хоть давно убила, задавила в себе как вполне нормативную там полу-зэковскую лексику, так и характерное произношение, иногда позволяла себе в разговоре с близкими людьми вспомнить, из какого сора она себя вырастила.

Наташка была именно близкой. Не ровня, конечно, уже. Но подруга. Ещё с тех времен, когда обе работали в 'Литературной газете'.

Вообще-то, из было трое, подружек, которые на фоне всего прочего пожилого контингента идущей к упадку газеты смотрелись тремя юными пастушками. Этакими Дианами. Которым для того, чтобы пользоваться вниманием местного мужского контингента, не надо было прилагать вообще никаких усилий. А что образование заочное – так уметь вести себя надо, чтобы это значения не имело.

С тех пор жизнь многое изменила. Катька, третья их подруга, уехала в Канаду и работает там на русском радио. Путь обычный – эксклюзивный приём, интервью с иностранцем, лёгкий флирт, переходящий в умело спровоцированное приглашение к будущей встрече… Несколько разговоров о современном русском искусстве, о Башмете и Волочковой, о перспективах российского бизнеса. И пара слухов из политических кругов – которые всегда доходят до журналистов. Затем упорная недоступность… с неожиданной – для обоих, конечно! – сдачей. И дело в шляпе.

'Интердевочка наша' – так её нередко называла Наташка, которой повезло меньше всего из троих. Она так и осталась работать. Хоть и стала из секретарши элитной журналисткой элитного журнала. Но это было, собственно, и всё.

Даже мужа у неё не было. И Лариса помнила, как та ревела, когда её бросил тот полубизнесмен-полубандит из Казахстана, в которого Наталья была влюблена, как кошка, и который просто вытирал об неё ноги. И не только вытирал. Пару раз Наташка появлялась на людях в тёмных очках и со старательно запудренным лицом.

И сегодня обе знали, что она втайне завидует подружке. Которая умело устроилась сначала в Совет Федерации помощником сенатора, а уже оттуда вышла замуж за важного банкира. На удивление быстро схрумкав его прежнюю жену.

Наташка не знает ещё, какими глазами смотрит на молодую мачеху поганый этот сынок Владимирского…

А тут ещё сам отвернулся… Не стал обещать принести ей шкуру убитой врагини. 'Это ваши женские разборки, деточка…' С-скотина! Ни истерика, ни последующее примирение и доведение его до полного изнеможения в постели не поколебали упорного 'Боречку, Борюсеньку'. Она же не требовала ничего особенного! Пусть бы ребятишки из службы охраны развлеклись с нею по-своему, по-мужски. И на лице бы след оставили, чтобы до конца в жизни при взгляде в зеркало вспоминала свою несчастную встречу в ней, Ларисой!

И всё срывается из-за его трусости! 'Мы за тебя иначе отомстим, моё солнышко! Мы её через мужа накажем. Мы их под контроль возьмём, и она тебе ещё кофе будет в постель подавать!'

Разбежалась!

Придётся искать выходы на каких-нибудь бандюков…

А своему упрямцу старому она тоже ещё отомстит. А то чуток отпустишь вожжи – проблем потом не оберёшься. Выгодный старичок, слишком выгодный, чтобы не нашлись охотницы его увести…

Ну, это она уж преувеличивает, конечно. Пожалуй, это на данном этапе невозможно. Она, Лариса, мощно взяла этого угасающего мужика под контроль. Хоть он банкир, хоть космонавт, хоть дворник. А всё у них, как в том анекдоте. Где маленький мальчик смотрит на свои… скажем, будущие мужские достоинства и спрашивает: 'Мама, а это что, мозги?' – 'У тебя ещё нет, – следует ответ. – Вот у твоего папы там точно мозги…'

Конечно, с мужем ей приходится трудиться… Но зато и привязывает это его нешуточно: кто ещё так быстро превратит его из озабоченного цифрами банкира в освобождённого от пут цивилизации первобытного охотника! У которого работает только один мозг – спинной!

Нет, найтись такие могут, конечно. Но дядька мой, слава богу, пожилой уже. Тяга к новым приключениям почти угасла. От добра добра искать – не тот у него возраст.

Кстати!

Кстати!

А у этой подлюки мужик, судя по досье Логовенко, вполне себе молодой! И черти в штанах у него наверняка ещё бесятся!

– Кстати, подружка моя, – лениво произнесла Лариса, не открывая глаз. – У меня есть для тебя вариант хар-рошего мужика! Нормальный себе дядька, с деньгами. Фарфоровый король какой-то.

– Уманский? – вспомнила Наталья. – Не смеши меня!

– Не знаю я никакого Уманского, – так же лениво ответила Лариса. – Я вообще в этом фарфоре не разбираюсь. Кто из них там кто, мне на фиг не надо знать. Мне сказали, что он – король, я тебе так и передала…

– Ну-ка, ну-ка… – мгновенно ухватила умненькая Наташка. – 'Сказали'? А зачем ты им интересовалась? Молодой, симпатичный?

Лариса внутренне прикусила себе язычок.

Чёрт, прокололась! На 'чисто', что ли, взять, на откровенность?

– Ты гляди, – хихикнула Наталья. – Мальчишку-массажиста тебе твой банкир, поди, простит. Не заметит. А мужчину серьёзного – не-а!

– Дура ты, Наташка! – отрезала Лариса. – Я тебе реального мужика даю, а ты тут в угадайки играешь. Не интересовалась я им, понятно? Мне бабе его отомстить надо!

Она открыла глаза. Подруга смотрела на неё внимательно, чуть-чуть хищно.

– Ну-ка, докладывай, – отрывисто потребовала она.

* * *

– Всё, деточка, иди. Спасибо, – махнул кистью руки Владимирский.

Арфистка остановилась на полузвуке, поднялась со своей скамеечки, сделала реверанс и упорхнула.

Многие подсмеивались над этим обычаем банкира – перед важными совещаниями собираться в зимнем саду и слушать арфу. Кто-то считал его оригиналом. Чем, собственно, косвенно работал на Владимирского: тот был убежден, что в истории останется не то, сколько денег он сделал или какие проекты поднял, – а вот эти милые чудачества.

Современники многого не понимают. Но только впоследствии в истории остается не тот, кто подсмеивался, а тот, над кем подсмеивались. 'Замечательные чудаки и оригиналы постсоветской России' – такую книжку хотел бы видеть Владимирский. И чтобы в ней одним из главных героев был он. В смысле – героев-оригиналов. А чудаками чтобы выступали его соперники. И просто люди, которые ему не нравятся.

Это, в общем, очень просто – остаться в истории так, как хочешь ты сам, и оставить в ней своих врагов так, как очень не хотелось бы им. Достаточно только немного сместить акценты. В той знаменитой рекламе банка 'Империал' – банка, почившего во времена дефолта девяносто восьмого года не без его, Владимирского, помощи, – где Суворов отказывается есть до первой звезды… Там ведь можно понять и так, что полководец оригинальничает, требуя заслуженной награды. А можно увидеть и другое: что мелкий интриган дешевым оригинальничаньем выгрызает себе лишнюю звезду на грудь.

Всё дело в акцентах.

Владимирский потому и не приступал пока к этому книжному проекту, что искал такого прожжённого журналюгу, который бы столь невинно, но умело расставил акценты, чтобы никто ни к чему придраться не мог. Но всей публике все было бы ясно про всех.

Но он пока что видел только сплетников. Ума большого не надо, чтобы изобрести статью на тему, как плохой юный певец Федя женится на знаменитой пожилой певице Гале в сугубо коммерческих видах. Куда больше ума надо, чтобы изобразить этот мезальянс настоящим счастливым браком… мягкой ретушью нанеся несколько чёрточек, достаточных для умного, чтобы понять реальную картину.

Нет, Владимирский искал умного мастера. А до тех пор держал свой проект под спудом.

Впрочем, информацию набирал без устали. И работал и на свой будущий имидж в истории.

И арфа – это хорошо.

Тем более забавно, что начиналась она с пустой, в общем, шутки. Когда-то давно, ещё во времена торжества позднесоветской 'чернухи' в кино, он случайно подсмотрел сценку в каком-то фильме. 'Братки' или кто-то там – 'новых русских' журналюги ещё не изобрели – проводили то ли встречу, то ли обед, он уж не помнил. А перед ними на арфе играла совершенно обнажённая музыкантша.

А Борис Семёнович тогда как раз с кем-то выпивал. И они с нетрезвых глаз решили, что заведут себе такой же обычай.

Завёл его, правда, один Владимирский. Партнёра его тогдашнего застрелили в собственном подъезде год спустя. Сдержал слово, что называется. Специально купил арфу. И затем с некоторым даже исследовательским интересом нанимал исполнительниц поиграть голыми перед ним и его командой.

Соглашались все. Вопрос был только в суммах.

Однако самого его хватило всего на три, то ли четыре раза. Он всё-таки был человек с эстетическим чувством, а тут никакой музыки девочки изобразить не могли. Не о том думали, понятно.

Да и сам процесс, откровенно говоря, наскучил. В конце концов, ничего нового на женских телах не открывалось. А постоянно делать одно и то же, чтобы только потешить гормоны – так он уже не мальчик.

Так что эротику отставили. А арфа осталась. И через какое-то время Владимирский распорядился внести её в зимний сад в своём офисе и за вполне пристойные деньги стал приглашать исполнительниц поиграть что-нибудь для души.

В одетом виде. Даже в концерном платье.

А затем распорядился сделать это обычаем. Частью фирменного стиля. Не перед обычными летучками, конечно, но перед каждым важным совещанием они с членами правления отдавали по десять-двадцать минут прослушиванию музыкальной классики.

Это хорошо настраивало на работу, был убеждён Владимирский.

– Итак, господа, – произнес он, когда артистка, шурша платьем, покинула помещение. – У нас с вами сегодня на повестке дня тема, возможно, и не относящаяся непосредственно к нашему основному бизнесу, но тем не менее небезынтересная.

Хочу сразу оговориться, что к банку она никакого отношения не имеет. Хотя впоследствии мы его подключим к этому делу неизбежно. Но пока будем считать это новым проектом…

В кабинете сидели самые доверенные: первый заместитель по правлению и стародавний партнёр Догилевич; заместитель по общим вопросам – проще говоря, его 'дубинка' в банке – Алиев; главный юрист Нагонченков; финансовый директор Вайнштейн; личный помощник Загалатий и начальник службы безопасности Логовенко. Последнему, впрочем, не всегда давалась привилегия участвовать в таких вот узких совещаниях. Но на данный момент именно он обладал важной частью информации.

– Значит, так, – продолжил Владимирский. – Я тут уже некоторое время приглядываюсь к тому, чтобы нам как-то диверсифицировать свой бизнес. А проще говоря, хочу я заняться фарфором.

Догилевич хмыкнул.

– Что не так? – резко повернулся к нему босс.

– Да нет, ничего, в общем, – протянул первый зам. – Просто ты как-то так официально начал… Я уж подумал, что такое?

– 'Такого' – ничего, – отрезал Владимирский. – Считай, это моя фантазия. А официально начал потому, что решение уже принял.

– Но почему именно фарфор? – удивился Вайнштейн. – Там возни много, а рынок узкий. Спрос предсказуемый, ограниченный. Это всё равно, что в алмазы лезть. Всё квотировано, лишнего не вбросишь – подорвёшь спрос.

Нет, это я спонтанно говорю, вопрос не изучал, – заюлил он, видя тяжёлый взгляд шефа.

– Это я знаю сам, – сухо проговорил Владимирский. – Но кое-кто на этом рынке очень неплохо поднялся. Хочешь знать, как?

Он кивнул Косте.

Тот откашлялся:

– Есть такой Серебряков. Не многие слышали, да и не мудрено. Ниша узкая. Но, в общем, в узких кругах, среди специалистов, известен.

Начинал так себе, ничего особенного. Можно сказать, свой свечной заводик был. Поначалу занимался всем, но потом 'накрыл' небольшую мастерскую экспериментальных керамических форм. Ну, там различные светильники, вазочки, украшения… Всё умирало, потому что продавать не умели. А он проникся интересом. Пару заказов пристроил немцам, потом вышел на постоянную линию с ними. Тем временем организовал сбыт по России, перестроив производство. Далее то ли он на украинцев вышел, то ли они на него – стал дилером Коростеньского завода. Постепенно стал дилером ещё нескольких. Одновременно выстраивал собственное производство на испанских и английских технологиях.

Загалатий прервался, отпил чаю. Из чашки английского фарфора.

– Имеется в виду, что в этом деле очень многое зависит от глины – потому фарфор узко локализован в небольшом количестве мест.

Наша глина, кстати, – не особо. Потому, в частности, в России начали игрушки делать вместо сервизов.

Плюс – деколи, то есть вот эти вот рисунки на посуде. У нас их делать тоже не умеют, грубоватые получаются. А Серебряков сумел выгодно договориться с испанцами, стал получать рисунки от них и – наш человек! – клеить на наш… ну, или украинский… фарфор. На те места, где проявлялись недостатки нашей глины. А поскольку недостатки – в разных местах, то он взял и попросту отказался от унификации украшений на сервизах. Таким образом получилось как бы развитие его же экспериментальной фабрички. А на рынке появилась собственная оригинальная… ну, не знаю – фарфоровая школа, что ли. Модели Серебрякова. Хотя это не модели, а, в общем, обычная продукция. Украинцы, пока он их не построил, несколько лет так и гнали советский ширпотреб.

Но именно с этим он и попал в точку. Оформляя 'совок' под Испанию, он захватил нишу ширпотреба. Пока солидные заводы, европейцы, немцы особенно, по чайной ложке открывали здесь элитные магазины для элитной продукции, Серебряков затаривал всю страну до Владивостока по приемлемым для массового потребителя ценам. А поскольку у него один сервиз не повторял другой, то каждый из этой массы получал как бы эксклюзив. И считал себя как бы элитой.

– Хм, – покачал головой Вайнштейн. – Я бы взял парня на работу. У него еврейская голова!

– Давай дальше, – указал Владимирский помощнику.

Загалатий вновь откашлялся.

– Собственно сбытовая сеть у него обычная. С центральными магазинами на договорах. По стране – по-разному. Кто-то уже у него на договоре, где-то он долю откупил. Где-то филиалы открыл, как со стопроцентным участием, так и с частью. Но в таких филиалах везде держит контрольный пакет. В общем, сочетает собственную сеть и франшизу. Часть реализаторов сама к нему приезжает, закупается в деньги и дальше уже распространяет самостоятельно. Раньше давал на реализацию, но в последние годы этого уже не практикует.

Список объектов по городам я Борису Семёновичу передал, – кивнул он на Владимирского.

Тот кивнул в ответ:

– Да, Костя. Большая работа. Благодарю тебя. Но давай главное.

– Ну, про его потуги сделаться дилером западных фирм я говорить не буду, – продолжил Загалатий. – Похоже, он делал их, имея в виду, что в перспективе европейцы все равно сами к нам придут. Типа: не вышло – и ладно. Зато сам открыл, по моим данным, три магазина в Европе – во Франкфурте, в Каталонии под Барселоной и в Голландии.

Он ещё глотнул из чашки и снова откашлялся.

'Заболел, что ли?' – с беспокойством подумал Владимирский. Он был слаб на насморк. А тот, похоже, не переносил 'хозяина': Борис Семёнович всегда очень тяжело выходил из этого неприятного заболевания.

– Но три-четыре года назад он начал подниматься всерьёз, – продолжал, однако, вполне здоровым голосом Костя. – На кхитайцах.

Китайцев он отчего-то не любил искренне и слово это всегда пытался произнести с этаким – как он считал, издевательским – придыханием.

– Ну, про китайский фарфор все слышали, они его изобрели…

Все закивали.

– Эх, – ностальгически протянул Догилевич. – Помню, было у нас несколько китайских предметов еще со времён советско-китайской дружбы. Не поверите, сквозь бока чашки чаинки можно было видеть!

Молодой Нагонченков, родившийся уже во времена песенки про письмо тамбовских рабочих китайским гегемонистам, уважительно покачал головой.