Текст книги "Последний хранитель (СИ)"
Автор книги: Александр Борисов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Глава 19
Курево у меня было. Мордан позаботился. Перед тем, как забить крышку, он высыпал в гроб несколько пачек «БТ». Многие сигареты были порваны и измяты, но в дело годились. В кармане нашлась зажигалка и коробок спичек. В конце концов, зарасти оно все говном, если есть дела поважней, пусть они подождут.
Было по-прежнему жарко, но самолет догорал. Хлопья жирного пепла уже не кружились в воздухе. Здесь больше никто ни в кого не стрелял. Вертолеты решили не возвращаться. Наверное, ушли на заправку, «причесав» на прощание, вершину и склон соседней горы.
Я курил и строил планы на будущее. Оружие, деньги – все это у меня на первое время было. Правда, костюм никуда не годился: выползая из ящика, я порвал его в клочья. Да и черт с ним, свобода дороже, это ведь, чудо, что вообще выбрался. Да и с одеждой особых проблем не будет. Хвост самолета и весь грузовой отсек, взрывом отбросило в сторону. Баулы, узлы, чемоданы посеяны здесь, как крапива на свалке и почти ничего не сгорело. Из такого количества барахла, можно выбрать что-нибудь подходящее. Все равно эти вещи уже никогда не дождутся своих хозяев.
Никита был в шоке. С момента, когда самолет набрал высоту, в нем стала происходить какая-то чертовщина: говорящие головы, сжигающие врагов, какие-то потусторонние голоса, прозрачная сфера, защитившая его от неминуемой смерти. Чтоб не сойти с ума, он ни искал ничему объяснения, все принимал на веру и, даже, не удивлялся. В конце концов, не чудо ли то, что сам он очнулся в морге, среди покойников и настолько пропах мертвечиной, что редкие ночные прохожие шарахались от него, как от посланца с того света? Но мое «чудесное воскрешение» убило его наповал.
– Может, это другая жизнь? – спросил он у неба, – может, я – отлетающая душа, лишенная тела? Почему же... почему же тогда так хочется жрать?
– Потому, что на свете есть сало, – ответил я на этот вечный вопрос, возвращая его в реальность.
Сфера исчезла, как будто рассыпалась. Бравый спецназовец материализовался в воздухе, в том самом месте, где застал его первый взрыв.
Никита мгновенно сгруппировался и приземлился, как учили в десанте. Под ногами горела трава, обжигали подошвы куски остывающего металла. Но он, казалось, не чувствовал ничего, все рылся и рылся в обломках, делая вид, что ищет свой пистолет. Не хотелось ему общаться с этим, условно говоря, человеком и Никита, как мог, оттягивал этот момент. Помимо всего прочего, был он конкретно обижен. Еще бы! Он видел, как вершину горы утюжили вертолеты, как они уходили от «Стингера», как один за другим, умирали его враги. Был скоротечный бой, а его, как нашкодившего пацана, почему-то поставили в угол. Это больно терзало самолюбие профессионала.
Он понимал, вернее – доподлинно знал, что я не из банды угонщиков, но хотел себя убедить, что это не так. Был у его ипостаси такой нехороший пунктик – срывать свою злость и досаду на первом, попавшемся под руку. Благо, в нашей советской армии подчиненные всегда под рукой.
В конце концов, он решился и зашагал ко мне, притаптывая ботинками язычки пламени.
– Ты кто такой? – начал он с классической фразы, – что-то морда твоя мне кого-то напоминает!
Еще б не признал! В нагрудном кармане его «комка» вот уже сутки лежит мое черно-белое фото, а также листочек с приметами.
Хоть тут повезло, – подумал Никита.
После своей «клинической смерти», майор Подопригора стал излишне самоуверен. Он, вдруг, обнаружил, что стал обладателем уникального воинского искусства, да такого, что не снилось ни Кадочникову, ни старшему прапорщику Овчаренко, ни самому Саперу. А потому, ничтоже сумняшеся, решил приступить к моему задержанию. (Вот она, человеческая благодарность!) Но что-то в моем облике его насторожило и настолько смутило, что бравый спецназовец решил перестраховаться и проявить осторожность.
Для начала, он двинул вперед правую руку – легкий бесконтактный удар раскрытой ладонью. Хотел сразу ошеломить.
Я выполнил два незаметных движения: немного отвел и усилил его удар. Кусок обгоревшей обшивки, валявшийся под ногами, сложился книжной обложкой и так загремел, как будто его огрели кувалдой.
Никита подумал, что промахнулся. Удар вышел сильнее, чем он рассчитывал. Это слегка озадачило. И тут он поймал ответку: пущенный мною камень больно ударил его под коленку.
От человека, сидящего на траве, смешно ожидать каких-либо встречных действий, а тем более – контратаки. Любой бы на его месте решил, что это случайность.
Непонятливых учат, и я запустил камешек покрупней. Решил подразнить Никиту и вовлечь его в потасовку. Пусть и Аслан, и Мимино уходят подальше. В совсем недалеком будущем они мне еще пригодятся.
Мысли спецназовца прыгали, были короткими и отрывистыми, как серия предупредительных очередей. Но самое важное я прочитал.
В последний раз Подопригора получал по рогам еще до Афгана, в годы суровой армейской юности. Свел его тренировочный спарринг с прапорщиком-хохлом, Григорием Ивановичем Овчаренко.
Вечно сонного, неуклюжего дядьку он, тогда еще рядовой, в деле ни разу не видел. Думал, что это какой-нибудь интендант с базы снабжения. Вот и решил взять его «малой кровью»: в начале боя подставиться, принять удар «на рога» и ответить встречной убойной серией.
Все вышло, как он и рассчитывал, но с иными последствиями. Хохол приложился так, что хрустнула черепушка. Никита остался стоять на ногах, не в силах упасть, или просто пошевелиться. В голове басовито гудел колокол, горизонт заплывал черно-красной мозаикой. Временами его разрывали ослепительно белые вспышки. А бешенный прапорюга продолжал его мурцевать, как Петлюра пьяного гайдамаку. И бил же, сволочь, как-то по подлому! Попадает в плечо – екает селезенка. Снова приложится в ту же, вроде бы точку, а удар отдается в коленках. На прощание треснул так, что пол под ногами Никиты с грохотом провалился, а сам он попал в санчасть с переломом ноги.
Тайну чудо ударов он выведал. Будучи крепко навеселе, Григорий Иванович навестил в санчасти болящего «фазана», да там же и раскололся. Великая все-таки вещь – угрызения совести. Жаль, что свойственны подобные импульсы только загадочной русской душе. Никита же, причислял себя к истым хохлам. Свои секреты и наработки цепко держал при себе.
На войне он заматерел, но едва не сломался психически. Так случается, если ставишь перед собой неверные ориентиры. По жизни своей, Подопригора был ведомым, а не ведущим. Он считал это своим недостатком, старался избавиться от него, но не мог, ибо лидером надо родиться.
Покуда был жив дед, Никита ходил в обычную школу. И учился в их классе Васька по фамилии Грабаренко. Васька был кривоног, вечно ходил в кирзовых сапогах с вывернутыми наружу «халявами», донашивал чьи-то штаны с заплатками на корме. Два раза в году, он стригся исключительно наголо, а от гранита науки отгрызал максимум на трояк. В то время гремели «Битлы», в моде были остроносые туфли и расклешенные брюки. Школьники города, всеми правдами и неправдами норовили отращивать длинные «патлы». И лишь пацаны из его класса стригли головы под машинку и цеплялись за солдатскую обувь.
Вот таким человеком был Васька: ладным, веселым, везучим. Девчонки по нему сходили с ума. В школьной футбольной команде Грабаренко играл вратарем, и такие шальные мячи вытаскивал из углов, что взрослые дядьки диву давались. Но не это самое главное. Как ладно сидели на нем старые «кирзачи»! Никита в ту пору не раз пожалел, что ногам его не хватает Васькиной кривизны.
В «Каскаде» таким человеком был Валерий Иванович Сапа по кличке Сапер – признанный авторитет для бойцов и (представьте себе!) офицеров. Хлопцы шутили, что в прошлой своей жизни Валерий Иванович был Суворовым. А что? Никита готов в это поверить. Группа рыскала от Хорога до Пакистана в автономном режиме. Сколько было разгромленных караванов и складов с боеприпасами! Враг неделями сидел на хвосте, зажимал в огненные тиски, поливал свинцом, не давая поднять голову. И в каждом конкретном случае у Сапера в загашнике находился свой, сумасшедший, но единственно верный выход.
«Товарища прапорщика» Никита боготворил. Как губка, впитывал бесценный боевой опыт. Сильные, слабые стороны в характере Валерия Ивановича и даже его откровенные «бзики» служили Никите Подопригоре примером для подражания.
Как и его кумир, он всем сердцем возненавидел американцев и страшно переживал, если в ходе какой-либо вылазки его боевой счет оставался без изменений. Но в ходе любой операции, он все время держал в уме реакцию Сапы на свои боевые свершения. «Молодец, фазан!» – редко кто из солдат удостаивался этой скупой похвалы, и была она почетней иного ордена.
«Что скажет Валерий Иванович» – это было и счастьем его, и проклятьем. Никита уже не верил, что наступит такой день, когда хоть какой-нибудь сопливый пацан, в бою озаботится мыслью: а как его доблесть оценит он, майор Подопригора?
Но после клинической смерти, что-то произошло. Наряду с боевым искусством, в Никите исподволь, изнутри прорастал настоящий лидер. И это его возвышало, придавало уверенности в себе. Вот и сейчас он спокойно ушел от удара, с небрежной легкостью пропустил его за спиной, многообещающе усмехнулся и по крутой дуге пошел на сближение.
Я винтом закрутился в противоход. Пришлось немного пришпорить время. Пиратский, конечно, прием, но только так я успел вскочить на ноги, поставить скользящий блок и нырнуть под разящий удар огромного кулака.
Фора в доли мгновения. Незнающий человек ее не заметит, но порой она дорого стоит.
Никита продолжал наседать. Я был похоронен под градом ударов, а он продолжал танцевать свой безумный воинственный танец. Атаки шли волна за волной, с разных дистанций и направлений. Каждый каскад был законченным продолжением предыдущего и логически из него вытекал.
Со стороны могло показаться, что ему наплевать на защиту. Но только со стороны. Никита удерживал свое тело в границах Перунова круга. Это высшая ступень мастерства. Шагнув на нее, боец отражает любые удары по наикратчайшей прямой.
Мне приходилось несладко. Путешествие в тесном гробу не способствует хорошей физической форме. Болело все тело. Особенно в тех местах, куда попадали шальные пули. Хочешь, не хочешь, а нужно уравнивать шансы: на ложном замахе я ушел на дистанцию и успел заблокировать боль. Дело пошло веселей, но, как потом оказалось, это был единственный мой успех.
Никита в совершенстве владел славяно-горицким стилем. Он теснил меня к самому краю обрыва. Я вертелся, как мог: уходил, ставил блоки, нырял под удары и выжидал, выжидал, но перейти в контратаку спецназовец мне не позволил. Можно было пойти на военную хитрость: спрятаться в прошлом, перешагнуть в будущее, или (что будет совсем неожиданно) на стремительном всплеске уйти с траектории, забежать за широкую спину спецназовца, пнуть его коленкой под зад, (чтобы шибче летел), вернуться, поймать его на кулак и победой закончить бой. Но пока мы еще союзники. А в споре союзников победа любой ценой – это уже жлобство! И потом, я ведь сам спровоцировал драку.
– Ай, молодца! Мамой клянусь, молодца! – отчетливо прозвучал чей-то насмешливый голос. – Что ж вы остановились? Не стесняйтесь, вы можете продолжать чистить друг другу рожи. Старый Абу-Аббас давненько не видел таких вот, задиристых петушков!
Насчет петушков, это он зря, – подумал Никита.
Я обернулся и уперся глазами в ствол. Параллельно стволу слева направо двигалась борода – шикарная борода, широкая и густая, как новая одежная щетка. Наверное, экономный хозяин подстригал ее топором. Чуть выше одежной щетки шевелились кривые, ехидные губы. Вот они приоткрылись в ухмылке, явив для всеобщего обозрения здоровые, крупные зубы чистокровной английской породы. Над этими жерновами волнами свисали усы. А над ними – стремящийся ввысь, как звезда на рождественской елке, агромаднейший шнобель, достойный книги рекордов Гиннеса. Под зеленой повязкой под потным лбом, под сросшимися бровями, в глубине морщинистых впадин, затаились глаза. Глаза ядовитой, коварной, умной и хитрой змеи.
Абу-Аббас был еще не стар. Но по сравнению с теми, кого он привел, выглядел аксакалом. Рядом с ним находились дети: один пацан-пацаном, другой чуть постарше. В камуфляжах зимней расцветки и, естественно, с автоматами, оба смотрелись по– взрослому. Кто они есть такие, я до конца не понял, но явно не лесники. Случайных прохожих тут не бывает: самолет «с вещами» – сам по себе очень богатый приз. А тем более – в голодное смутное время. На такую добычу может запасть кто угодно: и люди с соседней горы, запустившие «Стингер», и обычные мародеры. Их много сейчас развелось по окрестным аулам.
– Никита, – мысленно прошептал я, – ты слышишь меня, Никита?
– Кажется, слышу, – неуверенно отозвался спецназовец.
– Ты можешь не говорить. Ты думай, мысленно формулируй все, что хочешь мне сообщить. В любом случае, я пойму.
Он понял, кивнул.
– Где же были твои глаза, товарищ майор? – задал я провокационный вопрос.
Волчьи глаза спецназовца сверкнули огнем:
– Да пошел ка ты на …! – рявкнул он вслух.
– Что ты сказал?! – взвился Абу-Аббас, инстинктивно хватаясь за нож. – Это ты у меня пойдешь… с порватым очком!
Он выпустил из виду меня, и свой автомат. За такие ошибки наказывают. Секунду спустя, аксакал лежал на земле с переломанным позвоночником. Остальных порешил Никита: жестоко и быстро, по-варварски, обычным куском железа. Когда я обернулся, все уже было кончено: у одного из мальчишек была перерублена шея, у другого – раскроен череп.
М-да, вот так я бы не смог. Поэтому испытал двоякое чувство. Мне было жаль пацанов. Их неокрепшие души кричали от ужаса. А с другой стороны, что оставалось делать? Люди сами решают свою судьбу, взяв в руки оружие. Они помыкали слабыми, считая, что в этом сила.
Все случилось настолько быстро, что никто ничего не услышал. По вершине горы бродило много людей с оружием. Но все они были сравнительно далеко: аксакал приказал им прочесывать лес, взять живыми всех четырех гяуров. Он откуда-то знал, что летчиков в экипаже ровно четыре. Интересно, откуда? Я порылся и в его исчезающей памяти, но везде нарывался на смирение и молитву. Поистине, этот воинствующий мулла был плотно настроен на встречу с Аллахом. Надо же, а с виду большой матершинник!
Пока я переживал, спецназовец разбирался с нашим трофейным оружием: три автомата и нож – стреляющий нож разведчика бельгийского образца, с мощной пружиной. Лезвие доводилось методом полировки, было прозрачным и чистым. Оно завораживало: где-то внутри металла то вспыхивало, то угасало голубоватое пламя.
– Что это с тобой?
Я вздрогнул, непонимающе обернулся.
– Что, говорю с тобой? – Никита прикрыл ладонью глаза и отступил на шаг.
– Не понял? – обеспокоился я.
– Зеркала нет, посмотри хотя бы на руки.
Я поднял к глазам ладонь и тоже отпрянул. Глянул чуть выше: под разодранной в клочья рубахой темнела плотная масса, имеющая форму руки. Масса слабо пульсировала, плавно меняла цвет от черного – к темно-бордовому. По поверхности этого нечто, как внезапная нервная дрожь, пробегали зигзаги и волны светло-зеленого цвета.
Уникальная все-таки штука – человеческий мозг! Он способен запоминать прошлое свое состояние и устойчиво в него возвращаться. Потеряв контроль над собой, я опять стал огненным шаром – сгустком обедненной энергии, заполнившим человеческое обличье. Мощность, конечно, была далеко не убойной. И яркость не та, даже штаны и рубаха не загорелись.
Да, надо принимать срочные меры. Обратная трансформация – это уже проще. Кем я был, собою, Салманом, Абу-Аббасом?
– Так это все, значит, ты? И здесь, и тогда в самолете? – мрачно подумал Никита, мысленно обращаясь ко мне.
Я постепенно вернулся в привычное земное обличье и смог даже кивнуть.
– Ты запросто убиваешь. Зачем же позволил тем двум из команды Салмана так просто уйти? – спросил он уже вслух, имея в виду Аслана и Мимино.
– Просто?! – чуть не подпрыгнул я. – Ничего в этом мире не совершается просто! Может быть, ты считаешь, что твое возвращение к жизни после прыжка с нераскрывшимся парашютом – самое обычное дело? Или тот, кто чудесным образом возродился из тлена, чтобы вместить твою суть – это тоже… научно обоснованный факт?
– Откуда ты знаешь?! – изумился Никита, едва шевеля отвисающей челюстью.
Пришлось прочитать ему короткую лекцию о яви и прави, о вечной борьбе двух начал, о ценности каждой человеческой жизни, об эволюции, как о цепочке усложняющихся предназначений.
Спецназовец скис.
– Короче, – сказал он, зевая, – это длинно и скучно, а время не ждет.
– Время стирает лишь тех, кто им обречен. Метелят, бывает, толпой мужика на базаре, а ему хоть бы хны. С утра, глядишь, побежал за похмелкой. А кого-то случайно толкнули на автобусной остановке, он как-то неловко ударился головой о бордюр – и кранты.
– Бывает и так, – согласился Никита, – помнится, дед говорил, что есть на земле хранители времени. Они сверяют часы над явленным миром. А я ему не поверил, думал, это красивая сказка. А вот теперь верю. Потому, что не смог проследить за твоими ударами. Как ты давеча выразился? – Игра света и тени на экране бесконечной вселенной?
– Не «хранители времени», а хранители древнего знания, —
поправил его я. – Твой дед не соврал. Это действительно так. Именно потому моя фотография лежит в твоем нагрудном кармане, а рядом листочек с приметами.
Никита смутился:
– Но там говорится, что ты убивал невинных людей.
Я кивнул на Абу-Аббаса, потом на его подручных:
– Эти люди тоже невинны. Они никого не убили, ничего не украли. Хотели, но не успели.
– Написать можно все что угодно, – согласился спецназовец.
– В приказе, который сейчас на тебя сочиняют, на этот момент сказано, что ты – впечатлительная натура и должности не соответствуешь...
– Надо же, не забыл! – Никита нахмурился, помрачнел, – не забыл про меня Николай Николаевич в суете государственной службы. Не забыл, мать его так!
От окраины леса к нам уже шли люди с оружием. Шли небрежно, как вечные победители, осознающие свою силу. Их было чуть больше десятка, если не считать летунов. Эх, жаль, далеко не ушли, опять не повезло мужикам! Да, похоже, на нашей поляне снова становится многолюдно.
– Во! – встрепенулся Никита, он, как ему показалось, набрел на удачную мысль. – Дед еще говорил, что хранители времени могут предсказывать будущее. А ты? Ты можешь сказать, чем все это закончится?
Окончание «для меня» он тактично решил опустить.
Предскажи я сейчас, что нужно ворочать бочки с дерьмом, он бы схватился за самую здоровенную.
– Сейчас мы с тобой куда-нибудь спрячем трупы, организуем засаду и будем спасать экипаж самолета.
Это было так очевидно! Никита и сам думал о том же:
– Не удивил! Ты просто прочел мои мысли, и озвучил их вслух! Скажи, что будет потом и я, может быть, поверю.
– Мы будем спасать друг друга, и оба чуть не погибнем, – сорвалось с моего языка.
Накаркал, точно накаркал!
– Типун тебе на язык! – голосом, не терпящим возражений, отчеканил гвардии капитан Подопригора. – Хватаем этого кабана, и тащим в ближайший блиндаж!
Так – значит так. Подручных Абу-Аббаса и его самого мы свалили в общую кучу. Вход и бойницы забросали железом, мусором и тряпьем. А потом, в том самом окопе, куда зарулил Мимино, стали делить «добычу»: три автомата, две запасные обоймы и целых четыре ножа.
– С таким арсеналом много не навоюешь, – хмыкнул Никита. – Сколько их тут? – поди, посчитай. Но на первое время хватит. Главное, чтобы встреча была неожиданной и очень горячей.
– Есть еще пистолет, – я полез в цинковый ящик за сигаретами и там обнаружил кевларовую рубашку, про которую совершенно забыл.
– Ну-ка примерь. Давай-давай, тебе в данный момент нужнее.
Обновка гвардии капитану очень даже пришлась по вкусу. Если он и отнекивался, только для вида:
– Дай мне лучше второй автомат и одну запасную обойму.
Пришлось излагать свой нехитрый план:
– Стрелять будешь только ты. А я сделаю так, что все побегут в твою сторону. Толпой побегут, спотыкаясь и падая, за деньгами и наркотой. Если кто-то не клюнет на эту большую халяву, и останется сторожить экипаж, их я возьму на ножи. Уразумел?
– О каких деньгах ты сейчас говорил? – ехидно спросил Никита.
Я извлек из недавнего прошлого оба сгоревших мешка. У него загорелись глаза:
– Неужели все цело?
Я скрутил чумазую, жирную дулю и сунул ему под нос:
– Можешь не волноваться, деньги не настоящие.
– Фальшивка?
– Фантом. Ты же видел, как все сгорело. А эти мешки я достал из недавнего прошлого, и буду удерживать в настоящем силой своей воли. Когда все закончится, деньги исчезнут. Впрочем, если успеешь, можешь слетать в ближайший аул, прикупить что-нибудь из жратвы. Доллары аборигены возьмут и сдачу дадут рублями, но наутро напишут заяву, покличут ментов, и начнут составлять фоторобот.
– Жратву пошукаем потом, – рассудительно молвил Никита, – когда сделаем дело. Не может такого быть, чтоб в каком-то из чемоданов, не нашелся хороший шматок сала.
Я, молча, сглотнул слюну.
– Значит, деньги не настоящие? – продолжал причитать спецназовец, – поня-я-ятненько!
Вот, попало вороне говно на зуб!
– Что «понятненько? – с презрением вымолвил я, – неужели ты, жаден до денег?
– До своих кровных, всегда был жаден, – честно признался Никита, – и не считаю это зазорным. А доллары, что ты достал… да хай бы им грэць! Только я все равно за них отвечать буду.
– Сколько же там, интересно, было? – этот вопрос не давал мне покоя с тех самых пор, как Никита привез к самолету три бумажных мешка с деньгами, наркотой и оружием.
– Ровно два миллиона в мелких купюрах, – неохотно ответил Никита и вдруг, спохватился, – только ты смотри… никому! Деньги – не люди. Их умеют беречь и считать. За утрату валюты спросят с меня по полной программе!
Надо же, два миллиона! Да, за такими деньгами нельзя не прийти. Прав Никита, деньги – не люди. Их никогда не бывает много.
Люди Абу-Аббаса выполнили боевое задание и теперь решили расслабиться. А кого им, собственно, опасаться? «Мы хозяева этих гор, – не раз говорил аксакал, – мы на своей земле. И все, что здесь происходит, касается только нас».
Души их и глаза бежали вприпрыжку, только ноги сохраняли степенность. Незваных гостей скрутили веревками и гнали, как стадо глупых баранов. Изредка, для проформы, чтоб подчеркнуть свое превосходство, подталкивали прикладами автоматов:
– Шевелитесь, гяуры! Аллах дал вайнахам нового Шамиля. Его кинжал еще не напился крови, не смыл ржавчину и позор!
Юность жестока. Она презирает тех, кто слабей, кто не сможет ответить пулей на пулю.
Никита обосновался под фюзеляжем, оборудовал две запасные позиции, нанес боевую раскраску на открытые части тела. Я так не умел, и чтоб не светить синяками на голом пузе, весь, с головы до ног, измазался сажей.
Солнце взошло, постепенно начало припекать. В учебном окопчике за блиндажом, было неуютно и жарко.
– Вот и они, – мысленно констатировал злостный растратчик валюты, – явились, не запылились. Тут делов то, минут на пятнадцать от силы. Раньше управимся – раньше пожрем. Ты... как зовут-то тебя, по-честному, без дураков?
– У тебя в ориентировке все верно написано.
– Ты, Антон, не волнуйся! Не тот человек Подопригора, чтоб прикарманивать чужие копейки.
– Аксакал! Гостей принимай, аксакал! – перебил его звонкий голос.
Я осторожно выглянул из окопа.
– Аксакал! – опять закричал невысокий бородатый крепыш. Он приосанился, сделал руками жест омовения, явно подражая кому-то, – Ни один гяур не ушел, подойди, полюбуйся: каких красавцев привел Нурпаши!
На душе у этого крепыша было то же самое, что на моем теле – одна чернота. Он был любимцем Абу-Аббаса, правой его рукой. В группе он шел первым.
– Аксакал? Э-э, Абу-Аббас? – в пересохшей от волнения глотке, уже зазвучали первые признаки беспокойства.
– К самолету иди, Нурпаши, – громко сказал я голосом аксакала, – тут доллары взрывом по земле разбросало, настоящие или фальшивые? – никак не пойму. Так ты, говоришь, всех шакалов поймал? Ай, молодца!
– Ни хрена себе, сколько бабок! – выкрикнул кто-то из нестройного ряда.
Чистенько выкрикнул, без акцента. И горе-вояки, забыв все инструкции, ринулись за халявой, как толпа пацанов за бумажным змеем.
Нурпаши успел ухватить кого-то за шиворот:
– Ты куда, Аманат? Кто из нас отвечает за пленных? То-то же! Никакой дисциплины! Учить вас еще и учить...
На рукоятке ножей мои пальцы нащупали стреляющие устройства. Пружина пошла на взвод. Легкой вам смерти, хлопцы!
– Мочи! – я, одну за другой, выпустил обе пули. Никита не оплошал и тоже нажал на курок.
Нурпаши во весь рост грохнулся на спину. Аманат вздрогнул и медленно упал на колени. Его голубые глаза уже обнимали небо. «Зачем ты меня убил? – с укоризной спросили они, – если б не волчье время, я может быть, стал бы другим».
Стоящий поблизости бортрадист подтолкнул мальчишку подошвой ботинка. Тот податливо лег на бок, дернулся и свернулся калачиком. Холеные, длинные пальцы с хрустом сжали сухую листву.
В окопе под самолетом работал Никита: одиночный, короткая очередь, одиночный. Он стрелял очень расчетливо – экономил время и пули. Его «подопечные» тоже ушли без молитвы. У всех была легкая, мгновенная смерть, не то, что у Аманата.
– Бедный пацан! – прошептал бортмеханик, теряя сознание, – зачем ты его ботинком, Петрович?
Радист собирался что-то ответить, но не смог подобрать слова.
– Пойди, собери оружие, – сказал я ему, перерезая веревки, – и подели на всех. А то вы до завтрашнего утра будете здесь прозябать то в беглецах, то в заложниках.
Спецназовцу было не до таких мелочей. Ведь он добывал пропитание, обыскивал бесхозные чемоданы. Те, что уже подвергались проверке, аккуратно складывал в общую кучу. Жратвы было много. Мурманск славен своей рыбой, как Москва чужой колбасой. Каждый, бывающий в Заполярье, посещает фирменный магазин «Океан». В чемоданах нашлась даже выпивка, но Никита упорно разыскивал сало...
В общем, ничто не предвещало беды. Я принялся резать веревки на запястьях остальных пленниках и взрыв под ногами не смог просчитать – просто не было для того никаких предпосылок.
Вспышка... тупой удар по ногам – и все! Запах земли, пропитанной кровью, и мгновенный рывок на свидание с вечностью.
Сумасшедшая боль сковала мой разум. Я пробовал ее усмирить, выйти на Путь Прави, но не было сверкающего луча, соединяющего меня с небом, не было ничего, кроме всепоглощающей боли в каждом нерве, в каждой клеточке тела. Изредка, мягкими волнами меня накрывало беспамятство. На какое-то время я исчезал, но опять приходила боль. Я чувствовал, понимал, что это еще не смерть, но, честное слово хотел, чтобы она скорее пришла.
А потом был свет. Без всяких тоннелей – свет, окраина большого южного города и опавшие листья во дворе под высоким навесом. И еще я увидел Наташку. Ее извлекли из багажника «Жигулей» и небрежно опустили на землю. Сестренка была в чем мать родила: стояла, прикрывшись ладошками и молчала.
– Георгий Саитович тебе передал, – пояснил один из курьеров, обращаясь к хозяину дома и достал из кармана горсть золотых побрякушек, – это все было на ней.
Боль не ушла. Она по-прежнему мешала сосредоточиться. Я попробовал втиснуть свой разум в чье-нибудь тело, но снова не смог. Я чувствовал, что сейчас потеряю сознание и надолго покину эту реальность.
– Она ничего не рассказывала: где живет, кто родители…
Картинка смазалась. Слова зазвучали тише. Ну, что ж, и на том спасибо!
– Надо жить, – сказал я себе, возвращаясь в разбитое тело, и несколько раз повторил про себя номер на бампере черного джипа, – «И 27-93 ЧИ».
Виденье исчезло, погасло, как экран телевизора, превратилось в яркую точку. Это была точка возврата. Временная петля завершила свой полный круг.
Я упал очень неловко – на ребра левого бока. Сердце зашлось, боль нахлынула вслед за реальностью. Мой разум, как теннисный шарик, взлетел над израненным телом.
Первым делом, я отыскал Никиту. Ему тоже было несладко: автоматные пули впивались в грудь и в живот, выдирали с подкладкой клочья одежды. Наклоняясь все ниже, он спиной нависал над обрывом и, наконец, сломался – грохнулся вниз шумной бесформенной кучей.
По мне, по нему, по бывшим заложникам били почти в упор. Тех, кто стрелял, было всего лишь трое, но они знали дело не хуже Никиты и спокойно, без суеты, выполняли приказ «разыскать и вернуть пропавшие доллары, уничтожить возможных свидетелей».
Всхлипывали осколки и пули, разрывая мягкую плоть, звучно хлопали выстрелы из «подствольника». Древние, как война, рвались безотказные «фенечки». Гранаты ложились кучно, присыпая известковою пылью фрагменты человеческих тел.
В этих горах жизнь дешевле патрона. Бортмеханика ранило в горло, второму пилоту разворотило живот. Остальные погибли почти мгновенно, после первой же серии взрывов.
Что я мог сделать для них? Отмотать секунды назад за минуту, за час до начала атаки? Но это была бы совсем другая реальность. Эталонное время ревизии не подлежит. Все случилось слишком внезапно и кажется, в этой жизни все уже мной проиграно.
Нет, я и не думал сдаваться. Не раз и не два пытался унять, заблокировать боль, хотя бы на миг отодвинуться в прошлое, зализать там телесные раны, что нужно – регенерировать. Но... все эти попытки так остались попытками. Меня, как клещами, сковало мощное биополе с неземной, вяжущей энергетикой. Слишком мощное для того, чтобы связать его с человеческим разумом.
