Текст книги "Последний хранитель (СИ)"
Автор книги: Александр Борисов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
Глава 18
Никита убрал повязку, осторожно разлепил веки. Боли и рези не было, глаза не слезились. Какое это все-таки счастье – вновь ощутить себя полноценным бойцом, когда все, казалось бы, безнадежно потеряно. И враги это скоро почувствуют, они ответят за все. Ведь терять ему по-прежнему нечего.
– Ну, волки, щас! – под ударами кованого ботинка жалобно хрустнули стекла иллюминатора.
– Эй, спецназ, мы тебя отпускаем! – закричали с земли. – Отдай нам тела наших братьев – и уходи! Пистолет Салмана можешь забрать с собой!
– Зато я вас не отпускаю! – вслед за осколками плексиглаза на траву упали наручники. – Заходите по одному, в казенных браслетах. Сядем рядком, потолкуем ладком, и все вместе решим, как нам прийти к общему знаменателю.
Из салона опять потянуло дымком. Свежий воздух, как струя керосина, прошелся по тлеющей изоляции.
– Вот наглец! – изумился Аслан. – Эй, кто-нибудь, дайте сюда гранату. Будем его выкуривать.
Услужливый Шанияз сунул ему «фенечку»:
– Хороший шакал – мертвый шакал. Подпали ему шкуру, нохче! Нашим братьям хуже не станет. Они уже у престола Всевышнего.
– Ну-ка все, отойдите подальше и держите окно под прицелом: сейчас я ему покажу знаменатель!
Аслана конкретно «заклинило». Он отступил немного назад, выбирая точку броска.
Мимино налетел на него медведем, завалил на спину и заорал, брызжа слюной:
– Ты хоть чуть представляешь, сколько вокруг разлилось керосина? Так долбанет, что мало не будет. Все уйдем вслед за Салманом!
Шанияз тут же встал на сторону сильного.
– Насрать на него! – сказал он с внутренним убеждением. – Пусть покуражится этот шакал. Что он может с тремя патронами против шести автоматов?
– Ты прав, – прохрипел Аслан, – что-то я немного погорячился, пусти меня, Мимино. Уходить надо. Самолет давно уже ищут. Деньги – не люди, их никогда не бывает много.
И будто бы в подтверждение этих слов, из-за вершины соседней горы вынырнули два вертолета – две грозные боевые машины в темно-зеленых лягушачьих разводах, с аккуратными красными звездами на борту. Они стремительно приближались, как гончие, взявшие след.
– Ложись! – закричал Мимино, – стреляем по кабине ведущего! Он подхватил автомат, неловко упал на спину и выпустил всю обойму.
Вертолет отвернул, огрызнулся короткой очередью. Пули зацокали по земле, взбивая фонтанчики пыли. Язычки голубоватого пламени жадно лизнули сухую листву, скользнули в окоп и ринулись к самолету.
Летчики бросились врассыпную: смекнули, что горцам будет сейчас не до них.
Мимино и Аслан, не сговариваясь, нырнули в глубокий блиндаж и там залегли, припали к земле, спрятав головы за прикладами автоматов. Остальные были обречены. Шанияз слишком много и часто курил, оттого и имел «позднее зажигание». Он побежал к самолету: там, за мешками с деньгами и героином, были припрятаны три порции «ханки». А Мовлат еще не проснулся. Он лежал на спине рядом с готовой могилой, чмокал губами и хихикал во сне. Наверное, ему снилось что-то хорошее.
Все случилось так неожиданно, что я растерялся. Взметнувшийся к небу огненный шар, оглушительно лопнул. Моей энергетической оболочки тут же не стало. Ее поглотила энергия взрыва. Многократное эхо прошлось по вершинам гор, и лавиной сорвалось в ущелье. Через долю секунды рвануло еще. Темно-красное пламя взыграло огромным пульсаром и все занавесило клубами черного дыма.
Мой оголенный разум в панике заметался. Я еле успел подхватить Никиту и слегка отодвинуть его в прошлое: ненадолго, на какую-то долю секунды. О себе вспомнилось в последнюю очередь, когда авиалайнер уже разваливался на две больших половины. Хвостовую часть отбросило в сторону. Из грузового отсека посыпались сумки, ящики, чемоданы. Горящий деревянный контейнер рассыпался от сильного удара о землю и из него, как цыпленок из скорлупы, вынырнул оцинкованный гроб.
Никита не понимал ничего. Стоило на секунду закрыть глаза – и он, вдруг, оказался в центре прозрачной сферы, приподнятой над землей. Эта сфера не досаждала, не чинила препятствий и неудобств, но она не давала жить: полноценно существовать в этом привычном мире, ставшем вдруг каким-то чужим.
Как это произошло, он не заметил. Сначала рвануло у него под ногами. Он почувствовал силу этого взрыва и знал, что сейчас умрет, но почему-то не умер. Пламя прошло сквозь него, даже не опалив, как проходит солнечный луч сквозь отражение в зеркале. От неожиданности, Никита выронил пистолет, а когда потянулся к нему, руки схватили воздух. Тем не менее, он был жив, вернее, условно жив: чувствовал запахи, видел накал скоротечного боя, но не мог принимать в нем участие, как зритель в кинотеатре не может ворваться в действо.
Летчики, убегавшие вверх по горе, залегли. Их уронило взрывной волной. Минуту спустя, на землю посыпался щедрый дождь из кусков металла, горящей обшивки и жирного черного пепла.
Шанияз умер мгновенно. Его растворило в гигантском коктейле из дыма, огня, крови и смерти. Рядом с ним извивался Мовлат. Дым накрыл его черным могильным саваном. Наверное, он орал: то появлялся, то исчезал черный провал рта. Горела его одежда, горели веревки, опутавшие его тело, горели волосы. На лишенном бровей лице вздувались и лопались пузыри. Это с треском занялся, заполыхал человеческий жир. После того, как бедняга затих, ожил боезапас. Обоймы то прыгали, то кружились на месте, исходя бесполезным свинцом. Без разгона в стволе, они не могли набрать убийственной скорости, но в разреженном воздухе гор были вполне опасны для тех, кто находился вблизи. Они басовито мычали, прошивая столбы пламени, впиваясь в обшивку авиалайнера, цинковый гроб, горящее тело Мовлата. Такой какофонии я не слышал больше нигде.
Со второго захода, вертолеты вышли на цель, маскируясь вершиной горы. Пропустив под собою авиаторов, оба зависли над блиндажом. Кажется, они сориентировались, в кого именно нужно стрелять.
Горцы были обречены. Прямого попадания НУРСа хватило бы им за глаза. Не блиндаж, а одно название: ну, что это за кладка в полкирпича? Но чеченский Аллах в этот раз постоял за своих. От вершины соседней горы отделилась черная точка. Мгновением позже раздался хлопок одинокого выстрела. Серебристый пенал «Стингера» потянулся за вертолетами, стремительно вырастая в размерах.
– Там наши! – ликующе шепнул Мимино и ткнул пальцем в небо, приглашая Аслана проследить за тем, что творится в небе. – Теперь мы посмотрим, на чей хрен муха присядет!
Но Аслан промолчал: кровь текла тонкими струйками из ушей и носа. Он ее вытирал подолом рубахи. В окружающем воздухе скопились пары керосина, и от этого взрыв получился объемным.
– По счету «три» стреляем по вертолетам. Твой левый, – сказал он, пожимая плечами, указал на свои уши и отрицательно покачал головой. Мол, совсем ничего не слышу.
Мимино согласно кивнул.
– Потом сразу уходим, – медленно, почти по слогам продолжил Аслан. – Уходим одновременно и в разные стороны. Сбор у подошвы соседней горы. Там ты найдешь родник и «жертвенный камень». Я узнал это место. За этим вот перевалом, когда-то была наша база. У камня меня подождешь. Но только до темноты. Если не появлюсь, выбирайся как-нибудь сам. Если понял, кивни головой.
Мимино снова кивнул. Глядя со стороны, трудно было понять, кто из них глухой, а кто нет.
Но вертолетчики не растерялись. Слетанной паре опыта не занимать. Негоже им опасаться какой-то там «стрелки». Боевые машины отпрянули в разные стороны и снова сошлись, набирая скорость. Они проскользнули над самой землей, по обе стороны от горящего самолета.
Это была идеальная тепловая ловушка и «Стингер» повелся: он нашел большую, настоящую цель. Смертельно раненый самолет еще раз хорошенько тряхнуло. Не успевший погаснуть пожар вспыхнул с новою силой. К тому же, где-то внутри взорвались баллоны с каким-то сжиженным газом. В воздухе завизжали осколки.
Я мельком увидел, как острый железный шкворень, уже на излете, упал на мертвое тело Мовлата. Он прошил его насквозь, и ушел глубоко в землю. Наверное, для пущей надежности: так в древние времена осиновым колом привечали вампира.
Еще один пласт искореженной плоскости, как поздний осенний лист, закружился в горячем воздухе, медленно опустился и наискось пропорол ненавистный мне цинковый ящик. Да так в нем и застрял.
Интересно, задел или нет? Скорее всего, задел...
И тут до меня дошло, что столь отрешенно я думаю о своем собственном теле. Что бы я, интересно, запел, если б лежал, внутри? – одних пулевых отверстий в цинке было не меньше десятка. Нет, пора возвращаться.
Итак, я проснулся. Попробовал на вкус первый глоток кислорода. Руки, ноги, спина, голова – все затекло, все болело. Ощупал себя изнутри – вроде цел. А моя домовина, увы, разлетелась в щепки: я разнес ее собственным телом. Но в цинковом ящике от этого свободней не стало. Подо мною катались автоматные пули, ребра стискивал тесный деревянный корсет, на затылок давил горячий кусок металла. Я с трудом повернулся на спину, потянул на себя остывающую железяку и, действуя ею как рычагом, попробовал расширить разрез – тщетно, не хватало точки опоры.
Где-то рядом гудело пламя. Было безумно жарко. Пахло гарью и дымом. Пот ручьями тек на глаза. К тому же, с непривычки, я очень устал.
Подушка была подпорчена пулей. Ее я нашел в районе своей пятой точки. Там же нащупал аптечку – необходимый минимум, который обычно таскаю с собой. Здравствуйте, земные заботы!
Сиднокарб, бемитил, амфетамин – все это, в любых сочетаниях, мог синтезировать в своем организме. Но для этого нужно собраться с силами. Только где их возьмешь, работая в экстремальных условиях? Эх, закурить бы еще, век не курил!
Укол наконец-то подействовал. Пора приступать к генеральной уборке своей домовины. Прежде всего, я начал укладывать доски: длинные греб под себя, а те, что поменьше отпихивал вниз, в ноги. Тяжелый и долгий труд. И все для того, чтобы втиснуться поперек ненавистного ящика. Наконец, удалось и это. В одну боковину я уперся загривком, в другую ногами, как родную, обнял железяку... пошла, родимая, мать твою перемать!!! И вдруг... чей-то отчаянный вопль ворвался в мое сознание...
Мордану Ростов не понравился. Рыбы навалом, а пива хорошего – днем с огнем. Суетный город, жлобский. Что ни прыщ – то козырный фраер. Старушки на рынке – и те балаболят по фене. Даже слуги народа иногда не чураются завернуть с высокой трибуны, что-нибудь эдакое.
Еще бы, «Ростов-папа!», криминальный душок, особая фишка, узнаваемый образ. Нечто вроде русской матрешки, или тульского пряника. А поглубже копнешь, оглянешься – обычные гопники, только деньги любят сильней, чем они того стоят. Покупку соседом крутой иномарки они принимают, как тяжкое оскорбление, а строительство «хаты» в три этажа под его погаными окнами – как «наш ответ Чемберлену».
Взять хоть того же Амбала. Пацан вроде бы правильный, особой, воровской масти: три ходки по сто сорок четвертой, «Белую Лебедь», если не врет, знает не понаслышке. Но и он признает воровское братство только за счет клиента. Хоть бы раз подошел, спросил: Как, мол, дела, Санек? Тяжко, небось, в чужом городе с непредвиденными расходами? Может, сотню-другую позычить? Может, вместе сходить на дело? – хренушки! Человек, приехавший с Севера – это, в его понимании, помесь Березовского с Дерипаской. Будто бы там, за Полярным Кругом, деньги в мешки вместо снега сгребают.
Он при Мордане типа опекуна: гид, ментор и телохранитель в едином лице. И сидит за этих троих на хвосте до тех пор, пока сам не обрубится. Здоровьишка ему мал-мал не хватает. Больше литра в один присест ему нипочем не скушать.
Водит его Амбал, как заморское чудо, по всяческим злачным местам:
– Девочки, вот человек. Его надо «уважить» и принять по первому классу! – А сам уже лыка не вяжет.
– Сделаем, Васечка! Сделаем, миленький! – И в носик помадкой – чмок!
По первому классу это довольно накладно. Сотни «зеленых» как не бывало. Жалко, конечно, но и это еще не все: когда дело доходит до самого интересного, «Васечка» уже никакой. Елозит соплями по скатерти, да что-то мычит, а Сашка за себя, да за тех троих, что в его лице, управляется. Разгульная жизнь хороша, если она не в тягость, а тут...
В душе у Мордана медленно вызревало сложное чувство. Чтобы его описать, ему не хватало образов и сравнений, а главное – их понимания. За такими словами ныряют в глубины собственной сути, а не рыщут по мелководью. Отчаянье и печаль, раскаянье и бессилие плотно переплелись в горький колючий комок. Нет, это была не совесть, с нею как раз, он ладил. Хорошо это, плохо ли, но был у Сашки такой атавизм. Он его, кстати, не считал недостатком. Это странное чувство росло, крепчало и все чаще рвалось наружу, как собака из конуры. Глотая безвкусное пойло и, пользуя пресных баб, он видел перед глазами холодный цинковый гроб. Хотелось куда-то бежать, что-то безотлагательно делать. Или наоборот – нажраться до сумасшествия и крушить все подряд. В один из таких моментов, он отправил домой своих ребятишек. Наказал им вооружиться, собраться в кучу и ждать сигнала.
Обещанной встречи с Черкесом все не было.
– Уехал старик, – успокоил его Амбал, – по твоим заморочкам уехал. Да ты не волнуйся! Наш дед чеченов построит. Все до копейки вернут.
– Что вернут? – не понял Мордан.
– Что взяли – то и вернут, – Васька лукаво прищурился и подмигнул. – Думаешь, никто ни о чем не догадывается, за дураков нас держишь?
– О чем это ты? – устало спросил Сашка.
Его опекун с утра хорошо вмазал, а на старые дрожжи он часто нес ахинею. Это уже даже не раздражало.
– Сам будто не понимаешь! Ну, кто он такой, этот Заика, где жил, где сидел, кто у него остался в Ростове? Никто из братвы никогда не слыхал про такого козырного фраера. И еще: такие люди, как Кот, за простого баклана мазу не держат.
– Про какого заику ты гонишь сейчас пургу? – Мордана заклинило, он и думать забыл, что я «припухаю» в гробу под этой фамилией.
– Так я и знал, – рассмеялся Амбал, – в ящике не покойник, а что-то другое. Иначе, зачем самолет угонять, а?
Вот тут-то до Сашки дошло.
Гниловатый у нас получился базар, – думал он, постепенно въезжая в тему. – Глянуть со стороны: я и есть, главный темнило. Если так же думает и Черкес, тогда все понятно. Никакой встречи не будет. Вот как на его месте поступил бы, к примеру, Кот? – а никак. Такие дела с кондачка не решаются
– Да ты не боись, – расщедрился Васька. Наверное, во время вспомнил, кто будет платить за выпивку. – Я ж тебе говорю, что построит чеченов дед. Для него это «тьфу!» Не такие дела поднимал, хошь расскажу?
– Ну!
– Ладно, потом как-нибудь. Слышь? пойдем-ка отсюда… эй, человек! – Будто о чем-то вспомнив, Амбал, вдруг, засуетился. Защелкал перстами, подзывая к столу халдея.
– Чего это ты? – удивился Мордан.
– Блядохода сегодня не будет, – озабоченно вымолвил Васька, – так что лучше… давай менять дислокацию.
– А что там у них, у блядей, за беда? Местком, или, может быть, медкомиссия? – как можно серьезней спросил Сашка.
Амбал шуток не понимал, и потому не замедлил с ответом:
– Да кто ж его знает, когда у них там медкомиссия? Не ходят они на концерты, мать иху так, для клиента слишком накладно.
– На какие концерты?
– Ты что, не читал афишу?
– А разве она была?
– Здрасьте! А справа от входа: «Выступает Сергей Захаров»?
– Он что, в ресторане петь будет? – изумился Мордан.
– За хорошие бабки? Не только споет – станцует. Рюмочку поднесешь – и выпьет с тобою на брудершафт. А почему бы не станцевать? – вход по билетам, триста рябчиков с рыла, не считая выпивки и закуски. Халдей говорил, что свободных мест уже нет: валом валит народ. Если, мол, захотите остаться, за билеты придется доплачивать. Тебе оно надо?
– Какие проблемы? – доплатим.
Сашка был равнодушен к эстраде, но уходить не хотелось. «Интурист держал свою марку. Здесь было прохладно и чисто, к столу подавали чешское пиво – самый натуральный «Праздрой». К тому же, Сергей Захаров...
Новый солист Ленинградского «Мюзик-холла» после первой же своей песни стал кумиром питерских баб. Все они, невзирая на возраст и сексуальные предпочтения, вместе и по отдельности, сразу сошли с ума. Даже одна из приверженец лесбийской любви (их было много в богемной среде, особенно на «Ленфильме»), во всеуслышание заявила: «Сережа – единственный в мире мужчина, которому я отдалась бы по первому требованию».
«Яблони в цвету» летели из всех транзисторов. Сестренка Наташка – и та туда же! Купила на школьные завтраки большую пластинку и крутила с утра до вечера. Под подушкой хранила фотографии и афиши. С боем рвалась на каждый вечерний концерт.
Векшин, как раз, собирался в командировку, и очень просил за сестрой присмотреть.
– Прямо не знаю, что делать, – жаловался он Сашке, – черт, а не ребенок, хоть наружку за ней выставляй! Успеваемость катится вниз. Ты представляешь, она пропускает уроки, и часами торчит у подъезда этого охламона!
Пришлось из общаги переезжать на Литейный. Брать это дело под личный контроль.
Сашка тогда подрабатывал «грушей». Был спарринг партнером у Валерки Попенченко и с ним поделился своей бедой.
Валерка тогда уже был именитым боксером, олимпийской надеждой сборной. Мордан по сравнению с ним – желторотый цыпленок, недоросль. А поди ж ты, не перебил! Выслушал очень серьезно, с минуту поразмышлял и выдал свое резюме:
– Сделаем, товарищ курсант.
Так он его почему-то и звал: Не Мордан, не Ведясов и, даже, не Сашка, а именно «товарищ курсант».
Что там и как Мордан не вникал. Но только однажды к школе, где училась Наташка, подъехала черная «Волга». За рулем был Сергей Захаров. В очевидность невероятного поначалу никто не поверил. Ну, мало ли кто на кого бывает похож? Да и не место большому артисту, почти небожителю, в сугубо мирских местах.
– Вы к кому? – не сдержал любопытства малолетний оболтус, по внешнему виду, разгильдяй и типичный прогульщик. – Закурить не найдется? Ух ты, тачка какая классная!
– Мне нужна Наталья Ведясова, она из восьмого «Б».
– Наташка? – ухмыльнулся оболтус и спрятал за ухо «Мальборо», – сейчас позову. А что ей сказать, кто спрашивает?
– Скажи, что Захаров.
– Захаров? Фамилия очень знакомая... это не вы в Ленинградском «Динамо» по центру защиты играете?
– Нет, не я. По центру играет Данилов.
– Точно Данилов! А вы у них, стало быть...
– Тренер.
– Ага, ну, ладно…
Оболтус сорвался с места и пулей взлетел по ступеням, но через пару минут, столь же стремительно, вынырнул на крыльцо. Уже не один: за ним поспевала худенькая девчушка с учебником в правой руке. Фолиант, с известным намерением, взлетал над ее головой, но в самый последний момент, мальчишка играючи уворачивался.
– Издеваешься, да? Издеваешься?
К окнам первого этажа тут же прильнули сплющенные носы.
Захаров повернулся спиной. Он изнывал от тоски: вот попал, так попал! Ну, что за охота взрослому человеку торчать неизвестно где и ради чего? – ради прихоти взбалмошной пигалицы! А что делать? Говорят, что просил сам Попенченко! Эх, скорей бы кончалась вся эта тягомотина!
– Это вы меня спрашивали?
Захаров обернулся на голос, снял очки с затемненными стеклами и столкнулся с лучистым взглядом широко распахнутых глаз. А в них небесная чистота и серые тучки мимолетной обиды.
– Тебя ведь Наташей зовут?
– Нет, так не бывает, – она отступила на шаг. – Это действительно вы?!
– Действительно я.
Он отвесил шутливый поклон, скользнул вороватым взглядом по ладной фигурке: ничего себе, заготовка на вырост. Взгляд вернулся к ее глазам: в них обида, восторг и готовность заплакать. Еще Захаров заметил, что девчонка вдруг покраснела. Как будто смогла прочесть все его тайные мысли. И ему стало стыдно. Так стыдно, что он разозлился. Ну, люди! Попросили приехать, а что делать не объяснили. Не трахать же?
– Что стоишь? – сказал он свирепо. – Ну-ка быстро дуй за портфелем! А то опять уроки не выучишь.
И добавил неизвестно зачем:
– Распустились тут!
Тон сурового старшего брата был избран удачно. Результат не замедлил сказаться. Девчонка вдруг засветилась от счастья. На крыльях любви, ступая по облакам, она была готова на все: бежать за портфелем, лететь на край света, выучить физику, химию и даже бином Ньютона.
– Стоять, – рыкнул Захаров, видя, что она срывается с места, – вместе пойдем.
В школу было проще войти, чем из нее выйти. Девчонки сошли с ума. Даже Виктория Львовна визжала, как первоклашка. Уж ей-то, замужней тетке, можно было обойтись без автографа. Наташку пихали, отталкивали. Но больше всего поразило не это. Многие из бывших подруг смотрели ей в спину с плохо скрываемой ненавистью.
– Поняла, что такое земная слава? Хотела бы так каждый день? – с улыбкой спросил Захаров, сажая ее в машину.
Она почему-то решила, что лучше ответить «нет».
До Литейного ехали молча. Захаров обдумывал взрослые планы на вечер. А Наташка... она все никак не могла разобраться в хитросплетениях мыслей и чувств.
Машина нырнула в знакомую арку – откуда он знает, что я здесь живу? Нужно прощаться, или... нет, конечно прощаться, к чему-то большему я не готова, – в смятении думала бедная Золушка. – Господи, как страшно!
– Вы мне дадите автограф? – спросила она, приподнявшись на цыпочках, и закрыла глаза, в ожидании поцелуя. Ниточка обрывалась, может быть – навсегда. И это пугало еще больше.
– Зачем тебе мой автограф? – усмехнулся добрый волшебник и вытащил из кармана визитную карточку, – мы же с тобой друзья? Нужен буду – звони по этому номеру, только подружкам ни-ни!
– Знаю, знаю! – Наташка не выдержала, заплакала, – я буду звонить, а вы... а вы не отве-е-етите.
– Почему не отвечу? – он вытер ладонью девичьи слезы и принялся врать. Да так вдохновенно, как мог. – Отвечу, и буду ходить на родительские собрания, пока не приедет... твой папа. Надеюсь, что мне не придется краснеть?
– Правда?! – Золушка просияла. Все остальное уже не имело значения.
– Конечно, правда. А потом ты полюбишь кого-то другого… по-настоящему.
– Какого другого?
– Хотя бы, того мальчишку, за которым гналась с учебником.
– Гаврилова?! Нет, ни-ко-гда!
– Никогда не говори «никогда», – серьезно сказал Захаров. – Представь, что годика через два у него, вдруг, прорежется дивный голос. Будет машина, всесоюзная слава, толпы поклонниц...
– Все равно, никогда! – упрямо повторила Наташка. – Если б вы знали, какой он противный!
– Вот видишь? Если бы ты была моей соседкой по коммуналке, ты бы меня точно возненавидела. Нет ничего проще, чем любить кого-то из-за угла. Приписывать идеалу все известные добродетели, додумать что-то особенное... ой, извини! – Захаров случайно взглянул на часы, – у меня через час репетиция...
С тех пор Наталью как подменили. Она повзрослела. В школе ее престиж вырос неизмеримо. Еще бы: лицо, приближенное к божеству! Но она этим не спекулировала. Так... изредка попросит подписать фотографию, или достать билет «для хорошей знакомой». Знаменитый певец стал для нее просто хорошим другом. А она для него – отдушиной, человеком, с которым можно просто поговорить, без аллегорий, без недомолвок и прочих условностей светской жизни.
Если есть у тебя возможность сделать чудо своими руками – сделай его и мир от этого станет лучше. Примерно такую идею посеял в сердцах миллионов один из романтиков прошлого. Не все семена проросли и дожили до наших дней. Но в данном конкретном случае упали они на добрую почву.
День как день. Оторвался листочек календаря, закружился и канул в лета. Для кого-то первый, для кого-то – последний. Что он в судьбах людских, кроме даты на могильном кресте? Мордан, например, не припомнит ничего выдающегося. Сестренка – другое дело. Тот волшебный сон наяву никогда не сотрется из Наташкиной памяти. Наоборот, пройдя через призму времени, он заблистает новыми гранями. А кто ей его подарил? – баловень, разгильдяй, неудачник, ставший на миг добрым волшебником.
– Ради такого дня, – сказала Наташка, когда Захарова уже посадили, – стоит прожить целую жизнь. Золушка отдыхает.
Как бы там все обернулось в дальнейшем? – того Сашка не знает. Но только, в любом случае, был он Захарову благодарен. И когда его посадили (как часто бывает в нашей стране, за понюх табака), сделал все от него зависящее, чтобы «Кресты» не поставили крест на его дальнейшей карьере…
– Какие проблемы? – доплатим, – еще раз сказал Сашка, и нырнул в карман за наличностью.
– Ладно, обойдемся без блядохода, – согласился Амбал, – продолжим? Ну, вздрогнули!
Мягкий, рассеянный свет, преломляясь в бокалах, отбрасывал желтые блики на белоснежную скатерть. Сквозь тонкую щель между тяжелыми шторами прорывался солнечный лучик. В полупустом зале гулко гуляли звуки. Что-то в этой безмятежной картине, Мордану, вдруг, не понравилось. То ли хищный оскал протрезвевшего Васьки Амбала, то ли напряженная спина официанта, склонившегося над соседним столом.
Он хотел, было, вскочить на ноги, и пойти на подрыв, но, вдруг, увидел Наталью. В окружении бородатых мужчин, она заходила в зал.
Я вздрогнул, хотел вмешаться, но не успел: Сашка падал лицом в салат. За его широченной спиной громко щелкнули браслеты наручников…
Да, это была она. А значит, нужно спешить. Я вернулся в свой гроб и вытер ладонью глаза, смахивая остатки видения. На душе было муторно, мерзко. Эх, Сашка! Ну, как же ты так, Сашка? Наши привычки перерастают со временем в недостатки, а потом – в откровенную слабость.
Опять не успел. Обстоятельства, или тот, кто их моделирует, в последние несколько суток играют против меня. Даже вечные горы не спешат узнавать своего давнего собеседника, а когда-то доводили до сумасшествия. Я поплевал на ладони и снова схватился за железяку: раз, два…
– Три! – крикнул Аслан и остолбенел. Он случайно глянул туда, где я, матерясь, выкарабкивался из цинка. К моему удивлению, человек, не боявшийся шаровых молний, ухватился за ногу подельника, как за мамкину юбку.
– Наверное, в этот день родился шайтан, – подумал он вслух. – Все сегодня не так, все на изнанку. Даже смерть.
Мимино, рванувшийся было вперед, понятное дело, упал и оглянулся в недоумении: так, мол, не договаривались! Проследив за взглядом Аслана, бравый пилот офигел. Да тут еще я, сдуру, этим парням подмигнул. Вроде бы мелочь, а проняло: он тоненько возвопил:
– А-а-а!!!
– А-а-а!!! – вторил ему Аслан неожиданно сочным басом.
Он выпрыгнул из учебного блиндажа, и рванулся, не разбирая дороги, к оголенному скальному склону. Бесстрашного летуна тоже подбросило. Подельник бежал быстро, но он обошел его, как стоячего. Длиннющие ноги мелькали, как циркуль в руках деревенского землемера.
Никто из бегущих не знал, жив ли еще их бывший заложник и если да, что замышляет. Встань он сейчас на горной тропе – они бы не стушевались и приняли бой. Они бы не испугались и десятка вооруженных Никит, но это!!! Их подгонял страх перед темной враждебной силой, генетический ужас, настоянный на суеверии. В отчаявшихся головах даже не было простенькой мысли: развернуться, и выпустить в мою сторону пару очередей.
Будучи шаровой молнией, я хорошо изучил окрестности. Под обрывом, к которому бежали чеченцы, проходила медвежья тропа. С вершины ее не было видно, но если скользнуть вертикально вниз, цепляясь за козырек, можно было попасть в аккурат на нее. С известной долею риска, тропа была проходима для взрослого человека. Ступень за ступенью, сползала она вертикально вниз, к подошве горы.
Беглецы постепенно пришли в себя. Они даже во время начали тормозить. Я мог бы их подтолкнуть и сбросить с вершины, но очень устал. Мне больше не хотелось их убивать: свой шанс начать все сначала они заслужили смелостью, фартом и жаждою жизни.
