355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Михайлов » Маяковский » Текст книги (страница 24)
Маяковский
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 10:23

Текст книги "Маяковский"


Автор книги: Александр Михайлов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

Маяковский начинает последнюю часть поэмы так, будто он совсем забыл о форме высказывания, о ритме, о мелодии стиха, заговорил прозой: «Если бы выставить в музее плачущего большевика...» Но скоро вы начинаете понимать, что строки эти скреплены силой нарастающего чувства скорби, и, как гул сердцебиения, отдается в ушах пружинящий шаг стиха, подводящего к развязке: Калинин объявляет съезду Советов о смерти Ленина.

Читаешь последнюю часть поэмы, и кажется – Маяковский вложил в нее всю силу чувства, на какую способен, чтобы подвести читателя к мысли о победоносном шествии ленинских идей по миру, к стремлению «бурей восстаний, дел и поэм размножить», продолжить, утвердить завоевания революции. И уж тут прямо-таки выхлестывает на поверхность лирическая волна, поднимает на свой гребень поэтово «я», оставляя его «один на один... с огромной единственной правдой», и дает нам, читателям, возможность вместе с ним вобрать в себя величие этой минуты, когда хочется всем запасом сил, опыта, всею чистотою дыхания повторить:

 
Я счастлив,
что я
этой силы частица,
что общие
даже слезы из глаз,
Сильнее
и чище
нельзя причаститься
великому чувству
по имени -
класс!
 

Такого органического слияния публицистики, эпоса и лирики до поэмы «Владимир Ильич Ленин» наша литература не знала. И нелегко сказать (мы ограничиваем свои суждения ленинской темой), насколько она достигла и достигла ли его в последующие десятилетия.

В творчестве Маяковского – в этот активный лефовский период – поэма о Ленине явилась произведением, стоящим вне всяких рационалистических установок, программ, платформ, – произведением, демонстрировавшим огромные возможности реалистического метода в литературе, обогащаемого силою таланта, воображения, революционной мысли и революционного действия.

«Владимир Ильич Ленин» именно то произведение в послеоктябрьском творчестве поэта, в котором особенно заметно стремление к демократизации стиха и углублению его смысловой емкости. Так, например, входит в поэтический контекст революционная песня, диалог, лозунг. Лексика, с одной стороны, расширяется за счет новой политической терминологии, слов обиходной речи, а с другой – уже метафора как бы сбрасывает с себя лишние одежки, затемнявшие смысл, и он предстает в более резком свечении. И еще, может быть, надо указать на то, что теперь Маяковский не стремится нагрузить каждое слово как фразу (что было в раннем творчестве), что теперь он ориентируется на полноту смысла в целом.

Непосредственное воздействие поэмы на слушателя (и на читателя!), разумеется, не конечный и не абсолютный фактор ее идейно-художественной ценности, история литературы знает немало случаев, когда величие произведения приходит в полное противоречие с популярностью – и наоборот. Но то, что поэма «Владимир Ильич Ленин» была почти единодушно принята массой слушателей, имеет огромное значение.

Восторженный прием поэмы с ярко выраженной политической окраской, поэмы, в которой значительное место занимает рассказ о политических событиях, – восторженный прием такой поэмы массовой аудиторией вносит новые нюансы, вносит поправки в распространенные представления об эстетическом сознании народа и, стало быть, в саму эстетику, в литературу.

«Лучшая песнь, написанная великим мастером о нашем величайшем человеке» (Назым Хикмет) в последний раз в исполнении поэта прозвучала 21 января 1930 года на торжественно-траурном заседании, посвященном шестой годовщине со дня смерти В. И. Ленина. Маяковский читал ее в Большом театре, где присутствовали представители заводов и фабрик, члены ЦК и МК ВКП(б), ЦИК СССР, ВЦИК, ВЦСПС и других организаций. Читал он с большим волнением и подъемом. И зал наградил его бурной овацией.

...Русская поэзия и прежде не чуралась политических реальностей. В произведениях Маяковского, в поэме «Владимир Ильич Ленин» политика предстала главным предметом поэзии, уточним для ясности – предметом высокой поэзии!

«Я ПОЛПРЕД СТИХА...»

С поездкой в Штаты не обошлось без приключений, ей предшествовали некоторые печально-курьезные события чуть было не заставившие Маяковского вернуться домой из Парижа.

Как и в прежние приезды в Париж, он остановился в недорогом отеле «Истрия». Напротив снял номер некто, оказавшийся по «профессии» гостиничным вором. Стоило Владимиру Владимировичу «на двадцать секунд» покинуть свой номер, как жилец из номера напротив с необычайной быстротою вытащил у него деньги, бумажник и скрылся в неизвестном направлении. В кармане осталось три франка.

Денег, по молодости лет, было не жалко, но Маяковский, конечно, расстроился, ведь это случилось после того, как дела с визой уже были улажены, и он должен был выезжать в Сен-Назер, на пароход, чтобы отплыть в Америку...

Билет, кстати, вор оставил.

Положение казалось безвыходным, разумно было бы, поскорее раздобыв деньги на обратный проезд, вернуться домой, в Москву. Но свидетельница этого события Эльза Триоле (Маяковский при ней надел пиджак и обнаружил пропажу) уверяет, что подавленное состояние, вызванное потерей денег, не длилось и часа. Маяковский и не подумал об отмене поездки, он начал раздобывать деньги.

В это время в Париже проходила Всемирная художественно-промышленная выставка, было много советских русских, у которых Маяковский раздобыл деньги взаймы.

Однако частными займами всей утраченной суммы не возместишь. Выручили Торгпредство и Москва, Госиздат. Под гарантию Госиздата (под собрание сочинений) деньги на дорогу выдало Торгпредство. Поездку отменять не пришлось.

А перед этим случилось событие, которое не могло не порадовать Маяковского: на Всемирной художественно-промышленной выставке в советском павильоне экспонировались рекламные плакаты с его стихотворными текстами. За эти плакаты (раздел «Искусство улицы») Маяковский получил диплом и серебряную медаль.

Поездка в Америку была самой длительной заграничной поездкой Маяковского. Продолжительность ее – полгода, с конца мая и до конца ноября 1925 года. Из них около трех месяцев (с 30 июля по 28 октября) Маяковский пробыл в Соединенных Штатах.

21 июня пароход «Эспань», водоизмещением 14000 тонн, с пассажирами на борту, рассортированными согласно достатку и социальной принадлежности по трем классам, отчалил от пристани города Сен-Назер и устремил свой ход к берегам Америки.

Про «Эспань» в автобиографии: «Пароход маленький, вроде нашего «ГУМа». Три класса, две трубы, одно кино, кафе-столовая, концертный зал и газета».

Про океан: «Океан надоедает, а без него скучно».

Восемнадцать суток на пароходе – это время работы и размышлений. Впереди – Америка. Маяковский не с чистого листа «открывал» эту страну. США не были для него загадкой ни в мировой политике, ни в классовой структуре и государственном, общественном устройстве. И вовсе не удивительно, что еще по дороге в Америку, на пароходе, он пишет стихотворение «Христофор Коломб» с концовкой, которая вряд ли могла понравиться «стопроцентным» американцам: «...я б Америку закрыл, слегка почистил, а потом опять открыл – вторично». Между тем, Маяковский не только читал его, оказавшись в Соединенных Штатах, но и издал отдельной книжкой.

Поэтическое «открытие Америки» началось еще до выхода Маяковского из вагона на нью-йоркском вокзале. Но восемнадцатидневное путешествие на пароходе «Эспань» располагало к размышлениям и одаривало наблюдениями, которые тоже просились в стихи. В тихую погоду – на палубе, во время обеда или ужина – за столом, с одинаковыми, похожими на печеные картошки, личиками, одинаково сухонькие, с одинаковыми серебряными крестиками и медалями «со Львом и с Пием» на тех местах, где у женщин выпуклость, – у этих выем», – изо дня в день попадались ему на глаза монашки, ставшие «персонажами» сатирического стихотворения «6 монахинь».

К размышлениям же звал Атлантический океан. Могучая, грозная стихия естественно возвращает поэта мыслями к революции (естественно потому, что он и раньше, в поэме о Ленине, уподоблял революцию океану). А тут – кругом океан и «волны будоражить мастера...».

Стихами, написанными на борту парохода «Эспань», поэт как бы приводил в порядок и опробовал все виды своего вооружения – публицистику, сатиру, лирическое размышление.

Пройдено две трети пути. «Жара несносная, – пишет Маяковский в Москву. – Сейчас как раз прем через тропик... Направо начинает выявляться первая настоящая земля Флорида. (Если не считать мелочь вроде Азорских островов...)». И дальше: «Нельзя сказать, чтоб на пароходе мне было очень весело. 12 дней воды это хорошо для рыб и для профессионалов открывателей, а для сухопутных это много...»

На пароходе написано грустно-ироническое стихотворение «Мелкая философия на глубоких местах», не совсем обычное для Маяковского стихотворение. «Годы – чайки» – сравнение в конце, оно напоминает о скоротечности жизни: «Скрылись чайки. В сущности говоря, где птички?» И концовка:

 
Я родился,
рос,
кормили соскою, -
жил,
работал,
стал староват...
Вот и жизнь пройдет,
как прошли Азорские
острова.
 

Ироническое про соску как будто снимает налет грусти. Да и название – «Мелкая философия...» – тоже. И все же искренность интонации заставляет поверить, что Маяковскому действительно «взгрустнулось» (и конечно, не в первый раз). Чувствуя это, поэт дал несколько исправленный вариант стихотворения. Но интерес представляет примечание: «Этот стих – скелет, который может и должен обрастать при моей помощи и вашей, товарищи поэты, мясом злободневных строк».

О чем это говорит? Не вмешался ли снова со своим советом О. Брик?

Однако в собрание сочинений Маяковский включил первый вариант, без всяких примечаний.

На длинном морском пути – Гавана. Сутки около земли. Заправлялись углем. Веселое оживление. Даже тропический дождь – «сплошная вода с прослойками воздуха» – не может испортить повышенного настроения. Гуляя по Гаване, уже по чисто внешним признакам Маяковский почувствовал «владычество Соединенных Штатов над всеми тремя – над Северной, Южной и Центральной Америкой». Гавана запечатлелась в стихотворении «Блэк энд уайт»1313
  В 1947 году в Берлине был издан сборник Маяковского со стихотворением «Блэк энд уайт». Верховный комиссар США в Германии в это время – генерал Люшьес Клей, сын сигарного короля Энри Клея, который упоминается в стихотворении Маяковского, – приказал уничтожить все экземпляры сборника в американской зоне оккупации.


[Закрыть]
.

Порт Вера-Круц, куда прибыл пароход «Эспань», стал началом «открытия» Мексики. Жиденький бережок с маленькими низкими домишками. Круглая беседка для встречающих рожками музыкантов. Сотни небольшого роста людей в огромных шляпах, с номерами носильщиков, чуть ли не вырывают у пассажиров чемоданы, отталкивая друг друга.

Дорога до Мехико-Сити, столицы страны, очень красива. Она вздымается на высоту почти три тысячи метров между скал и тропических лесов. «В совершенно синей, ультрамариновой ночи черные тела пальм – совсем длинноволосые богемцы-художники». Утром с площадки вагона Маяковский увидел мексиканскую землю другой, увидел как художник-пейзажист.

«На фоне красного восхода, сами окропленные красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей. Его перегоняют в полупиво-полуводку – «пульке», спаивая голодных индейцев. А за нопалем и могеем, в пять человеческих ростов, еще какой-то сросшийся трубами, как орган консерватории, только темно-зеленый, в иголках и шишках».

По этой дороге он въехал в Мехико-Сити.

Город, расположенный в долине с поэтическим названием «край безоблачной ясности», не привлек особого внимания поэта. Тогда еще не было над ним гигантского ядовитого облака, образуемого совместной «деятельностью» трех миллионов автомобилей и 130 тысяч промышленных предприятий, тогда еще смог не отравлял жизнь, как он сегодня отравляет ее семнадцати миллионам жителей столицы.

На вокзале Маяковского встретили представитель советского полпредства вместе со знаменитым художником Диего Ривера, который оказался интереснейшим рассказчиком.

Главным предметом их бесед была живопись – первое, с чем Маяковский познакомился в Мехико-Сити. Живой интерес и любовь к живописи он сохранил на всю жизнь. И неудивительно, что уже с вокзала, забросив вещи в гостиницу, направились в мексиканский музей. Маяковского восхитила роспись здания мексиканского министерства народного просвещения, в которой Диего де-Ривера попытался «поженить» грубую характерную древность индейского искусства с французским модерном. На десятках стен в росписи предстает история Мексики от древности до настоящего и даже будущего. Идея росписи – освобождение народа, обновление жизни, «коммуна – расцвет искусства и знаний».

Приезд советского поэта в Мексику не остался незамеченным. Одна из газет, называя Маяковского известнейшим из современных русских поэтов, поместила интервью с ним. Интервьюер застал поэта беседующим с художником Диего де-Ривера – в советском полпредстве, куда Маяковский перебрался из гостиницы, очевидно, из экономии. В интервью зафиксированы протокольные слова об интересе к Мексике, а также о желании написать книгу о ней – без каких-либо политических тенденций, исключительно о традициях мексиканцев, о национальном духе народа.

Возможно, это был тактический ход, чтобы успокоить мексиканские власти, полицию, возможно, Маяковский действительно имел такой замысел, но в очерках о Мексике он, конечно, не обошелся без политики. По своей привычке воспринимать жизнь объемно, стереоскопически, он не мог обойти вниманием и социальные контрасты в самой стране,– и дирижирование Соединенных Штатов броненосцами и пушками перед лицом Мексики, и кое-что другое.

Пребывание в Мексике не было столь радужным, как это выглядит в интервью. Маяковский вел себя с той любезностью, с какой и должен воспитанный и благодарный гость, но – устремленный на поездку в Штаты, он нервничал в ожидании визы, не мог полностью сосредоточиться на мексиканских делах и даже хлопотал одновременно об обратной визе во Францию, чтобы вернуться домой.

К этому были причины. Хлопоты – хлопотами, а Маяковский знал, как к нему относятся чиновные люди в Штатах, которые решают вопрос о визе. Еще весной в «Тихоокеанской правде» были помещены «Письма из современной Америки» Давида Бурлюка, жившего в то время в эмиграции, где он касался предыдущих попыток поэта получить визу в США. Вот что писал Бурлюк:

«Тщетно Маяковский добивался разрешения на въезд в «страну свобод». По этому поводу автор этих строк имел беседу с юрисконсультом по делам СССР Чарльзом Рехтом. Адвокат на мой вопрос – могут ли Маяковского пустить в Америку – ответил, покачав головой:

– Не думаю. Очень уж выражены в нем стихийная революционность и наклонность к широчайшей агитации».

Такое сообщение не обнадеживало.

И все-таки он ждал, надеялся и потому томился ожиданием.

Ни поэзия, ни театр Мексики не привлекли особого внимания Маяковского. Его потрясло зрелище боя быков. Гигантская арена – на сорок тысяч зрителей, – тореадоры, матадоры и пикадоры. Народное празднество. Маяковский стал свидетелем трагического случая, когда человек из толпы, доведенный страстью до умопомрачения, выскочил на арену, выхватил красную тряпку у тореадора и стал исполнять его роль, а бык воткнул ему рога между ребер. Человека вынесли, публика не обратила на это внимания.

«Я не мог и не хотел видеть, как вынесли шпагу главному убийце и он втыкал ее в бычье сердце», – пишет Маяковский. А потом добавляет: «Единственное, о чем я жалел, это о том, что нельзя устанавливать на бычьих рогах пулеметов и нельзя его выдрессировать стрелять». И обычная ироническая, снижающая патетику гнева фраза: «Единственное, что примиряет меня с боем быков, это – то, что и король Альфонс испанский против него».

Главка в очерках «Капля политики» – не такая уж капля. Маяковский сумел здесь разобраться во многом, нашел объяснение эксцентричности политики страны в калейдоскопической смене президентов (37 президентов за 30 лет!), в огромном количестве партий (около 200), в решающем слове кольта, который носят все от 15 до 75-летнего возраста, рассказал о коммунистах, один из которых, товарищ Морено, был убит правительственными наемниками, когда поэт находился в Нью-Йорке. За резкими поворотами политики, перестановкой президентов (которые появляются, чтобы спешно провести какой-либо закон, к выгоде американских промышленников), Маяковский видит направляющую руку США. Мексиканцев же, несмотря на внутренние распри и калейдоскопичность идей и движений, объединяет ненависть к «гринго», к американцам. Полный сочувствия к народу этой страны покидает Мексику советский поэт.

«– Москва – это в Польше? – спросили его в американском консульстве.

– Нет, это в СССР».

Никакого впечатления. Лишь позднее Маяковский узнает, что если американец заостряет только кончики, то он может ничего не слыхать про игольи ушки. Зато кончики он заостряет лучше всех на свете.

Визу Маяковский получил как рекламный работник Моссельпрома и Резинотреста, чтобы выставить свои работы – плакаты и материалы, пригодные для журнальной рекламы. Его долго держали на таможенном пункте в пограничном Ларедо. Попытка изъясняться с таможенными властями на французском языке окончилась провалом. Нашли русского. Пришлось отвечать на множество вопросов: девичья фамилия матери, происхождение дедушки, адрес гимназии...

Впустили в США на шесть месяцев под залог в 500 долларов. Разрешение гласило: «Маяковский Владимир, 30 лет, мужчина, художник, ростом 6 футов, крепкой комплекции, обладающий коричневыми волосами и карими глазами, принадлежащий к русской расе, родившийся в Багдаде (Россия), проживающий постоянно в Москве (Россия), грамотный, говорящий на русском и французском языках (французский все-таки зачли, несмотря на провал. – А. М.), внесший залог 500 долларов и имеющий при себе 637 долларов для жизни на 6 месяцев, – может 27 июля 1925 года въехать в USA».

По пути от Ларедо до Нью-Йорка, поездом, Маяковский проехал американскую Волгу – Миссисипи, ощутил современный урбанизм через вокзал в Сан-Луисе и двадцатиэтажные небоскребы Филадельфии, рекламное сияние городов.

И все равно удивил Нью-Йорк. («Я в восторге от Нью-Йорка города».) Удивил индустриальной мощью, «своей навороченной стройкой и техникой», Пенсильванским (на который прибыл) и другими вокзалами, Бруклинским мостом.

В Нью-Йорке, только ввалившись в гостиницу, позвонил Бурлюку:

– Говорит Маяковский.

– Здравствуй, Володя. Как ты поживаешь? – ответил Бурлюк.

Невозмутимость Бурлюка с первой же фразы возбудила недремлющее ни секунды остроумие Маяковского.

– Спасибо. За последние десять лет у меня был как-то насморк...

Приезд Маяковского в Нью-Йорк одна из газет отметила заранее. По прибытии репортеры проявили к поэту живой интерес.

– Зачем вы, собственно, приехали в Америку? – спросил один из них.

– Заработать побольше, чтобы построить советский самолет имени Лефа... – ответил Маяковский.

Любящая сенсации американская пресса писала о Маяковском с изумлением и в общем доброжелательно, пока дело не касалось политики, тут тональность менялась, появлялось немало выдумки, «чепухи», как сказал сам поэт. У одного репортера он даже спросил:

– Почему вы не написали, что я, например, убил тетку?

– И правда, почему? – удивился тот.

Маяковский вел себя вполне непринужденно, в любом случае сохранял чувство юмора и этим подкупал не только публику на его вечерах, но и видавших виды репортеров. Их развязность, иногда даже цинизм отскакивали от него, наталкиваясь на убийственно-спокойную иронию, обезоруживавшую любого, кто пытался уязвить Маяковского. Он был неуязвим.

Лекции, выступления поэта устраивали «Новый мир» и «Фрэйгайт» – русская и еврейская газеты рабочей партии Америки (50 процентов доходов от его выступлений шло в пользу газеты «Новый мир» и отчасти в пользу газеты «Фрейгайт»). В Нью-Йорке еще издавалась газета «Русский голос».

Эти газеты встретили Маяковского с большим дружелюбием. А газета «Новый мир» отвела ему целую полосу, опубликовав некоторые стихотворения и отрывок из поэмы о Ленине «Партия». В приветствии, обращенном к Маяковскому от редакции, говорилось:

«Товарищ Маяковский! В продолжение веков борьбы с самодержавием лучшие русские писатели и поэты будили русский народ и звали его в бой... Вместе с русскими рабочими и крестьянами вы прошли тяжелый путь революции, блокад и вторжений. Вместе с русскими рабочими вы участвовали в строительстве нового строя... Вы прониклись идеалами строителей новой жизни, вы близко подошли к ним, поняли, что «единица – вздор, единица – ноль; один, даже если очень важный, не подымет простое пятивершковое бревно». В каждый фибр вашей души проникло, что «партия – это миллионов плечи, друг к другу прижатые туго». Прижатые туго и борющиеся за счастье, за мир, за равенство, за свободу... Редакция «Нового мира», идущего по стопам нашего общего великого учителя Ленина и вносящего в русские массы Америки новые слова и песни, приветствует вас, товарищ Маяковский, а в вашем лице всех пролетарских писателей и поэтов СССР».

С приветствием поэту обратился также кружок пролетарских писателей «Резец». А корреспондент «Русского голоса» писал: «У Маяковского мне не о чем было спрашивать. Он виден весь; он – живая программа, «левый», живой плакат СССРовского Сегодня».

В Чикаго, в день приезда туда Маяковского, в «Дейли уоркер» был напечатан «Наш марш» и приветствие поэту.

«Из далекой красной России, сквозь кордоны лжи и дезинформации является к нам луч света из нового мира, строящегося под руководством компартии в Союзе Советских Социалистических Республик...

– Добро пожаловать в наш город, товарищ Маяковский !»

Прогрессивная Америка встречала Маяковского как выдающегося поэта и посланца Советской России. Газета «Новый мир», приглашая читателей на вечер Маяковского в Нью-Йорке, писала:

«Сегодня вечером все нью-йоркские маяки потухнут. Будет светить только один, но зато громадный СССРовский маяк – Владимир Владимирович Маяковский. Сходите посмотреть и послушать его в Сентрал Опера Хауз».

Это приглашение на второе выступление Маяковского в огромном зале Сентрал Опера Хауз, устроенное по многочисленным просьбам тех, кто хотел, но не смог быть на первом вечере. Но уже первый вечер вызвал небывалый интерес. Огромный зал Сентрал Опера Хауз переполнен. Публика – в основной массе демократическая, рабочая – бурлит в ожидании встречи с живым свидетелем и участником великих революционных событий в России, она жаждет видеть и слышать его.

Вечер открывает председатель русской секции рабочей партии и редактор «Нового мира». Затем слово произносит редактор газеты «Фрейгайт». Председательствующий на вечере хочет предоставить слово Маяковскому, но... его нет ни на сцене, ни за кулисами. Где же он?

Стоит в толпе, слушает, что говорят о нем со сцены.

Отсюда поднимается на эстраду.

Сама его фигура, рост, разворот плеч, гордая посадка головы производят сильное впечатление. Его встречают бурной овацией и долго не дают начать говорить. Зрители стоя приветствуют поэта, машут платками, в воздух летят шляпы.

Наконец зал утихает, в чуткой, прислушивающейся тишине звучит голос Маяковского – звучит на роскошных низах, но, может быть, чуть больше обычного выдает волнение поэта. Еще бы – это его первое выступление в Америке, в огромном зале, перед совершенно незнакомой публикой! Тем не менее репортер напишет, что в раскатах его голоса «чудилась та великая страна, которая породила одного большого и много-много малых Маяковских, значение которых растет вместе с ростом величия единственной в мире пролетарской Социалистической Республики».

Маяковский рассказывает о литературе и искусстве в Стране Советов, затем читает стихи. Его мастерское чтение и, конечно, сами стихи покоряют публику, и это чтение длится до полуночи, а публика готова слушать и дальше, щедро награждая поэта аплодисментами. Маяковский неутомим, хотя и его мощный голос уже стал слабеть:

– Три гремящих «трейна»1414
  «Трейн» – поезд городской надземной железной дороги, которая проходит над зданием Сентрал Опера Хауз.


[Закрыть]
 я уже перекричал. А вот уже и четвертый катит, черт! – под смех аудитории замечает поэт.

Заканчивая вечер, Маяковский говорит:

– Я – первый посланец новой страны. Америка отделена от России 9000 миль и огромным океаном. Океан можно переплыть за пять дней. Но море лжи и клеветы за короткий срок преодолеть нельзя. Придется работать долго и упорно, прежде чем могучая рука новой России сможет пожать могучую руку Новой Америки!

«Историческим» в жизни русской колонии Нью-Йорка (русских насчитывалось в то время 300 000) назвала газета первое выступление Маяковского. Он выступил как «живой свидетель великих исторических событий, потрясших мир», ему удалось «рассеять искусственный туман лжи и наветов, которым окутали белобеженцы нашу революционную родину».

Семь раз выступал Маяковский в больших аудиториях Нью-Йорка, выступал в городах Чикаго, Филадельфия, Детройт, в рабочем лагере «Кемп Нит гедайге», что в переводе означает «Не унывай».

В одном из выступлений – и это чрезвычайно важно для понимания взглядов Маяковского на литературу и искусство – он развивал три основных тезиса, или, как сказано в газетном отчете, три принципа, характеризующих советскую поэзию. Первый принцип – место художника в мире, его участие в созидании новых, лучших форм социальной жизни; второй – художник в своем творчестве должен отражать чаяния настоящего момента, быть теснейшим образом связанным с современностью; третий – каждый революционный художник должен связать себя с классовой борьбой рабочих, бросить вызов буржуазии.

Маяковский выступал в защиту реалистического искусства, утверждая, что мещанство и буржуазия боятся реализма. Он ссылался на опыт советской поэзии, но совершенно ясно, что излагал свой взгляд на поэзию, на искусство, взгляд более четкий, если иметь в виду лефовские установки.

«На этот раз, – сказано в газетном отчете, – вступление Маяковского к чтению стихов носило политически-литературный и полемический характер...» А чтением поэмы о Ленине двухтысячная аудитория была в «буквальном смысле слова загипнотизирована».

«Нит гедайге» – это рабочий лагерь, где Маяковский неоднократно бывал в конце недели, читал стихи у костра, и его голос звучал над Гудзоном; слушал, как комсомольцы лагеря пели «Смело мы в бой пойдем за власть Советов...». Об этом он и написал в стихотворении «Кемп Нит гедайге», где, снова и снова размышляя о ценностях жизни, противопоставил ценностям материальным, созданным в мире капитализма, «сотням этажишек» – ценности духовные, завоеванные советским народом: «Нами через пропасть прямо к коммунизму перекинут мост, длиною – во сто лет».

В цикле стихотворений об Америке нет ни одного, в котором бы так или иначе не возник образ революционной России, не прозвучал бы социальный мотив. Так и в «Кемп Нит гедайге», где комсомольцы революционной песней «заставляют плыть в Москву Гудзон».

В стихотворении «Бруклинский мост», этом гимне индустрии, замечательному творению ума и рук человеческих («На хорошее и мне не жалко слов»), уже в первой строфе, как бы и косвенное, а очень заметное напоминание возвращает нашу мысль к революционной России: «От похвал красней, как флага нашего материйка». И в контрасте с величием и великолепием моста: «Отсюда безработные в Гудзон кидались вниз головой».

Маяковский увидел, как над американским бытом и бытием, над всей Америкой -

 
Обирая,
лапя,
хапая,
выступает,
порфирой надев Бродвей,
капитал -
его препохабие.
 

Образ, подытоживающий наблюдения. Вместительный, емкий и социально четкий образ.

Маяковский понимал, что стихами и очерками об Америке он должен в какой-то мере ответить на тот большой интерес, который проявлялся к ней в нашей стране, и сознавал свою ответственность, которую при этом брал на себя. Конструктивисты выбросили лозунг: «Советское западничество», – лозунг, сориентированный на Америку и американизм, представлявшийся им в идеализированном свете, как бы вне социальных противоречий. И Маяковский, еще в Германии и Франции обнаруживавший длинные щупальца американского доллара, проникшие сюда отнюдь не с благотворительными целями, хорошо зная природу капитализма как социальной системы (он уже написал его «портрет родовой» в русском варианте), пристальнейшим образом вглядывается в черты капиталистической Америки.

Как человек с ярко выраженным урбанистическим мировоззрением, видевший в мечтах Россию социалистической, высоко индустриальной страной, с большими городами, промышленными центрами, он тем не менее не поддался идеям американизма, которые проповедовали конструктивисты и на которые клевали некоторые лефовцы.

Маяковский и прежде, до поездки в США, не идеализировал эту страну, хотя в «150 000 000» по его же собственному признанию, нашла отражение «идеализация усовершенствованной бесконечной техники» Америки, представление ее в «головокружительном, карусельном масштабе».

В стихах и очерках взгляд поэта на технику, на индустрию проницателен и аналитичен, он не застывает на созерцании внешней, декоративной ее стороны, ему важна система взаимоотношений техники с жизнью человека: кому и что она дает, эта великолепная прекрасная техника, как здесь живут люди – в эпоху «после пара», в эпоху «радио», в эпоху «аэро»? И если Маяковский в стихах сказал: «Здесь жизнь была одним – беззаботная, другим – голодный протяжный вой», – то он видел это.

Поэма «150 000 000» и Америка в этой поэме – продукт газетно-книжной информации и воображения, а образ Америки в стихах и очерках, написанных во время и после поездки за океан, – результат личных наблюдений. Поэт стремился к правде и только к правде, реалистическому, соответствующему истинной сущности вещей изображению увиденного.

Не надо думать, что Маяковский ехал в Соединенные Штаты Америки с предубеждением, с заранее поставленной целью что-то разоблачать, за что-то кого-то критиковать, высмеивать. Нет, конечно. Он ехал туда «без очков и шор», но, естественно, страна эта не была для него «белым пятном» на карте. «Открытие» означало личное знакомство и повышало ответственность Маяковского-писателя (поэта, очеркиста) за каждое сказанное им слово об Америке.

Еще не ступив на берег Американского континента, он как бы нащупывает почву для реалистического восприятия и изображения того, что ему предстоит увидеть. Прежде всего он снимает романтический флер с истории открытия Америки, с образа Христофора Колумба. В стихотворении «Христофор Коломб» (предложенное Маяковским написание «Коломб» вместо общепринятого у нас «Колумб» происходит от американского произношения этого имени), которое было написано еще на борту парохода «Эспань», он рассказывает эту историю в нарочито сниженном, прозаическом варианте. Коломб и его сподвижники предстают не романтическими героями, а живыми людьми – с недостатками, даже с пороками. Команда каравелл Коломба – это забубённые головушки, которые не в поисках героических деяний и не от хорошей жизни пустились в опасное плаванье. И Коломб тоже предстает не в романтическом ореоле, а как человек с разной начинкой, но способный на подвиг.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю