Текст книги "Маяковский"

Автор книги: Александр Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

Подобное обвинение левым (как пристроившимся к революции) бросал и В. М. Фриче, ее разделявший идей Пролеткульта. С нескрываемой злобой нападали на левых художников – уже с иных позиций – некоторые критики из враждебного лагеря. Редактор журнала «Книжный угол» В. Р. Ховин, до революции сам принадлежавший к группе эгофутуристов, и после Октября ратует за футуризм, но – какой! Свободный от большевистской идеологии, не сути антибольшевистский. Он клеймит футуристов, «бегущих за победной колесницей большевизма». Больше всех доставалось Маяковскому. Но из этого журнала велась «стрельба» и по Пролеткульту, и по Блоку, Есенину, Горькому, как по недвусмысленным сторонникам Советской власти.

По левому искусству наносил чувствительные удары журнал «Вестник литературы», вокруг которого группировались писатели и критики буржуазно-дворянского толка. Манипулируя цитатами из заумных стихов Крученых и Каменского, критики этого журнала даже как бы «защищали» от футуристов культурные интересы пролетариата. На самом же деле их раздражало сотрудничество левых с Советами.

Если еще добавить к этому, что против «футуризма и футурья» яростно ополчились имажинисты, то из этого краткого и схематического наброска все-таки может возникнуть представление о сложности литературной ситуации, в которой оказался лидер левого искусства Маяковский после революции. Ситуация была для него не такой уж неожиданной, ведь и прежде были схватки боевые... «Выпады критики, конечно, мало действовали на него, он знал им цену...» – утверждает Б. Эйхенбаум. Пока еще мало действовали.

Главным произведением 1918 года для Маяковского была пьеса «Мистерия-буфф», над которой он работал летом, на даче под Петроградом (в Левашове). Маяковский во что бы то ни стало хотел закончить пьесу и поставить ее к первой годовщине Октября.

Первое чтение пьесы состоялось 27 сентября в присутствии Луначарского, режиссеров и художников, друзей. Как шутил Маяковский, окончательно утвердил хорошее мнение о пьесе шофер Анатолия Васильевича, который сказал, что ему понятно и что до масс дойдет.

Однако к оценке шофера отнесся серьезно, так как обращал свою пьесу прежде всего к народным массам и хотел быть понятым ими. Луначарский не только после чтения, но и публично хвалил пьесу, в которой выражены подлинно революционные чувства.

Тут же было решено, что пьеса должна быть поставлена к годовщине Октября. Маяковскому хотелось, чтобы его произведение увидело свет рампы на большой сцене, в исполнении профессиональных артистов. Но все оказалось не так просто. Впрочем, Маяковский и не надеялся, что будет легко осуществить постановку столь необычной для традиционного театра пьесы, в которой действуют с_е_м_ь_ _п_а_р_ _ч_и_с_т_ы_х_ (абиссинский негус, индийский раджа, турецкий паша, русский купчина, китаец, упитанный перс, толстый француз, австралиец с женой, поп, офицер-немец, офицер-итальянец, американец, студент), с_е_м_ь_ _п_а_р_ _н_е_ч_и_с_т_ы_х_ (трубочист, фонарщик, шофер, швея, рудокоп, плотник, батрак, слуга, сапожник, кузнец, булочник, прачка и эскимосы: рыбак и охотник), а кроме того – дама-истерика, черти, святые, вещи (машина, хлеб, соль, пила, игла, молот, книга и др.), _ч_е_л_о_в_е_к_ _п_р_о_с_т_о. Место действия – вся вселенная, ковчег, Ад, Рай, Земля обетованная; пьеса показывает борьбу идей, столкновение классов.

Еще не народился, не утвердил себя новый, революционный театр, да, собственно, и не было для него основы – драматургии. Хотя была мечта о новом театре, были проекты его создания.

Несмотря на наивно-лубочный фасад, прямолинейные сентенции, «Мистерия-буфф» была первой заметной пьесой революционного содержания.

Библейский сюжет в революционной пьесе! Впрочем, тут нет ничего удивительного! Новая драматургия, как и литература вообще, только создавалась, традиционная выразительность казалась ее создателям неадекватной грандиозным событиям революции и именно поэтому они нередко обращались к мифологии. Отсюда и «Мистерия-буфф». Мистерия – великое в революции, буфф – смешное в ней. Так объяснял автор.

Символика ее не имеет никакой религиозной окраски, она целиком зиждется на основе революционной современности и аллегорически изображает события революции, ибо потоп – это не что иное как революция, земля обетованная – коммунистическое общество.

Маяковский настойчиво ищет возможности поставить свою пьесу к годовщине Октября. Ему помогают друзья, помогает Луначарский, предложивший прочесть и поставить ее в Александрийском театре. «Но там, где Мельпомены бурной протяжный раздается вой, где машет мантией мишурной она пред хладною толпой...» – да, там, в знаменитом храме Мельпомены «Мистерию-буфф» встретили прохладно. Завораживающее, великолепное чтение Маяковского шло при всеобщем молчании, некоторые даже покидали актерское фойе во время чтения. Длительное молчание сопровождало и конец читки. Лишь во время перерыва Л. Жевержеев, присутствовавший там, слышал наряду с явным возмущением и насмешками по поводу содержания пьесы реплики отдельных актеров: «Здорово читает!», «Какой из него вышел бы актер!», «Какой благодарный и естественно поставленный голос!»

Иронически улыбаясь, Маяковский выслушал несколько реплик о невозможности в короткий срок осуществить постановку, о том, что пьеса скорее подходит для постановки молодой труппе, выслушал резюме-отказ председательствовавшего на обсуждении заведующего труппой Д. X. Пашковского, сдобренный несколькими комплиментами по его адресу. Мельпомену не прельстило пестрое мельтешение странных персонажей «Мистерии», к тому же выкрикивающих какие-то революционные лозунги.

«Театра не находилось. Насквозь забиты Макбетами, – вспоминает Маяковский. – Предоставили нам цирк, разбитый и разломанный митингами.

Затем и цирк завтео М. Ф. Андреева предписала отобрать.

Я никогда не видел Анатолия Васильевича кричащим, но тут рассвирепел и он.

Через минуту я уже волочил бумажку с печатью насчет палок и насчет колес.

Дали музыкальную драму.

Актеров, конечно, взяли сборных.

Аппарат театра мешал во всем, в чем можно и нельзя!»

А как собирали актеров!

В нескольких газетах Петрограда поместили «Обращение»:

«Товарищи актеры. Вы обязаны великий праздник революции ознаменовать революционным спектаклем. Вами должна быть разыграна «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским. Приходите все в воскресенье 13 октября в концертный зал Тенишевского училища... Автор прочтет «Мистерию», режиссер изложит план постановки, художник покажет эскизы, а те из вас, кто загорятся этой работой, будут исполнителями. Центральное бюро по устройству Октябрьских торжеств предоставляет все необходимые средства для осуществления мистерия. Все к работе! Время дорого! Просят являться только товарищей, желающих принять участие в постановке. Число мест ограничено».

На «Обращение» откликнулось довольно много желающих, не – как выяснилось, это были в подавляющем большинстве не актеры, а публика вообще, которую привлекло имя Маяковского, предвкушение чего-то необычайного, остренького, может быть даже скандального. Для участия в спектакле не без труда удалось отобрать несколько десятков молодых людей, в большинстве своем любителей, и нескольких безработных актеров.

Как и во время постановки трагедии «Владимир Марковский», на этот раз тоже, уже в ходе работы над спектаклем и даже накануне премьеры, исчезали некоторые исполнители, и Маяковскому в конце концов самому пришлось сыграть две роли – Человека просто и Святого в картине «Рая».

Но многих исполнителей (в основном это были студенты) работа над постановкой пьесы постепенно увлекла. Правда, текст усваивался трудно. Пришлось сменить пять исполнителей, чтобы добиться осмысленного произнесения строк:

 
Я – австралиец.
Все у нас было.
Как то-с:
утконос, пальмы, дикобраз, кактус...
 

Каждый из них почему-то непременно делал ударение на частице «то», притягивая рифму к слову «утконос», а не к слову «кактус». Маяковский ярился, кричал, разъяснял, начитывал сам, словом, работал вместе с режиссером и часто за режиссера. Его энтузиазм зажигал исполнителей, они стали проникаться идеями «Мистерии», начинали понимать и все более уверенно читать, цитировать в разговоре друг с другом стихи. С восхищением слушали, как на репетициях Маяковский читал во втором акте монолог Человека просто, стараясь потом подражать поэту или перенимая его манеру. Однако читать под Маяковского или, тем более, как Маяковский, было невозможно.

Немало энергии потребовала организационная работа. Маяковский бегал по театральным цехам, выбивал ассигнования в финансовых комиссиях, улаживал какие-то человеческие и деловые споры, помогал художнику К. С. Малевичу с декорациями, занимался монтировкой сцены. Он понимал: без его самого непосредственного и энергичного участия спектакль не состоится.

А состояться должен! И именно 7 ноября 1918 года, в первую годовщину Октября.

За несколько дней до премьеры появилась составленная и разрисованная Маяковским афиша:

«7, 8 ноября н/с мы, поэты, художники, режиссеры и актеры, празднуем день годовщины Октябрьской революции Революционным спектаклем». Афиша обещала зрителям показать: «Ад, в котором рабочие самого Вельзевула к чертям послали», «Рай», где происходит «крупный разговор батрака с Мафусаилом». Наконец, обещала зрителям показать: «солнечный праздник вещей и рабочих».

Спектакль был показан в театре Музыкальной драмы. В литерной ложе – нарком Луначарский, который перед спектаклем произнес слово. Переполненный зал гудит в ожидании необычного представления. Где-то в темноте зала сосредоточенно-напряженный Блок. Наконец, в установившейся тишине звучат трагические слова пролога:

 
Это об нас взывала земля голосом пушечного рева.
Это нами взбухали поля, кровями опоены.
Стоим,
исторгнутые из земного чрева
кесаревым сечением войны.
 

Голос семи пар нечистых. Они «раздирают» занавес (символ разрушения традиций старого театра), и взору зрителей предстают фантастически разукрашенные полотна Малевича, «нечистые» в костюмах, напоминающих собою театральные костюмы персонажей французской комической оперы (Маяковский был недоволен ими). Голоса актеров звучат неуверенно, пластика невыразительна, декорации словно мешают им. И все же, при всей неотлаженности спектакля в целом и неумелости актеров чувствуется в них энтузиазм искателей, приобщившихся к новому, революционному искусству, и этот энтузиазм передается в зал.

Однако первая постановка «Мистерии-буфф» имела скорее символический, чем театральный успех, как первый революционный спектакль на русской сцене.

В. Мейерхольд, который вместе с Маяковским осуществлял постановку, впоследствии объяснял, что «спектакль готовился вразброд», что главным образом приходилось «преодолевать препятствия организационного порядка». Тем не менее Мейерхольд, оказавшись в 1919 году на территории, захваченной белыми, был посажен в тюрьму за то, что он «ставил празднества в честь годовщины Октябрьской революции, в том числе кощунственную... «Мистерию-буфф» Маяковского».

Маяковскому же опыт ее постановки помог лучше понять театр, его законы, особенности сценического искусства. В конце двадцатых годов, к созданию истинно новаторских и в то же время сценически более выразительных пьес «Клоп» и «Баня» он пришел обогащенный театральным опытом двух своих первых пьес-трагедий «Владимир Маяковский» и «Мистерии-буфф». Что же касается более широкого резонанса, то опыт первой постановки «Мистерии» во многом помог постановке массовых, театрализованных зрелищ, которые осуществлялись в те годы – «Взятие Зимнего дворца», «Блокада России», «Огонь Прометея» и др.

Имеет значение и театральный фон, на котором шла «Мистерия-буфф». В день ее премьеры, в годовщину Октября в Александрийском театре шел «Вильгельм Телль» Шиллера, в Мариинском – «Фенела» Обера и в Михайловском – скучная дореволюционная пьеса Т. Майской «Над землей». «Мистерия» в этом ряду прозвучала как вызов.

Революционный пафос «Мистерии-буфф» кое-кому пришелся не по вкусу. Известный уже нам Ховин назвал пьесу «футуристически-большевистским трюком Владимира Маяковского». В газете «Жизнь искусства» на постановку ее немедленно откликнулся некто А. Левинсон, писавший, что пьеса и спектакль вызывают «подавляющее чувство ненужности, вымученности совершающегося на сцене». Рецензент отказал автору и создателям спектакля в самом главном – в искренности их чувства, в искренности отношения к тем идеям, которые они стремились воплотить. Это был рассчитанный, подлый удар.

Маяковский обратился по этому поводу с открытым письмом к наркому Луначарскому, требуя общественного суда над Левинсоном и редакцией газеты «за грязную клевету и оскорбление революционного чувства», справедливо усмотрев в их выступлении «организованную черную травлю»...

Письменный протест в печати против статьи и в защиту Маяковского выразила группа литераторов и художников. А. В. Луначарский в той же «Жизни искусства» ответил на письмо Маяковского, заявив, что выступление Левинсона покоробило «не только непосредственно или косвенно задетых лиц, но и всех, кому эта статья попалась на глаза...»88
  Небезынтересно заметить, что, будучи в эмиграции, после смерти Маяковского, Левинсон опубликовал злобный пасквиль, оскорблявший память великого поэта. Пасквиль этот вызвал возмущение прогрессивных художников и писателей Франции. Под одним из протестов стояло более двадцати их подписей. Луи Арагон квалифицировал выпад Левинсона как «оскорбление поэзии».


[Закрыть]

И все же, при всех недостатках скороспелой постановки «Мистерия-буфф» стала предвестием революционного обновления театра, взволновала чуткие души. Недаром Блок кратко, но весьма эмоционально записал в дневнике: «Празднование Октябрьской годовщины. Вечером с Любой – на мистерию-буфф Маяковского в Музыкальной драме. ПРАЗДНИК. Вечером – хриплая и скорбная речь Луначарского, Маяковский, многое. Никогда этого дня не забыть».

Критика не оставила пьесу в покое и после премьерного бума. «Мистерия» или «буфф»? – задает вопрос Иванов-Разумник (1919). И отвечает: «ни мистерия» ни «буфф». Может быть, «буфф», заменяющий «мистерию».

Что его раздражает? «Слово имеет смысл!» – вот до какой измены самому себе дошел футуризм, когда-то бывший революцией формы, – пишет Иванов-Разумник, – пришла внешняя революция – и он застегнул на все пуговицы свой официальный признанный мундир». Вот! Его раздражает также уличная лексика «Мистерии», он противопоставляет Маяковскому Есенина и Клюева, сочувственно цитируя стихи последнего: «Маяковскому грезится гудок над Зимним, а мне – журавлиный перелет и кот на лежанке...»

Иванову-Разумнику вторит Эренбург: «Где прежний озорник в желтой кофте, апаш с подведенными глазами, обертывающий шею огромным кумачовым платком?» В «Мистерии» Эренбург увидел «неистовый гимн взалкавшему чреву...».

Не нравилась не только пьеса, не нравилось направление творческого развития Маяковского.

В новой постановке 1921 года, в Первом театре РСФСР, в Москве, пьеса имела сценический успех, но к этому мы еще подойдем.

Новая драматургия в первые годы после революции очень робко и с трудом пробивала дорогу на сцену, и, можно себе представить, каким важным импульсом к отражению революционного действия и к поискам новой выразительности стала постановка «Мистерии». Игорь Ильинский, молодой и еще не имевший признания театральной Москвы актер, писал позднее: «Роль в пьесе Маяковского как бы _о_ж_и_в_и_л_а_ меня, наделила ощущением прелести современных, простых, сегодняшних, искренних интонаций и заставила почувствовать силу таких средств». Роли классического репертуара и прежде имели прекрасных исполнителей, роли же современников давали молодым актерам большие возможности для творческого самораскрытия.

Маяковский еще вернется к драматургии, вернется потому, что ему природой, талантом было предназначено проявить себя художником театра. Художником-новатором. Вернемся и мы к этим замечательным, полным энтузиазма и в то же время драматическим страницам его жизни...

Во время гражданской войны Маяковский выступает в рабочих клубах и партийных школах, в матросском клубе, на диспутах о новом искусстве, выступает с чтением стихов, с политическими речами, говорит о путях развития революционного искусства.

Человек такого темперамента – да еще в такое время! – он не мог заниматься только литературным творчеством. Как раз пишет он сравнительно немного. Но среди стихотворений, написанных в это время, – «Владимир Ильич» – к пятидесятилетию В. И. Ленина. Оно имеет огромное значение. Это стихотворение стоит у самых истоков поэтической Ленинианы. Уже в начале ощущается внутренняя установка на глубокую народность характера Ленина: «Я знаю – не герои низвергают революций лаву. Сказка о героях – интеллигентская чушь».

Так кто ж такой – Ленин?

На этот вопрос полнее, ярче, поэтически выразительнее Маяковский ответит в поэме «Владимир Ильич Ленин» и в поэме «Хорошо!». Здесь он лишь подступает к образу Владимира Ильича и заключает стихотворение очень важным признанием:

 
Я
в Ленине
мира веру
славлю
и веру мою.
 
 
Поэтом не быть мне бы,
если б
не это пел -
в звездах пятиконечных небо
безмерного свода РКП.
 

Как видно из этих строк, политическая, классовая, партийная позиция Маяковского не оставляла места никакой двусмысленности. Это-то как раз и приводило в бешенство некоторых «не вычищенных», не упускавших случая досадить поэту, вывести его из равновесия, скомпрометировать любым способом. Маяковский в борьбе с этой накипью был прям и определенен. Это в устных выступлениях он мог одной репликой сразить неосторожно вступившего с ним в спор подбросившего «ехидный» вопросец недоброжелателя. В стихах же масштаб, и – размах во всю мощь, убийственный удар по дряни, ибо – «страшнее Врангеля обывательский быт». «Дрянь пока что мало поредела», – напомнит он, хорошо понимая, как трудно «переделать» жизнь.

«Не вычищенные» мешали Маяковскому напечатать «Советскую азбуку» – политические эпиграммы. Эта вещь была напечатана в пустующей типографии Строгановского училища самим Маяковским, которому помогали приятели.

Не упускали случая нанести удар поэту и литературные противники, в том числе и бывшие футуристы, менявшие эту обветшалую одежду на якобы новую, а на самом деле столь же ветхую – имажинистов. Шершеневич, намекая на Маяковского, высокомерно разглагольствовал о том, что некоторые поэты занялись «версификаторством политических стишков». «Фельетонными стишками», вкладывая в это определение также уничижительный смысл, называл ростинские плакаты Маяковского А. Мариенгоф.

О. Мандельштам осуждал Маяковского за то, что он обращает свое творчество к совершенно поэтически неподготовленному слушателю. Даже идеологи Пролеткульта (А. Богданов) выступали против «граждански-агитационного» содержания поэзии.

Маяковский не поколебался в верности избранного им пути. Подхваченный волной революционного энтузиазма, он даже не часто отвлекался на полемику со своими противниками и недоброжелателями. Он делал свое дело с твердым убеждением, что это полезно революции. Будь это агитационные стихи, плакаты, реклама – что угодно.

Пафос активнейшей жизнедеятельности нашел прекрасное поэтическое выражение в стихотворении «Необычайное приключение». Поэт обращался к художникам, писателям, музыкантам – своим коллегам по искусству, – стремясь вовлечь их в ту же атмосферу, которая царила вокруг него. В «Приказе N 2 армии искусств» звучит призыв: «Товарищи, дайте новое искусство – такое, чтобы выволочь республику из грязи!»

В эти годы (1919-1920) идет работа над поэмой «150 000 000». Но энергия действия ищет других выходов. Маяковскому хочется видеть ее ощутимый социальный, политический результат, ведь печатать новые произведения было вообще чрезвычайно трудно, а книги – тем более.

Выступления в различных аудиториях тоже не дают Маяковскому полного удовлетворения, скорее даже обнажают исчерпанность своих возможностей. Хотя выступает он часто, ибо в то время устраивалось множество самых разнообразных устных дискуссий, особенно в Доме печати в Москве.

Дом печати (ныне Дом журналистов) в то время играл большую роль в объединении интеллигенции. Здесь собирались журналисты, писатели, актеры, художники, музыканты, проводились бесчисленные дискуссии, читалась лекции и доклады, стихи, устраивались театральные представления, камерные концерты. Атмосфера дома, хотя и полная дискуссионной горячки, располагала к знакомству, сближению, взаимопониманию.

Маяковский здесь бывал чуть ли не каждый вечер, и редкая дискуссия проходила без его участия. Он посещает лекции, например, о теории относительности, его увлекает не только эта теория, но и личность Эйнштейна.

В большой аудитории Политехнического Всероссийский союз поэтов устроил «Литературный суд над современной поэзией». Главный интерес диспута, который разгорелся на «суде», был в споре Маяковского с имажинистами, в уничтожающих нападках его на поэзию Шершеневича, в полемике с Есениным. «Суд» шел под председательством Брюсова.

Из воспоминаний Л. Сейфуллиной мы знаем о появлении Маяковского в зале. Как он вступил в полемику, с каким блеском и остроумием нанес свой первый удар! Продолжим ее воспоминания: «Он быстро пошел по проходу на сцену и заговорил еще на ходу:

– Товарищи! Я сейчас из камеры народного судьи! Разбиралось необычайное дело: дети убили свою мать».

Такое заявление способно насторожить аудиторию, внести в зал драматическое напряжение.

А Маяковский, уже стоя на сцене, хорошо видный и слышный всем, продолжал:

«– В свое оправдание убийцы сказали, что мамаша была большая дрянь. Но дело в том, что мать была все-таки поэзия, а детки – имажинисты».

Эффект потрясающий. Имажинисты обескуражены. Публика хохочет.

«Валерий Брюсов несколько раз принимался звонить своим председательским колокольчиком, потом бросил его на стол и сел, скрестив на груди руки.

Но, пресекая смех и враждебные выкрики и одобрительный дружеский гул, Маяковский грозно и веско говорил о страшном грехе современной русской поэзии, о том, что советская поэзия не смеет, не должна и не может быть аполитичной».

Затем в дискуссию включился присутствовавший на вечере Сергей Есенин. Между ним и Маяковским началась пикировка, оба – один перед другим – читали стихи, стараясь привлечь аудиторию на свою сторону. Ведь оба были прекрасные чтецы. «Усмирил» аудиторию Маяковский, это он умел делать лучше, чем взрывной, чрезвычайно эмоционально возбудимый Есенин.

Но ни диспуты, ни поэтические вечера не давали, как в прошлом, в предвоенное время, ощущения творческой самоотдачи. И Маяковский идет на какое-то время работать в Наркомпрос, затем – в качестве лектора – в Первые государственные свободные художественные мастерские. Видимо, и эта работа не приносит удовлетворения: ни тут, ни там Маяковский надолго не задерживается.

В издательстве ИМО – «Искусство молодых» – Маяковский издал книгу «Ржаное слово» – своеобразную хрестоматию футуристической литературы. Вместе с «Ржаным словом» пошла в набор и «Мистерия-буфф». А в Наркомпрос – докладная записка с изложением условий издания книг издательством ИМО, затем – список подготовляемых к изданию еще десяти книг, среди которых книги Каменского, Хлебникова, Пастернака, – но и «Теория футуризма», «Практика футуризма».

Как ни расходился с футуризмом в своей поэтической практике Маяковский, – организационно, теоретически он не мог с ним порвать. Не порывая же, естественно, и в поэзии подпадал под власть футуристического формотворчества. Оно сказалось на первой редакции «Мистерии-буфф», на поэме «150 000 000», на стихотворении «Наш марш», которое не понравилось В. И. Ленину в исполнении артистки О. В. Гзовской на концерте в Кремле.

Владимир Ильич тогда, по свидетельству Гзовской, спросил: «Что это вы читали после Пушкина? И отчего вы выбрали это стихотворение? Оно не совсем понятно мне... там все какие-то странные слова». Гзовская постаралась объяснить непонятные слова из стихотворения так, как ей объяснял их Маяковский. Владимир Ильич сказал на это: «Я не спорю, и подъем, и задор, и призыв, и бодрость – все это передается. Но все-таки Пушкин мне нравится больше, и лучше читайте чаще Пушкина».

В защите футуризма («Эту книгу должен прочесть каждый») Маяковский все-таки не вполне последователен. С одной стороны, он искренне говорит о том, что молодые поэты России (футуристы) нашли духовный выход в революции и, стало быть, служат ей, а с другой – снова говорит о слове, о венке слов как цели поэзии, ее главной идее.

И это при том, что в стихах, в поэме «150 000 000», над которой работал, Маяковский выступает как идейный борец за революцию. Он беспощадно высмеивает «Альманах поэзоконцерт» («Шесть тусклых строчил, возглавленные пресловутым «королем» Северяниным, издали под этим названием сборник ананасных, фиалочных и ликерных отрыжек»). Дает недвусмысленную оценку книге Эренбурга «Молитва о России»: «Скушная проза, печатанная под стихи. С серых страниц – подслеповатые глаза обремененного семьей и перепиской канцеляриста. Из великих битв Российской Революции разглядел одно:

 
Уж матросы взбегали по лестницам:
«Сучьи дети! Всех перебьем!»
из испуганных интеллигентов».
 

Не проявляя последовательности в отношении к футуризму, как литературному течению, Маяковский в то же время дает принципиальную оценку другим литературным явлениям, оценивает их с позиций революционного искусства.

В начале марта 1919 года, получив комнату в Лубянском проезде в доме ВСНХ (ныне проезд Серова, Государственный музей В. В. Маяковского), поэт окончательно перебирается из Петрограда в Москву. Москва стала столицей Советского государства, сюда переместился и организационный центр культурной жизни страны, здесь жили мама и сестры, с которыми эти годы Владимир Владимирович переписывался, навещал их во время своих приездов в Москву. Теперь визиты к ним стали более частыми, хотя и нерегулярными. Нежно привязанный к матери, он не забывал и сестер, но бурная литературно-общественная, издательская и клубная жизнь захлестывала, мешала регулярному общению. Бывало, если не мог навестить сам, давал поручения сестре Ольге. Как-то в начале 1920 года, узнав, что Александра Алексеевна нездорова и не имея времени тут же заехать к ней, оставляет записку Ольге: «Страшно беспокоюсь за мамочку... Сейчас же поди на Сухаревку и купи маме от меня: 2 ф. белого хлеба, 1 ф. масла... 2 ф. манной...».

В другой раз устраивает маме отдых в Одессе, шлет телеграмму: «Дорогая мамочка очень прошу ехать мягким вагоном Одессу послал телеграфно десять червонцев Володя». Беспокоится в Париже: «Телеграфируйте немедленно подробно мамино здоровье».

Живут в архиве эти трогательные свидетельства прочного семейного родства, сыновней привязанности, хотя вся его жизнь – с 1915 года – это жизнь вне семейного уюта, семейного тепла, обихода... Лишь младшая сестра, Ольга Владимировна, работавшая на Главпочтамте, заглянет в комнатенку-лодочку на Лубянке, благо тут недалеко, наведет порядок, подштопает носки – вот и весь домашний обиход.

В Петроград он теперь ездит по делам издательства ИЗО. Поддерживаемый Луначарским, Маяковский развернул бурную издательскую деятельность. В марте сдает в набор второе издание «Мистерии-буфф», второе издание поэмы «Война и мир», и «Собрание сочинений В. Маяковского (25 листов)». Заключает договор с Центропечатью на второе издание поэмы и пьесы.

К книге «Все сочиненное Владимиром Маяковским» он написал краткое предисловие «Любителям юбилеев». «В этой книге все сочиненное мною за десять лет», – говорится в предисловии. Отсюда идет датировка творческой деятельности Маяковского – с 1909 года. Хотя «Все сочиненное» начиналось со стихотворений, написанных в 1912 году, тем не менее, написанные в Бутырках, потерянные и никогда нигде не публиковавшиеся стихи как бы имелись в виду. С них поэт начинал.

В предисловии сделано примечательное заявление: «Оставляя написанное школам, ухожу от сделанного и, только перешагнув через себя, выпущу новую книгу».

Мечтавший о театре будущего, а в театре – о будущем, Маяковский в это время носился с идеей поставить 1 мая «Мистерию-буфф» на Лубянской площади, намеревался сделать это силами театральной молодежи. Его горячо поддерживали учащиеся Государственных художественных мастерских, но некто в первомайской комиссии заявил, что пролетариат пьесы не поймет, и пьесу сняли с репертуара.

Поэт был частым гостем в художественных мастерских ВХУТЕМАС. Он был своим человеком среди студентов, выступал с лекциями, участвовал в митингах, дискуссиях на разные темы искусства, в поэтических вечерах – один и вместе с Каменским. Полемизируя с Луначарским в 1920 году по поводу театра, Маяковский утверждал, что «три четверти учащихся левые» (имея в виду художественные мастерские).

«Левые» течения в изобразительном искусстве после революции набирали силу и оказывали большое влияние на молодежь. Революция отсеяла и некоторых футуристов, наглядно обнаружив социальную и идейную неоднородность этого течения в искусстве. Левые футуристы или, по Маяковскому, «коммунисты-футуристы», приняли революцию. Но и эта группа, как показали время и события, тоже была неоднородна. Однако вместе с левыми художниками они составили влиятельную силу в культурной жизни после Октября. Не случайно Маяковский в письме к Луначарскому, продолжая полемику, называет имена Якулова, Кузнецова, Кончаловского, Лентулова, Малютина, Федорова – «различных толков футуристов» и замечает: «Ведь все эти люди – единственные из деятелей искусства, работающие все время с Советской властью...»

Хоть и с оговоркой, но напрасно Маяковский привязывает всех к футуризму. Но это – в пылу полемики, уже защищая от Луначарского футуризм, который стал раздражать Анатолия Васильевича. Положение Луначарского вообще было сложным, в некоторых случаях ему приходилось отделять свою позицию как критика от позиции наркома. И просто удивительно, с каким тактом и с каким блеском выходил он из запутанных ситуаций. Это не значит, что у Луначарского не было ошибок. Были. Да и не могли не быть в этом полуразрушенном здании культуры! Его поправлял Ленин. Луначарский поправлял себя сам. И делал это опять-таки умно и тонко.

Маяковского он приметил и выделил сразу, как приметил и приблизил тех левых художников, которые без колебаний стали на сторону Октября. И что скрывать, покровительствовал им, покровительствовал футуристам. Надо же было с чего-то начинать и с кем-то работать (»...других художников под руками у нас не было»), чтобы привлечь художественную интеллигенцию к сотрудничеству с Советской властью. И были человеческие привязанности.

Да вот еще что надо иметь в виду: при первой же очной встрече с поэтами-футуристами в «Кафе поэтов» в Москве Луначарский выступил с анализом их творчества, покритиковал и предостерег от ошибок. Не все и не до конца извлекли уроки из его критики.