Текст книги "Калифорнийская славянка"

Автор книги: Александр Грязев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

       – Как же, государыня, читал. Поскольку срочное,– ответил Олсуфьев.

       Граф Адам Васильевич был одним из самых опытных придворных чиновников императрицы. Крестник  Петра Великого и выпускник  Шляхетского кадетского корпуса, он  ещё  во времена учения там был знатоком многих иностранных языков, которые ему легко давались. Потому-то он позже служил при русском посольстве в Датском королевстве секретарём у посланника Корфа, а, возвратившись в Россию, служил  в Коллегии иностранных дел. Был замечен при  Дворе и назначен даже личным секретарём императрицы Елизаветы Петровны, заведуя её доходами, да Сибирскими золотыми приисками.

       Олсуфьев в свои сорок с небольшим лет умом и знаниями был необходим Екатерине, а она уважала людей, знающих в каких-то делах больше её самой. Потому-то Адама  Васильевича государыня любила не только как исполнителя, но и как дельного и мудрого советника.

       – Ну так что Вы там вычитали, Адам Васильевич?– негромко спросила Екатерина и опять мягкая, добрая улыбка озарила её лицо.

       – Губернатор Сибири пишет Вам, что камчатскими купцами были посланы на Алеутские острова мореход Степан Глотов, да казак Пономарёв. И те на боте «Святой Иулиан» дошли до самых дальних Алеутских островов, до Умнака и Уналашки. Тамошних жителей-алеутов они привели в российское подданство, а те острова  отныне  будут российского владения… Это, государыня, совсем недалеко от матёрого американского берега. Губернатор Чичерин поздравляет Вас с приобретением для России сих новых земель и богатых пушных промыслов.

        – Ну, что же, граф. Я весьма благодарна Денису Ивановичу за эту весть и, полагаю, что ему надо послать нашу монаршую благодарность.

        – Но это ещё не всё, государыня.

        – Что же ещё?

        – Денис Иваныч просит Вас послать туда, на Алеутские острова, экспедицию для описания тех островов и составления чертежа их, после чего можно будет  объявить всем, что те   острова наши. Пока же сами мореходы делали свои чертежи углём да глиною. А для сего дела нужны морские офицеры да штурманы.

       – Ну, что же… Дело сие очевидное и я согласна. Только надобно, я полагаю, о сем деле поговорить в Сенате с генерал-прокурором Вяземским.

       – Он уже здесь, Ваше величество, и я его в дело посвятил.

       – Как здесь? Когда успел?

       – Так ведь сегодня четверг, государыня. День его доклада по сенатским делам.

       – Ах, да…Я совсем, видно, заработалась, что и дни недели забыла… Хотя совсем  не мудрено – ведь я работаю как лошадь.

       – Истинно так, государыня,– подтвердил Олсуфьев, – я говорю правду и нисколько не льщю Вам.

       – Спасибо, Адам Васильевич. Слава Богу, что хоть Вы меня понимаете… Ну так зовите сюда князя без всякой очереди, коли дело  столь спешное.

       – Слушаюсь,– склонился в поклоне Олсуфьев и вышел из кабинета, а когда тут же возвернулся, то следом за ним в кабинет императрицы вошёл генерал-прокурор Сената князь Вяземский.

       Он был назначен на эту важную чиновную должность совсем недавно, но правил делами с великим тщанием, и Екатерина была им весьма довольна. Во всяком случае за внутренние дела империи, за её финансы, да ещё много за что она была спокойна,  полагаясь на своего генерал-прокурора и её доверенное лицо в Сенате.

       – Здравствуйте, Александр Алексеевич,– приветствовала со своей неизменной улыбкой  императрица вошедшего князя.

       – Здравия желаю, Ваше величество,– поклонился Вяземский и, подойдя к Екатерине, поцеловал протянутую ему императрицей руку.

       – Как Ваше здоровье, князь?

       – Да пока Бог миловал, здоров.

       – Ну и хорошо, коли так. А то ведь дел-то у вас много. Из-за сего даже уныние бывает. Нет ли его  у  Вас теперь, Александр Алексеевич?

       – Нет, государыня. Следуя Вашему наказу, все тревоги и огорчения я всегда оставляю у порога дворца Вашего,– улыбаясь, сказал Вяземский.

       – Похвально, князь. Я не устаю всем повторять, что нельзя  никогда предаваться мнительности и обидам,  надо не унывать, а бороться  с разными невзгодами, надеяться и верить в успех. Не так ли, Адам Васильич?

       – Точно так, государыня,– подтвердил Олсуфьев.

       – Тогда садитесь  рядком да поговорим ладком,– показала Екатерина  на обитые  белым с разводами шёлком  стулья и, смеясь, добавила. – Поболтаем…

        А когда Вяземский с Олсуфьевым уселись, продолжила:

       – Ну, коли, Вы, Александр Алексеевич, знакомы с письмом  тобольского губернатора, то скажите о сем своё мнение.

       – Да тут  говорить много не надо, государыня. Предложение  губернатора  Чичерина следует принять. Ведь речь идёт о приобретении новых земель в российское владение, новых людей в российское  подданство, о закреплении  нашем  на всех островах Алеутских, а в будущем и на матёром берегу Аляски.  Промышленным людям от тамошнего пушного богатства прямая выгода, а, стало быть, и госудаству российскому. Вот Вам, государыня, моё мнение.

       – Спасибо, князь. Слова Ваши меня обрадовали и  убедили. Я никогда не стесняла ничьего мнения, но часто имела и имею своё собственное. Честно скажу я Вам, что к той окраине империи  я относилась прохладно, полагая, что сие дело далёкого будущего, а ближайшие наши действия обращены должны быть на полуденные страны. Я и сейчас мечтаю о русском стяге на Чёрном море и о кресте на храме Святой Софии в Царьграде. Море должно быть русским, каковым оно и было, а Стамбул  должен стать  вновь Константинополем! Ужель я не права?

       – Ещё как правы, государыня,– заговорил Вяземский,– Великое дело -утвердиться нам на Чёрном море и на Босфоре. Вновь сделать Царьград столицей православной веры нашей, а Крым присоединить к России. Да только  и  на Восточном океане мы тоже давно интерес имеем. Ещё государь Пётр  Первый мечтал о большой земле американской, а наши мореходы ходили у тех берегов и при нём и после него

        – Мне сие ведомо, Александр Алексеевич. Знаю я и про Дежнёва, и про Хабарова,  про Беринга с Чириковым…Я сама на днях читала наказ Петра Великого, собственною его рукою написанный  перед самой кончиною. В том наказе повелевает он узнать: не соединяется ли где земля российская с американскою. Да велит поспешить с делом сим, ибо англичане и голландцы тоже  американской землицы там искали…Ведомо мне,что наши  зверобои   по сей день в той стороне промышляют… Но ведь я помню и то, что совсем недавно отказала в монаршем пособии   тамошней компании Постникова. Именно из-за надобности денежной на южных рубежах наших. Как же быть мне теперь?

       – Всему свой час, государыня. Пусть Ваше монаршее пособие идёт туда, куда Вы его изволили направить. А купцам нашим, промышляющим   у американских берегов, надо, разумею, дать свободу промыслу их и торговле  с тамошними странами, особливо с Китаем. Польза от сего дела для  нашего Отечества немалая.

        – Да я разве против сей свободы?  Вы же знаете, князь, мою любовь к России.  Мне хочется, чтобы народ наш славился всеми воинскими и гражданскими доблестями,  чтобы мы во всех отношениях  превосходили других. Не забывайте, милостивые государи – я дочь герцога Цербстского, а  сие  значит – сербского. Стало быть и во мне течёт кровь славян поморских…Я давно убедилась в том, что русский народ наш есть особенный в целом свете. Бог дал ему отличные от других свойства, а, главное, красоту души.

       – Ваша любовь и забота  об Отечестве, о  народе нашем известна и за пределами России, государыня,– сказал Вяземский.– Что же касательно денег для постройки компанейских судов, то позвольте подумать о них нам – Сенату. Вы только  указ  о  сем свой  монарший дайте.

       – Александр Алексеевич, голубчик, выручайте!  И можете  совершенно надеяться на меня. Я же, видя Ваше угодное мне поведение, никогда  о  сем не забуду.

       – Благодарствую, государыня.

       – Указ же Сенату поручим написать  Адаму Васильичу. И мы его потом вместе обсудим.

       – Слушаюсь, Ваше величество,– наклонил голову Олсуфьев и что-то пометил  в своих бумагах.

     –  Ну, а теперь, милостивые государи, – продолжила  императрица,– поговорим касательно экспедиции, о коей Денис Иванович Чичерин просит.

       –  Подготовку её надо поручить коммерц-коллегии, государыня. Там  для сего дела и нужные люди найдутся,– предложил Вяземский.

       – Я с Вами согласна, князь.

       – Позвольте  мне слово молвить, государыня,– подал голос Олсуфьев.

       – Конечно, граф. Для того и сидим тут. Говорите.

       – По моему разумению надобно предприятие  сие проводить тайно. Ибо о делах наших полуденных, полуночных и восточных, как и прежде, очень хотят знать англичане, французы, шведы, а особенно испанцы.

       – Да,  я  читала о том в их газетах. Боятся они нашего присутствия на американских берегах…  Так, может быть, экспедицию назовём для отвода глаз какой-нибудь ревизиею?

       – Так и сделаем, государыня,– согласился Вяземский.– Пошлём в Сибирь только офицеров в небольшом  числе. Остальных же нужных людей пусть наберут в Тобольске, Иркутске или Охотске.

       – Да будет так, Александр Алексеевич. Прошу Вас денег для сего дела не жалеть…  Даст Бог, прирастёт Отечество наше ешё и   Русской Америкой, умножится народом и богатством той землицы. Ничего другого я  не желаю для страны, в которую привёл меня Господь.

       Екатерина поднялась с кресла, что означало для собеседников окончание разговора. Её голубые глаза светились радостью и какой-то лукавой весёлостью.

       – Указ об экспедиции в коммерц-коллегию я сочиню сама,– сказала императрица,– и вы увидите, милостивые государи, что я люблю ещё нераспаханные страны… А теперь, вы уж извините, мне надобно прибраться для приёмов. Мои дамы меня уже, наверное, заждались… До свидания, Александр Алексеевич. В понедельник жду Вас с докладом,– и Екатерина протянула  Вяземскому руку для прощального  поцелуя. – Да, вот что я ещё сейчас вспомнила, друзья мои:

       « …Колумбы Росские, презрев угрюмый рок,

              Меж льдами новый путь отворят на  восток,

              И наша досягнёт  в Америку держава»…

     Кто сие написал? Скажите-ка.

      –  Михайло Васильевич Ломоносов, Ваше величество, – ответствовал Олсуфьев.

        – То правда, граф.  Вот кто в делах сих умнее нас всех вместе взятых. Ведь он уже писал об американской земле и даже чертёж мне показывал, – обернулась  императрица к своему статс-секретарю.– Да, вот что ещё…

До меня дошел слух, что наш славный русский гений Ломоносов пребывает в бедности. Ежели  сие  правда, то это позор для нас. Поручаю вам всё разузнать и сговориться с президентом академии графом Разумовским. Пусть подумает о пенсионе для Михайлы Васильевича. Ответ  мне   скажите.

       – Слушаюсь,  государыня,– поклонился Олсуфьев.

       – Да подумайте  об участии его словом  и размышлением в подготовке  экспедиции нашей. А Денису Иванычу Чичерину отпишите в Тобольск мою монаршую благодарность.  Пусть ждёт указа.

       Екатерина кивнула собеседникам и пошла в спальню своею статной, величавой походкой, которая приводила всех и всегда в восхищение.             А сейчас восхищёнными же взглядами провожали императрицу и Олсуфьев с Вяземским.

Глава пятая

        С той поры, когда в тысяча семьсот семидесятом  году испанцы заложили на  побережьи  Южной Калифорнии форт Монтерей и объявили его столицей Новой Испании, они стали всё дальше и дальше продвигаться на север этого благодатного берега, устраивая новые католические миссии, и считали себя полными хозяевами этой земли. И почти все те испанские переселенцы, солдаты и миссионеры вряд ли могли думать, что их затянувшаяся морская экспедиция, и всё, что с ней связано, имела цель препятствовать приходу сюда русских из Северной Америки – Аляски. И только те, кто их посылал через моря и океаны, знали об этом. Знали и боялись, что русский флаг вот– вот может подняться над  солнечной Калифорнией.

Прошло  более трёх десятков лет, а испанцы всё так же хозяйничали здесь: захватывали новые земли, насильничали и убивали истинных хозяев побережья – индейцев многочисленных здешних племён, которых и за людей-то не считали,  грубой силой обращая их в свою католическую веру.

Даже сейчас, когда  в самой Испании было неспокойно от военных бурь, принесённых наполеоновскими солдатами, испанцы  не мыслили себя здесь иначе, как хозяевами…

…Именно поэтому капитан Пабло Муньос ехал  во главе конного отряда своих солдат на жестокую охоту, чтобы добыть новых рабов-пленников и дело это считал совершенно обыденным.

Посланные им вчера разведчики доложили, что племя индейцев макома, обитавшее на левом берегу, протекавшей в нескольких милях от форта Сан -Хосе,  реки, всё ещё находится там, и капитан сегодня утром приказал седлать коней…

…Выбравшись из леса, отряд спешился у подножия невысокого холма, поросшего густой травой и кустарником. За этим и такими же другими холмами  протекала река.

          Капитан Муньос и лейтенант Лопес скрытно, почти ползком, взобрались на вершину холма и огляделись.

Прямо перед ними на пологом берегу, почти у самой воды стояли в привычном для индейских поселений беспорядке тростниковые островерхие хижины  племени макома. Перед входом в  каждую из них горели костры, на которых женщины  готовили свою нехитрую пищу.

Несколько мужчин занимались на мелководье ловлей рыбы, а малые ребятишки играли, или наблюдали за делами взрослых: был обычный мирный день индейского племени.

  – Лейтенант, – сказал Муньос, когда закончил обзор индейского посёлка. – Ты берёшь своих людей и атакуешь селение слева по берегу. Выйдешь туда вон за тем дальним холмом. А я со своими солдатами встану вон там в ложбине у правого края посёлка. Думаю, что испугавшись тебя, дикари бросятся бежать именно туда. А мы их там и встретим. Ты согласен?

 – Конечно, господин капитан,  – кивнул Лопес.

 – Тогда приступим к делу.

Офицеры спустились с холма, сели на коней, и испанцы, разделившись на две части, поехали в разные стороны.

Алёна всё так же лежала в своей хижине, и всё так же разные мысли одолевали её. А, главное,  она совершенно не могла пока себе представить, что будет с нею дальше. Что делать, куда идти после полного выздоровления, которое вот-вот наступит, она не знала и ничего пока для себя не решила… А  сейчас  ждала Манефу, чтобы поговорить, но вдруг услышала возбуждённые  громкие голоса, а потом и крики обитателей индейского поселения. Такого в эти дни никогда не бывало и Алёна, встав с постели, подошла к тростниковому пологу, прикрывающему вход в хижину. Она откинула его и выглянула наружу.

К удивлению своему Алёна увидела индейцев, бегающих меж своих домов-хижин. А со стороны дальнего холма вдоль берега реки неслись вскачь какие-то всадники.

Алёна догадалась, что нападавшими были испанские солдаты, но почему они оказались здесь, и зачем напали на мирное поселение индейцев, она в первые мгновения понять не могла. Схватив ружьё, Алёна вновь выскочила наружу.

Немногие из мужчин-индейцев, находившиеся сейчас в своих жилищах, тоже выскочили с луками в руках и стали, защищаясь, пускать стрелы в солдат. Те же, кто не были вооружены, или же находились на мелководье, побежали из деревни вдоль берега реки.

…Алёна увидела, как один из всадников замахнулся саблей на беззащитного индейца, но опустить её не успел. Алёна выстрелила навскидку, как на охоте, и всадник свалился с лошади.

Перезаряжать ружьё Алёне было некогда, да и нечем. Она кинулась обратно в хижину и, выскочив оттуда с луком и стрелами, вновь увидела как метались по деревне люди макома, а солдаты на лошадях гонялись за мужчинами племени, над которыми то и дело мелькали арканы-лассо, повергая на землю очередную жертву. Совсем недавняя тишина будто взорвалась от топота конских ног, от громких криков, визга и плача детей.

Своими стрелами Алёна сумела сразить ещё двоих испанских всадников. Остальные, подхватив на сёдла раненых и убитых товарищей, помчались дальше продолжать свою дикую охоту… И опять наступила тишина.

Алёна огляделась и за своей спиной увидела многих стариков да женщин с испуганными детишками, всех оставшихся в деревне индейцев, которых она так неожиданно сейчас защитила. Они что-то говорили ей на своём языке, но Алёна ничего понять не смогла, пока к ней не подошла Манефа.

– Они просят тебя спасти их и защитить,– сказала она.

 – Как это я могу сделать?

 – А это уж тебе решать. Старейшины всё скажут.

          И тут из толпы индейцев вышел шаман Вывак. Он поднял вверх руку и жестом прекратил гомон соплеменников. Потом обернулся к Алёне.

 – Старейшины племени макома ожидают тебя в хижине вождя, – сказал шаман и показал рукой на вход тростникового жилища, где она совсем ещё недавно лежала и думала свои горькие думы.

Алёна  не заметила, как в хижине собрались все старейшины племени, усевшись напротив чуть возвышавшегося ложа, куда пригласил шаман присесть  Алёну.

 – Старейшины  макома и все люди племени хотят, чтобы ты стала  нашим вождём.

 – Да, да, да, – закивали головами старики.

 – Я женщина, –  повернулась Алёна к Манефе, которая начала переводить её слова. – Разве может женщина быть вождём?

– Ты послана макома морским богом,– заговорил Вывак.– Когда не стало старого  вождя Вайнаки, то мы по его наказу  молились в священной пещере, чтобы бог моря дал  нового… И он сделал это. Ты вышла к нам на берег из морских волн. Сегодня ты храбро дралась с нашими врагами –  испанцами и повергла на землю троих врагов. Мы это видели и благодарим тебя. Ты сможешь защитить нас, как никто другой. И потому мы просим : будь нашим вождём.

        Алёна ненадолго задумалась. Она обвела взглядом  сидевших перед нею индейцев, глянула на стоявшую рядом  Манефу, которая всем своим видом, а особенно глазами просила Алёну дать согласие. И та наклонила голову.

         – Хорошо, – сказала она.– Я согласна… Я обещаю быть с вами, пока  бог моря не заберет меня обратно. Я буду защищать вас, но делать это  вместе со мною должны  все  мужчины макома.

         – Да, да, да,– опять закивали головами старейшины.

         – Мужчин  осталось  мало, а с сегодняшнего дня ещё меньше. Те же, кто остался, будут исполнять всё, что ты им скажешь,– громко произнёс Вывак.– Слово вождя – закон для каждого из нас.

         – Но и ты, шаман Вывак, будешь тоже помогать мне,– сказала Алёна.

         – Да,– склонил голову Вывак.– Это моё племя, и я буду помогать тебе защищать его от врагов.

          Затем шаман снял висевшие на стене хижины бусы из морских раковин и надел их Алёне на шею, а на голову   повязал широкую ленту, изукрашенную  разноцветными птичьими перьями. Двое  из старейшин накинули на плечи  Алёны накидку из таких же пёстрых птичьих перьев.

 – Отныне ты наш вождь! У нас есть вождь! – воскликнул шаман, обращаясь к старейшинам, и повернулся к Алёне. – А как звали тебя в прежней жизни?

– Алёна.

– Теперь ты будешь Шаста. Так звали нашу  реку белые люди, жившие там во времена наших предков.

– Так, так, так, – сказали старейшины и склонили головы.

– Скажи, вождь Шаста, – неожиданно изрёк один из них. – Что нам сегодня делать?

– Испанцы могут вернуться, – немного подумав, заговорила Алёна. – А посему  надобно увести людей  подальше отсюда в безопасное место… Именно сейчас. Но куда? Вы лучше меня знаете. Может быть за реку?

– Нет, – покачал головой шаман.– Туда нельзя. На том берегу земля чолбонов. Мы с ними не дружим, потому что они близки к  испанцам.

– Тогда перекочуем ближе к океану в начало Долины Белых Людей. Где это?

– Там, – показали старейшины. – Вон за тем лесом. Недалеко оттуда река впадает в океан.

– Вот и пойдём в ту сторону немедля,– вставая, сказала Алёна. – Только не берегом, а лесом, чтобы следов меньше оставить.

Старейшины согласно закивали головами и вместе с Алёной вышли из хижины, где тотчас же были окружены соплеменниками.

Вдруг раздался громкий звук барабана: это шаман  ударил  рукой в свой бубен, подавая какой-то знак людям макома. И тотчас же наступила тишина, а все индейцы опустились на землю там, где застал их звук бубна.

Шаман Вывак поднял руку и заговорил.

– Что он говорит? – спросила Алёна Манефу.

– Он говорит, что боги дали им нового вождя, и что этот вождь – ты. Что зовут тебя Шаста, и ты будешь заботиться о людях макома и защищать их от врагов.

Закончив речь, шаман вновь ударил в бубен и все индейцы от мала до велика легли вдруг на землю перед Алёной лицами вниз.

 – Вождь Шаста, – заключил шаман  своё обращение к соплеменникам,-повелевает всем сейчас же собраться для перехода  на другое место, в самое начало Долины Белых  Людей у океанского берега.

        Индейцы встали с земли и побежали к своим тростниковым  хижинам. А мужчины  подвели к Алёне красивого вороного коня под седлом. Конь, очевидно, был только что пойман после набега испанцев.

        – Таких коней должен иметь каждый воин племени макома,– громко сказала Алёна.

         Манефа перевела её слова и мужчины со старейшинами согласно закивали головами.

              Отряд испанцев тем временем возвращался  в свою миссию после набега на индейское поселение. Ехали молча. Так же молча и понуро шли, связанные одной верёвкой и окружённые всадниками, несколько темнокожих индейцев.

              Лейтенант Лопес, ехавший с капитаном Муньосом впереди отряда, явно был доволен сегодняшним походом.

             –  Хорошо сходили, господин капитан, не правда ли,– сказал Лопес, оглядев солдат и пленников позади себя.

             Пабло Муньос ответил не сразу. Он, как видно, не разделял настроения своего офицера.

             – Улов хороший, не скрою… Но слишком дорогой ценой он достался нам, лейтенант. Мы потеряли троих наших солдат, не считая раненых. Такого ещё не бывало. Так что никакой радости я сейчас не испытываю.

             – И всё это сделала какая-то белая женщина! – воскликнул Лопес.– И откуда только она там взялась?!

             – Может быть, тебе это показалось, лейтенант?

             – Нет! Это видели все мои люди. На ней было платье и…белые-белые волосы по плечам. Чудно здесь видеть такое, а придумать  никак нельзя,– возбуждённо сказал Лопес.

             – Уж не влюбился ли ты, Лопес, в эту белую женщину?

             – Да, она была прекрасна, что и говорить!  Хотя  видел я её всего несколько мгновений… А, может быть, нам  стоит возвратиться, господин капитан? – неожиданно предложил Лопес.– Позвольте, я  отмщу  за убитых солдат и приведу эту белую женщину в нашу крепость!

            – Не смейте и думать об этом, лейтенант. Я не хочу терять людей из-за какой-то девки. Пусть даже  и  белой среди черномазых… Да я и не думаю, что они сейчас на прежнем месте  ждут нас. Их надо опять искать. Придёт время – найдём, и будет эта белая девка наша, как наше всё это, – развёл широко руками Пабло Муньос.

              – Так точно, господин капитан,– согласился Лопес.– Я сам буду её искать и обязательно найду, в чём даю вам слово офицера

               – Отлично, Лопес. Не сомневаюсь, – устало улыбнулся капитан.

                Впереди показались  крепостные строения  миссии Сан-Хосе. Увидев их, отряд невольно прибавил шагу.  Пленённые же  индейцы почти  побежали, окруженные всадниками…

             …В эту ночь Алёне долго не спалось. Она то и дело  беспокойно ворочалась на своём мягком ложе, возвращаясь мыслями к событиям сегодняшнего дня, да и ко всему тому, что приключилось с нею в последнее время. Только к середине ночи Алёна впала в полудрёму и ей примстилось вдруг, что будто бы она  с любимым Ванечкой идёт по какой-то улке и, вроде, Ново-Архангельска. Вот они подходят к пристани, где стоит большой-большой корабль, а с него по трапу будто бы сходят на берег отец её Сысой с матушкой, правитель Баранов Александр Андреевич с помошником своим и другом  отца Иваном Александровичем Кусковым. Все они проходят мимо, но её почему-то совсем не замечают. Народу же на берегу видимо-невидимо. Смотрит она кругом, а её Ванечки-то нету. Вдруг она услышала, его громкий голос: «Алёнушка, Алёна!» И тут же  Ваню увидела. Он, будто-бы, зовёт её, но тоже  не замечает.  Она же пытается  изо всех сил ему ответить, а сказать ничего не может,  только стонет. И вдруг Алёна напряглась вся, громко, как ей казалось, крикнула и от крика своего проснулась… Голос Ванечки, зовущий её, был настолько явственный, что Алёна вскочила с ложа и выбежала из хижины.

           Но на воле было темно и тихо, а рядом с хижиной никого не оказалось. Только увидела она звёздное небо над головой, да горящие костры по краям селения, у которых сидели мужчины,  оберегая покой  людей своего племени.

Глава  шестая

Тотемский мещанин Иван Александров сын Кусков  запомнит, наверное, этот июньский день  тысяча семьсот восемьдесят седьмого  года  на всю свою жизнь, которая, как он думал, в его нынешние двадцать два лета от роду, у него  только начиналась.

      В старинном русском городе Тотьме, что находится в вологодских пределах, и дома которого разбросаны по высокому левому берегу многоводной и древней реки Сухоны, да впадающей в неё речки Песьей Деньги, род Кусковых пребывал  с времён стародавних. С таких же давних пор толкуют люди разные, что имя своё город получил от императора всероссийского Петра Алексеевича Великого. Будто бы, остановившись здесь однажды по пути к Архангельскому городу и морю Белому, оглядел  царь Пётр место сие и изрёк: «То тьма», что означало, стало быть, беспросветную глушь.

      Но это была всего лишь народная молва, или даже шутка, а в ней сразу две неправды.

      Старожилы-тотьмичи знали и ведали, что городок их старше самой  Москвы-матушки, а ко времени неоднократного пребывания тут государя и царя Петра Великого, стоял он на сем месте уже почти шесть сотен лет.

      Да никогда и не была Тотьма беспросветной глушью, ибо возник город на большом водном пути и во все времена года многолюдном. А путь тот шёл из пределов  московских и многих городов русских  сперва к  Вологде, и далее по Сухоне-реке через Тотьму до самого Устюга Великого, а оттуда к морю Студёному, либо за Большой Камень в сибирские города и далее до самой китайской границы, до далёкой Камчатки  и островов Восточного океана.

                                                                                                                                                            Так что все пути  даже  самого  давнего  прошлого шли через Тотьму. Потому и гордились  тотьмичи своим древним городком, связанным  путями-дорогами  с большими и малыми городами всей Руси Великой и от  которого начиналась земля Русского Поморья на его южных невидимых рубежах.

      А ещё гордились тотьмичи тем, что знаменит был их город на всю Россию своим древним соляным промыслом  и стоял он среди таковых мест в одном ряду с Солью Вычегодской, да с Солью Галицкой, уступая лишь, разве что  только Соли Камской.

       Тем и жила Тотьма и слыла среди других городов  богатым городом. Обозами по сухим дорогам и речными судами развозилась соль торговыми людьми на российские ярмарки, давая большой доход здешним купцам, владельцам соляных варниц и рассольных труб-скважин. Возвращались купцы домой со многими  товарами и вновь спешили уже на другие ярмарки.

        По числу своих жителей, коих было в Тотьме почти четыре тысячи душ, не уступала она губернской столице – Вологде, а по числу людей купеческого звания даже превосходила: в купцах числилось более пятисот горожан.

        Так что почти все тотьмичи жили и кормились соляным промыслом. Многое число рядового городского народа трудилось на варницах: дровосеки и дрововозы, истопники и мастера кузнечного дела, варничные повара и подварки, водоливы, достающие соляной рассол бадьями из глубоких обсадных труб-сважин, грузчики,  судовые ярыжки и прочий работный люд, пришлый и оседлый, коренной.

          Работы хватало всем,  и купцы тотемские  известны были во многих городах Руси: Холодиловы, Пановы, Черепановы, Кузнецовы, Шергины, Чекалёвы, Нератовы, Токаревы, Улановы… И не было им числа. Да и немудрено: в купеческое звание мог вступить даже черносошный крестьянин Окологородной  волости или мещанин из Рыбацкой слободки– «Зелени», что на посаде за Песьей  Деньгой, заработавший на соли первый капитал и имевший свою торговлю  разным товаром, привезённым с ярмарок Москвы, Ярославля, Костромы, Вологды, Архангельска или Галича Мерьского костромской  соседней земли и подобных   окрестных земель.

        Но пришло время и тесно стало у себя дома  тотемским купцам всех трёх их сословных гильдий. Тогда пошли они за Камень  в сибирские города, производя торговлю российскими  и иностранными товарами  на ярмарках да торжках  Тюмени, Тобольска, Иркутска и даже на кяхтинской границе с Китаем, в далёком Охотске и на Камчатке.

       А там вместе с земляками из Великого Устюга, Архангельского города, Верховажья, Каргополя, Яренска  Лальска, да с купцами  сибирскими тотьмичи строили  вояжные морские суда, на которых ходили по Великому океану, открывали новые острова у неведомых доселе американских берегов, описывали эти новые земли и присоединяли  к  Российскому государству. Собираясь в компании, промышляли  на вкладных своих паях морского зверя. Все те  дела их шли на пользу Отечеству.

     Род  Кусковых тоже был  не из последних в Тотьме. Только принадлежали представители  его  более  к мещанскому городскому сословию и вышли   из подгородной Рыбацкой слободы, занимаясь там  со времён незапамятных огородничеством и рыболовством на оброчных рыбных езах. Были среди них и переселившиеся на старый верхний посад, что на Харабардиной горе и на берегах речек Ляпунихи и Ковды. Записавшись в мещанское сословие, служили Кусковы  и в городовом магистрате и в уездном казначействе.

       И только немногие из Кусковых имели дело в соляном промысле, состоя при нём солеварами и бурильщиками скважин.

        Попытался, было, однажды, ещё дед Ивана –  Леонтий Кусков заняться варкой соли на продажу, купил варницу с частью трубы, залез в долги, да однажды летним вечером сгорела его варница от недогляда. Отец Ивана долг выплатил, но от болезни рано сгорел и сам, а матушка отошла ко Господу в прошлом  семьсот восемьдесят шестом  году, и остался Иван жить в  мещанах с двумя родными братьями – старшим тридцатилетним Митяем и почти своим ровесником братом-погодком Петром.

          У братьев его было одно хозяйство на двоих, а Иван жил отдельно  в старом отцовском доме. Женат он не был, рассчитывая сперва встать на крепкие ноги в жизни сей. Вот тогда-то и пришла ему в голову мысль заняться коммерцией и первый свой капитал  заработать на соли, как многие купцы-тотьмичи начинали. А среди них у Ивана Кускова с братьями  родни было полно и по отцу и по матушке.