Текст книги "Калифорнийская славянка"

Автор книги: Александр Грязев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Нанкок прошёлся вдоль крепостной стены, свернул за угол и там увидел ещё одни ворота, но они оказались запертыми. Тогда Нанкок возвернулся к главным воротам, где Иван уже ждал его.

– Прими, Никола, мешок муки, одеяло и табак, как  обещал.  Спасибо тебе за всё, – поклонился Иван. – Приезжай ещё когда-нибудь. Ничего  не пожалею.

– У тебя хороший баба есть, – с улыбкой сказал Нанкок. – Как не приехать. Скоро приеду.

Он крикнул своим спутникам. Те подошли, взяли товар и двинулись к лодкам. Нанкок ещё раз оглядел крепостные ворота и пошел за ними…

…А Иван с Алёной, взявшись за руки, направились от крепостных ворот совсем в другую сторону, к причалу, где чуть в стороне от него ждала и дождалась своего суженого Алёна.

– Вот тут я  сидела каждый день с утра до темноты вечерней, ждала тебя. Ждала и молилась Николаю Чудотворцу. А тебя всё нет и нет.

– Да, долго, Алёнушка, заставил я тебя ждать. Прости, но так уж вышло. Всегда, когда идёшь в неведомое, то  сам не знаешь, как долго выйдет. Уповаешь только на Господа… Вот и в этот раз…

– А что в этот раз? – быстро и с беспокойством спросила Алёна.

– Нас было трое рудознатцев. Искали мы глину, руды, какие попадутся. Взяли пробы в разных местах и уже пошли обратной дорогой, да немного заплутались. А моих напарников Митю и Егора туземцы стрелами убили… Я же поотстал немного: увидел куст малины и тебя вспомнил: как мы  по ягоды ходили. Стал  ягоды есть, да тебя вспоминать. Ребята же на берег речки вышли и меня кричали, а потом вдруг затихли… Когда  к ним подошёл, то мужики порешены были, а туземцев  след простыл. Так что, можно сказать, это ты от меня беду отвела. Не вспомни я тебя…

– Это всё Николай Чудотворец. Ему  молилась… А что потом было?

– Потом я ребят похоронил там же, на берегу. Сумы их взял и пошёл вдоль реки. Не знаю, сколько времени  брёл, только вышел к жилью туземцев совсем уже без сил, упал у их деревни, пока меня колоши не подобрали.

– Ты бы не ходил боле, Ваня… Такие страсти рассказываешь…

– Что ты, Алёнушка? Как не ходить. Ведь на государевой службе я.

– Пойдёшь ещё,  опять вся изведусь, тебя дожидаючи.

– А ты понимать должна и… ждать, ежели любишь меня.

– Люблю, люблю, Ванечка. Люб ты мне, потому и боюсь за тебя, потому  тяжко мне, когда тебя нет.

Иван обнял Алёну и глянул ей в глаза.

– Тогда выходи замуж за меня.

– Хоть сейчас, Ваня. Сказала ведь тебе.

– Сейчас и пойдём.

– Куда?

– К отцу Никодиму. Пусть уставит день, когда мы с тобой  венчаться будем.

– Я согласна… Но только сходим сперва к моим батюшке с матушкой. А то как же без родительского благословения. Нельзя ведь.

– Ну  так это само собой. К родителям твоим в первую очередь…

…Здесь, на Ситхе, у Ивана родных совсем не было. Оставил он их в Охотске, когда дал согласие служить компании рудознатцем в Ново-Архангельске, и два года назад приплыл на судне «Три иерарха» вместе с партией посельщиков, людей, осуждённых в России за какие-то грехи и вынужденных искупать их здесь, на краю земли.

Для обитателей Ново-Архангельска приход в гавань любого судна – праздник. В  тот раз тоже все вышли встречать судно из Охотска.

Тогда-то и увидела Алёна впервые Ивана, сходящего по трапу на судовое пристанище со своей поклажей: кожаной широкой сумой за спиной да большим, тяжёлым ящиком, который потом помогали ему нести до казармы прибывшие вместе с ним такие же молодые спутники.

Но больше всего Алёне бросилось в глаза и сразу запомнилось светлое лицо парня, синие его глаза, статная фигура в суконном кафтане, подпоясанном красным кушаком и меховая шапка, из-под которой выпадала на лоб светлая  прядь волос.

Иван, конечно же, тогда её не заметил, а встретились они с Алёной близко, познакомились и посмотрели друг другу в глаза намного позже, когда отец Алёны Сысой по заданию правителя Баранова искали с Иваном на Ситхе и на ближних островах глину, которую приходилось пока возить на судах с Кадьяка, а кирпичей для стройки на новом месте надобно было многие тысячи.

Он часто бывал в их доме, а Алёна так же часто встречала отца и Ивана, возвращающихся из недальних походов. С тех пор и стал Ванечка её суженым.

–…Ой, Ваня, а я так и не спросила тебя, – спохватилась Алёна. – Нашли вы, чего по горам-то искали?

– Мы там на матёром берегу, главное, глину нашли, да, вроде, и руду медную. Завтра же с Федькой в нашей лаборатории пробовать будем те куски на медь. А, может, и ещё чего выявим.

Иван Лихачёв, пробирных дел мастер, долгое время жил в казарме с посельщиками, пока не поставили рудознатцы свою избу, а рядом мастерскую-лабораторию с кузнечным горном, где они чинили пробы разных камней и руд, какие приносили из своих походов по здешним горам и рекам.

– У нас на Ситхе один только гранит, – сказал Иван, – а за проливом на матёром берегу земля богаче. Мы уже там белый мрамор встречали, пемзу, серпентин, халкидоны, сердолики и камень аспидный. Из него туземцы курительные трубки вырезают. А в слюдяном сланце мы и гранаты находили. Вот, смотри, какой я тебе принёс, – и Иван положил на ладонь темно-красный камень.

– Ой, Ваня, красота-то какая! – воскликнула Алёна, – а что я с ним делать буду?

– Колоши эти камешки в ружья кладут вместо дроби. А ты красоту эту носить будешь. Я его в оправу вставлю и кольцо тебе будет, или брошь. А ещё говорят, что это камень любви.

– Спаси, Господи, Ванечка.

– Так что, Алёнушка, мне ещё не раз на тот берег ходить придётся. Думаю, что там серебро и золото найти можно. Где есть гранаты, то и алмазы бывают.

– Ладно, Ваня. Делай, как знаешь, и ходи в свои походы, куда хочешь. Только всегда домой возвращайся, а я тебя ждать буду. Тоже всегда.

Глава  девятая

Людей у Баранова всегда не хватало. Ни русских промысловиков, служащих по контракту, ни алеутов-зверобоев.

Главной же компанейской задачей была для Баранова одна: добыча морского зверя и отправка шкур в Охотск. А ведь ещё надо было рубить лес, строить суда, возводить дома, работать на земле, которая давала из-за непогоды мизерный, но всё же свой урожай овощей и картофеля.

Требовались люди разных ремёсел, а их не хватало ещё и потому, что многие жизни уносило море, и алеуты десятками погибали на промысле. А в холодные зимы цинга и голод вершили свое страшное дело, как было в тот год, когда Баранов строил на Ситхе первые дома. Зима тогда выдалась на редкость трудной. Съестных припасов никогда  не было в достатке, и не миновать бы страшного голода и многих от него людских потерь, если бы не косяк сельди, проходивший мимо острова. Но той же зимой на Кадьяке, который Баранов временно оставил, погибло сразу сто сорок человек, собиравших для еды ракушки на берегу. А они оказались ядовитыми.

Поэтому Баранов  просил часто присылать ему новых людей: ведь служащих по контракту промысловиков и алеутов-зверобоев не заставишь  сплавлять лес или месить глину для кирпичей – они умели только  добывать морского зверя.

Вот и приходилось принимать сюда на разные и, надо признать, тяжёлые работы посельщиков: ссыльных русских людей, для которых что тюрьма, что этот тёмный дальний земной угол – всё едино. Но не Баранов первый так делал. Ещё Григорию Ивановичу Шелихову императрица Екатерина Великая именным своим указом «повелеть изволила» посылать на американские земли мастеровых разного ремесла людей из числа «ссыльных и хлебопашцев». Вот и везли сюда из Охотска этих самых посельщиков и часто целыми семьями.

Но много было среди них и просто «гулящих» людей, которых компанейские вербовщики собирали по кабакам и постоялым дворам. Так что посельщики, которым здесь терять было нечего, народец был дерзкий, отчаянный и плохо управляемый. Хлопот с ними у Баранова было немало, но и обойтись без них он тоже не мог…

…В маленькой бухточке, ограждённой от океанских волн связанными между собой плотами-бонами, несколько мужиков в рваных одеждах, орудуя баграми, доставали из воды сырые брёвна и по наклонным слегам на верёвках поднимали  на берег. Видно было, что работа эта у них не из лёгких. Потому-то и делали её посельщики – самый бедный и, правду сказать, самый бесправный люд среди всех, здесь живущих и трудившихся на благо Русско-Американской компании.

– Раз, два, взяли! – громко командовал один из посельщиков и бревно рывком поднималось по слегам на один шаг. – Раз, два – взяли! Раз-два – ещё разок! Раз, два – взяли!

Когда бревно легло на берегу рядом с другими, старший артели снял с головы войлочный колпак и бросил его на брёвна.

– Все, хватит! Больше невмоготу… Шабашьте…

– Эй, Тимоха! – крикнул один из мужиков вниз, где у самой воды посельщики орудовали баграми. – Шабашьте!

– Сегодня, Василий, мужики ещё один плот должны пригнать, – сказал старшому другой из артельных.

– А вот пусть сам правитель Баранов вместе с Кусковым и всем чиновным людом их на берег и волокут. А я больше не буду и вам не велю. Пока не заплатят всё, что нам задолжали  за зиму.

– Верно, Василий, – поддержал старшого один из артельщиков. – Я тоже боле не буду… Надо сказать нашим.

Василий оглядел всех, сидящих перед ним работников.

– Давайте сегодня, как вечернюю зорю пробьют, то соберемся у нас в казарме,  там всё и урядим: как дальше жить,  что делать. А ты, Прохор, другим скажи, да тут мужикам передай, которые с плотом придут… Понял?

– Как не понять, – согласно кивнул Прохор. – Всем наказ будет.

Василий встал с бревна и пошёл в крепость. За ним потянулись  остальные…

…А вечером в полутемной казарме собрались все посельщики, кому было наказано. На дощатом столе стояла плошка с горящим и коптящим фитилём, освещая полумрак помещения. За столом и на лавках у входа в казарму сидели посельщики во главе со своим старшим Василием Панковым.

– Я не знаю, как вы, братцы, а я уже дошёл до края. Жить стало невмочь, – сказал Панков и оглядел сидящих перед ним товарищей.

– Сил боле нету, – подтвердил один из них. – Доколе будут измываться над нами… Самая тяжёлая работа – наша, живём в казармах да землянках, а начальники в теплых избах.

– Денег не дают. В кормовой лавке уже такой долг, что и подумать страшно, – заговорил ещё один. – А дают нам что: залежалую рыбу, сивучье мясо. Хлеба мало, а соли давно уже нет.

– Зато промышленным дают по пуду муки в месяц, солонину, крупу, соль и даже ром.

– Вот и получается: кому шиш, а нам, посельщикам, всегда два.

– Даже алеуты живут лучше нас.

– Они зверя добывают, – подал голос кто-то.

– А мы лес рубим, да сплавляем чуть ли не на себе, камни долбим, дома и амбары строим!

– А сами живём в сырости и лохмотьях ходим.

– И в долгах, как в шелках.

– Долги, говорят, у нас старые. Ещё сюда не приехали, а уже компании должны были. Выходит, что за всю жизнь нам с компанией ни за что не рассчитаться. В тяжкой кабале мы, братцы!

– Так дальше жить нельзя!

– Что же делать будем? – спросил Василий Панков, когда все выговорились.

– Да порешить их всех к едрене фене! – крикнул кто-то.

– Верно, Прошка.

– Кого? Кого порешить? – спросил Панков Прошку.

– А всех, кто притесняет и жить не даёт… Правителя Баранова, помощника его Кускова… Да всех начальников здешних.

– А потом? – спросил опять Василий.

– А что потом… Не здесь же оставаться. Захватим судно и поплывём отсюда.

– И куда мы поплывём?

– Океан большой. А поплывём на полдень. Есть там жаркие острова. Да ведь ты, Василий, бывал там.

– Бывал, – кивнул Василий.

– Ну вот. Знаешь ведь, что там даже зимы нет, а земля изобильна.  Не то, что тут: пять дней в месяц солнышко светит, а в остальные дни только дождь да ветер… Живут там одни чёрные арапы… А нам-то что до них? Главное для нас – волюшка вольная. Больше нам нет места нигде. Не в Сибирь же ворочаться.

– Все ли за это? – спросил Василий Панков.

– Все.

– Все, – раздались голоса с разных сторон.

– Тогда надобно сие дело обговорить,  обрядить с толком,  не торопясь… Давайте-ка все к столу. А ты, Захарка, погляди там, нет ли кого на воле, да  к Мартыну-лавочнику за ромом сбегай, спроворь нам бутылочку.

– А на какие шиши? Да и поздно теперь, – встал молодой посельщик Захарка. – Лавка-то закрыта, поди.

– Знамо дело, закрыта. А ты к Мартыну домой. Скажи – пусть бутылку рому даст.

– А если не даст?

– Тогда скажи, что я сам приду… Даст, не впервой. Пусть на меня запишет.

Захарка убежал за дверь, а посельщики стали усаживаться вокруг стола со стоящим посредине светильником…

…Лавочник Мартын ужинал со своим семейством, когда вдруг в дверь постучали и на пороге появился знакомый парень из посельщиков Захарка.

– Хлеб да соль, – проговорил он, снимая с головы колпак.

– Милости просим, – сказала хозяйка.

– Да я… Это… С тобой, Мартын Иваныч, поговорить надо. Старшой наш Василий  меня к тебе послал.

– Знаю, поди, о чём разговор будет, – недовольным голосом сказал лавочник, выходя из-за стола и подходя к Захарке. – Ну и за чем тебя послали?

– А надо, Мартын Иваныч, бутылку рому. Упластались так на сплаве сегодня, что невмоготу. Запиши на старшого Василия. Он так наказывал.

– А ежели у меня тут дома нету, а лавку я отпирать не буду.

– Тогда Василий сам сюда явится. Да ты не жми, Мартын Иваныч. Он тебе заплатит.

Мартын подошёл к большому ларю,  покрытому пестрядиной, приподнял крышку  и, достав из него большую, тёмного стекла бутылку, протянул её Захарке.

–  На, – сказал Мартын, – да передай Василию, что в последний раз в долг даю. Пусть придёт и рассчитается.

– Да ты не бойся, Мартын Иваныч. Мы скоро рассчитаемся… За всё рассчитаемся… Как только срок придёт.

Мартын хотел было что-то сказать, но только рот раскрыл, а Захарка уже и дверью хлопнул. Видно было, что слова посельщицкого Захарки ему не понравились и даже как-то встревожили и насторожили.

– Петька, – позвал он своего сына-подростка, – беги за ним… Они, посельщики, там у себя в казарме, видно, толковище развели. Поди, послушай, о чем они толкуют, да смотри, поосторожнее.

Петька кивнул, выскочил из-за стола и побежал из избы вслед за Захаркой.

В полуземлянке-казарме мужики всё ещё сидели за столом, разговаривали о задуманном ими предприятии и замолчали,  когда скрипнула дверь, и в казарму вошёл Захарка.

– Ну что? Спроворил? – спросил его Василий.

– А то как же! Есть! – весело ответил Захарка и поставил бутылку с ромом на стол.

– А ты никого за собой не привёл?

– Не… Никого.

– Посмотри всё же. Мало ли что.

Захарка вновь  отворил дверь  и быстро оглядел темный заулок.  Но  не увидел,  затаившегося там  сына лавочника Петьку.

– Говорю, что никого, – вымолвил Захарка, подходя к столу. – Да и кому быть-то? Все уже по домам сидят, а у нас тут что – мёдом намазано? Скажите лучше, что вы урядили, пока я ходил?

– А то и урядили, – сказал Василий, – что всех господ наших порешить, а самим на судно, и поминай нас, как звали. Доберёмся до теплых краёв,  тогда там судить да рядить будем.

– А тут как? Завтра же и дело начнём? – спросил возбуждённый Захарка.

– Экой ты быстрый какой, – усмехнулся Василий.– Такое дело скоро не делается. Готовиться будем. У тебя вот среди туземцев знакомые есть?

– Как нет-то? Есть. Из тех, кто торговать с того берега приплывают. Недавно один был. Мне девку привозил за пачку табаку. А чо?

– Да ходит слух, что туземцы собираются на нашу крепость напасть. Вот и договориться бы с ними, да воспользоваться этой заварушкой…

…Дальше Петька, стоявший за дверью, слушать не стал и, тихо отойдя от казармы, бросился бегом к своему дому, а, прибежав к отцу, от волнения и страха еле начал говорить.

– Ну что там стряслось? – поторопил сына Мартын.

– Так посельщики бунт замышляют!

– Бунт?! Что говорят? Сказывай скорее!

– Говорят, что всех господ порешат.

– Кого?

– Правителя Баранова, Кускова и всех, видно, начальников и чиновных, кто попадётся.

– А дальше что собираются делать?

– А дальше, говорят, захватим судно и поплывём к теплым островам, а здесь, дескать, жизни нам нет никакой. Там же воля вольная.

Теперь засуетился Мартын.

– Я побегу к Баранову, а ты за Кусковым. Ждите нас.

Лавочник быстро накинул кожан и выскочил из дома.

В большой зале дома правителя собралась вся семья Баранова. У книжного шкафа за маленьким столиком, освещаемым большой и яркой свечой, сидел Антипатр и громко читал книгу о приключениях Робинзона Крузо.

– … «Из дневника…  Тридцатого  сентября тысяча шестьсот пятьдесят девятого года, – читал Антипатр. – Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого угрюмого злополучного острова, который я назвал островом Отчаяния. Все мои спутники с нашего корабля потонули и я сам был полумертв. Весь остаток дня я провёл в слезах и жалобах на свою злосчастную судьбу. У меня не было ни пищи, ни крова, ни оружия… Мне казалось, что меня или растерзают хищные звери, или убьют дикари, или я умру с голоду, не найдя никакой еды. С приближением ночи я взобрался на дерево и отлично выспался, несмотря на то, что всю ночь шел дождь. Проснувшись поутру, я увидел к великому моему изумлению…»

На лестнице дома вдруг послышались какие-то голоса, топот ног, и Антипатр прекратил чтение. Тут же на пороге показался и сам нарушитель тишины. Это был приказчик кормовой лавки Мартын Кабаков.

– Александр Андреевич, батюшка, – с порога испуганно произнёс лавочник, – беда.

– Что приключилось, Мартын? Туземцы!?

– Нет. Наши посельщики против тебя сговариваются. Убить хотят!

– Где они? Сюда идут?

– Нет, Александр Андреич. Они в землянке-казарме у Васьки Панкова сидят. Ихний Захарка Лебедев за ромом ко мне прибегал и, вроде как с намёком, сказывал мне, что скоро, де, за всё рассчитаемся… Ну, я Петьку своего и послал вслед. Он и подслушал у двери их разговор.

– Что слышал?

– Порешим, дескать, всех господ, захватим какое-нибудь судно и уйдём на нём в тёплые края на какие-то острова.

– Так, так… Стало быть, и впрямь заговор готовят. Беги за Кусковым, Мартын.

– А я уже Петьку своего к нему послал. Сейчас тут будут.

– Ну тогда пошли.

Баранов быстро сходил в свой кабинет и вернулся с двумя пистолетами в руках, затем решительно толкнул ногой дверь.

– Побереги себя, Саша, – крикнула ему вдогонку испуганная жена.

– Оставайся с детьми, мать. Скоро приду и  расскажу. Всё хорошо будет. Не бойся…

С Иваном Кусковым и Петькой они встретились у крыльца дома правителя и быстро спустились по лестнице. Потом таким же быстрым шагом пошли по улице к полуземлянке посельщиков. Баранов шагал впереди, держа в руках пистолеты. У Кускова тоже был пистолет.

– Я за караульными послал, Александр Андреич, – на ходу бросил Кусков.

– Зачем? – откликнулся Баранов. – Потом бы… Сейчас я сам хочу их видеть и слышать.

– Мало ли что будет и как дело обернётся, – еле поспевая за Барановым, сказал Кусков…

…А в полуземлянке Панкова продолжалось веселье, когда резко откинулась от удара сапога Баранова входная дверь, и через порог казармы шагнул он сам в распахнутом камзоле и с пистолетами в руках.

Посельщики, сидевшие за столом, от неожиданности будто онемели и мигом замолчали.  В этой тишине Баранов подошёл к столу.

– Ну, так это кто из вас меня убить хочет? – громко спросил правитель и, взяв пистолет за дуло, протянул одному из посельщиков, потом другому, третьему.

– Ты!? Ты!? А, может, ты!? Нате, возьмите, стреляйте!

Все молча внимали происходящему.

– Молчите? Тогда говорите, кто задумал этот бунт? Кто зачинщик?

– А какой бунт, ваше превосходительство? – первым заговорил Василий Панков. – Никакого бунта тут нет. Собрались, выпили по чарке рому, разговор ведём.

– О том, как всех начальников перебить и в бега на тёплые острова податься?! – гневно крикнул Баранов.

– О том, что жизнь тут для нас, посельщиков, невыносима боле, – спокойно сказал Панков, а за ним заговорили и остальные.

– Здесь хуже, чем на каторге.

– Живём впроголодь! А работаем на лесоповале и сплаве.

– У нас даже хлеба нет. Местные люди, туземцы, вместо него и сырую рыбу едят, а мы не туземцы, чтобы сырую рыбу жрать!

– Вон третьего дня Митька Веригин ракушек на берегу наелся, а вчерась помер.

– Одежонки сносной и той нет, а купить не на что. В лохмотьях ходим.

– Все в долгах, как в шелках!

– В Сибири и то лучше.

– Сибирь – Россия, родная сторона!

Посельщики ещё многое могли бы сказать правителю Баранову о своём житье-бытье, но он прервал их выкриком:

– Вы все привезены сюда на поселение указом государевым! Здешняя земля американская – продолжение земли российской и порядки тут, как и везде в России. Я не позволю бунтовать! А тяжело, так и всем тяжело. Разве я живу в роскоши? Разве я не обитал в землянке, не питался, как и все, чем придётся, разве я прятался за спины других в стычках с туземцами, разве не был ранен, разве я не рубил лес вместе с вами, когда строили крепость?

– То всё было, – согласно проговорил Василий Панков, – а мы и по сей день в нищете и голоде.

– От раздора, что вы затеяли, пользы никакой не будет. Ни вам, ни нам, ни Отечеству… Надо всем быть вместе. Раскол же вредит нашему, да и любому делу. Легко переломить один прутик, а ты попробуй переломить веник… И царства, и грады, и целые общества, расколовшись на части, обречены на гибель. Вы пошли на раскол и достойны за это наказания… Взять всех! – приказал Баранов пришедшим к тому времени караульным с ружьями.

– Погоди, господин Баранов, – попытался остановить правителя Василий Панков. – Я старшой у этих людей, и мне отвечать за всё. А они ни в чём не виноваты. Бери под арест и суди меня, ежели вину мою сыщут…

– Властью, данной мне государем, я беру под арест всех. А там разберёмся о мере вины каждого. В железа всех! На гауптвахту! – ещё раз приказал Баранов и, резко повернувшись, вышел за порог…

…На другое утро всё население Ново-Архангельска уже знало о ночном приключении и об аресте артели посельщиков. Одни их осуждали и говорили, что, затеяв такое дело и задумав вершить его через тяжкий грех смертоубийства, они думали только о себе, другие их жалели, говоря, что посельщики пошли на дело сие от отчаяния, третьи же были рады, что бунт удалось заглушить в самом его начале и что, слава Богу, не дошло до кровопролития. Но все знали одно: правитель Баранов им, посельщикам, этого не простит, выявит зачинщиков и отправит с первым же судном в Охотск, где их будут судить.

Не остался в стороне от этих разговоров и отец Никодим. Его священнический сан обязывал помогать заблудшим душам и злым сердцам человеческим обрести покой через любовь, ибо сказал Господь: «Да любите друг друга».

С этими мыслями отец Никодим и вошёл в кабинет Главного правителя русских земель Америки Баранова. Александр Андреевич, увидев священника, вышел из-за стола, за которым работал с бумагами и подошёл под благословение.

– Господь благословит, – проговорил отец Никодим, осеняя крестным знамением правителя.

– С чем пожаловал, отец Никодим? – первым начал разговор Александр Андреевич. – Уж больно редкий ты гость в моём доме.

– Да и ты, Александр Андреевич, не больно часто молиться в наш дом ходишь, – сказал в ответ священник.

– Да всё как-то недосуг, отец Никодим. С утра и до вечера каждый, считай, день в заботах разных пребываю. Хозяйство у меня, ты и сам знаешь, больно велико и беспокойно.

– Знамо, что велико, так ведь всё делается по воле Божией, и молитва ко Господу бывает всегда человеку в помощь.

– Молюсь я, отец Никодим, молюсь ежедень дома, – кивнул на иконы, висевшие в углу кабинета, Баранов.

– Дома молиться хорошо. Но когда ты, Александр Андреевич, в храме нашем чаще бывать станешь, то и народ, видя это, потянется в церковь тоже чаще и больше.

– Упрёк твой, батюшка, я принимаю и возразить тут мне нечего.

– Я не упрекаю и не осуждаю. Я просто размышляю… И вот ещё о чём душа моя болит, – священник остановился и пристально глянул на Баранова.

– Слушаю тебя, отец Никодим. Давай, выкладывай свою заботу.

– Нет тут у нас, на Ситхе, настоящего Божьего храма. На Кадьяке есть, а у нас нет. Ютимся, прости Господи, чуть ли не в сарае, который и церковью-то трудно назвать. А ведь обещал ты храм построить, да сколько уже лет твоему слову минуло?

– А я и в сей день, отец Никодим, ничего тебе сделать не могу. Молитесь пока там, где теперь служите, – ответил Баранов.

– Молиться можно и под кустом, а вот службу Господу отправлять и требы творить надо воистину в Божием храме. Да и народу молящегося у нас поприбавилось. Все мы там не умещаемся. Одним словом – храм нужен, и надо его строить.

– Разве я не построил церковь на Кадьяке? Разве не помогаю причту хлебом, деньгами, книгами и всем прочим?

– Все так, Александр Андреевич, да я не о том речь веду, что было на Кадьяке, то там и осталось. Господь тебе этого не забудет, да и люди тоже тебя добром поминать будут… Ныне же стараниями твоими мы тут основались и, видно, надолго. Теперь много венчаем алеутов и туземцев, крестим во имя Отца и Сына и Святого Духа.

– Погоди, отец Никодим, придёт очередь и до храма. Всему свой срок. Да и людей у меня сейчас нет.

– Как нет? Слышал я, что ты вчера многих посельщиков в холодную посадил.

– Да…Тех, кто поднял бунт, умыслив меня, Кускова Ивана Александровича и многих иных начальников перебить и на судне бежать в тёплые страны.

– Да, страшнее бунта с убийством ничего нет… И что будет с ними, Александр Андреевич?

– Проведём сыск и накажем каждого по вине смотря… Вот придёт судно из Охотска, то отправлю зачинщиков мятежа туда. Там  судить будут, или в Иркутске.

– А может быть, привести их всех к покаянию. Раскаявшийся грешник Господу угоден. Да отправить на дальний редут для исправления. Они же все люди православные.

Но Баранов с таким предложением священника не согласился и видно было, что для него это дело уже решённое.

– Нет, отец Никодим, – твёрдо сказал правитель. – С бунтовщиками должно разговаривать иным языком, дабы другим неповадно было такие дела творить.

– Но ведь жизнь посельщиков и впрямь весьма тяжела. Работа прямо-таки каторжная, живут впроголодь. Если же судить их будут в Охотске или в Иркутске, то на суде откроются многие истины ко вреду и срамлению компании.

– А вот об этом, отец Никодим, позволь мне самому размышлять и поступать так, как мне сие дело видится.

Разговор явно не складывался, и отец Никодим поднялся с кресла, на котором сидел во всё время бесплодного, как ему теперь казалось, визита к правителю.

– Конечно, конечно, Александр Андреевич… Но скажу прямо: сожалею, что не получился у нас разговор. А жаль… Мы ведь одно дело делаем… Но я всё равно буду молиться за тебя, Александр Андреевич… Господь милостив.

Отец Никодим вышел из кабинета Баранова, так и не дождавшись от Главного правителя никаких слов.

Баранову же и впрямь было сейчас не до таких разговоров. Схватка с индейцами была неотвратима. Он это чувствовал и часто проверял караулы.

Вот и после визита к нему отца Никодима Баранов позвал своего помощника Ивана Кускова и они направились в очередной обход крепости. В верхней её части они подошли к караульной вышке у самой лестницы, возле которой на столбе «глаголем» висел колокол.

– Что видно, Афанасий? – спросил Баранов караульного.

– А всё как на ладошке, ваше высокоблагородие!

– Ну и что же ты видишь на этой самой ладошке? Не заметил ли чего необычного?

– Да нет, ничего такого, ваш-выс-бродь! Туземцы там, за воротами, до самого вечера торгуют, а потом домой уплывают. К воротам же и близко не подходят. Видно, что соблюдают уговор, да и ребята наши там на карауле крепко стоят.

– Это хорошо… Поглядим и мы сейчас там. А ты, всё же, Афанасий, и все, кто тут на карауле стоит, туда особо поглядывайте. Если и полезут к нам туземцы, то только с этой стороны.

– Слушаюсь, ваш-выс-бродь!

– А ты, Иван Александрович, прикажи сегодня же из той вон батареи четыре пушки сюда перекатить. Да чтобы заряжены были картечью.

– Слушаюсь, Александр Андреич. Всё сделаю сегодня непременно.

– А кто у нас нынче на промысле? – поинтересовался Баранов.

– Партия Тараканова на шхуне «Чириков», а с ним сотня алеутов.

– Когда придут?

– Не сегодня, так завтра обязательно. Все сроки уже прошли.

– Скорей бы, – озабоченно произнёс Баранов, и они стали спускаться по лестнице на нижнюю часть крепости.

Глава десятая

«Альбатрос» пирата Самуэля Гельбера стоял на якоре в небольшой бухточке недалеко от берега, когда к нему подошла лодка с сидевшими в ней индейцами. На судне их давно заметили, позвали переводчика и крикнули с борта:

– Что надо?

– Капитана нада, – крикнул в ответ один из индейцев. – Я – Сайгинах. Меня послал к вашему капитану вождь Котлеан.

– Будет вам капитан, – ответил через какое-то время матрос и с борта судна спустил к лодке верёвочный трап.

Сайгинах забрался по нему на борт судна, где его встретил Гельбер.

– Капитан слушает тебя, говори, – сказал индейцу переводчик.

– Я от вождя Котлеана. Он передаёт капитану Гельберу, что будет готов атаковать крепость русских на Ситхе через два восхода солнца на третьем.

– Хорошо, – кивнул в ответ Гельбер. – Мы тоже будем готовы. Передай вождю Котлеану, что в ночь перед третьим восходом солнца мы подойдём ближе к острову Ситха. Мои люди будут ждать с ночи же в лесу у крепости начала атаки ваших воинов и поддержат их.

– Я всё передам нашему вождю Котлеану, – сказал Сайгинах и спусился обратно по трапу в  лодку…

…В большом мужском доме-кажиме индейцев-колошей, рядом с которым возвышался тотемный столб с вырезанной и, как бы сидящей на нём, фигурой птицы-ворона, охраняющей поселение от злых сил, собрались старейшины племени во главе с вождём Котлеаном.

– Нанкок побывал на острове в крепости русских, – сообщил собравшимся вождь. – А Сайгинах был у капитана Гельбера. Тот передал мне, что его люди поддержат нас… Говори теперь ты, Нанкок.

– В крепость нас не пускают, – начал Нанкок. – Мы попали туда через пристань, но меня караульщики вывели за ворота. Говорят, что так приказал их правитель Баранов. В крепости я заметил ещё людей с ружьями.

– Может быть, правитель Баранов прознал что-нибудь о предстоящем штурме его крепости? – предположил Котлеан.

– Я так не думаю… Он  осторожен: ведь многие из его людей сейчас на промысле. Да и наших стало больше торговать на острове недалеко от стен и ворот. Они отплывают только к вечеру, когда закрываются ворота.

– Пусть и сейчас так делают. Пусть всё будет, как всегда. А лодки воинов подплывут к острову вместе с теми, кто плывёт туда для торговли.

– Да, вождь Котлеан, – согласился Нанкок.

– Много ли их людей у ворот? – опять спросил вождь.

– Немного. Я заметил двоих, но они к воротам никого не пускают и близко.

– Значит, сразу мы из пушек ударим по воротам и после начнём атаку!

– Будет много шума раньше времени, вождь Котлеан, – не согласился Нанкок. – Открыть ворота можно по-другому и без шума.