Текст книги "Калифорнийская славянка"

Автор книги: Александр Грязев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

…И теперь, вспоминая камергера Резанова, Иван Кусков испытывал в своей душе чувство благодарности к этому человеку, так много сделавшему для благополучия русских поселений на американских берегах, спасший многие жизни обитателей Новоархангельска и иных поселений. А дело в том, что купленного у Джона Вольфа продовольствия хватило только до Рождества Христова, и в Ново-Архангельске вновь наступили дни голода и болезней. Ждать помощи было неоткуда, и Резанов решил отправиться на «Юноне» в тёплые воды Калифорнии. Это, надо сказать, был тогда большой риск: теми землями владели испанцы и никаких иностранцев в своих портах не жаловали. Были даже случаи захвата ими в плен всей команды зашедшего в гавань судна. Так оберегали Новую Испанию её владельцы.

Но другой надежды на спасение людей у Резанова не было, и он на свой страх и риск отправился в Калифорнию, назначив командовать «Юноной» прибывших с ним на Ситху лейтенантов корпуса флотских штурманов Николая Хвостова с его помощником Гавриилом Давыдовым, мореходов опытных, много раз ходивших по Великому океану: компании разрешалось нанимать на службу офицеров военно-морского флота. О том походе Иван Кусков слышал рассказ из уст самого камергера…

…В феврале восемьсот шестого года пошел Резанов в полуденную океанскую даль на крепком судне, с обшитыми листовой медью бортами, «Юноне», а через месяц в бухте испанской миссии Сан-Франциско парусник встал на якорь. Николаю Петровичу пришлось применить весь свой дипломатический талант, чтобы добиться расположения испанцев, дабы не видели те в пришедших русских моряках врагов своих, а только друзей, желающих лишь приобрести здесь за пиастры и пушнину нужные продукты для товарищей своих, страдающих от голода на берегах Аляски.

К счастью, тогдашний комендант Сан-Франциско дон Жозе Аргуэльо оказался человеком, близко принявшим и понявшим бедственное положение русских на северных островах побережья.  Да к тому же и камергер пришёлся ему по душе: образован, обходителен, дипломатичен, знаток многих языков, благороден и умён. Николай Петрович был принят всей семьей коменданта, в доме которого он часто стал бывать. Но особенно он, прямо таки, очаровал юную дочь дона Жозе Аргуэльо Кончиту. Она, можно сказать, с первого взгляда влюбилась в русского гостя их дома. Резанов тоже не остался к ней  равнодушен и в своих ухаживаниях зашёл так далеко, что Кончита стала просить своих родителей позволения выйти за него замуж. Николай Петрович в беседах с Кончитой и её роднёй поведал о том, что ему идёт уже сорок третий год, что он вдовец и что в Петербурге у него остались дети – сын Петр и дочь Ольга. Но всё это никак не остановило влюблённую юную испанку и она, уговорив родителей и братьев всё же настояла на обручении, которое и случилось в крепостной церкви. Только вот свадьбу пришлось отложить до лучших времён: Кончита была католичкой, а жених – веры православной. Местные католические священники-миссионеры согласие на брак давать отказались и потребовали для сего дела разрешения самого папы римского. Сам же Резанов должен был просить согласия на брак с католичкой у государя императора Александра. Николай Петрович – человек долга и чести, пообещал своей возлюбленной Кончите и всей её семье поспешить в Петербург за разрешениями и с ними вернуться сюда через два года. На том и порешили. Надо ли говорить, что трюмы «Юноны» были загружены рогожными мешками с разным зерном, бобами, горохом, солью, бочками с салом и солониной: всем, чем была богата обильная и плодоносная калифорнийская земля.  Проводить в обратный путь на север русский корабль вышли на берег бухты почти все обитатели форта Сан-Франциско и, конечно, вся семья коменданта Жозе Аргуэльо. А когда «Юнона» стала удаляться всё дальше и дальше от причала, то все, прощаясь, махали ей руками, шапками, платками.

Николай Петрович Резанов, стоя на палубе, тоже прощально махал флотской, с лакированным козырьком, фуражкой и всё глядел и глядел на свою невесту, стоявшую в толпе и машущую ему белым платком, который был виден даже тогда, когда люди на берегу, а вместе с ними и Кончита стали почти неразличимы. И слёзы были на его глазах. То ли от морского ветра, наполнившего паруса «Юноны», то ли от долгого смотрения на отдалявшийся берег и на стоявших там людей. Иван Александрович Кусков помнил до сей поры даже слова про Кончиту, сказанные Резановым при воспоминании о своём походе в Калифорнию: «Кончита мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня, я люблю её и плачу о том, что не скоро её увижу, да и увижу ли когда-нибудь?!»

…Выйдя из бухты Сан-Франциско в мае, «Юнона» пришла в Ново-Архангельск в июне, где Резанов и вся команда корабля увидели страшную картину: обитатели крепости еле передвигались, были измождены до худобы от постоянного недоедания. За время, что Резанов был в Калифорнии, здесь от цинги и голода умерло много зверобоев-промысловиков, алеутов и русских. Да сколько ещё лежало больных и недужных по домам и казармам. Казалось, что в Ново-Архангельске жизнь замерла в ожидании чего-то необычного, страшного и неизбежного. Но спасение пришло с «Юноной» и люди, из тех, кто мог ещё держаться на ногах во главе с правителем Барановым, заметно повеселев, помогали выгружать из трюмов судна продукты, которых они уже отчаялись дождаться. Так, уже в который раз, Николай Петрович Резанов спас насельников  Ново-Архангельска от голода и болезней и стал для них земным ангелом-хранителем. А потом были многие и долгие разговоры с камергером Резановым о будущем русских владений в Америке, которые он не мыслил без Калифорнии. На обратном пути к Аляске камергер отметил, что севернее Сан-Франциско нет испанских крепостей, а, стало быть, по мысли Резанова, та земля ничейная и на ней необходимо построить русскую оседлость. Засеять там поля ячменём и пшеницей, на огородах выращивать овощи, а на зелёных и бескрайних пастбищах заниматься скотоводством. Тогда население русских крепостей на берегах и островах Аляски навсегда забудут о голоде.

А ещё, как помнилось Кускову, Резанов сокрушался о том, что русские люди не пришли в сей благодатный край раньше и говорил, что если бы правительство России следовало мыслям Петра Великого и укреплялось из года в год на американских берегах, спускаясь на юг по побережью, то никакой Новой Испании никогда бы и не существовало, а была бы Русская Калифорния – земля российского владения. И он пообещал правителю Баранову, что непременно напишет о строительстве русского форта в Калифорнии самому министру коммерции и своему тёзке графу Николаю Петровичу Румянцеву, а ежели придётся встретиться с государем, на что он надеялся, имея в мыслях свои дела, то скажет  ему о том же. Но Баранову, говорил он, не стоит долго ждать разрешительных бумаг из Петербурга, а надо самому готовиться к строительству новой оседлости, подобрав, конечно, на том океанском берегу подобающее для поселения место. С тем и отплыл Резанов вскоре тёплым июльским утром в Охотск на бриге «Мария», торопясь в Петербург. Правда, перед самым отплытием отправил он своих лейтенантов Хвостова и Давыдова к Южному Сахалину на «Юноне» и тендере «Авось», куда, по рассказам мореходов компанейских, пришли японцы. Он приказал офицерам корабли незваных пришельцев в губе Анива сжечь, а самих японцев отправить на их остров Хоккайдо и наказать строго, «чтоб никогда они Сахалина, как российского владения, посещать иначе не отваживались, как приезжая только лишь для торга». Сие действие касалось и островов Курильских, называемых им Курилороссиею.

После сего Кусков и Баранов ничего о камергере Резанове долгое время не знали и не ведали, пока летом следующего, восемьсот седьмого, года Сысой Слободчиков не пошёл с пушным товаром в Охотск. Там-то и узнал он о судьбе Николая Петровича Резанова от сибирских купцов и служащих компанейской конторы. Те сказали, что в Охотск с Аляски Резанов приплыл из-за каких-то приключений только в октябре и, не задерживаясь, отправился в Якутск. Сперва дожди, а потом морозы заставили Резанова лечиться там недели с две. Его уговаривали остаться и переждать непогоду, но он никого не хотел слушать и отправился дальше верхом на лошади. Дорога была трудна и опасна, но камергера ничего не могло остановить. Совсем больным он добрался до Иркутска и задержался там на несколько дней.   Говорили, что везде знатного путешественника встречали с почестями, а в Иркутске Николая Петровича навестил сам генерал-губернатор Сибири Иван Борисович Пестель.

Едва оправившись от болезни, Резанов по приглашению иркутских чиновников, купцов, военных и просто горожан стал бывать на званых обедах, ужинах и балах. А потом и сам устроил прощальный ужин на триста человек, в благодарность всем, кто оказал ему гостеприимство в этом городе. То же было внимание к нему и в других городах на многотрудном пути камергера по морозной и снежной Сибири. Хотя Резанов надолго больше нигде не задерживался и всё время стремился в путь.

Но добраться ему суждено было только до Красноярска. Перед самым городом на скользком спуске дороги Николай Петрович упал вместе с лошадью и ударился головой о придорожный камень-валун. Сей случай остановил жизненный путь камергера Резанова. В Красноярске  Николай Петрович  первого марта восемьсот седьмого года окончил свои земные дни и погребён был там при соборной Воскресенской церкви.

Известие о том, принесённое из Охотска Сысоем Слободчиковым, а потом подтверждённое бумагою из компанейской почты, повергло в уныние и скорбь всех обитателей новоархангельской крепости на Ситхе: не стало их спасителя и охранителя. Компания, да и вся Русская Америка потеряла своего строителя и защитника.

С той поры не однажды правитель Александр Андреевич Баранов сообщал с разными оказиями коменданту Сан-Франциско о кончине Николая Петровича Резанова. Привозил сию печальную весть в Калифорнию и Кусков, бывший в этих местах в прошлые годы, как привёз и на этот раз.

Но оказалось, что до сей поры не верит Кончита, что её возлюбленного нет на этом свете. Не верит, и каждый день уже который год сидит она на океанском скалистом берегу в надежде увидеть однажды корабль под белыми парусами, на котором приплывёт её суженый из далёкой России…

…«Чириков», повинуясь умелым командам бывалого морехода Христофора Бенземана, мягко толкнулось бортом о причал, и на его настил полетели с корабля швартовы, прервав воспоминания Кускова, которому предстояло сейчас вместе с капитаном заняться совсем иными делами.

Глава шестая

Индейский мальчик Вук из племени макома собирал в лесу недалеко от своего поселения жёлуди, когда услышал вдруг какие-то крики. Вук осторожно стал пробираться через лесные заросли на звуки и вдруг увидел за  редкими деревьями, как испанцы, офицер и солдат, склонившись над лежащим человеком-индейцем, снимали скальп с его головы. Здесь, в лесу, не было в это время никого из мужчин макома. Вук это знал точно. Поэтому убитый испанцами индеец мог быть только из соседнего племени калечи.

Вук спрятался за большим деревом и видел, как офицер положил скальп в сумку у седла своей лошади. Второй испанец перекинул бездыханное тело индейца через холку  коня и они пошли из леса, где на опушке их ждали ещё трое конных солдат. Немного о чём-то поговорив, весь отряд двинулся в сторону индейского поселения соседнего с макома племени калечи…

…Алёна обучала верховой езде молодого воина, держа в руках длинную бечеву, привязанную к уздечке коня, который бегал по кругу. Индеец же старался удержаться на неоседланной лошади. Алёна что-то кричала подростку, была увлечена действом и не заметила, как к ней подбежал Вук и быстро стал говорить. Он почти кричал и возбуждённо размахивал руками. К ним тут же подошла Манефа.

– Солдаты-испанцы убили сейчас в лесу человека  калечи, – перевела она слова Вука. – Они сняли с него скальп и повезли в сторону поселения калечи… Вук всё видел.

– Ясно. Испанцы хотят поссорить нас с соседями. Едем! – решительно крикнула Алёна. – Вук! Со мной!

Она громко свистнула и тут же к ней подбежали воины и подвели  вороного коня. Алёна легко запрыгнула в седло, подхватила за руки Вука, посадив его впереди себя и поскакала по равнине к селению калечи. Воины макома понеслись на своих конях  за вождём…

…Испанские солдаты во главе с лейтенантом Лопесом подъехали к поселению калечи и Лопес велел позвать вождя, а когда тот вышел из хижины к испанцам, то лейтенант попросил его собрать мужчин племени: вождю и мужчинам он хотел что-то сказать.

Пока воины калечи собирались, испанцы стащили с коня и положили на землю тело убитого индейца с обезображенной головой. Затем Лопес, оглядев собравшихся людей калечи, заговорил с ними через вакера.

– На ваши земли, калечи, пришли недавно новые люди с севера. Они уже захватили земли индейцев других племён там, на берегу океана! – громко говорил, почти кричал, Лопес. – Эти люди – захватчики! Они – русские, славяне, и хотят поселиться здесь!.. Вот этого воина вашего племени мы нашли вон там, у самой кромки большого леса… Его убили русские охотники. Мы видели, как они умчались на своих конях в сторону океанского берега. Они сделали это чёрное дело, чтобы запугать калечи! Я призываю вас помочь нам прогнать русских с этой земли! Вам надо объединиться с другими племенами, и мы все вместе прогоним их! Смерть пришельцам!

– Смерть! Смерть! Смерть! – закричали воины калечи.

А в это время послышался дальний топот лошадиных копыт и воинственные крики: со стороны большого леса скакал отряд всадников-индейцев. Это были воины макома.

Алёна скакала впереди всех. Маленький Вук подпрыгивал в её седле.

Подскакав к собравшимся калечи, Алёна и её люди резко остановили коней и спрыгнули на землю. На лицах испанцев было видно недоумение, а Лопес, узнав Алёну, нахмурился, и явно был недоволен встречей с вождём макома. Люди же калечи смотрели на Алёну и её воинов с почтением.

– Что говорит этот испанец? – обратилась Алёна к вождю калечи, тоже узнав лейтенанта Лопеса.

– Он говорит, что вот этого нашего калечи убили белые люди – русские, – сказал вождь калечи.

– Откуда здесь взялись русские? – удивлённо спросила опять Алёна.

– Они пришли с севера и хотят поселиться здесь, а нас всех убить. Он говорит, – кивнул на офицера вождь калечи, – что те люди хотят запугать нас и людей других племён, а потом захватить наши земли.

– Русские не убивают невинных людей. Они христиане и убивать не могут по законам и заповедям своей веры, – говорила Алёна больше для испанцев, чем для вождя калечи. – Хотя испанцы тоже христиане, но другие. Они отступники от истинной веры… Вот потому они и убивают нас. Люди калечи, не верьте этому испанцу! Он лжёт!

Лицо лейтенанта побледнело.

– Я не лгу! – воскликнул Лопес. – Это она защищает пришельцев с севера!

– Не русские убили вашего человека, вождь калечи, – спокойно сказала Алёна. – Его убили вот эти испанцы.

Алёна  сняла с седла Вука.

– Сейчас, испанец, будет тебе и доказательство лжи твоей… Скажи, Вук, кто убил мужчину калечи?

– Вот этот и этот, – показал мальчик на лейтенанта Лопеса и его подручного. – Я всё видел. Я был в том лесу и собирал жёлуди. Это они сняли скальп.

– Что ты врёшь,  мерзавец! – опять закричал Лопес.

Индейцы калечи по знаку своего вождя окружили испанцев.

– Он не врёт и вот наше доказательство, – сказала Алёна и, подойдя к лошади офицера, полоснула острым ножом по низу седельной сумы, из которой шлепнулся на землю окровавленный скальп.

Индейцы тут же схватили лейтенанта Лопеса и его солдат.

– Я прошу вождя калечи пощадить невинных и отпустить их. Пусть идут к себе в крепость и скажут своим людям, что мы – макома и калечи – мирные люди и убиваем только тех, кто причиняет нам зло, кто проливает нашу кровь…  А ты, испанец, – обернулась Алёна к лейтенанту, – видно, забыл мои слова а, может, и не поверил древней истине нашей… Да теперь уже поздно…

Вождь калечи что-то крикнул своим воинам, и в ближний кустарник за селением потащили только упирающегося Лопеса и его подручного солдата. Оттуда вскоре раздались дикие крики.

А  Алёна подвела офицерского коня к маленькому Вуку.

– Теперь это твой конь, Вук, – сказала она мальчику. – Бери, ты его заслужил.

Счастливый  Вук забрался в седло, всё ещё не веря в происходящее. И на лице его сияла благодарная улыбка, обращённая к Алёне.

Вождь калечи тоже благодарно склонился перед Алёной.

– Вождь Шаста, ты поступила как истинный друг и сосед, – сказал он. – Я и мои люди благодарим тебя.

– Враги наши, вождь калечи, – твёрдо произнесла в ответ Алёна , – должны знать: кто с мечом к нам придёт, тот и погибнет от меча! Так!

– Так, вождь Шаста. И если будет нужно, то воины калечи встанут рядом с воинами макома. Только позови. Вот тебе моя рука.

И вожди-соседи пожали друг другу руки.

Когда возвращались обратно в своё селение, Алёна была задумчива и молчалива. Манефа, глядя на неё, отнесла настроение Алёны к только что случившемуся неприятному делу. Но, оказалось, что не так.

– Что бы это всё значило, Манефа? – спросила Алёна свою подругу и помощницу.

– О чём ты говоришь? – не поняла та.

– Что это за русские люди пришли сюда? И где они находятся?

– Откуда мне знать. Надо будет поискать.

– Да, надо будет узнать о том. Может, с Ситхи, может, с Кадьяка. А, вдруг, и мой Ванечка с ними, или  тятенька. А если же нет, то они наверняка их знают. А, Маня?

– Может, так, а может и не так. Мало ли наших людей по всему побережью, – ответила Манефа.

– Всё равно… Кто бы они ни были, но это наши, и я к ним поеду, когда найдём… Сердцем  чую, что про своих узнаю.

Глава седьмая

Место для закладки медной доски с надписью литыми буквицами «Земля российского владения» Иван Александрович Кусков выбрал почти посередине площади будущей крепости. На чистом и ровном месте вырыли  неглубокую яму  у подножья четырёхгранного столбика со шлемовидным верхом.

Толпа промышленных людей окружила в один из дней место закладки. Здесь и сам Кусков, и Слободчиков, и отец Никодим, и Иван Лихачёв с Фёдором. Тут же  индейцы со своим вождём Валениллой.

Отец Никодим, подойдя к Ивану Александровичу, что-то сказал ему. Тот кивнул  и батюшка начал подобающий к этому случаю молебен. Ему помогал дьякон Василий с разожжённым и дымящим ароматом ладана кадилом. Хор промысловиков и будущих первых насельников крепости помогал отцу Никодиму творить молитвы, и вот настал момент, когда батюшка, взяв кропило и окунув его в сосуд со святой водой, окропил крестообразно закладную доску.

– Освящается доска сия, – говорил речитативом отец Никодим, – означающая, что отныне место сие есть земля российского владения. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и  во  веки веков. Аминь.

– Аминь, – вторил священнику хор.

Отец Никодим окропил на все четыре стороны и стоявших вокруг закладной доски людей, а когда закончил молебен, то произнёс кратко:

– Как вознёсся на небо Господь наш, так и мы вознесём молитвы свои ко Господу, дабы сошла на место сие благодать Божия отныне и до века. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. Аминь.

Кусков со Слободчиковым подняли и положили закладную доску в яму, закрыли дёрном и Иван Александрович обратился к стоявшим вокруг людям.

– Други мои! Запомните сей день! Тысяча восемьсот двенадцатого года, мая в пятнадцатый день заложена и освящена доска наша, а вместе с нею положили мы сегодня начало пятнадцатой русской оседлости на американском матёром берегу под тридцать восьмым градусом северной широты и сто двадцать третьим градусом восточной долготы. Отныне здесь, на благодатной земле Калифорнии стоять будем и мы – русские люди! С Богом, братцы!

…И стройка русской крепости на высоком калифорнийском берегу Великого океана началась.

Застучали в недальнем лесу топоры и первые стволы сосны-чаги упали на землю. Лошадей не было,  брёвна таскали от леса до стройки волоком, подкладывая под них круглые колья-катыши. На волоке брёвен работали все вместе: русские, алеуты, индейцы.

Мужики из промышленных, оставив на время ружья, взялись за топоры, а потом за лопаты и кирки. Они вгрызались в землю, готовя глубокую канаву под частокол будущей крепостной стены. И вот уже первые, заостренные сверху, брёвна встали ровным рядом друг к другу, возвышаясь над землей на целых две сажени.

– Ну что, Сысой Иваныч, поздравляю тебя с началом крепостной стены, – радостно и довольно улыбаясь, сказал Кусков работающему рядом Слободчикову и похлопал рукой по бревну, только что вставшему в частокол. – У любой крепости стена – главное для обороны дело. А чтобы ты, Сысой Иваныч, мог ещё предложить для этой самой обороны?

Иван Александрович развернул перед Слободчиковым чертёж крепости на плотной бумаге. Сысой немного задумался, изучая его, а потом изрёк:

– Вот здесь намечены по углам башни с напольной стороны. В них, думаю, надобно сделать стрельницы пошире. Не для ружей только, но и чтобы ствол пушечный тоже  прошёл.

– Добро, – согласился Кусков. – А как нам укрепить ворота? Не поставить ли воротные башни? Ведь всякий штурм крепости начинается с ворот. А?

– Башни у ворот ставить не следует, но вот пушки по обе стороны их – это будет не лишнее. Да и сами крепостные ворота надо делать как можно крепче.

– Пожалуй, пожалуй, Сысой Иваныч. Пушки у ворот надо поставить. Ведь один их вид будет говорить о том, что у нас оборона серьёзная.

– Да, да, – кивнул Сысой. – Я не знаю, будут ли наши пушки в кого-нибудь стрелять, но ставить надо. Пусть все знают, что они у нас есть. И всегда наготове.

– Мне и самому не хочется, чтобы пушки наши стреляли. Разве что по случаю салюта. Но… бережёного Бог бережёт. Испанцы вот в гости собирались. Не дай Бог им вооружить и уговорить какие-то тутошние племена индейцев против нас, как бывало на Ситхе.

– А что внутри за стенами у тебя намечено строить в первую голову? – спросил Слободчиков.

– Вот здесь храм наш православный срубим. Я отцу Никодиму обещал. Потом колодец выроем, поставим складские сараи. Сами же пока в палатках поживём. Дома потом срубим. Тебе же, Сысой Иваныч, с Христофором Бенземаном надлежит завтра же с попутным ветром отплыть на «Чирикове» в Ново – Архангельск. Вот праздник там будет. Александр Андреевич ждёт, поди. Я вас и оставил-то для того на сегодня, чтобы вы на закладке доски и начале стройки были. Обо всём этом доложишь лично Баранову. У того сразу душа на месте будет, когда узнает о наших  делах калифорнийских.

– Обо всём поведаю Александру Андреичу непременно, Иван Александрович, – сказал Слободчиков.

Тут троекратно ударили в железное било, висевшее на перекладине «глаголем», возвещая о начале обеденного часа, и все работные люди потянулись к сбитым из досок столам возле временной поварни, за которые уселись все вместе, как и работали.

Женщины-индеанки подавали каждому в деревянных мисах еду, разносили хлеб и лепёшки.

Одна из девушек поставила мисы с едой перед Иваном Лихачёвым и Фёдором, пришедшими с топорами из леса. Иван сразу узнал её – девушку из племени вождя Валениллы, которая ещё при первой встрече обратила внимание на Фёдора.  Иван толкнул друга локтем.

– Смотри, Федя, а ведь это зазнобушка твоя. Помнишь?

– Какая ещё зазнобушка? – будто не понял Фёдор, увлечённый едой.

– Та самая, которая тогда при первой встрече на тебя заглядывалась. И сейчас глядит. Видно, люб ты ей, Федя.

– Ну и пусть глядит, – проворчал на друга Фёдор. – Чего пристал-то?

– Так ведь полюбила, видно, она тебя с того первого раза. А ты на неё и не смотришь даже. Нехорошо, Федя. Поговори с ней, да на свиданку сегодня  сходи. Они тут недалече в своих шалашах обитают.

– Чего говорить-то? Я ни одного слова по-ихнему не знаю, – отнекивался Фёдор.

– Ты чего, Федюх? – засмеялся Иван. – Тут никаких слов и не надо. Смотри, она и одета-то во всё голое.

– Да ладно тебе.

– Ладно мне будет, когда ты с ней близко сойдёшься. Когда уснёшь на её смуглой груди.

– А ты сам-то чего сидишь? Сделай, как мне советуешь, а я за тобой так же сделаю, – предложил Фёдор.

– Пока Алёну не найду, то ни на кого смотреть не буду. А найду, так и тем более, – сказал Иван, поднимаясь.

После трапезы, когда многие уже вышли из-за стола, Фёдор всё же заговорил с индеанкой.

– Тебя как зовут-то? – спросил он.

Она пожала голыми плечами и замотала головой, радостно улыбаясь при этом.

– Ну, вот я – Фёдор, Федя, Фе-дя, – ткнул он себя в грудь пальцем. – А ты?

И он хотел также ткнуть в её обнаженную грудь, да спохватился.

– Фенья, Фенья, – проговорила девушка, все так же улыбаясь.

– Да не Феня, а Федя! Феней-то я тебя звать буду… А я – Федя. Поняла?

– Федья, – повторила медленно индеанка и, смеясь, закивала головой. – Федья… мой…

– Ничего себе, – удивился и тоже засмеялся Фёдор, – сразу же и твой. Эх, ну будь по-твоему, зазноба моя… Твой я, Феня, твой…

…После рабочего дня в палаточном лагере было тихо. Люди отдыхали. А вот во временных шалашах индейцев, что стояли недалеко от русских палаток, было, напротив, людно и шумно. Слышалось оттуда даже хоровое пенье…

…Возле одного из шалашей собралась толпа индейцев, наблюдая, как два их соплеменника играли в гадательную игру. Игроки сидели на корточках, а между ними была расстелена козья шкура, на которой лежала кучка тонких строганных палочек. Один из игроков брал в руку маленький камушек, прятал руки за спиной, перекладывая камушек из ладони в ладонь, а затем обе руки протягивал перед соперником, предлагая ему отгадать, в каком кулаке находится камушек. Если тот угадывал, то брал несколько палочек из кучки на козьей шкуре, ежели нет, то палочки доставались сопернику. Так и играли до тех пор, пока все палочки не кончались или переходили к одному из игроков. Проигравший все палочки мог ставить на кон любую из своих вещей и продолжать игру.

Болельщики каждого из игроков бурными возгласами приветствовали отгадки и хором пели песни во всё время, пока шла игра.

В толпе зрителей стоял и Фёдор, внимательно наблюдая за игрой рядом со своей индеанкой Феней.

И вот, когда очередной проигравший встал с корточек, Фёдор вдруг сел на его место. Индейцы восторженно загалдели и игра, сопровождаемая хором поющих зрителей, началась вновь.

Она сперва шла с переменным успехом, но потом Фёдор стал то и дело проигрывать. Сначала он проиграл все палочки и, решив отыграться, положил на кон свой картуз. Но проиграл и его. Потом по очереди он лишился куртки, рубахи, сапог и, наконец, штанов. Оставшись в одних подштанниках, думал недолго.

– Эх, ядрёна-матрёна, была не была! – махнул рукой Фёдор. – Давай!

И опять проиграл.

А счастливый индеец вскочил и заплясал на месте, но недолго он плясал, а вскоре опять сел на корточки и пригласил на игру очередного соперника.

Фёдора же увели в тростниковый шалаш, откуда он вышел без своих холщёвых подштанников, но в набедренной повязке из кроличьих шкурок и какой-то травы. К нему подошла Феня.

– Федья мой, – сказала она и улыбнулась своей белозубой улыбкой.

– Вот теперь я и вправду твой, Феня, – заговорил Фёдор с девушкой. – Только как я домой-то пойду? А, Фень? Не поверят ведь. Пойдем-ка, разукрась меня. И буду я совсем твой, – и Фёдор жестами показал индеанке, что надо сделать с его лицом и телом.

Та что-то сказала своим подругам и те сразу же принялись за дело в одном из шалашей. Они натерли ноги и всё тело Фёдора какой-то тёмной глиной, намазали ею лицо и лоб, разрисовав  разноцветными красками, а волосы собрали на темени в пучок, воткнув в него деревянную заколку. И стал Фёдор совсем как индеец.

В таком виде он и пошёл в свой палаточный городок…

…Иван Лихачёв занимался в  палатке сортировкой и описанием образцов, добытых им на берегу океана камней. Он раскладывал их по полочкам небольшого стеллажа и отмечал что-то в толстой книге. Увлеченный своим занятием, Иван не заметил, как в палатку кто-то вошёл, а когда он поднял от книги голову, то увидел стоявшего у входа индейца.

– Чего тебе, брат? – спросил Иван.

– Федья, Федья, – проговорил индеец.

– Фёдора? Федю ищешь? Нету его тут, – замотал головой и замахал руками Иван.

– Федья, Федья, – не отставал индеец.

Иван встал и подошёл к незваному гостю.

– Нету Феди… Не-ту, – терпеливо стал объяснять он. – Ушёл он к вам в деревню. Туда, туда… К зазнобе своей.

Иван жестами показывал хлопающему глазами индейцу, куда ушёл Фёдор.

– Федя – я, я – Федя, – стоял на своем индеец. – А ты – Ваня… Ты чё, Иван, разуй глаза-то!

Только тут Иван догадался, кто стоял перед ним, и схватил стоявший у стеллажа батожок.

– Ну, Федька, погоди!

Но Федька ждать не стал. Он стремглав выбежал из палатки и бросился к своей, откуда вскоре послышался громкий хохот её обитателей.

Глава восьмая

Комендант испанского форта Сан-Хосе капитан Пабло Муньос был просто в бешенстве, когда узнал от пришедших пешком домой и еле живых своих солдат, бывших на задании с лейтенантом Лопесом, о случившемся с отрядом бедой и о гибели лейтенанта.

Он даже не мог сидеть и бегал по кабинету, крича и размахивая руками:

– Опять эта белая девка! Надоело! Не могу больше о ней слышать! Сколько можно терпеть! Надо что-то предпринять! Сейчас и немедля! Надо просто поймать её! Доставить сюда, в крепость!

Капитан Муньос велел денщику позвать дежурного офицера, а когда тот явился, то приказал ему собрать всех, свободных от караульной службы солдат. Потом сам вышел к ним, выстроенным на плацу перед комендантским домом.

– Вы, конечно, уже знаете,– громко говорил капитан,– что индейцами разбит наш отряд лейтенанта Лопеса, а сам он погиб, выполняя моё задание.  Всему виной опять та же самая белая девка – славянка и вождь племени макома. Я решил, что такое  нельзя оставлять безнаказанным. Нам надо поймать эту девку и привезти её сюда, чего бы это нам ни стоило. Мы отомстим макома за лейтенанта Лопеса.  Я сам поведу вас.

Денщик подвёл к Муньосу коня, и вскоре через распахнутые настежь ворота отряд испанских всадников во главе с комендантом вышел из крепости на поиски индейского племени макома.

Алёна была в своей хижине, когда к ней зашла Манефа.

– К тебе прибежал гонец от вождя береговых мивока Валениллы, – доложила она.

– И что ему надобно?

– Сам говорить будет.

Алёна вышла из своей хижины и вопросительно глянула на стоявшего у входа индейца.

– Вождь Валенилла зовёт вождя макома Шасту и её людей помогать белым людям строить их деревню.

– А кто эти белые люди? Откуда они пришли? – спросила гонца Алёна.

– Они пришли с северной стороны побережья. Говорят, что из холодных мест. А больше я ничего не знаю. Наш вождь всё знает.

– А где будет их селение?