Текст книги "Облака и звезды"

Автор книги: Александр Кременской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

X

После инспекторской проверки в отряде все затаилось в ожидании грозы: вряд ли Баскаков удовольствуется победой в соревновании. Да, в сущности, им, опытным изыскателям, она была обеспечена заранее, но для оскорбленного самолюбия маститого «пустыннопроходца» одной победы, пожалуй, будет мало. Он наверняка захочет наказать самонадеянных первогодков.

Работа в отряде шла бесперебойно. Установилась хорошая погода – ясные, тихие дни. Как обычно, мы выезжали в пески на рассвете, возвращались затемно. Вечером на летучке Курбатов торжествующе кивал на тающую с каждым днем стопку «белых» – не отработанных еще – планшетов. Их оставалось совсем немного, зато росла другая стопка – планшетов, заполненных условными обозначениями.

Мы втянулись в работу, вошли в ритм.

Однажды, когда я, сойдя с грузовика, вошел в палатку и лег на раскладушку в ожидании «обедо-ужина», сквозь прорезь заглянул Мурад.

– Пожалуйста, идите кушать.

– А почему Илюша не принесет в палатку?

– Начальник сказал: «Будем теперь все вместе кушать возле кухни за столом».

Я поморщился: Курбатов как новатор неистощим, с производства переключился на быт…

Возле кухни все уже сидели за самодельным столом: длинная широкая доска положена на консервные ящики.

Начальник с улыбкой обернулся ко мне:

– Не возражаете против совместной трапезы? А то мы в песках друг от друга совсем отвыкли – встречаемся только на летучках, говорим только о делах.

Я молча сел рядом с Калугиным. Илья стал разносить миски с супом. Потом крупно нарезал хлеба, положил ломти посредине доски.

– Илюша, ты хотя бы газету подстелил, – укоризненно заметил Костя, – доска бог знает где валялась.

– Нет газет, все покурили, – отозвался повар.

– Сойдет и так, – примирительно сказал начальник.

Тем временем все уже разобрали хлеб, стали крошить в миски, делать «тюрю» – так и суп вкуснее, и удобнее: не надо откусывать от ломтя.

За столом воцарилась тишина – все сосредоточенно ели, проголодавшись за много часов работы в песках. Я искоса поглядывал на своего соседа. Калугин ел медленно: набирал полную ложку с размоченным в супе куском хлеба, поддерживая ломтем снизу, нес ко рту. Так едят солдаты на привале, колхозники, вернувшиеся с поля, вообще, люди большого, непрерывного пожизненного труда.

Отставив пустую миску, Калугин взял у Илюши кружку с чаем, помешивая ложечкой, обернулся ко мне.

– А наш геоботаник так и утаил секрет – какими чарами удалось ему околдовать Льва Леонидовича? Это не шутка! Под конец работ получить горючее, и притом – для кого? – для предерзостных курбатовцев! Я глазам своим не поверил: вижу – катит к нам целая бочка баскаковского бензина.

– Хорошо, хоть Баскаков не знал, что мы на верблюжьи скачки ездили, – засмеялась Инна Васильевна, – а то немедленно радировал бы Стожарскому о развале трудовой дисциплины. Мол, по долгу старого полевика не могу не сообщить.

– Думаю, что Баскаков и наш Юрий Иванович сошлись на почве общих литературных интересов, – Калугин легонько толкнул меня в бок, – что, не верно? Небось читал вам из «Фауста» – сначала по-русски, потом по-немецки? И Холодковского критиковал за неточность перевода?

Я удивился:

– А вы откуда знаете?

Кругом засмеялись.

– Теперь ясно, – с комическим вздохом сказал Калугин. – Интересом к Гёте вы его и полонили. Для него главное – почитать гостю наизусть «Фауста» в подлиннике. Потом он психологически мотивировал необходимость иметь в пустыне дом-палатку о трех покоях с библиотекой, с душем, с качалкой. Если вы всему этому восторженно удивитесь – Лев Леонидович вами покорен.

– И наоборот, – сказала Инна Васильевна, – если против шерсти погладите – конец! Вечно будет помнить, никогда не простит.

– А мы погладили, – печально произнес до сих пор молчавший Курбатов. – С тех пор как вызвали на соревнование его отряд, Лев Леонидович наш тайный, но непримиримый враг.

– Главное, что в мести своей такие, как Баскаков, неутомимы и беспощадны, – серьезно сказал Калугин. – Ведут бой только на уничтожение противника. А воевать они умеют и при этом придерживаются правила отцов-иезуитов: «Для достижения цели все средства хороши».

Инна Васильевна недовольно дернула плечом.

– Ну вот вы уже отходную нам читаете…

По лицу ее я видел: разговор о Баскакове неприятен, тягостен ей. Это было понятно: Инна Васильевна – застрельщица дерзкого вызова, а следовательно, и вражды к нашему отряду каракумского «патриарха».

Калугин спокойно повернулся к Инне Васильевне:

– Думаете, я как ворон каркаю? Нет! Просто я противник страусовой политики – при опасности прятать голову под крыло. Любую опасность надо предвидеть, чтобы подготовиться к борьбе с нею.

Инна Васильевна нервно засмеялась.

– Сергей Петрович, неужели вы считаете, что Баскаков так уж всесилен? По-вашему, он и отряд наш может расформировать?

Калугин выпил чай, поднялся из-за стола.

– Он – нет, Стожарский – да. Баскаков – сердцевед, умница. Начальник экспедиции давно танцует под его дудку.

– А я и не стараюсь покорно подставлять голову под удар! – вдруг горячо сказал Курбатов. – Мы не мыши, для которых сильнее кошки зверя нет. Надо будет, приструним и Баскакова.

Инна Васильевна подмигнула мужу:

– Правильно, чего робеть! Ты у нас боец известный.

Это было очень жестоко. Курбатова передернуло. Он с трудом сдержался, чтобы не ответить резко. Мне стало жаль его: в конце концов, не каждый рожден борцом. Но я промолчал. Зачем вмешиваться в семейные ссоры?

Вмешался Калугин. Глядя прямо в лицо Инны Васильевны он медленно сказал:

– А вам не следовало бы иронизировать.

Инна Васильевна вспыхнула:

– Ага! Теперь, значит, не только Курбатов, но и вы упрекаете, что я подбила всех вызвать баскаковцев? Понятно: надо найти козла отпущения.

– Дело не в козле, – спокойно сказал Калугин, – вызвали их не только вы, а мы все, весь отряд, и вызвали, зная почти наверняка, что будем побеждены. Дело не в этом. Я хотел сказать другое: не следует постоянно подчеркивать в людях только их слабости.

Инна Васильевна смущенно молчала. Калугин понял ее, сказал уже мягче:

– Сейчас нам надо держаться вместе, крепко держаться. Перед нами противник умный, опытный и бесчестный. Сражаться с ним его оружием мы не будем: мы ведь уважаем себя. Правда? Но и позволить ему взять верх тоже нельзя. Это значило бы капитулировать перед злом.

XI

Через два дня был «добит» последний планшет. Работа окончена. Приехав с поля, мы стали упаковывать отрядное имущество, чтобы на рассвете сразу же отправиться в Казанджик.

Покачиваясь на ухабах в «домике» нашего грузовика, я думал, вероятно, одну думу с Курбатовым, с Калугиным: как в штабе будет принята работа отряда, сочтет ли возможным начальство доверить нам новый объект? А если не сочтет? Если ошибки, промахи, огрехи слишком велики? Если отряд не оправдал себя? Тогда специалистов разбросают по другим отрядам. Я думал и сам удивлялся своим мыслям – ведь у меня с курбатовцами не было ни дружбы, ни вражды. Ко мне относились сдержанно, но я и сам не проявлял ни к кому особой симпатии. Нас связывала только работа, поле, остальное не трогало меня, не интересовало. Живя вместе с курбатовцами, я очень редко думал о них.

Меня заботило в основном одно: не дать сесть себе на голову. Чтобы этого не случилось, я в порядке предупреждения заранее показывал зубы. Видали, мол? Не кусаюсь, но, если придется, могу. Может быть, чересчур часто показывал, но это лучше, чем позволить подмять себя, поставить в жалкое положение: «Слушаю, товарищ начальник», «Все понятно, все сделаю, товарищ начальник». Нет уж! Этого от меня никому не дождаться.

В Казанджик мы приехали в середине дня. Сгрузив отрядное имущество, рабочие отправились по домам, специалисты – обедать.

В столовой людей было мало. Заняты три-четыре столика у стен, за одним сидели двое баскаковцев – Лариса и Олег, мелиоратор-практикант. Я видел его только раз, когда ездил к Баскакову. В инспекторской проверке Олег почему-то не участвовал.

Я поклонился Ларисе, она сухо кивнула. И тут я заметил: за самым дальним столиком в углу обедает в одиночестве третий баскаковец – Аполлон Фомич. Старичок был в своей неизменной ковбойке со множеством красных пуговичек. Рядом на стуле – белая пикейная панамка. Геодезист тоже заметил меня и смотрел выжидательно – узнаю ли. Я поздоровался. Аполлон Фомич поманил меня пальцем:

– Давно прибыли?

– Час назад.

– Передайте своему начальнику: его срочно ждут в штабе экспедиции.

Сообщив это, Аполлон Фомич отвернулся, стал тщательно разрезать отбивную, словно забоявшись, как бы его не уличили в крамольных сношениях с противником.

Мы сдвинули вместе два свободных столика, принялись за еду. После однообразных Илюшиных «обедо-ужинов» скромные нарпитовские блюда казались необыкновенно вкусными. Я передал Курбатову слова Аполлона Фомича. Начальник уныло махнул рукой:

– И без него знаю. После обеда пойду.

– Можно мне с вами? – спросил Калугин.

– А зачем? – отозвался Курбатов. – Стожарский еще больше озлится, скажет: «С защитником пришел». Пойду один.

Начальник покосился на буфетную стойку, где разноцветно переливались, играли на солнце всякие вишневки-перцовки.

– Может, взять по сто пятьдесят?

Инна Васильевна подняла строгие глаза:

– Ты что? За каждым твоим шагом сейчас следят. Хочешь, чтобы тебе еще пьянство пришили?

Начальник, понурясь, вздохнул, Калугин встал:

– А почему бы и не выпить?

Провожаемый благодарным взглядом начальника, он подошел к буфету, заказал мужчинам по сто пятьдесят водки и портвейн для Инны Васильевны.

Я взглянул на Аполлона Фомича. Тот забыл про свою отбивную, уставился на наш стол, – верно, подсчитывал в уме принесенные Калугиным граммы. Вдруг Калугин поднял стакан и обернулся к баскаковскому геодезисту:

– Прозит!

От неожиданности старичок растерянно заморгал глазами.

– Чего?

– Ваше здоровье! Много лет усердной и преданной службы!

Грохнул хохот. Смеялась Лариса, с откровенным презрением глядя на старичка, смеялся Олег, по-детски уронив голову на стол. Смеялись все мы, курбатовцы. Аполлон Фомич не выдержал. Бросив недоеденную отбивную, он вскочил, схватил свою панамку и мелкой рысцой понесся к выходу. На пороге остановился, обернул назад сморщенное, пунцовое от гнева личико.

– Посмотрим, как вы будете смеяться завтра, – и выскочил из столовой.

* * *

Из штаба экспедиции начальник вернулся совсем убитый.

– Видел Стожарского, прошел мимо, еле поздоровался. На ходу сказал: «Завтра в девять совещание в штабе по итогам инспекторской проверки». Велел обеспечить стопроцентную явку всех специалистов.

– Докладывает Вахрушев? – спросил Калугин.

– Да, как арбитр от штаба. Содоклад Баскакова.

– Но ведь он заинтересованное лицо! – возмутился Калугин. – Его тоже проверяли!

– Именно потому, что он главное заинтересованное лицо в нашем разгроме. – Начальник горько усмехнулся, безнадежно махнул рукой: – Э, будь что будет, скорее бы все кончилось. Ожидание, неизвестность – хуже всего!

XII

Утром по привычке мы поднялись в шесть, наскоро позавтракали консервами. Илюша вскипятил на дворе чай. Время тянулось медленно. Мы слонялись по дому, поглядывали на часы. Без четверти девять начальник объявил: можно идти.

К штабу подошли одновременно с Баскаковым и его специалистами. Лев Леонидович первым всем вежливо поклонился, задержавшись у двери, галантно пропустил вперед Инну Васильевну. Он был, как всегда, в образцово отглаженной спецовке, в черном галстуке – предстоит официальная встреча с начальством.

Совещание проводили в комнате старших специалистов – самой большой в доме.

У стола Вахрушева уже сидели: он сам, главный инженер и Стожарский – полнеющий, лет сорока – сорока пяти блондин, с красивыми, чуть выпуклыми голубыми глазами, со следом пендинки на щеке – местный старожил.

– Прошу садиться, товарищи, – Стожарский взглянул на ручные часы, – все собрались точно, по-военному. Теперь задача – по-военному же, не затягивая, решить главный вопрос: как отряды справились с полевыми изысканиями. – Он обернулся к Вахрушеву: – Георгий Александрович, вам слово.

Вахрушев поднялся, одернул мятую, не по росту широкую спецовку. Начал он с Баскакова.

– Отряд, как всегда, выполнил задание в срок, качество вполне удовлетворительное.

– Баскаковым, чай, не впервой шагать по лесочкам, – с усмешкой вставил Стожарский.

Лев Леонидович скромно потупился. Агнесса Андреевна, Аполлон Фомич так же смиренно опустили глаза. Только Лариса и Олег, сидевшие рядом у двери, не слушали докладчика; они по очереди что-то писали в блокноте и показывали написанное друг другу. Агнесса Андреевна долгим печально-укоризненным взглядом уставилась на Ларису, но та по-прежнему все так же быстро писала в блокноте.

Вахрушев говорил медленно, как бы нехотя, почти выдавливая из себя слова. Казалось, ему было невыносимо скучно говорить о Баскакове, о его точно в срок, как всегда, образцово обследованном участке. Наконец пошла цифирь: размеры площадей по типам песков – столько-то барханных, столько-то бугристых, заросших, полузаросших.

Я взглянул на Стожарского. Он сильно сжимал челюсти, чтобы не зевать, красивые глаза туманились слезами.

Вахрушев перешел к оценке работы нашего отряда.

– Теперь Курбатов. Что сказать? Молодой руководитель, первый год начальником, отсюда и достоинства, и недостатки…

– Главное, что преобладает? – не то спросил, не то вслух подумал Стожарский. Но Вахрушев не слышал реплики. Он заговорил о положительном, о хорошем. Все в отряде по-настоящему увлечены работой, полюбили пустыню, с утра до вечера в песках. Отработка планшетов не задерживается: данные с полевых абрисов сразу же переносят на ватман.

– Вечерами, после поля трудятся, – вполголоса заметил Стожарский.

– Да, много, очень много работают.

Вахрушев внимательно посмотрел на Курбатова, на Калугина и тут же отвел глаза. Я понял: сейчас заговорит о недостатках. Взглянул на Инну Васильевну, она не отрывала глаз от Вахрушева.

– Было бы неосновательно полагать, что у изыскателей-первогодков одни достижения. Нет, конечно. Недостатки есть. Но они особого рода – это достоинства в своем чрезмерном развитии.

– По диалектике, – со вздохом вставил Стожарский.

Вахрушев заговорил об увлечении деталями, об открытии уже открытого; сказав о ненужной трате времени и сил на такыровые пятна, он вдруг оживился: попал на свое больное место. Подробно стал рассказывать про закладку глубоких шурфов на каждом такыровом пятачке, про ненужные образцы почв, взятые с каждого мелкого такыра. Злосчастное увлечение Инны Васильевны грозило стать основным пунктом обвинения.

А Стожарский уже не скучал, нет, он слушал, внимательно слушал и что-то быстро писал в блокноте. Баскаковы со скорбным видом смотрели в пол, и только Аполлон Фомич позволил себе слабую насмешливую улыбочку.

Атмосфера накалялась. Вахрушев говорил теперь нервно, волнуясь, почти злясь. Он любил пески, отдал пустыне всю жизнь. Если изыскания проходили как положено, это было нормой, об этом было сказано обычными, спокойными словами. Так должно быть в песках, так и есть. О чем тут распространяться? Но вот в общем способные молодые люди, не в меру увлекшись, занимаются лишними, ненужными делами. Это мешает им, отвлекает от главного. А в песках темп, рабочий ритм – главное. Замедлил, выбился – сорвал график, не обследовал то, что должен был обследовать, обязан был обследовать, не мог, не имел права не обследовать!

Вахрушев распалился. Большие уши его пылали, лицо дергалось. Сейчас он боролся с ненавистными ему огрехами в работе изыскателя вообще.

Я посмотрел на Баскакова. Лицо его по-прежнему было печальным, почти скорбным. Красивая, седая, кудрявая голова оперта на загорелую руку. Но вторая рука, лежавшая на столе, была неспокойна: ее длинные смуглые пальцы с выпуклыми, коротко остриженными ногтями постукивали в такт голосу Вахрушева.

Сверкнув огромными стеклами очков, Вахрушев вдруг навел их на Курбатова, на Инну Васильевну, увидел помрачневшие лица и, словно споткнувшись, остановился на полуфразе – понял, что разошелся не в меру. Он сморщился, мучительно сглотнул слюну, как бы ища нужные, еще не сказанные, смягчающие слова. Поздно!

Стожарский встал.

– Кончили, Георгий Александрович? – И, не дожидаясь ответа, припечатал: – Так, ясно, понятно.

Обернулся к Баскакову:

– Не добавите ли, Лев Леонидович?

– Только два слова, – тихо проронил Баскаков.

– Можно и три, – пошутил Стожарский, – Георгий Александрович временем не злоупотребил.

Баскаков поднялся, и в комнате сразу стало почти тесно.

– Целиком присоединяясь к положительной оценке деятельности соревнующихся со мною молодых товарищей, я только позволю привести некоторые выкладки. Произведены они в интересах дела – не больше.

Спокойно, ровным голосом он стал читать. Было подсчитано: сколько времени отняли у нас необязательные операции; они перечислялись – пересчет кустиков илака на квадратном метре, отрытие, описание и взятие образцов на всех такыровых пятнах. Далее следовали: сбор лишних гербарных экземпляров, геодезические новшества, предложенные мелиоратором и, наконец, – лицо Льва Леонидовича осветила добродушная улыбка, – поездка в рабочее время в Казанджик на экзотические верблюжьи скачки; затем сообщалось количество человеко-часов, потерянных из-за нехватки горючего.

– Добро, у меня оказался небольшой запасец, коий я и одолжил соседям.

Некоторое время в комнате стояла оцепенелая тишина. Ее нарушил печальный голос Льва Леонидовича:

– Теперь спрашивается, сколько же времени осталось у наших друзей на скучные, по стандарту-шаблону проводимые изыскания?

Расчеты говорили: на работу выходило ничтожно мало часов.

– И спрашивается далее, – еще тише и печальнее произнес Лев Леонидович, – достаточно ли этого времени для молодых, малоопытных изыскателей, дабы произвести обследование всего района хотя бы с минимальным тщанием? Вот все, что имел я сказать, – закончил Баскаков.

Это был неожиданный и притом исполински-сокрушительный удар. Сам Стожарский кинул на Льва Леонидовича почти испуганный взгляд. Под сомнение ставилась уже не только работа – сама репутация Курбатова, его добросовестность, его честность. И уже виднелась в перспективе глубокая проверка особой комиссией всей работы нашего отряда, и повторные изыскания, и привлечение начальника к строжайшей, возможно, не только административной, ответственности.

Стожарский тяжело взглянул на Курбатова.

– Что скажет начальник отряда? Верны приведенные выкладки, факты?

– Нет, – тихо сказал Курбатов. – Выводы товарища Баскакова произвольны и тенденциозны.

– Это пока только предположения, – осторожно вставил Лев Леонидович.

Стожарский всем корпусом повернулся к Курбатову, словно хотел смять его.

– А факты? Факты вы что, тоже отрицаете? В рабочее время на верблюжьи скачки ездили?

– Ездили, но не в рабочее время, а в циклон, когда изыскания проводить невозможно.

Стожарский усмехнулся.

– А скачками любоваться возможно… Дни циклона вы актировали?

– Да, как нерабочие.

Стожарский взглянул на Баскакова.

– А вы?

– Нет.

– Почему?

– Мы работали.

– И выполнили плановый гектараж?

– Как обычно.

И тут вдруг сидевшая у двери Лариса подняла руку:

– Позвольте справку.

Стожарский поморщился – совещание затягивалось.

– Давайте, только коротко.

– В циклонные дни мы не работали, мы обманывали экспедицию.

Стожарский сдвинул брови.

– Не понимаю. Объясните.

И тогда Лариса громко, четко, отделяя каждое слово, будто она читала нечто написанное крупными буквами, рассказала о том, как они с Олегом возражали против выезда в циклон, как Лев Леонидович настоял на выезде. Они поехали, песок бил в лицо, слепил, мешал дышать. Они прошли километр и вернулись. Доложили начальнику: изыскания проводить нельзя. Тогда Лев Леонидович велел закартировать необследованный участок по аналогии с соседним участком, обследованным в тихую погоду.

– И на другой день был циклон. Лев Леонидович с Агнессой Андреевной опять остались в лагере, а нас послали в поле. Мы поехали втроем – я, Олег и Аполлон Фомич, через час вернулись, как и накануне, – ветер, песок не давали работать. А вечером Лев Леонидович опять велел закартировать необследованный участок по аналогии. Сказал: «Я знаю: там везде одно и то же – здоровые крупнобугристые песочки, барханов нет и в помине».

– И вы закартировали? – сухо спросил Стожарский.

– Я и Олег сначала не хотели – это же подлог! – но Лев Леонидович велел выполнять приказание; если не выполним, он сам закартирует, а с нас удержит из зарплаты за двухдневный прогул. И мы все сделали, как он хотел.

Лариса ненавидяще оглядела Баскакова.

– У меня все.

Снова наступила глубокая тишина. Лицо Баскакова оставалось по-прежнему спокойно-непроницаемым, будто ничего не произошло.

Стожарский спросил почти робко:

– Лев Леонидович, что вы скажете?

– Скажу, что сказанное правильно. Именно так и было.

– Вы приказали закартировать необследованный участок?

– Да, в виде исключения, ибо он ничем не отличался от соседнего участка, ранее нами обследованного.

– Это проверено?

– Да, проверено моим отрядом. Иначе я не пошел бы на подлог, как несколько смело сейчас здесь выразились.

Гроза, только что бушевавшая над нашим отрядом, неожиданно переместилась, поутихла. В голосе Стожарского раздавался еще глухой рокот, но уже только по долгу службы.

– Вообще картировать по аналогии – это недопустимый, порочный метод. Не знаю, как вы, многоопытный, заслуженный изыскатель, могли его применить…

– Именно только потому, что я, как вы, Федор Михайлович, изволили выразиться – многоопытный изыскатель.

Я почти любовался Львом Леонидовичем: ни единый мускул не дрогнул на его красивом, загорелом лице. То ли это была непоколебимая уверенность в себе, то ли наглость? Не знаю. Ведь факт оставался фактом: изыскатели по приказу своего начальника совершили подлог.

Лариса подняла руку:

– Можно сказать?

– Можно! – Стожарский был раздражен: он не ждал уже от Ларисы ничего хорошего.

– Лев Леонидович прав: необследованные участки были закартированы правильно. Они действительно похожи на соседние, уже обследованные. Мы с Олегом проверили это позже, когда утих циклон. Поехали туда и проверили, хотя Лев Леонидович очень сердился, говорил, что пострадает план, снизится гектараж. Но мы не могли иначе. Это бы значило остаться перед самими собой обманщиками.

– Постойте! – Стожарский понял: кажется, сейчас все станет на свое место. – В полевых материалах есть несоответствие натуре?

– Нет, – прямо глядя в лицо Стожарского, сказала Лариса, – наши с Олегом карты правильные.

– Почему же они ваши, а не отряда? – строго спросил Стожарский.

– Потому что работали по-настоящему я, Олег и Аполлон Фомич, а Лев Леонидович в основном только руководил, сидя в лагере. Он не любит выезжать в пески.

– Ну, здесь уж дело переходит на психологию, на личности, – торопливо сказал Стожарский. – Начальнику отряда, и притом отряда ведущего, виднее, как организовать работу. Толковать об этом нечего.

– А по-моему, есть о чем толковать, – упрямо повторила Лариса, – это же нечестная работа! Хорошо, что обследованный и необследованный участки оказались похожими. А если бы нет?

Стожарский стал медленно краснеть.

– Еще раз спрашиваю: данные ваших планшетов соответствуют или не соответствуют натуре?

– На этот раз соответствуют, но могло быть…

– А зачем нам судить да рядить, что могло быть? Для дела важен факт, а не ваши досужие предположения.

Лариса хмуро молчала. И вдруг, не прося у начальства слова, поднялся Калугин.

– По-моему, тоже есть, о чем толковать. Работать, как по приказу товарища Баскакова работали в данном случае его специалисты, это значит – развращать молодых изыскателей, толкать их на недобросовестный труд, на подлог.

Голос Баскакова был по-прежнему спокоен, но глаза побелели, расширились, стали огромными, как у гипсовой статуи:

– По-вашему, лучше срывать план и вместо изысканий заниматься прожектерством, кустарным новаторством?

– Нет, – сказал Калугин, – по-моему, прежде всего надо работать честно. Всегда и везде. А новаторство – оно совсем не обязательно для тех, кто работает как ремесленник, да к тому же чужими руками и не всегда честно, в чем мы сейчас убедились.

– И готов утопить всех неугодных, – тихо добавил Курбатов.

– Все! – властно повысил голос Стожарский. Он уже успокоился. – Вопрос ясен: поручаю товарищу Вахрушеву подготовить рекомендации обоим отрядам по итогам сегодняшнего совещания. А мы на этом закончим.

* * *

Угроза разгрома, нависшая над нашим отрядом, миновала.

Нам разрешен был короткий отдых. Через три дня последовали выводы Вахрушева. Подробно перечисляя подлинные прегрешения отряда, он с похвалой отозвался об инициативе Калугина и Курбатова в отношении «ломаных» визиров и рекомендовал штабу экспедиции взять новый метод на вооружение.

Неделя отдыха промелькнула незаметно. Мы читали подшивки московских газет за последний месяц, каждый вечер ходили в кино. Но вот Курбатова снова срочно вызвали в штаб. На этот раз уж никто не беспокоился – все знали: получать новый объект.

Начальник вернулся через час. Мы сидели возле дома, ждали.

– Ну как – радоваться или печалиться? – первым спросил Калугин.

Курбатов улыбнулся.

– Пока сам не знаю: наш новый район – еще недавно остров, сейчас полуостров Челекен. Это – пятачок, но он на редкость богат полезными ископаемыми. Вот жить там пока неимоверно тяжело: барханы вытесняют людей. Необходимо обуздать барханы.

– Что там за растительность? – спросил я.

– Трудно сказать. Челекен обследовали в основном геологи: перед революцией Вебер и Калицкий, позже – Ферсман. Они утверждают: Челекен лишен растительности.

– Разве ботаники там не бывали?

– Как же, бывали. Уже после войны полуостров обследовал один местный ботаник из Ашхабада, написал отчет, составил карту растительности. Но сейчас навряд ли это сохранилось. Землетрясение все перемешало. А если и есть, разве отыщешь в архивах? Там хаос. Над разборкой работать и работать. Мне говорил один аспирант академии: «Монбланы материалов».

– Если Челекен совсем лишен растительности, что же там можно найти для фитомелиорации? – сказал я. – Это – гиблый край.

– Нам нужны местные растения, которые не боятся ни засухи, ни засоления, ни барханов.

– Да где же их возьмешь?

Начальник вздохнул.

– В том-то и вся задача.

Это меня начало раздражать.

– Словом, как в сказке: «Пойди туда – не знай куда, принеси то – не знай чего».

Начальник помрачнел.

– С такими настроениями трудно работать в пустыне. Вы еще в глаза не видели Челекена, а уже разуверились в успехе. Для любителей легких побед Каракумы непригодны.

Я с вызовом посмотрел на него: это что, первый выговор от начальства? Но Курбатов отвел глаза, сложил карту, заговорил с женой о шпротах, которые забыл купить в Казанджике.

Ах, вот как… Значит, в отряде за мною утвердилась уже определенная репутация… Что же, на Челекене они изменят свое мнение. И чем труднее будет там, тем лучше. Думаю, что сил и способностей мне у товарищей по отряду занимать не придется.