Текст книги "Облака и звезды"

Автор книги: Александр Кременской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

VIII

Курбатов, услышав сигнал Басара, вышел из палатки.

– А мы уже думали, что Баскаков вас к себе переманил. – Он заглянул в кузов. – Ага, выбили-таки бочку.

– Совсем не выбивал. Он сразу согласился дать.

– Это потому, что вы нейтральное лицо, а так – дудки получишь.

Я ждал, что начальник поблагодарит меня, но он подошел к Басару, заговорил о делах. Все ясно: «мавр сделал свое дело…»

Ветер, поднявшись к полудню, вечером почти стих. Казалось, циклон или выдохся, или экономит силы, чтобы продлиться подольше.

На заре, после побудки, Курбатов созвал инженеров на летучку. Не было только Калугина – у него сильно разболелась рука, раненная еще на фронте.

– Ну, решайте, други, – сказал начальник, – выезжать сегодня или нет? Отряд в простое, три дня сидим в палатках. А работы на этом участке – на один день. Завтра можно переезжать на новое место.

– Как бы днем опять ветер не разыгрался, – заметил Костя.

– Не исключено. Станет невмоготу – вернемся.

Инна Васильевна поднялась.

– Поехали, а то уже седьмой час.

Она вправила под марлевую косынку короткие рыжеватые, туго заплетенные косы. Курбатов тоже встал.

– Ну что ж, ехать так ехать.

Я не выдержал:

– Если для решения вопроса достаточно мнения двух человек, зачем же было созывать летучку? Правда, я – новичок, но работать сегодня должен за себя и за мелиоратора.

Курбатов нетерпеливо пожал плечами:

– Поэтому вы против выезда?

– Я не сказал, что против.

– Значит, за? Тогда поехали.

Я зашел в палатку Калугина взять мелиоративный журнал. За время совместной работы несложная техника мелиоративных изысканий была в общем освоена.

Калугин, лежа на раскладушке, поднял голову.

– Полевой журнал под «летучей мышью». А планшет вон, на столе. Места визиров я примерно наметил. В натуре разберетесь точнее.

– Лучше вам? – спросил я.

– Спасибо. Можно терпеть, – сдержанно ответил Калугин. – Ну, желаю закончить участок. Вы сегодня главное действующее лицо.

Я вышел из палатки.

В «домике» грузовика слышалась быстрая туркменская речь, громкий смех. Я направился уже к машине, но заметил: Инна Васильевна нетерпеливо смотрит на меня из кабины. Сидящий рядом начальник, наоборот, отвернулся, нервно постукивает пальцами по боковому стеклу. Дают понять: я задерживаю выезд. Ах, так? Ладно! Не будем спешить, не на пожар. Я открыл полевую сумку – проверить, все ли на месте. Затем потуже завязал тесемки ботанической папки. Теперь можно ехать. Голоса и смех в «домике» сразу умолкли. Освобождая проход, рабочие поджали ноги. Я прошел к своему месту у кабины. Его теперь не занимают. Вначале садился, кто хотел, но я сделал на фанере надпись: «Геоботаник Ю. Мирошниченко». С тех пор место у кабины всегда свободно, ждет меня. Я стукнул по кабине:

– Поехали!

Грузовик свернул на дорогу, ведущую в глубь пустыни. В «домике» много людей, но все молчат – разговаривать трудно: синий едкий дым из выхлопной трубы ветром забивает в кузов. Грузовик сильно качает. Рабочие сидят на продольных скамьях, крепко держась за них руками.

Я встал, поднял повыше брезент спереди, облокотился на кабину.

Впереди показался вылезший на самую дорогу растопыренный куст эфедры. По спидометру от него до геодезического хода, если ехать прямо, ровно половина пути. Если же свернуть вправо, на совсем уже дикую дорогу по буграм – «тракт терзаний», – будет ближе.

«Трактом терзаний» мы ездим редко, только когда опаздываем на работу, очень уж трудно там приходится и людям, и машине.

Грузовик останавливается. Мне через заднее окошко видны возбужденные лица шофера и Курбатова. Начинается яростный спор. Басару не хочется сворачивать – жаль машину. Начальник настаивает: если подымется ветер, придется ехать домой, ничего не успев сделать в поле. И вот грузовик нехотя трогается, круто сворачивает вправо. Басар сдался.

– Теперь держись! – смеются рабочие.

С надрывным ревом машина пускается в тяжкий путь. «Домик» кренится вправо, выравнивается, валится влево. Мои руки скользят по гладкой кабине, держаться не за что. Правда, можно ухватиться за передний борт, но это рискованно: на ходу прижмет вплотную к стенке кабины и – прощай руки! – размозжит пальцы. Бывали случаи.

И все же как-никак мне легче, чем другим. Можно стоя балансировать. А вот рабочим хоть пропадай: их трясет, подбрасывает, швыряет в стороны.

Я оглядываюсь, вижу: Хаким вдруг бледнеет и прислоняется к стенке.

– Иди на мое место, – строго говорю я. Но он молча качает головой. Не хочет, – дело хозяйское.

Грузовик выбрался на пологие склоны, пошел спокойнее. Вдали показалась вешка с белым лоскутом – отсюда надо продолжать работу.

– Стоп! Прибыли! – Начальник первым выскочил из кабины, вместе с рабочими стал выгружать инструменты. Костя ему помогает. Я отошел в сторону: каждый человек должен заниматься своим делом. Выгрузка – дело рабочих. Но вот лопаты, рюкзаки для образцов лежат на песке.

Сегодня рабочие из геодезической бригады идут на подмогу почвоведам – будут рыть шурфы для Инны Васильевны. А начальник вообще поехал только за компанию.

Братья-близнецы Мурад и Хаким вопросительно взглянули на Курбатова.

– Пойдете, други, с Юрием Ивановичем, – сказал начальник, – он сегодня у нас главный – работает за себя и за мелиоратора. Смотрите же не подведите его. А то кое-кто вот так работает, – Курбатов взял у Мурада метровку, потянулся, зевнул и отмерил ломаную линию.

Все засмеялись.

– Если бы мы так мерили, сегодня не окончили бы участок, – сказал Мурад.

– Правильно, – начальник хлопнул его по плечу, – я не тебя показывал: вы с братом летаете по пескам как соколы. Но сегодня этого мало, надо молнией носиться. Иначе песком занесет – нам же откапывать, когда следом за вами пойдем брать образцы из шурфов. – Курбатов подтянул голенища брезентовых сапог, кивнул мне: – До скорого! Желаю вам снять красный флаг.

– Какой флаг?

– Финиш! Мы с ребятами, когда тянули ход, повесили на барханном массиве.

Начальник повернулся к жене, стал по команде «смирно».

– Товарищ инженер, рабочий Курбатов прибыл в ваше распоряжение.

– Вольно, – сказала она. – Бери заступ. Сейчас на такыр поставлю.

Я сжал зубы, отвернулся. И это начальник отряда! Паясничает в присутствии рабочих. Неудивительно, что они пререкаются с Костей. Скоро и на Курбатова будут кричать. Разве представишь что-либо подобное в отряде Баскакова?

Почвоведы и геодезисты скрылись за буграми – пошли обследовать вырытые вчера шурфы, копать новые. Почвоведы всегда отстают. Очень трудоемкая работа.

Я развернул мелиоративный журнал на последней странице. Крупным почерком Калугина были записаны данные предыдущего обследования – рельеф, краткие сведения о растительном покрове, мелиоративные рекомендации. То же самое запишу и я, только работать будет гораздо труднее: ветер и надо вести еще свой геоботанический дневник – двойная нагрузка.

Геодезический ход, отмеченный редкими саксауловыми ветками, уходил вдаль. Казалось, вешки бегут друг за другом, одни спускались в ложбину, другие взбирались на бугор. Самые дальние шли уже вместе.

Пора начинать. Я отмерил площадку, стал описывать растительность. Ей-богу, это можно делать не глядя, так убого-однообразна пустыня. Везде одно и то же: в понижении между буграми – полусожженный сухой илак; на склонах – желтый кушак из селинов; выше – кандымовый пояс; на вершине – один-два поникших саксаула.

Я записываю латынь только начальными буквами, потом на глаз прикидываю площади, занимаемые каждым видом. Сплошного пересчета кустарников делать не буду – некогда и погода не та, – поставлю цифру, записанную Калугиным. Сколько у него? Двенадцать? Ну, здесь напишем десяток. Дальше – группировка. Она на бугристых песках одна и та же – илаковый саксаульник. Теперь подпись. Конец! Все заняло считанные минуты. Если так пойдет и дальше – зашабашить удастся довольно скоро. Не будь сегодняшнего выезда, лежал бы в палатке, читал стихотворения Владимира Соловьева. Любопытно. Баскаков дал на прощание.

– Не боитесь впасть в идеализм? Нет? Тогда возьмите. Есть и про ангелов, и про Христа; все на добротном поэтическом уровне.

Но Соловьеву придется подождать. Сейчас на очереди – плановое задание. Навряд ли удастся быстро управиться, ведь я сегодня еще и мелиоратор. Значит, сам должен намечать и прокладывать боковые поперечники – визиры, тянуть их в стороны от главного геодезического хода к отдельным скоплениям барханов, что вклинились в бугристые пески и угрожают пастбищам.

Правда, на барханах совсем уж нечего делать: растений почти нет, рельеф один и тот же – мелкобарханные или среднебарханные пески. Разница всего в нескольких метрах высоты. Запись в пять строк, но из-за нее надо свернуть с геодезического хода, пройти до скопления километра два и столько же обратно. Проформа? Конечно! А что поделаешь?

Я сверился с планшетом Калугина. Первое скопление совсем близко. Значит, обследовать его удастся еще до того, как разгуляется ветер. А он уже сейчас вон какой – рвет из рук ботаническую папку. Теперь ясно, что циклон и не думал утихать. Просто прикинулся обессиленным, чтобы выманить нас в пески.

Ботаническая папка парусит, мешает идти. Надо было бы оставить ее дома, но я побоялся, что Калугин скажет: «А папка где? Забыли?»

Вдали показалось первое скопление барханов. Над ними уже висела мутная песчаная дымка. Это с утра, а что будет дальше?

– Мурад, готовь метровку; Хаким, будешь делать пикеты. Да смотрите не путать счет, а то заставлю перемерять.

По буссоли беру направление на барханы, указываю Мураду ориентир. Братья начинают работать. Я сажусь на песок, упираюсь подбородком в колени. Зачем? Ну зачем все это? Рельеф, растительность и без того известны – везде одинаковы. А длину визира можно определить приблизительно – сотня метров больше или меньше, какая разница? Существенной ошибки не будет, – сколько их уже перемеряли. В Каракумах все на одну колодку.

Братья уходили все дальше. Я поднялся – надо идти за ними.

Скопление барханов начиналось на втором километре. Придется записать. Я кратко отметил: «мелкобарх. п-и… Выс. 3 м». Измерять не буду – глаз наметан.

Вот наконец и скопление. У подошвы бархана сидят Мурад и Хаким, громко говорят по-туркменски. Увидев меня, умолкают. Хаким трет покрасневшие глаза.

– Почему очки не взял? – строго спрашиваю я.

– В очках плохо, пот мешает, – смущенно говорит Хаким.

– А песок не мешает?

Хаким перестает тереть глаза, подымается с земли.

Молча возвращаемся на главный ход. Я останавливаюсь вытряхнуть песок – уже набился в рукава, за воротник спецовки. Это только начало…

Из-за бугра выглянули саксауловые вешки. Я делаю описания в обоих журналах, почти не глядя на рельеф, на растения. Здесь сплошной пастбищный массив. Так надо и отметить, нечего долго возиться.

Ветер усиливается. Идти все труднее. Я сверяюсь с планшетом – узнать, далеко ли еще до конца хода. Прикладываю стрекочущую на ветру ленточку миллиметровки, считаю в уме – всего пять километров. Не так уж много, если работать в хорошем темпе. Хотя нет! Какое там! Я ведь совсем упустил из виду второй, последний визир. Его надо тянуть к барханному скоплению в конце хода. Это добрых два километра туда да два обратно. Итого четыре. Плюс пять на главном ходу. Вот тебе и закончили работу… При таком ветре до темноты хватит…

Я повернул кепку козырьком назад, натянул ее на уши, иначе сорвет. Двинулся, с трудом пробивая невидимую упругую ветровую стену.

Но вот рабочие, идущие впереди, остановились. Я облегченно вздохнул. Ага! Уже невмоготу? Так и объясним начальству! Нельзя же мучить ребят – школьники, десятиклассники… Сам Курбатов сказал: «Станет не под силу – вернемся». А тут и не под силу, и смысла нет.

Взглянул на рабочих. Стоя на вершине бугра, они пристально смотрели куда-то вправо, потом нерешительно оглянулись, снова пошли по ходу. Что там? Верно, заяц пробежал. А я-то думал, устали. Нет, хоть с утра до ночи будут носиться по буграм… Что им? Болтают, смеются, глазеют по сторонам… А тут вези за двоих, при штормовом ветре работай…

Я поднялся на бугор, где только что стояли близнецы, взглянул вправо. Метрах в ста одна из вершин сильно расширилась По склону сползали небольшие песчаные языки. Язва выдувания, маленькая, единственная, но язва… Обследовать ее – это задержаться, а я и так еле двигаюсь. От усталости ноги подкашиваются. Песок набился в уши, слепит глаза, режет за воротом спецовки. А язва – это же не барханные пески. Выпас здесь незначительный – овечьих «орешков» не видно. Значит, угрозы для пастбищ нет.

В изнеможении я спустился с бугра. Итак, еще два километра по ходу, потом – второй визир. А что сейчас творится на барханах – можно себе представить, если здесь, среди бугров, ветер валит с ног.

Я открыл флягу – во рту пересохло… Как мало воды… Сколько раз обещал себе не пить в песках, только полоскать рот… Придется, пожалуй, попросить воды у рабочих. Они никогда не пьют в поле. Хотя нет, не стоит: начнутся смешки, пересуды; в лагере всем расскажут – инженер две фляги выпил.

Сел на песок. Надо передохнуть, подумать… Для чего мы сейчас все тут мучимся, какая от этого польза для дела? Никакой! Обследована большая часть участка, почти вся площадь. Так что же страшного, если по аналогии с ней нанести на планшет все остальное? Впереди считанные гектары, и на них такие же бугры, такие же барханы.

Я крикнул:

– Э-эй!

Братья не обернулись, хотя шли невдалеке, – ветер глушил голос. Цепочку следов заметало на глазах. Вот так песчаные бури губили встарь целые караваны…

А если сложить ладони рупором?

– О-го-го!

Я замахал кепкой. Наконец-то услышали, остановились. Ну чего стоять? Семнадцать лет, а по развитию – дети… Наконец-то поняли, идут обратно.

– Вот что ребята, – сказал я подошедшим близнецам. – Дальше мы не пойдем: нет смысла, здесь везде одно и то же.

– А флаг? – нерешительно спросил Мурад.

Флаг… Вот она, курбатовская романтика… До нее ли сейчас?

– Мы идем к машине, – строго сказал я. – Понятно?

Мурад нахмурился, повернувшись к брату, горячо заговорил по-туркменски. Хаким пожал плечами. Братья, не глядя на меня, пошли назад.

Грузовик ждал в условленном месте, на такыре. Басар спал, согнувшись на сиденье. От стука брошенной в кузов лопаты проснулся, протер глаза.

– Окончили? Рано сегодня, по-ударному. Значит, сняли красный флаг?

Я не ответил, стал просматривать полевой журнал. Хотелось прилечь отдохнуть. Но где? В кабине – шофер, в кузове – близнецы… Еще заведут разговор о флаге…

Солнце, набухая желтизной, тяжело опускалось к закату. Но ветер дул с прежней силой. Я опустился на землю, поднял воротник спецовки и незаметно задремал. Очнулся от крика:

– Идут! Наши идут!

Стоя у кабины, Басар махал кепкой.

Я поднялся с земли. В розовом свете короткой каракумской зари по такыру двигались темные фигурки. Позади всех шел начальник с женой. Подойдя к машине, Инна Васильевна сразу же опустилась на подножку кабины – сильно устала.

– А, геоботаники уже здесь? – сказал начальник. – Ну как, тяжеленько пришлось? Нас тоже чуть не засыпало в шурфе.

– Да, трудно было, – сказал я.

– То-то, вы даже флаг позабыли снять. Подходим – полощется на последней вешке. Ну мы его для вас прихватили. Вот он, возьмите.

Флаг… Опять флаг… Я еле сдержался, чтобы не ответить резкостью. Сказал коротко:

– Отдайте ребятам. Им это интересно.

И вдруг увидел: близнецы, выйдя из машины, молча смотрят на меня. Заметили мой взгляд, смущенно потупились.

– Вот и кончили большой кусок, – сказал Курбатов, – теперь можно переезжать на новоселье, за новый кусок приниматься.

Он сел в кабину.

– Погоняй, Басар.

В лагерь машина вернулась затемно. В честь окончания работ повар приготовил пельмени. При свете фар все расселись на разостланном брезенте в кузове машины. Начальник принес из палатки три бутылки шампанского. Когда вино было разлито по пиалам, Курбатов поднял тост за окончивших работу первыми. Он назвал меня и братьев-близнецов. Все стали чокаться. Мне хотелось как можно скорее покончить с этим. Я быстро выпил шампанское. Близнецы нехотя подняли пиалы и, отпив немного, поставили обратно.

– Нет, нет, до дна! – закричал начальник.

Ужин скоро кончился. Все устали и хотели спать.

– Завтра, други, полный отдых! – объявил начальник. – Послезавтра подымаемся и едем на новый участок. А пока всем спасибо и спокойной ночи.

После ужина я отошел к соседним буграм, прилег на песке. В палатках тускло светились «летучие мыши», потом одна за другой они погасли. Только у Калугина еще горел свет. Как быть? Идти к нему сейчас – отдать журнал, рассказать об обследовании, или отложить все на завтра? Мол, не хотел беспокоить больного. Нет, лучше уж все неприятное закончить сегодня. Я вошел. Калугин лежал на раскладушке, читал.

– Принес журнал, планшеты.

– Какой рельеф на участке? – Калугин пристально смотрел на меня.

– Крупнобугристые и мелкобарханные пески.

– Мелкобарханные на обоих визирах?

– Да, – я остановился у входа, экзамен застал меня врасплох.

– Растительность?

– На бугристых – илаковые саксаульники, На барханах – селиновые сюзенники.

– Это зафиксировано?

– Разумеется.

Я вышел из палатки.

На другой день все проснулись поздно – побудки не было. Завтракать сели только в восьмом часу.

Палатка Калугина была снаружи застегнута на все крючки. Курбатов встревожился.

– А где же Сергей Петрович?

Никто не знал. Начальник нахмурился.

– Странно, очень странно.

Калугин вернулся вечером. Весь засыпанный песком, прошел в свою палатку. Начальник отправился за ним. Я, припав к стене палатки, услышал голоса.

– Неужели нельзя было предупредить, Сергей Петрович? Если вам надо в пески, сказали бы мне. Машина всегда в вашем распоряжении.

– Виноват, Владимир Николаевич, мне надо было пойти по личному делу – проверить кое-что из своих наблюдений. А Басару тоже необходим отдых: каждый день нас возит.

Начальник вышел.

Я затаив дыхание ждал. И вот снаружи послышалось осторожное царапанье.

– Можно?

– Да.

Калугин вошел в палатку, сел на раскладушку.

– Вот мой журнал. Исправьте своей рукой.

– Что исправить?

– Вашу запись. На последнем визире пески не мелкобарханные, а среднебарханные, и растительности совсем нет: очень сильное развевание.

– Хорошо, оставьте журнал, я исправлю и занесу вам.

– Нет, вы при мне исправьте! – резко сказал Калугин.

– Это очень важно для производства?

– Это важно для вас. Вам двадцать три года. Впереди у вас уйма таких визиров. Все их надо пройти честно, прошагать до конца и ни в коем случае не заносить на планшет, в журнал по аналогии, не обходить, как обошли вы язву выдувания на геодезическом ходе. Итак, прошу!

Пришлось покориться. Я молча внес все исправления. Протянул журнал Калугину. Он долгим взглядом посмотрел на меня.

– И это все, Юрий Иванович?

– А что ж еще? Я допустил ошибку, я ее исправляю. Может, надо сказать – «виноват, больше не буду»?

Калугин как-то весь поник, согнулся, словно стал ниже ростом, и молча вышел из палатки.

Я понял окончательно: в этом отряде мне делать нечего. Любой ценой надо уходить, перейти к другим людям.

IX

Мы обосновались на новом месте – у колодца Чиль-Мамед.

В первый же день, как только разбили лагерь, я пошел посмотреть Чиль-Мамед. Он находился метрах в двухстах от наших палаток, внешне неприметный, очень древний колодец: без сруба, почти вровень с землей, среди изрытой овцами серой глины небольшая круглая яма. Стенки укреплены плотно сплетенными ветками саксаула.

Я заглянул вовнутрь, неожиданно близко увидел свое отражение – колодец был неглубокий, из него даже не веяло прохладой. А вокруг было уж очень жарко. Циклон прошел, и солнце снова жгло нещадно. Надо было возвращаться в лагерь.

Начальник отряда, не дожидаясь, пока рабочие разобьют палатки, выехал с Костей на рекогносцировку – предварительное обследование нового участка изысканий. Накануне Курбатов наметил на планшете примерное расположение геодезических ходов и теперь отправился свериться с «натурой». Геодезисты вернулись к обеду. Курбатов был неестественно оживлен, все время что-то насвистывал, но во взгляде была тревога.

После обеда из палатки начальника раздался громкий голос:

– Товарищи инженеры, прошу всех ко мне.

Мы собрались на неурочную летучку. Каждый занял свое обычное место: я и Калугин на консервных ящиках, Инна Васильевна на своей раскладушке, Костя у двери, на брезентовом полу.

Курбатов стоял возле самодельного столика, волновался.

– Ты садись, – сказала Инна Васильевна, – в ногах правды нет.

Он досадливо отмахнулся.

– Вот что, други. На рекогносцировке я встретил Баскакова. Они тоже перебазировались, стоят возле колодца Ак-Кую, километра три от нас. Уже проложили геодезические ходы, начали изыскания.

– Ну и пусть себе работают с богом, – заметила Инна Васильевна.

– Дело не в этом. Баскаков предлагает через неделю провести взаимную инспекторскую проверку качества изысканий. Мол, на новом месте учтем взаимные достижения и просчеты. Арбитрами будут начальник экспедиции и главный инженер. Здесь же, в поле, сделают оргвыводы.

В палатке стало тихо. Я уже знал от Калугина: весной перед началом изысканий Инна Васильевна неожиданно предложила вызвать на соревнование отряд Баскакова. Вся экспедиция была поражена: молодежный отряд, сформированный из новичков-первогодков, вызывает многоопытных изыскателей, маститых пустыннопроходцев. Услышав об этом, Баскаков усмехнулся: «Что ж, померяемся силушкой!»

Март и апрель прошли в напряженной работе. За это время начальники отрядов встретились только раз, да и то случайно – в продуктовом магазине в Казанджике. Курбатов, увидев возвышающуюся над толпой покупателей седую курчавую голову Баскакова, стал пробиваться к нему – хотел выяснить кое-какие вопросы, но Баскаков издали приветливо кивнул ему и отвернулся, заговорил с продавцом по-туркменски.

Потом, возвращаясь в свои отряды, они три часа ехали по пустыне, и машина Баскакова держалась на полкилометра позади от курбатовского грузовика. Так между отрядами возникла скрытая «холодная» война. На проверке соперникам предстояло встретиться в присутствии начальства.

Первым нарушил молчание Калугин:

– Когда он хочет провести проверку?

– Говорит, недели через две. Обживемся, мол, на новом месте, войдем в рабочий ритм, наберем темпы.

Калугин вздохнул.

– Да, все его слова…

Начальник сел на раскладушку рядом с женой.

– Для этого я вас и вызвал. Давайте сразу же возьмемся в полную силу. А то, не дай бог, опять налетит циклон – нечего будет и проверять.

– Надо с самого начала работать комплексно, – сказал Калугин, – не ждать, пока геодезисты проложат ходы, сразу идти за ними, наступать на пятки.

– Правильно, – согласился начальник. – И ваши «ломаные» визиры применим. Пропадать, так с музыкой.

– Можно и не применять, если это так страшно, – сказал Калугин.

– Не обижайтесь, Сергей Петрович! – Начальник виновато взглянул на мелиоратора. – Я же не в обиду вам, просто «ломаные» визиры – новшество, метод хороший, но инструкцией пока не предусмотрен. А нам сейчас пойдет каждое лыко в строку.

«Ломаные» визиры имели свою историю. Еще весной Калугин предложил начальнику разработанный им метод обследования барханных массивов: поперечник – визир – надо прокладывать не перпендикулярно к основному ходу, а в виде ломаной линии – так можно охватить большую площадь развеваемых песков. Предложить их Калугин решился не сразу: начальник мог обидеться – мелиоратор лез не в свое дело («ломаные» визиры – это же не мелиорация, а геодезия). Вышло иначе: Курбатов смутился, долго барабанил по ватману. Он, инженер-геодезист, пятый год ведет самостоятельную съемку, а до такой простой вещи не додумался. Посторонний для геодезии специалист взял и выдал…

Пока новый метод применялся редко: барханных скоплений было немного, а глава экспедиции Стожарский косо смотрел на всякое не утвержденное им новаторство. В данном же случае дело еще более осложнялось: метод геодезической съемки усовершенствовал… мелиоратор.

После летучки все разошлись по палаткам готовиться к завтрашнему выезду в поле.

Потянулись пустынные будни. По-прежнему мы с Калугиным обследовали бугры, искали массивы развеваемых песков. Впереди прокладывал ход начальник, следом шла Инна Васильевна. Как и на предыдущем участке, мы разговаривали мало – только по делу. О неприятной истории с последним визиром, кажется, было забыто.

Зато я сделал для себя вывод: надо работать строго по инструкции. Нечего торопить события, мое время придет. А пока я нахожусь среди внутренне чуждых мне людей, людей узких интересов и ограниченных способностей, не надо выделяться, надо стать незаметным.

Работали, используя каждый час, выезжать стали на тридцать минут раньше, возвращались совсем затемно: день уменьшался – надо было возмещать потери во времени. Погода благоприятствовала. Наступили очень жаркие августовские дни. Ветер подымался только к полудню, но был слабый и не мешал работать.

Прошла неделя, другая, половина планшетов была закончена. Может быть, Баскаков решил полностью провести изыскания и после этого встретиться с нами? Но Баскаков оказался очень точным: в субботу вечером Костя принял из Казанджика радиограмму. Штаб экспедиции предлагал в понедельник провести с отрядом Баскакова взаимную инспекторскую проверку.

Итак, «заутра бой»…

Все проснулись до побудки. Илюше не пришлось звонить в рельсу. После завтрака начальник объявил рабочим, что они сегодня отдыхают, заняты будут лишь специалисты.

– Где назначена встреча? – спросила Инна Васильевна.

– На нейтральной полосе, на стыке участков.

Я пометил место на планшете красным карандашом.

– А они с нами не разминутся?

Начальник усмехнулся.

– Лев Леонидович-то? В любом уголке пустыни любого найдет. Старый каракумский волк…

– Тогда давайте выезжать, неудобно, если они явятся первыми.

– Ехать так ехать! – согласился начальник.

На востоке только разгоралась заря, когда наш грузовик, покачиваясь на мелких буграх, вышел из лагеря и взял курс в сторону баскаковского участка. Сегодня машина ехала налегке. В кабине с Басаром сидела чета Курбатовых, в «домике» – я, Костя и Калугин.

Восход солнца застал нас на месте встречи – на стыке участков. Невдалеке от машины стояла баскаковская вешка со своим номером, и пикеты, уходившие вдаль, были насыпаны иначе – по-баскаковски, и колышки, белевшие на них, тоже были чужие.

В песках была проложена узкая, слабонаезженная дорога. Она просматривалась далеко, километра на два, почти до самого колодца Ак-Кую – стоянки отряда Баскакова.

Мы вышли из машины, уселись на песке, молча смотрели на дорогу, ведущую к Ак-Кую. Солнце, появившись над горизонтом, слепило глаза. День обещал быть тихим и жарким. И вот вдали показались машины. Первым шел штабной «козел».

– Кто едет, не разберу, – сказал Курбатов, – неужели сам Стожарский?

– Нет, – отозвался Калугин, – для начальника экспедиции мы слишком мелкая сошка. В лучшем случае, главинжа пошлет, а то старшего мелиоратора.

Следом в просвеченной солнцем пыли двигался грузовик, в котором ехали баскаковцы.

Не доезжая до нашей машины, «козел» остановился. Из него спиной вперед вылез маленький сухой Вахрушев, старший мелиоратор штаба, в черной бобриковой кепке, в черной рабочей спецовке с широким воротом, открывающим очень худую жилистую шею. От резкого движения полевая сумка, висевшая через плечо, съехала наперед. Вахрушев сердито отбросил ее за спину. Его темное, туго обтянутое кожей лицо с редкими, плохо выбритыми кустиками серой щетины было нахмурено. Щурясь, Вахрушев протер полой спецовки запыленные стекла очков, сдержанно поклонился.

Шофер потащил было из «козла» огромный деревянный ящик с планшетами аэрофотосъемки. Вахрушев кинулся к нему, выхватил футляр.

– Не трогай! Я сам!

Он сел там, где стоял, вынул нужный планшет, никого не замечая, стал рассматривать снимок, словно находился один в песках.

В экспедиции Вахрушева уважали, но и посмеивались над ним, – одинокий старый холостяк, он всю жизнь отдал борьбе с подвижными песками, много лет пытающимися выжить человека из Каракумов.

Просмотрев планшет, Вахрушев осторожно уложил его обратно, запер футляр на ключ и, ни на кого не глядя, бросил отрывисто:

– Здесь – стык участков. С кого начнем?

– Все равно, – сказал Курбатов, – можно с нас.

Вахрушев быстро поднялся, не отряхиваясь от песка, круто свернул влево, на наш участок. Он шел к вешкам проходящего вблизи геодезического хода, где уже были проведены изыскания.

Специалисты обоих отрядов двинулись следом. Баскаков был на голову выше всех. Чтобы не опередить Вахрушева, он шел вполшага.

Я смотрел на него. Любой с первого взгляда скажет: «Вот начальник!» – с таким спокойным достоинством двигался он по пустыне. Баскаков не носил темных очков, глаза его давно привыкли к каракумскому солнцу. Густые серебристые кудри прикрывала парчовая тюбетейка. От нее над головой Льва Леонидовича временами вспыхивало мгновенное сияние. В ногу с Баскаковым шла Агнесса Андреевна в черных обвислых, словно пустых, шароварах, в белой блузке с сатиновыми нарукавниками. Громадная войлочная шляпа – «каракумка» почти скрывала лицо. Баскаковы, увидев меня, поздоровались сдержанно, как с незнакомым: я был для них сейчас только курбатовцем.

Метров сто все шли молча. Перед спуском в очередную котловину Лев Леонидович произнес:

– Что-то долго летит над нами тихий ангел.

Идущий сзади Аполлон Фомич, похожий на бритого гнома, как яблочко румяный, курносый старичок в пикейной панамке, в полосатой ковбойке, с множеством красных пуговок, тихонько фыркнул. Баскаков, не оглядываясь, сказал:

– Что, смехунчик напал, Аполлон Фомич? В народе говорят – не к добру.

– Почему? – робко спросил геодезист.

– Плакать, дорогой, скоро придется, – часика через два-три товарищ Курбатов обнаружит у тебя огрехи в работе. Он геодезист первого класса.

Я взглянул на Курбатова. Тот молчал. А ведь это был со стороны Баскакова пусть легкий, но вызов. Он намекнул: соперник только хороший специалист, не более, а какой из него руководитель – еще неизвестно.

Снова наступила тишина, И вдруг стало слышно, как Лариса, баскаковский геоботаник, широко шагавшая в стороне от всех, громко насвистывает «Танец маленьких лебедей». Агнесса Андреевна резко обернулась. Лариса спокойно встретила ее взгляд и переменила мотив – засвистела «Неаполитанский танец». Это был уже вызов явный. Но кому: нам или Баскакову? Взоры всех невольно обратились к Вахрушеву – представителю штаба. Он ничего не замечал и, словно выбившись уже из сил, плелся вялым, спотыкающимся шагом.

Снова спустились в котловину между буграми.

Баскаков поравнялся с Вахрушевым.