Текст книги "Зеленые созвездия (СИ)"

Автор книги: Алекс Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава вторая Река

Я завтракаю в полном одиночестве.

Когда грусти и печали в душе скапливается слишком много, они превращаются в пустоту, и все события наслаиваются на неё, словно крем на коржи. Только основы нет, нет этих самых коржей. Поэтому крем растекается, растворяется, и каждое действие забывается через несколько секунд.

И я не помню, что я ел, когда возвращаюсь в комнату.

Со мной не говорит никто. Ни резиновая утка, ни деревья, даже дедушка с бабушкой исчезли. Я остаюсь один в этом мире.

Я лежу на кровати и решаю, куда мне идти на аудиенцию с Природой. Володька выбрал заброшенную берлогу. Где я её найду в наших краях? Может, просто уйти на ночь в лес, улечься под деревом и слушать, что говорят Трава, Деревья?

Как-то слишком просто.

Так и не решив, я возвращаюсь в реальный мир, а уже два часа. Обед. Ничего себе. Я даже не хочу есть.

Надо хотя бы одеться. День выдаётся тёплым, поэтому я вновь надеваю рубашку с коротким рукавом, джинсы и спускаюсь в гостиную. На кухне гремит посудой бабушка. Взгляд у неё отрешённый с момента смерти матери. Дедушка, видимо, в отъезде. Решает дела, связанные с похоронами мамы. И я спрашиваю бабушку:

– А дед где?

Она вздрагивает, смотрит на меня как на чужого, а потом говорит:

– Место на кладбище пошёл выбирать. Рядом с папкой надо мамку похоронить-то.

Я хмурюсь. В груди снова сражаются поганые эмоции. Неуверенно произношу:

– Я увижу маму?

– Ох, Никитушка, не стоит тебе на неё смотреть, – грустно качает головой бабушка. – Обезображена мамка твоя. Не узнаешь ты её. Испугаешься только.

– Понятно, – киваю и не спорю. Нельзя, значит – нельзя. – Я уезжаю.

– Надолго ты?

– Не знаю. Наверное, да.

– Вернись к ужину. Баба Даша сегодня приедет.

Баба Даша? Это такая сухая старуха с вытянутым лицом, как у деда Толика, со скрюченными пальцами. Живёт в городе в богатой квартире. Занимается пошивом модной одежды. Вся такая светская и претенциозная. Холодная, как учительница биологии, злая, как ведьма. Баба Маша и деда Толик являются родителями мамы, а баба Даша – мама моего отца. Дедушка Павел по отцовской линии умер молодым от той же болезни, от которой умер мой отец.

– Её я видеть хочу меньше всего, – отвечаю и выхожу за дверь.

Наверное, бабуля и дед задаются вопросом, почему я так спокойно переживаю смерть мамы? Несусь на велике по склону к деревьям, и благодарю Природу и даже Утку, за разговоры со мной. За то, что рассказали об окружающем мире. Если бы я не стал зелёным ребёнком и не знал того, что знаю теперь, может, сломался бы в считанные секунды после смерти мамы. И попал бы в дурку.

Если бы ты не был зелёным ребёнком, твоя мать не умерла бы.

Я отгоняю подлый шёпот, и продолжаю нестись к лесной линии. Скорость приличная, старенький велосипед скрипит и сильно подпрыгивает на ухабах, грозя перевернуться и сбросить меня. Я упаду в кювет, сломаю рёбра, позвоночник, шею. И умру. Ура.

Я добираюсь до лесопосадочной полосы, спрыгиваю на ходу, отправляя велик в нокаут, и подбегаю к деревьям. Упираю потные ладони в колени и чуточку замираю, чтобы отдышаться.

– Устал, – тихо произношу я, глядя на Карагач передо мной.

Если устал, то отдохни, чего тут думать, – беззаботно отвечает тот.

Я падаю в траву и сначала улыбаюсь, потом блаженно смеюсь, нежась в зелёных стеблях как в кровати утром. Карагач со мной заговорил. Я переворачиваюсь на спину, вожу по сторонам руками, ногами. Как же мне хорошо. Как бывает, обидишь маму, переживаешь несколько часов отчуждения, а потом осторожно приходишь и просишь извинения. И ждёшь, что сейчас она повернётся и скажет какой ты плохой сын, и она жалеет о твоём появлении на свет. Всякий раз ты боишься подобных слов, которые разобьют тебя в дребезги и всякий раз она улыбается и обнимает тебя. Вот тогда наступает точь-в-точь такое же облегчение, как сейчас в объятиях травы, когда каждая молекула Природы наполняла меня силой. И я разбухал энергией как семечко, опущенное в воду.

Вволю наигравшись и подкрепившись, я замираю, глядя в небо. Солнце не слепит меня, хотя и светит достаточно ярко для второй половины августа.

Я пришёл, – улыбаюсь я, но в моих глазах… нет, даже не серьёзность, а что-то мудрое. Я вижу себя со стороны, будто стою в метре от своего тела. Салатовая кепка сливается с изумрудной травой, рубашка тоже зелёная. Я весь зелёный. Я – дитя природы.

Зачем ты пришёл? – спрашивает Трава. В её голосе не слышно упрёка, лишь неподдельный интерес.

Правда, а зачем я пришёл? Вчера я хотел убить Володьку и пришёл, чтобы войти в сущность Природы и выслушать её оправдания. Вот глупец. Разве она будет передо мной оправдываться? Что я такого сделал, чтобы удостоиться подобной чести?

Но я уже не хочу убивать Володьку.

Я уже не хочу уходить.

Хочу остаться тут.

Навсегда.

* * *

Я медленно брожу по лесу босиком. Сандалии снял через пять минут похода и забросил где-то среди деревьев. Когда ступни касаются стеблей травы, мха, дёрна, когда кожу не отделяет от земли тугая подошва, чувствуешь себя отростком Природы, как дерево. Вот-вот из пальцев ног вырвутся корни и вопьются в землю.

Я ничего не говорю. Хватит. Я и так много болтал в последнее время. Настала пора слушать. И в моей голове шепчут голоса Травинок и Травы, Деревьев, но не Леса; я слышу даже Ветер, хотя этого товарища услышать сложно. Мне никто об этом не говорил, я просто знаю сей факт. Да Ветер и не особо болтлив. Хотя нет, наоборот, болтает он безумолку, но такииииие глупости, что напоминает верещащих на перемене девчонок. Сероглазые зелёные дети – дети неба, воздуха, ветра. Я ни разу ещё не встречал таких. Да я вообще знаю только Володьку. Наверное, ребята воздуха простецкие и тоже болтливые, как их стихия.

Девочка во дворе дома, заключённая в чёрную глыбу. Такая красивая, спящая с открытыми глазами. У неё амулет не такой, как у меня и Володьки. И глаза серые. Она – ребёнок воздуха.

Когда я вспоминаю её, появляется чувство, которого раньше никогда не было. Вроде похоже на природную блажь, но чуточку отличается. Будто напоминает стремление к маминым ласкам, но чуточку отличается. Природная блажь, мамины ласки, всё это отзывается лишь в груди. А новое чувство будто охватывает ещё и живот. Все кишки как бы шевелятся и имитируют чувство полёта. Как отмокание в горячей ванне, но не такое мёртвое. Как быстрая езда на велосипеде, но не такое весёлое. Оно таинственное и кроткое.

Вода!

Я останавливаюсь будто громом поражённый.

Я же ребёнок воды!!! И чего я ломаю голову???

Я бегу к реке. Ноги будто сами знают, куда наступать, чтобы не нарваться на острую ветку, сломанную ветром, или кочку, и не раскроить подошву.

Мне вслед доносится шёпот Деревьев. Берёзы восхищаются тёплым солнцем, Клён жалуется на первый пожелтевший лист, Тополь ропщет на личинки, гнездящиеся под его корой, Дуб грустит из-за низкого урожая жёлудей, Ольха красуется серёжками, Карагач пытается отогнать дятла, удобно устроившегося на верхушке и долбящего ствол Дерева.

Это всё моё родное!!!

* * *

Я на берегу Реки.

Она хоть и маленькая, хоть её и можно пройти, замочившись лишь по пояс, бурлит она громко и угрожающе. Вода скачет по камням, берега пенятся.

Как ты? – спрашиваю.

Сегодня жива, – отвечает Река.

Вспоминаю, как Володька спрашивал о каких-то подземных источниках, питающих Реку, но не могу вспомнить подробностей. Зато теперь понимаю, что такое своя стихия. На берегу ощущаю прилив сил. Влага, испаряющаяся с поверхности, тянется ко мне, как металлические скрепки к магниту.

Сажусь на камень у побережья и свешиваю ноги в воду. Ледяная, словно лёд в холодильнике. На минуту ступни сводит, но энергия речных молекул начинает питать меня теплом.

Как ни крути, я – дитя Природы, и убийство зелёного ребёнка вдруг кажется ну совсем противоестественным. Как же я мог вчера поддаться уговорам старой резиновой Утки? Может, её речь и взаправдашняя, может, лагерь Природы имеет недостатки против рациональной мысли того другого Разума, но это мой лагерь. И от этого мне никуда не деться.

Вечернее солнце понижает температуру воздуха, становится холодно. Как же я не предусмотрел этот факт и не нацепил что-нибудь тёплого? Зато ступни в воде не мёрзнут, по ним будто жар разливается и несётся по всему телу. Сколько же энергии в бурном потоке! Я восхищён!

Какое-то время я слушаю Природу, но не могу услышать её, а лишь отдельные части: всё те же Деревья, Траву, Реку. Голос последней кажется мне самым мудрым, а Деревья только и знают, что болтать о своих проблемах. Наверное, вода обладает иным характером, нежели растения. Не скажу, что умнее, но степеннее и рассудительнее. Водные дети, вероятнее, мудрее других…

Но тут же переубеждаюсь. Если Река напоминает умного отличника-заучку в очках, хмурого, вечно морщащего лоб, вызывая межбровную пещерку, как Володька, то Чёрное Море – легкомысленная девчонка, любящая жевать жвачку, надувать розовые пузыри и крутить косички вокруг указательного пальца. Помню её беспечный разговор со мной. И те же деревья. Если тут в лесу они верещат подобно бабкам на базаре, то Каштан напоминал стройного мужчину с аккуратно уложенными чёрными волосами, часто покрытыми лаком, с прищуренными умными глазами с зелёной радужкой, как…

Как мой папа.

Чтобы развеять грусть я прыгаю в Реку.

* * *

Прыгаю прямо в одежде. На долю секунды тело обдаёт ледяным холодом, но потом он превращается в жар. Чувствую, что Река, кроме своих забот, сосредотачивает внимание на мне. Обволакивает течением любви, обнимает, как мама. Когда она сидит на детской площадке, болтает с подружками, но всегда на стороже и краем глаза видит тебя. Что тебе хорошо, что ты счастлив и смеёшься с другими детьми. Она будто не замечает тебя, но тоже счастлива, где-то на фоне сознания, хотя главной темой в эту секунду является антипригарная сковорода.

Вот и Река. Возится с рыбёшками, разворачивает в нужном направлении течение вод, но краем глаза наблюдает за мной. Как я, поддавшись силе тяжести, поддавшись судьбе, иду на дно.

Лёгкий толчок, и уже на скользких камнях.

(– Дети, каких камней не бывает в реках?

– Сухих).

Я поднимаю руку, и лишь кончики пальцев чувствуют воздух. Я могу в любой момент встать и вынырнуть, но не встаю.

Открываю глаза. Я смог открыть глаза в Море, но не смог в ванной. А здесь снова могу. Сначала неприятно. Лёгкие пузырьки воздуха щекочут ноздри, срываясь на поверхность, но я терплю.

Моя мама горела в огне до самой смерти, спасая неизвестных мне мальчишек и девчонок, и терпела. И я терплю. Дыхание кончилось, сердце замедляется. Я чувствую приближающуюся смерть. Минуту я под водой, этого достаточно, чтобы вынырнуть и вдохнуть свежего воздуха, но я терплю.

Завтра моё тело начнут поедать моллюски, а я стану частью Природы, как мама и папа.

Не выдерживаю и выпускаю весь углекислый газ из лёгких. Пузырьки в панике бьют моё лицо, тело дергается, стремясь вверх, но я обхватываю себя руками и твёрдо сижу на дне.

Настало моё время.

Измученный организм делает вдох. По инерции. В рот хлещет вода. Я вдыхаю воду.

И, оооооооо, нифига себе.

* * *

Мир расцветает необыкновенными красками. Конечно, в лёгкие вода не попадает. Глотательный рефлекс срабатывает быстрее, и часть Реки попадает в желудок, но лёгкие вдруг сдаются, а сердце останавливается. Честное слово, просто перестаёт работать. Внезапно. Тук – и нету.

С каплей страха слежу за руками и ногами. Они трясутся, словно в припадке, и я не могу ими управлять. Дрожь проходит через три секунды, но конечности не слушаются.

Так вот ты какая, смерть.

Я прожил в мире двенадцать лет и два месяца, и думал, что видел много чудес, но они померкли, когда я чувствую, как сердце вновь вздрагивает и начинает стучать. В привычном темпе, разгоняя по сосудам остановившуюся на секунды кровь. Конечности теплеют и вновь поддаются сигналам мозга.

Чтобы человеку существовать в этом мире, он должен выполнять лишь некоторые необходимые операции: в первую очередь – дышать, потом – пить, потом – есть, ну и наконец – ходить в туалет и спать. Если человека лишить хоть одной функции он умрёт, разница только во времени, через которое наступит смерть. Мы – зелёные дети, и мы устроены иначе. Наша стихия может разрешить нам отказаться от всех операций. Она готова питать наш организм своей энергией до своей смерти, и в этом умопомрачительное величие Природы.

Находись я в воздухе – не получилось бы. Но моя стихия – вода. А то, что сейчас со мной произошло – это не смерть. Я бы не успел, потому что не находился в воде и трёх минут, даже двух. Природа остановила сердце, чтобы переродить всё моё тело. Море говорило: смерть – это лишь переход с одной сущности на другую, и процесс этот болезненный. Сейчас я испытал те же ощущения, что и умирающий человек, но не умер.

Здравствуй, обновлённый Никита!

Я люблю тебя, – говорит Река, и мне становится так хорошо, что её течение размывает мои слёзы.

Я ложусь на дно и смотрю в искривлённое небо. Сердце бьётся, лёгкие не дышат, но я жив. Вот это настоящее чудо. Ощущения совсем другие, и описать сложно. Я просто существую, и всё. Отчётливо слышно лишь воду, которая питает меня собой. Разносит по телу необходимый кислород, питает его влагой. Я могу пролежать на дне реки целую вечность, пока она существует, и не умру. Наверное. Или пока не захочу есть.

Я улыбаюсь. Закрываю глаза. Слушаю Реку.

Но она просто любит меня и молчит. Чувствую даже гордость в её сущности. За меня. Во-первых, зелёный ребёнок внутри стихии и именно в ней. Моё присутствие придаёт Реке как будто уверенности. Во-вторых, мои способности открылись только благодаря ей. Этим тоже стоит гордиться.

Я лежу долго. Слышу переговоры Деревьев на берегу, тупые мысли рыб, мудрое молчание Реки. Лежу так долго, что начинаю вспоминать, зачем пришёл сюда. И тогда первые мрачные мысли возвращаются в голову.

Мысли картинками складывают историю о смерти моей мамы, о смерти Каштана, о словах резиновой Утки, я формирую картинки в сущность, как на компьютере, образуя слайд-шоу, и передаю всем объектам Природы, до которых достаю. Ожидаю, что тревожная информация разойдётся от Дерева к Дереву, от Травинки к Травинке, охватит всю планету, и тогда я услышу голос Природы. Она откроется, чтобы я познал её сущность. Но ничего такого не происходит.

Я жду час за часом. Уже давно стемнело. Сквозь толщу воды не видны звёзды, но кривой амёбой вихляется белое пятно луны. Дети Природы всё ещё миксуют отголосками мою информацию, но никто не задаёт вопросов. Никто не говорит со мной. Может, Деревья обиделись, что я велел спилить Каштан? Боже, я слышу голоса нескольких десятков Деревьев вокруг, они переплетаются в косички из звуков, но не складываются в единую песнь. Пока ощущения можно сравнить с походом на базар.

Устало поворачиваюсь на бок и удобно устраиваюсь на камне. Мимо проплывает несколько мелких речных рыбёшек. Я уже много часов под водой, не выныривая. Только одна мысль об этом взрывает мозг.

Я закрываю глаза и засыпаю.

* * *

Это самый бодрый и самый беспокойный сон моей жизни. Всю ночь я слышу шёпот голосов Природы, и сладко почиваю под водой. А просыпаюсь в предрассветный час от звука исполинского горна.

Бууууууууууууу!

Он врывается в сознание, и я открываю глаза. Успеваю заметить распухшую кожу, холодные руки и ноги. Сердце бьётся под водой в два раза медленнее, кровь замедлила ход. Организм полностью подстроился под окружающую среду. Теперь совсем не чувствую себя чужаком в воде.

Наверху синей дымкой дрожит небо, а я весь скукоживаюсь, потому что шорох Деревьев в голове превращается в сплошное марево. Всю ночь голоса множились. Я начал слышать Осину за сотню метров от реки, потом Берёза за полкилометра воскликнула: Говорящая Утка! Ах! А сейчас голосов Деревьев тысячи. Даже Карагач на другом конце склона, до которого с десяток километров, ворчит о срубленном Каштане.

Как же вас много, – мысленно стонаю я.

Нас не много, я един! – отвечает Лес, и мой рот в изумлении раскрывается.

* * *

Пузырь воздуха, спавший во мне всю ночь, будто живой, вырывается на поверхность.

Я слышу Лес!

Я слышу Лес!!!

Я слышу Лес, чёрт его дери!!!

И как же это необычно!!!

И в долю секунды понимаю все алгоритмы его голоса. Да я теперь могу учебник для зелёных детей написать: Как услышать Лес.

Его голос мощен. Гораздо мощнее Моря, наверное, потому, что Море – единый целый объект, а Лес – совокупность Деревьев.

Каждый элемент Природы обладает своей сущностью. Она напоминает сияние или ауру. Сущность есть у Травинки, и она сияет немного, на пару миллиметров в разные стороны от стебля. Ты можешь присесть перед ней и заговорить, как в микрофон, и тогда она тебе ответит. У человека имеется своя сущность, только сияет она у всех по-разному. Это как волны радиоуправления. Какие-то достигают нескольких метров, какие-то преодолевают километры. Моя сущность может сиять, например, в радиусе одного метра. И если она соприкоснётся с сиянием Дерева, мы услышим друг друга. Стоит расстоянию увеличиться, стоит нашим сущностям расцепиться, как связь прервётся. Присев перед Травинкой и заговорив с ней, ты услышишь ответ, если только она попадёт в радиус твоего действия. Моя сущность сияла больше, чем на один метр, думаю. Я мог лежать в комнате и слышать Каштан, до которого минимум десяток метров. Но не стоит забывать, что и у Дерева есть сущность, и она очень велика. Быть может, её сияние измеряется как раз десятками метров.

Всю эту ночь, пока я лежал в Реке, моя сущность увеличивалась, распухала, поглощая Дерево за Деревом, вбирая в себя мириады волн. И только когда радиус действия достиг самого последнего Дерева Леса, я услышал его общий голос. Это как стоять перед картинкой, на которой выписаны буквы. Ты читаешь слова, но стоит тебе отойти, твоё зрение охватывает больший текст, буквы сливаются. Ты отходишь, они превращаются в полосы. И вот наступает тот шаг, когда ты видишь, что полоски, строчки складывают осмысленную картину, как набор точек-пикселей на мониторе компьютера. Теперь все шепотки Деревьев сложились в тоненькие нити и заплелись в единый коллаж. И лес заговорил со мной. С маленьким мальчиком, лежащим на дне Реки. Его тело занимает от силы пару квадратных метров, зато душа раскинулась на десятки миль.

Да я уже и не чувствую тела. Вижу лишь, что руки и ноги подрагивают от напряжения. Через них проводятся миллиарды единиц сил. Я – часть Планеты, настолько огромен. Я одновременно ощущаю и Деревья, и Траву, и каждое мелкое насекомое, живущее внутри Леса собственной жизнью. Мой мозг рвётся от концентрации информации. Я будто бог!

И вот теперь я твёрдо могу сказать: я познал сущность Природы. Я сумел собрать мозаику разрозненных разумных объектов в единое целое.

Я хочу, чтобы ты ответил мне, что делать дальше, – прошу я Лес.

Тогда расскажи мне свою проблему, – просит тот. Голос Леса утробный, глубокий, мудрый. Словно голос старика.

Я уже показал её вчера вечером, – отвечаю. – Я знаю, что ты её знаешь, но просишь меня рассказать. Зачем?

Не мне это нужно. Это нужно, чтобы ты разобрался.

Я думаю некоторое время и вкратце рассказываю о смерти мамы, о смерти Каштана и о Резиновой Утке. Лес ничего не сказал в ответ, и я уже подумал, что потерял связь с ним и тихо спросил:

Ты тут?

Я жду, – говорит Лес. – Когда ты начнёшь спрашивать о вещах тебе непонятных.

Мне хочется засыпать Лес кучей вопросов, но я тут же останавливаюсь. Мне нужно говорить кратко и только необходимое. Зачем спрашивать то, до чего я могу додуматься сам?

Я решаю задать Лесу четыре вопроса: о маме, Каштане, Утке и о ситуации в целом. И задаю первый вопрос. Думаю, Лес ответит коротко и по существу, но ошибаюсь. Он ещё больше заставляет меня думать.

Зачем Природа убила мою маму молнией? – спрашиваю.

Природа не убивала твою маму. В Природе нет смерти, есть лишь перевоплощение. Твоя мама жива, но развивается в иной природной сущности, – отвечает Лес.

Опять подвох. Никто не винит Природу, но молнию придумала она же. Хотя теперь я замечаю, что Природу никто не оправдывает. И не оправдывал, это я сам себе надумал. Значит, есть что-то помимо силы Природы, что управляет её сущностями, что вызвало молнию.

Я совершил ужасный поступок, – начинаю я следующий вопрос. – По моей вине спилили Каштан. Прости меня за это.

Я не знаю, что такое прощать, – отвечает Лес. – Потому что не знаю, что такое обижаться. Ты совершил поступок и не сможешь вернуть Природу в то состояние, которое было до него. Течение времени не перевернуть вспять.

Но я совершил отвратительный поступок, – жалобно произношу я.

Нет. Ты просто сделал то, что считал нужным. Природа уже перестроилась и работает в новых алгоритмах. Каждую секунду её творения что-то меняют, в этом суть развития. Сейчас тело срубленного Дерева даёт жизнь новым сущностям Природы.

Вот в этом мой второй вопрос, – говорю я. – Я больше не слышу Каштан. Что стало с его сущностью? Я убил её?

Этому дереву имя дали вы. Он не Каштан. В нём не было сущности Каштана. В нём была сущность твоего отца.

Третий вопрос я задаю нескоро, потому что чуть не теряю сознание от ужаса и изумления. В глазах мутнеет. Каштан знал не только то, что ему рассказывал я или мама в детстве. Он знал и то, что происходило с нами в городской квартире, чего никто ему не рассказывал. Я мог сразу догадаться, что эту информацию Каштан прочёл не в наших сущностях, потому что в ту ночь с мамой он рассуждал о запахах. Каштан – Дерево, он не чувствует запахи.

Какой же я дурак. Я сразу сравнивал его с отцом, даже голос похож, хоть в голове он и не в виде звука. И я… получается, подарил отцу вторую смерть своими руками.

Губы дрожат.

Мне больно.

Мне так больно!

И грустно.

Я ненавижу себя. Я за каких-то двенадцать лет всем испоганил жизнь.

Но я собираюсь и пытаюсь вернуть мысли к разговору с Лесом. Бичевать себя у меня ещё будет время.

Утка, – говорю я. – Я разговаривал с ней. Разве могут неодушевлённые предметы иметь сущность?

Нет, – говорит Лес. Самый короткий ответ. Я даже хочу задать дополнительный вопрос, но Лес понимает моё ожидание и уточняет: – Ты разговаривал не с сущностью Утки. Ты разговаривал с противником Природы. Природа хочет ударить молнией в определённое место. А он обязательно искривит её при помощи ваших же изобретений.

Я не понимаю. То есть, я уже знаю, что говорил с противником Природы, он сам мне об этом сказал вчера, но что значит сравнение с молнией, и причём тут наши изобретения?

И тут мне становится дурно. Актовый зал загорелся только потому, что молния ударила в электрический столб, часть которого упала на крышу ветхого деревянного здания.

Сердце бьётся чаще, конечности согреваются. Многое становится ясным, но лишь больше запутывает. Я не буду убивать Володьку – это сто процентов. Я никогда не брошу Природу, потому что теперь, после смерти всех родителей она стала единственной, ради которой я живу. Но передо мной ещё масса выборов. Если Лесу не нужны мои извинения, то Володьке не помешают. Сейчас, когда нет мамы, бабушка с дедушкой одни, как мне вести себя? Но главное, как быть с Уткой? Подружиться с ней и узнать её сущность? Стать притворщиком. Или попытаться донести песнь Природы и изменить её сознание? Уж если я смог заговорить с Лесом… А может принять её во все штыки?

И я задаю Лесу последний извечный вопрос:

Что мне теперь делать?

На сей раз следует действительно самый короткий ответ, безо всяких уточнений:

Слушай себя.

* * *

Я бреду домой. Солнце взошло.

Когда я вынырнул и впервые за эту ночь вздохнул, воздух ворвался внутрь огненным пламенем, но через секунду неприятные ощущения исчезли. Теперь никаких остановок сердца и кувырканий.

Долгие минуты кожа горит, я будто в аду. Бросает в жар. Сердце молотит как отбойный молоток. Босые ноги капризно разливают боль по всему телу. От каждой кочки и каждой сломанной под подошвами веточки.

Когда я добираюсь до велосипеда, ритмы тела нормализуются, сущность скукоживается до моих размеров, и по склону я несусь уже обычным мальчишкой Никитой. Хотя, это только снаружи. Внутри я обычным уже никогда не стану.

Когда я въезжаю во двор, даже волосы высыхают.

За потерянные сандалии, наверное, придётся получить нагоняй от дедушки, но вытерплю. Да и не до этого ему сейчас.

Я поднимаюсь на крыльцо и уже тянусь к ручке, как дверь открывается сама собой. На пороге стоит длинная высохшая баба Даша, блистая модной укладкой и ярко розовой губной помадой.

– И где ты шлялся всю ночь?!