Текст книги "Украсть Ленина"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

6

Вадику приснился этой ночью крайне неприятный сон. Нужно сказать, что приятных снов он не видел практически никогда. Все какая-то гадость: деловые партнеры, банкиры с бумагами, депутаты с кейсами, криминальные и политические авторитеты. Все они требовали денег, получали и снова требовали. Во сне Вадик засовывал руку за спину и шарил в поисках необходимой суммы, всякий раз опасаясь, что денег там не окажется. Но деньги находились. Облегченно вздыхая, Вадик отдавал их, выкладывал пачками на стол, прихлопывал бледно-зеленую кучу ладонью в знак окончания расчетов, но расчеты все не заканчивались, и приходилось снова лезть рукой за спину, нашаривать все новые и новые пачки и думать со все возрастающим страхом: а вдруг уже нет?.. вдруг кончилось?..

Деньги не кончались никогда, зато страх постепенно разбухал до размеров паники; Вадик просыпался в холодном поту, пугая криком «маленьких лебедей», не успевающих привыкнуть к нему ввиду частой заменяемости или очередную жену, успевающую отвыкнуть от него ввиду редкости постельного соседства, или просто поддверного крепыша, принципиально не привыкающего ни к чему, кроме заданного сектора сканирования.

Но на этот раз Вадику приснился не депутат и не авторитет, а Толя Грецкий – старый приятель по институтской скамье, с которым он не виделся лет двадцать, по меньшей мере. Толя был породистым красавцем, чемпионом по борьбе, ленивым повелителем хрупких женских сердец. На карьерные потуги однокашников – что в области учебы, что по общественной линии – Толя поглядывал более чем снисходительно. «Зачем это все? – говорил он. – Чтобы сидеть за одним столом с академиком, не обязательно защищать диссертацию. Вполне достаточно жениться на его внучке. Чуваки, поверьте, внучки академиков начинают мечтать о таком, как я, с шестнадцати лет, и в последующие двадцать эта мечта только усиливается. В ученом мире катастрофически не хватает настоящих жеребцов.»

Исполнил ли настоящий жеребец Толя Грецкий свое намерение? Или так и сгинул в бескрайних просторах прошлого, всхрапывая, помахивая гривой и закидывая вбок крепкий лоснящийся круп? Это было Вадику неизвестно, как и то, отчего Грецкий вздумал присниться ему именно сейчас, наутро после беспокойнейшей ночи, относительно которой еще требовалось хорошенько разобраться на трезвую голову: что там правда, а что просто привиделось… и лучше бы, чтобы последнего оказалось существенно больше первого.

Вадику снилось, что он идет по тротуару неширокой, но очень богатой улицы под названием Оксфорд-стрит, расположенной, как известно, в самом сердце столицы Британской Империи города Лондон. Идет, никого не трогая, в превосходном настроении, какое бывает только во сне, можно даже сказать, хиляет, а не идет. И вдруг видит перед собой Толю Грецкого, по прозвищу Орех, и радуется еще больше. Потому что нет большего удовольствия, чем удивить старого приятеля своими грандиозными удачами по жизни. Показать, чего может добиться человек своими яйцами, горбом и головой. Не всякий человек, далеко не всякий… то-то и оно, Толян, то-то и оно…

– Толян! – кричит Вадик во сне и раскрывает объятия, так что неширокая Оксфорд-стрит втекает ему прямо в грудь вместе со всеми своими универмагами и бутиками. – Орех ты мой Грецкий, ненаглядный, куды котишься? Сколько ерс, сколько винтерс!

И Толя тоже рад, причем рад неподдельно, и они какое-то время стоят на тротуаре, обнявшись, хлопая друг друга по спине и восклицая «вот это да!»

– Ты как тут? Где остановился? – спрашивает, наконец, Грецкий.

– Да вот, по делам… – важно отвечает Вадик. – Встреча с инвестиционным партнером. А остановился я…

Он слегка мнется, как человек, которому из скромности не хочется лишний раз подчеркивать заоблачный уровень своего успеха, но потом решает, что лучше сказать, коли уж спрошен… в конце концов, он ведь не напрашивался на этот вопрос, правда?.. Толя ведь сам спросил, так отчего бы и не ответить?.. И потом, вероятнее всего, что заурядный человек, коим является Грецкий, даже не знает о существовании этого небольшого, но роскошнейшего аристократического отеля, лучшего в Лондоне, если не во всей Европе; Грецкий, наверняка, просто не слышал о нем, да и как услышать, если стоимость одной ночи в таком номере может превысить размеры полугодовой толиной зарплаты? Как?

– Да вот… – говорит он смущенно. – Есть одно такое место. «Честерс» называется, тут недалеко. Ты навряд ли знаешь…

– Отчего же? – возражает Толян. – Знаю эту дыру. Шурин мой всегда там кантуется, когда приезжает из Милана. Неудачник. Рассорился со всей семьей, развелся… Бедняга. Знаешь, как это бывает, когда некуда податься… вот и ночует там, как под забором. Но черт с ним. Не пойти ли нам выпить по стаканчику, Вадя, как ты думаешь? За встречу?

И тут, слегка уже пораженный услышанным, Вадик замечает, что одет его институтский приятель весьма и весьма… как бы это сказать… миллионно. Что светлый летний костюм сидит на нем с изысканной небрежностью, достигаемой только длительным опытом ношения и искусством портных, которых не спрашивают о цене. Что ботинки делают честь любой поверхности, на которую ступают, включая паркет королевского дворца. Что запонки и булавка в галстуке могли бы принадлежать нефтяному султану, когда бы у султана нашлось немного больше денег и вкуса. А галстук… о, галстук! Возможно ли описать словами это чудо, хотя бы даже и во сне, где возможно все? От него веет палатой лордов, париком Бэкингема и файв-о'клоком у принцессы Дианы, и в то же время он уместен в любой обстановке: даже здесь, на потном туристском тротуаре, даже на рынке, да что там на рынке – даже на другой планете!

Вадику снится, что он поднимает на Грецкого обалдевшие, хотя и спящие глаза и видит слегка насмешливое, слегка брезгливое, но в то же время безупречно учтивое выражение его красивого, тщательно подтянутого лица. Он все понимает, этот паршивец! Он читает Вадиковы чувства ясно, как визитную карточку неотесанного купчишки-нувориша, осмелившегося прислать ему – ему! – приглашение на ужин. «Я родственник барона Штиглица! – проносится в Вадиковой голове. – Я тоже очень богат!»

– Так что? – спрашивает Грецкий, начиная скучать.

– Ты о чем?

– Стаканчик за встречу. Мы могли бы…

– Конечно, конечно, – спешит Вадик. – Предлагаю взять кэб и поехать в…

Он называет имя фешенебельного ресторана. Грецкий морщится.

– Ты что… в эту забегаловку?.. Нет-нет, мы идем в мой клуб. Он как раз в двух шагах отсюда. Хотя, подожди. Туда пускают только в галстуках.

Рука Вадика непроизвольно поднимается к шее.

– Я в галстуке…

Грецкий снова морщится.

– Нет-нет, ты не в галстуке, Вадя. Это – не галстук. Погоди-ка… – он поднимает палец и оглядывается, словно ища что-то. – По-моему, где-то здесь было… ну конечно, пошли.

Приятель тянет Вадика за рукав. Они быстро минуют квартал, спускаются в неприметный подвальчик без вывески и попадают в просторный холл с гардеробом. Навстречу уже спешит седовласый человек, похожий на герцога, но оказывающийся всего лишь продавцом.

– Э-э, здравствуй, любезный, – произносит Толя, глядя поверх седовласого туда, где тяжелый лепной карниз соединяет потолок со стеной. – Мой друг без галстука. Нельзя ли…

Продавец почтительно оглядывает Вадика и кивает: действительно, без галстука.

– Сейчас, сейчас, Ваше сиятельство…

Неведомо откуда появляются и раскладываются на столе галстуки. В приглушенном свете магазина они кажутся скромными, но, без сомнения, принадлежащими к той же породе, что и галстук Его сиятельства. Грецкий бросает на прилавок мимолетный взгляд и тут же возвращает его назад, к карнизу.

– Вот этот, третий слева…

– Прекрасный выбор! – восхищается седовласый.

Повязанный Вадику галстук действительно исключительно гармонирует с рубашкой, пиджаком, прической… со всем, кроме растерянной и в некотором роде даже обиженной физиономии.

– Хорошо, – говорит Вадик почти жалобно. – Сколько я вам должен?

Лицо продавца вытягивается. Видно, что он не привык к таким бестактным вопросам.

– Тридцать шесть, – произносит он ледяным голосом.

Вадик лезет за бумажником.

– Тридцать шесть чего? Фунтов? Долларов? Евро?

– Тридцать шесть тысяч фунтов.

– Сколько?!

– Оставь, Вадя, – вмешивается Грецкий, неохотно отрываясь от созерцания карниза. – За галстук плачу я. Я тебя раскрутил, я тебя и… убью!

Он смеется дурацкой шутке и на секунду становится похожим на прежнего Тольку Грецкого, спортсмена с третьего потока, плейбоя и бабника.

– Ни за что! – упрямится Вадик.

– Оставь, оставь… – лениво повторяет Грецкий и поворачивается к седовласому. – Запишите за мной.

Седовласый с готовностью кланяется.

– Я настаиваю! – сердито говорит Вадик.

Но на него уже никто не смотрит. Здесь слушают не его, а Его. Его сиятельство.

Потом они идут в клуб… или в пуб, садятся в кресла… или на стулья с жесткими спинками, пьют виски… или не виски, а мыльную воду: Вадик не помнит, не видит, не чувствует ничего, кроме паршивой тридцати-шести-тысяче-фунтовой удавки, огненным обручем стягивающей его шею. Во сне это особенно неприятно. Но главная беда даже не в самом галстуке, а в ясном сознании того, что жизнь кончилась, прошла, сгнила, ухнула в тартарары, лопнула ни за грош, как и не была вовсе. А Грецкий тем временем скупо, но значительно повествует о том, о сем.

– Видишь ли, Вадя, – задумчиво произносит он. – Чтобы сидеть за одним столом с королевой, не обязательно родиться герцогом. Вполне достаточно жениться на его внучке. Внучки герцогов начинают мечтать о таком, как я, с шестнадцати лет, и в последующие двадцать эта мечта только усиливается. В аристократическом мире катастрофически не хватает настоящих жеребцов. Исключая тех, что в замковых конюшнях…

«Встань, и уходи оттуда! – командует Вадик себе, спящему. – Уходи немедленно, а не то и впрямь сдохнешь.»

Но убегать просто так, не сказав ни слова, было бы совсем позорно, и поэтому Вадик делает вид, что идет в туалет сполоснуть лицо, и в итоге действительно попадает туда, подталкиваемый в спину насмешливым взглядом Грецкого, а в туалете отчего-то сидит Вовочка и смотрит на него печальными глазами, полными слез.

– Вовочка! – радостно бросается к нему Вадик. – Ты даже не представляешь, кого я встретил. Тут… помнишь Грецкого? Хотя, нет, ты же его не знал…

– Как же не знал… – грустно говорит Вовочка. – Конечно, знал. Я все знаю и тебя, Штюбинг, научу. Только ты мне потом тоже поможешь, договорились? Сейчас ты возвращаешься за столик и делаешь так…

И шепчет Вадику на ухо заветное решение текущей проблемы, как когда-то, в детстве. И Вадик возвращается к Грецкому совсем другим человеком, улыбающимся, уверенным, так что тот даже спрашивает, не нюхнул ли он в туалете чего?

– Жизни нюхнул, Толян, жизни, – весело отвечает Вадик. – Живой водицой сполоснулся. Ты извини, друг, но мне пора. Дела, знаешь ли… Проводишь?

Они выходят из клуба, и тут Вадик совершает подсказанное Вовочкой действие, неожиданное и убийственное, как удар под дых. Он неторопливо стягивает с шеи тридцати-шести-тысяче-фунтовый галстук. Он рассеянно оглядывается.

– Слышь, Толян, – говорит он. – Теперь, когда мы уже не в твоем клубе… Теперь уже можно снять? Так… где тут у вас урны? Ах, вот она.

И небрежным движением Вадик отправляет в заплеванное мусорное ведро все тридцать шесть тысяч английских породистых фунтов. Краем глаза он улавливает непроизвольное движение Грецкого вслед: поймать, удержать, остановить… ага, проняло! С широкой улыбкой на лице Вадик наблюдает толянову растерянность, толянову боль, толяново отчаяние: ну что?.. у кого теперь жизнь удалась?.. а?.. у кого теперь толще?.. кто теперь на коне, жеребец хренов? Он покровительственно похлопывает Грецкого по плечу: ничего, мол, бывает и хуже, и пружинящей походкой уходит прочь, в сияющие дали удачи и безграничного личного счастья, оставляя поверженного соперника позади, наедине с мусорной урной, откуда свешивается мертвая невзрачная змея галстука, как символ проигранной жизни – такой же ничтожной и дохлой. Знай наших!

И тут:

– Вадя!

Вадик оборачивается. Перед ним уже нет Грецкого… сбежал, трус! Зато урна – вот она, на месте, правда, без свисающего галстука… кто-то уже стащил, вот же ловкачи… неужто сам Грецкий?.. с него станется.

– Вадя!

Из урны, как чертик из табакерки, выглядывает Вовочка.

– Вадя!

– Вовик?! Что такое? Зачем ты туда залез?

– Мне надо денег, Вадя, – печально сообщает Вовочка. – Дай денег…

– А, ну это пожалуйста, – с готовностью говорит Вадик и привычно лезет рукой за спину. – Ты только из урны-то выле…

Последнее слово замирает у него на устах. Денег нету. Пусто. Ничего, ни единой пачки, ни одной пачечки, ни одной мятой завалящей бумажки. Как шаром покати. Где они? Что теперь делать?! Кошмар наваливается на него душным тяжелым комом. Где они?!! Где-е-е?!!

– Вадим Сергеевич! Вадим Сергеевич!

Кто-то сильно тряс его за плечо. Вадик приоткрыл веки: перед глазами покачивалось встревоженное квадратное лицо.

– Ты кто?

– Восьмой… – шепотом доложило лицо. – Вы так кричали…

– Пшел вон, – сказал Вадик брезгливо.

Восьмой немедленно испарился. Вадик еще немного полежал с закрытыми глазами, приходя в себя. Кровать слегка покачивало, и он задумался о причинах этого явления. Вариантов имелось несколько: последствия идиотской тряски, устроенной ему дежурным крепышом, крутое похмелье или просто пребывание на борту собственной пятипалубной океанской яхты «Барон Штиглиц». Впрочем, не исключался и сложный комплекс сразу трех причин вместе. Наконец Вадик вздохнул, сел на кровати и огляделся. Ну да, яхта. Как же мы сюда вчера залетели? И зачем? Насколько Вадик припоминал, еще вчера яхта дрейфовала где-то в районе Куршской косы. Рыбалка там не ахти, с Карибами не сравнить. Зачем же тогда?

В дверь деликатно постучали.

– Да?

В каюту просунулась стриженая голова дежурного.

– Вадим Сергеевич, тут ваша гостья… требует аудиенции… Допустить?

Вадик наморщил лоб. Гостья? Какая гостья?

– Допустить. И это… утряка подай.

– Сей момент, Вадим Сергеевич.

Дверь отворилась и вошла щуплая растрепанная девчонка в черном.

– Здрасте.

– Здрасте, – осторожно ответил Вадик. – Ты кто?

Девчонка хлопнула в ладоши и засмеялась.

– Вы что, совсем ничего не помните?

Вадик потряс головой. Вот допился. По малолеткам пошел…

– А что, есть что вспомнить? – сказал он вслух. – Ты говори, говори…

– Лакримоза я, с кладбища. Неужели не помните?

Вадик облегченно вздохнул. Теперь он вспомнил. Смоленское кладбище, сумасшедшая девица из склепа, бритоголовый жмурик. Как же, как же…

– Да все я помню, – произнес он с досадой. – Не совсем еще сенильные, не думай. Вчера вот мы сюда попали…

Вадик замолчал, с надеждой поглядывая на Лакримозу.

– На вертолете? – подсказала она.

– Сам знаю, что на вертолете… – Вадик сделал паузу и вкрадчиво продолжил. – А вертолет сюда прилетел из…

Но вредная девчонка молчала, насмешливо поглядывая на него и уперев руки в боки.

– Из Питера… – неуверенно предположил Вадик. – Так?

Девчонка фыркнула.

– Мне домой надо, – заявила она, нахально игнорируя вадиков вопрос. – Срочно. Я школу второй день пропускаю. И предки вот-вот хватятся.

– Нет проблем, – зевнул Вадик. – А чего так рано-то? Погостила бы еще.

Лакримоза пожала плечами. Честно говоря, она с удовольствием осталась бы еще на денек-другой. Но перегибать палку и дальше было бы неразумно. Она и так вот уже третьи сутки скармливала родителям малосъедобную дурку про подругу из Пушкина. Того гляди, запрут без права переписки и эсэмэски…

– Да я и хотела бы, но никак…

В дверном проеме нарисовался крепыш, несущий на серебряном подносе «утряка» – граненый стакан, наполовину заполненный ледяной водкой и клеклый большой огурец на блюдечке.

– Слышь, ты, как тебя… Восьмой…отвези ее куда скажет. Прямо сейчас… – заранее морщась, Вадик взялся за стакан. – Давай, Целлюлоза, не поминай лихом. Забегай, если выживешь.

– Лакримоза, – поправила его девчонка. – Спасибо и вам за компанию. И друзьям вашим тоже. Вообще-то, вы четверо вполне конкретные чуваки, хотя и старые. Скучно не было. Да, еще… Вы за ним это… присматривайте. По-моему, что-то там не то. Бай!

– За ним? – недоуменно переспросил Вадик. – «За ним» это за кем?

Но Лакримоза уже выскользнула из каюты, в очередной раз нахально проигнорировав вопрос. Она поспевала за крепышом, и душа ее пела. Еще бы! Трудно было себе представить более крутую цепь приключений, чем события прошедших суток. Конечно, никто ей не поверит, даже и рассказывать не стоит. Она и не будет. Ну, разве что Дарк Магу. Он знает ее достаточно давно и близко, чтобы разобрать где ложь, а где правда. Тем более, что у нее есть доказательство. Лакримоза нащупала в кармане косухи небольшой сверток. Подумать только, она ночевала в одной комнате с настоящей мумией!

Лакримоза сразу приклеилась к мертвецу, с той минуты, как он оказался в вертолете. Четверо бухариков довольно быстро утратили интерес к своей добыче, вернувшись к бутылкам и бесконечным спорам о какой-то стране, в которой жили давным-давно и которая исчезла, видимо, затонув наподобие Антарктиды… или что там где затонуло?.. – Лакримоза никогда не была сильна в географии. К моменту, когда Ми-26 опустился на палубу огромной белой яхты, бухарики уже начисто позабыли и о похищенном трупе, и о самой Лакримозе. Грех было не воспользоваться такой возможностью. Продолжая яростно спорить о своей Антарктиде, четверо приятелей нечувствительно переместились в роскошную кают-компанию, в то время как Лакримоза с деловым видом сопроводила носилки с мумией в складскую каморку на второй палубе и нахально захлопнула дверь перед носом крепыша, надумавшего было сунуться с вопросом. Крепыш нерешительно потоптался снаружи и ушел, решив, наверное, что Лакримоза сопровождает груз в качестве приглашенной специалистки.

Что ж, разве в реале дело обстояло иначе? Если уж кто и понимал здесь в мертвецах, кладбищах и прочем загробном антураже, так это именно она, Лакримоза, конкретная готичная герла, духовная сестра Джульетты, привычная к могилам и склепам. Мумию поместили на невысокий ящик у стены. Рундук. Так сказал один из матросов: «Клади его сюда, на рундук…» Красивое слово, похожее на «сундук». Лакримоза погасила свет, уселась рядом и принялась ждать соответствующего настроения. Увы, настроение не приходило. То ли от нахлынувшей вдруг усталости, то ли от остроты впечатлений прошедших суток, Лакримоза не чувствовала теперь ровным счетом ничего: ни благоговейного трепета, ни священного страха, ни даже элементарного мандража, как перед заурядной контрольной по математике. Ничего.

Мертвец лежал себе на своем сундуке-рундуке, как большой сверток, ничем, в общем, не отличаясь от прочих вещей, загромождавших каморку: мотков веревки, рулонов ткани, пленки, пластиковых канистр и бочек.

– Семнадцать человек на рундук мертвеца! – зловещим шепотком пропела Лакримоза. – Йо-хо-хо! И бочонок рому! Йэх!

Нет, никакого волнения. А все почему? Какая-то неготичная эта каморка, вот почему. Все тут какое-то дурное, пластиковое, даже канаты нейлоновые. Бочонок рому! Как же, разбежалась! Виниловую канистру с хлоркой не хочешь? Тьфу! Эту дурацкую суррогатную обстановку не мог спасти даже натуральный мертвяк. Уж лучше пустой склеп на настоящем кладбище… Погоди, погоди… а вдруг и мумия не натуральная?

Лакримоза включила свет и принялась исследовать мертвеца. На ощупь он напоминал деревяшку. Запах… запах не противный, слегка похожий на запах ладана… ароматизированная деревяшка, короче говоря. Хоть тут повезло: все-таки деревяшка – это тебе не пластик. Натуральный продукт. Лакримоза подергала мумию за палец. Можно будет потом отломать на память. А чего? От него не убудет, а ей доказательство. Так-так… а что там под одеждой? Вот будет номер, если окажется, что никакая это не мумия, а обычный манекен из мягкого дерева!

Пуговицы поддавались неохотно: видно было, что пиджак и жилетку расстегивали редко. Нет, навряд ли манекен… у какого манекена есть волосня на груди? А у этого – вон сколько… Интересно, а там – тоже? Лакримоза хихикнула и взялась за ширинку. Гм… да… нет, мертвец определенно был натуральным на сто процентов. Гм… даже на сто двадцать. Вообще-то сексуальный опыт Лакримозы ограничивался разглядыванием неприличных картинок на заборе, порнофильмами да рукосуйством по штанам верного Дарк Мага… рукосуйством, так пока и не дошедшим до своего логического и желанного завершения. И тем не менее, даже этого хватало для того, чтобы оценить выдающиеся размеры набальзамированной мошонки.

Вот уж яйца так яйца… каждое размером с бильярдный шар, а то и больше! Возможно, это объяснялось особенностями процесса мумификации? Нервно хихикая, Лакримоза взвесила яйцо на ладони. Увесистое… она тряхнула руку: послушался тихий, но мелодичный звон. Вот это да! Они еще и музыкальные!

– Семнадцать килограмм на яйцо мертвеца… – пропела Лакримоза и подавилась хохотом.

Отсмеявшись, она снова одела мумию. Смех смехом, но как-то это неуместно… совсем неуместно. Долгожданная ночевка с мумией никак не оправдывала зловещих готичных ожиданий. Что бы такое предпринять? Лакримоза зевнула. Прочитать заклинание? Вызвать духа тьмы? Может, тогда станет страшнее? Она добросовестно воспроизвела несколько ужасных готических ритуалов, которым научилась от козла Асмодея. Увы… даже самые чудодейственные формулы отказывались служить.

Не то чтобы они когда-нибудь работали на сто процентов: земля не разверзалась, мертвые не оживали, скелеты не выпрыгивали из могил, даже дух тьмы не приходил еще ни разу, хотя Асмодей и уверял время от времени, что самолично видел его тень во-о-он за тем склепом. Но там, на Смоленском кладбище или на флэте, асмодеевы заклинания хотя бы вызывали у Лакримозы натуральную дрожь в коленках, а иногда даже и мороз по коже. Совсем иначе, чем теперь – в этой обстановке, абсолютно не располагающей к истинной готике… Тьфу. Она снова зевнула. В каморке было тепло, не то что вчера в могиле. Никакой готики, вот ведь обида… Сон навалился на Лакримозу, облапил и забрал ее всю.

Проснувшись, она прежде всего посмотрела на часы и поняла, что школа опять тю-тю. Неприятно. Да и дома следует показаться хотя бы для проформы. Лакримоза потянулась и подошла к мумии попрощаться.

– Прощай, мертвяк, – сказала она, беря мертвеца за кисть для дружеского рукопожатия. – Скучно с тобой.

Лакримоза уже открыла дверь, чтобы выйти, но остановилась, пораженная неожиданной мыслью: ладонь мумии была теплой. Да ну, чепуха, показалась. Она обернулась и пристально посмотрела на мертвеца… конечно, чепуха… Веки мумии дрогнули. Лакримоза застыла, парализованная восторженным ужасом. Вот оно!

– Где ж ты раньше был? – прошептала она. – Черт, вся ночь впустую… вот дура-то…

Мертвец пошевелил рукой. Лакримоза попятилась. Неужто оживает? Неужто сработало асмодеево заклинание? Губы мумии встопорщились, будто хотели что-то произнести. Или произнесли?

– Что? – переспросила Лакримоза, холодея. – Ты что-то сказал?

– Отдай, пгоститутка… – отчетливо прошелестел картавый голос. – Отдай…

Снаружи послышалась дробь каблуков по корабельному трапу. Лакримозины нервы не выдержали, она выскочила из каморки, захлопнула за собой дверь и привалилась к ней спиной. Из-за угла коридора показался охранник. Лакримоза качнулась к нему, едва переступая на негнущихся ногах.

– Дяденька, мне нужно на берег, срочно! – закричала она. – Отведите меня к самому главному. Сейчас же, немедленно!

Яхту ощутимо покачивало. Серый балтийский день хмуро заглядывал в кают-компанию, как похмельный пьянчуга – в пивной ларек, закрытый без объявления причин. Друзья сидели в креслах вокруг низкого стола, уставленного закусками и бутылами. Вадик с энтузиазмом уминал салат, Витя задумчиво щурился, сонный Вовочка клевал носом, еще не совсем проснувшись.

– Ну и что теперь с ним делать? – сердито спросил Веня. – Говорил я вам… Все ты, Витька! Каким был, таким и остался. Вроде нормальный чувак, а как выпьешь… и откуда что берется?

– Ты-то чего озаботился? – огрызнулся Витя. – Вовкин подарок, пусть он и решает. А мы постараемся соответствовать, правда, Вадик?

– Угм…

– Вот видишь…

Веня всплеснул руками.

– Мне бы ваше спокойствие! Там наверняка уже вся страна на ушах стоит! Вы что, думаете, нас не вычислят? – он поскочил к иллюминатору и обвел взглядом морской горизонт, словно ища на нем дымы авианосцев и эскадрильи атакующих штурмовых самолетов. – Я одному удивляюсь: как тут до сих пор еще не всплыли несколько атомных подводных лодок.

Вадик перестал жевать. Какое-то время он обдумывал сказанное Веней, затем покачал головой и снова энергично задвигал челюстями.

– Что?

– А ничего… – потягиваясь, ответил Вовочка. – Смешной ты, Веник. Авианосцы… подводные лодки… вся страна на ушах… Ты о какой стране говоришь? Не надо жить воспоминаниями, дружище. Вот, глянь-ка… праздничные будни новой реальности.

Он включил телевизор. На экране перетаптывалась тройка существ непределенного пола в интернациональной форме ударниц панельного труда. Музыка играла маршевый ритм, зал дружно хлопал в ладоши. Одно из существ хлопнуло себя по голым ляжкам, надуло яркие губки и, ностальгически натягивая их на микрофон, прошептало:

– Голубая вселенная…

– Ты такая ахуэнная! – подхватили соратники, радостно утаптывая сцену.

– Голубая вселенная… – томно повторило солирующее существо и жеманным жестом протянуло обсосанный микрофон в сторону зала.

– Ты такая ахуэнная! – нестройным эхом отозвался зал.

– Новости включи, новости! – потребовал Веня.

– Ха! – отозвался Вовочка. – Это и есть все наши новости, Веник. Других нету. Но, если ты настаиваешь…

Он ткнул пальцем в пульт.

– …выгнала бы тебя еще двадцать раз! – сказала с экрана толстая размалеванная блондинка. – Таких, гадов, как ты, пучок пятачок. И сына я тебе не отдам, не рассчитывай!

Раздались аплодисменты, камера сменилась, открывая зал и умильно улыбающегося старого парня с микрофоном.

– Михал Петрович? – мягко произнес он в камеру. – Что вы ответите своей бывшей жене?

Камера дернулась к мужичку в клетчатой рубашке, сидящему отдельно от всех. Мужичок сглотнул, хватанул воздух ртом, как вытащенный из воды пескарь, и снова сглотнул.

– Михал Петрович? – с ноткой разочарования в голосе повторил парень. – Зрители ждут.

Мужичок взревел и вскочил с лавки.

– Убью тебя, суку! – заорал он, размахивая кулаками, но оставаясь на месте. – Я тебя…

Вовочка сменил канал. Снова зал, довольный, смеющийся, хлопающий в ладоши. Камера переключилась на сцену, к лощеному молодящемуся дядечке в маечке под пиджачком. Дядечка тонко улыбался.

– Они ж дураки! – сказал он и улыбнулся пошире.

Зал зааплодировал.

– Полные дураки!

Зал полностью присоединялся и поддерживал.

– Они же по-нашему, по-человечески, ни хрена не понимают!

Аплодисменты перешли в овации.

– Вова, не надо, а? – попросил Витька. – Вадя, ты налил бы и товарищам, что ли… Уже третий час, а ни в одном глазу.

– Венька хотел, теперь пусть смотрит, – Вовочка снова ткнул пальцем. – О, футбол. «Спартак» сливает. Ну, это-то уж точно не новость, правда, Вень?.. Так, а это что? Ага… астролог. Хочешь астролога? Нет?.. Хозяин-барин. Вот тебе тогда из села, под гармошку. Смотри, по грязи хоровод водят, а сарафаны чистехоньки… чем не новость? Реквизит, блин. Что, и это не годится? Ну, на тебя, брат, не угодишь…

– Погоди! – вдруг закричал Веня. – Оставь это!

С экрана телевизора строго, хотя и доброжелательно, взирала на них миловидная дикторша в сером деловом костюме. Сбоку на заставке фона простыми русскими буквами было выведено: «Новости дня».

– Видишь? – торжествовал Веня. – Я ж говорил! Быть такого не может, чтоб вообще без новостей…

– Гм… – смущенно хмыкнул Вовочка. – Поди ж ты… А я и понятия не имел… Вадя, ты знал?

– Спасибо, Антон, – быстро проговорила дикторша, видимо, заканчивая разговор с дальним корреспондентом. – Спикер инвестиционного холдинга «Шведорг» анонсировал скейлы маркетинговых фьючерсов на период форсирования инновационных проектов скай-выйв коммуникаций. Ссылаясь на неназванный источник в силовых структурах, он заявил, что это стало следствием запланированного слияния МЧС, ФСИН, Госнаркоконтроля, Государственной фельдъегерской службы, ФТС, ФМС и Федеральной службы судебных приставов – ФССП…

– Вовочка… – потрясенно прошептал Веня. – Она на каком языке говорит? Ты уверен, что это русские новости?

– Я ж тебя предпреждал, дурило, – сказал Вовочка, выключая телевизор. – Нету здесь новостей. Давно уже нету.

Веня недоуменно развел руками.

– Может быть, они просто еще не знают? – предположил он.

– Ну, это-то выяснить легче легкого… – вмешался Витя. – Вадя, как у тебя в Москву выходят? Через ноль? Все у вас тут через ноль… Алло! Девушка? Мне телефончик кремлевских касс, пожалуйста. Соединяете? Вот спасибо… Алло, здравствуйте! Говорит групповод Сусанин. Я тут с польской делегацией, и они непременно хотят навестить Мавзолей. Что? Закрыт? Ага, временно закрыт. И давно он… ага… ага… спасибо. Всего доброго. Что? Обязательно заведу. И брошу – все, как положено. Спасибо.

Он положил трубку и улыбнулся:

– Знают. Мавзолей временно закрыт на внеплановый профилактический ремонт. Ссылаясь на неназванный источник в горах Гималаев, инновационный риэлтор фьючерса эгогистограммы заявил, что…

– Ничего не понимаю! – перебил его Веня. – Тогда почему…

Вовочка зло поставил на стол пустой стакан.

– Вот именно, что не понимаешь. А не понимаешь, так помалкивай.

– Погоди, Вова, – укоризненно произнес Вадик. – Ну что ты на Веньку-то собачишься? Он-то тут при чем? Можно ведь по-человечески объяснить. Понимаешь, Веник, нет сейчас ни у кого резона эту историю раскручивать. С охраной понятно: им свои провалы афишировать ни к чему. Большому начальству тоже не нужно: зачем проблем добавлять? Для оппозиции или независимой прессы – рейтинга никакого. Уже столько насчет «хоронить – не хоронить» наспорились, что у всех из ушей лезет. Люди хочут про голубую вселенную петь, что им до какой-то мумии? Извини, Вовик, не хотел тебя обидеть… Короче, если даже кто и захочет слить инфу, никто у него не купит. Такая вот голубая вселенная.

– Но люди-то заметят… как же… – возразил Веня.

– Да ничего они не заметят, твои люди! День рождения прошел? Прошел. Теперь аж до ноября нет поводов венки возлагать. Если держать лавочку закрытой, то никто даже глазом не моргнет. Профилактический ремонт, ты же слышал. А потом похоронят тихой сапой и все дела. Пожалуйте к стене или к могилке на Новодевичье.

– Кого похоронят?

Вадик запнулся.

– Кого, кого… кого-нибудь да похоронят, не волнуйся. Жмуриков хватает. А может и на нас надавят… – он на минуту задумался. – Хотя это навряд ли. Кому он нужен, этот мертвец? Извини, Вовик, не хотел…