Текст книги "Хозяин Океана"

Автор книги: Алекс Макдуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава VII

Поспешить наверх стоило. Пикты уже настигали крепкий, но довольно неповоротливый и не слишком лихо набирающий ход неф. Вооруженных хорошо обученных воинов на корабле насчитывалось не более четырех десятков. Это были зингарские гвардейцы, закованные в чешуйчатую броню и кирасы, в глухих прочных шаровидных шлемах с личинами. У каждого имелся небольшой прямоугольный щит и средней длины тяжелый меч. Это была надежная защита против любого врага, но лишь при условии, что враг превосходит гвардейцев числом не более чем втрое. Отразить атаку одного и даже двух пиратских судов зингарским солдатам было бы вполне по силам, но пиктов было много больше.

К солдатам можно было добавить еще десятка полтора-два месьоров, умеющих сносно владеть оружием. К превеликому сожалению, на «Полночной звезде» не было лучников, которые могли бы держать пиктов на дистанции хоть некоторое время. При абордаже, разумеется, в дело вступила бы и команда королевского нефа, в которой были мастера абордажного боя, имевшие за плечами многолетнюю школу Барахас. Но все же этого недоставало: несколько десятков против едва ли не трехсот пиктов.

К тому же на «Полночной звезде» не было того, кто мог бы толково и жестко возглавить оборону. Конан остался где-то в прибрежных зарослях с никому теперь не нужной пресной водой. Многие ныне подумывали, что не так уж и мало ее осталось.

А с Конаном уплыли Арриго, принц Конти и Сотти – все те, кто мог бы принять командование и кого не осмелились бы ослушаться. Разумеется, Гонзало знал науку корабельного боя не хуже Конана или Сотти, но кто бы подчинился какому-то капитану с сомнительным корсарским прошлым? Ни один кордавский солдат, а тем более месьор и ухом бы не повел, вздумай Гонзало отдавать им приказания. И Гонзало, понимая это, пытался выжать из нефа всю возможную при не слишком сильном ветре скорость, предоставив пассажирам и военным самим спасать свою дворянскую честь и свои дворянские головы.

Команда покуда не спешила затевать перестрелку с пиктскими лучниками, прекрасно понимая, что разъяренные пикты будут считать каждую вражью стрелу, и тому, кто нанесет им ущерб, будет воздано по мере этого ущерба. Такая незавидная участь не манила никого.

Дамы, многие из коих попадали в обморок, услышав слово «пикты», собрались близ носа и горестно стенали, вознося мольбы небесам. Те же, кто поначалу лишился чувств, поспешили прийти в себя, ибо кавалеры мигом побросали своих подопечных и столпились, как базарные зеваки, возле мачты. Предстояла важная церемония: выяснение, кому командовать баталией.

К чести купечества, даже самый пожилой и дородный торговец, Лукиано из Мессантии, получавший прибыли с перевозок зерна, вина и, как поговаривали, живого товара, вооружился мечом.

Этим людям смолоду приходилось доказывать всем остальным, что у человека нельзя отбирать нажитые им деньги, а уж то, как они нажиты, – дело владельца денег. Стоя близ кормы, в близости зингарской гвардии, купцы теперь похвалялись тем, сколько и чего тот или иной завещал своим благодарным потомкам.

Но у месьоров сладу друг с другом не получалось.

– Доверять Гонзало нельзя, – вещал крепкий чернобородый сорокалетний зингарец, герцог Вильескас. – Это отродье с Барахас наверняка сговорилось с пиктами. Видите, они нас почти настигли, а ведь мы идем под парусами! Командовать должен человек благородного происхождения, и нам должно немедленно избрать достойнейшего. Командору же Норонья, я полагаю, нездоровится, ибо я видел, как он спускался в трюм. Между тем мой род достаточно древний и даже пересекается с родословным древом наших королей.

– Не смешите меня, благородный месьор, – возразил ему другой уроженец Зингары, граф Ильескас. – Всем давно известно, что ваш род происходит из пелешти, а это – не лучшая рекомендация. Гонзало, безусловно, мошенник, посему нам нужен некто, сведущий в морском деле. Пусть это и прозвучит самонадеянно, но я с юношеских лет принимал участие в морских походах и поныне не изменяю сей традиции.

– Да, но, к сожалению, ваши юношеские годы ныне весьма далеко в прошлом, – оспорил претензии графа молодой и горячий Дюгарри, зингарец аквилонского происхождения.

Граф и вправду походил на мнительную жеманницу, стараясь скрыть свои морщины под белилами, румянами и пудрой. Пусть Ильескас и не отличался тучными телесами, как это происходит со многими в его лета, и рука у него была верная, но прежней подвижности и крепости ног он был уже лишен, и, что самое главное, его состояние, некогда огромное, неуклонно таяло, несмотря на все старания графа, о чем знали все, хотя сам граф молчал об этом как дохлая рыба.

– Не спорю, ваш буйный и скверный нрав известен всем. – Месьор Сибилио, высокий и плотный, обладатель роскошной окладистой серебряной бороды и золотой перевязи, начал торги. Говорил он крайне солидно, густым баритоном, и всем видом являл, казалось, образец зингарской чести и достоинства, кои в большей степени проявлялись разве только у Норонья. Впрочем, секрет золотой перевязи был прост: месьор занимался ростовщичеством, а при дворе имел скромную должность пажа.

Корабль должен взять под команду человек солидный, заслуженный и известный, не слишком молодой и не старец, но зрелый муж, – убедительно – как ему думалось – вещал Сибилио.

– Ваши-то делишки известны всем, это не великая тайна, – дерзко отвечал Дюгарри, теребя шикарный черный ус и сверкая черным жемчугом глаз.

– Молодой месьор чересчур дерзок, – прогудел Сибилио. – Разве может благородный месьор командовать королевским судном, поколе он столь невоздержан на язык? – апеллировал к собранию Сибилио.

– Лучше уж быть невоздержанным на язык, чем воздерживаться от честности, – отпарировал Дюгарри, изящно запахиваясь в алый плащ, демонстрируя тем самым свою отчужденность от Сибилио и ему подобных.

– Месьоры, спор наш принимает странный оборот, – воззвал к разошедшимся месьорам герцог Вильяс. – Зачем же не хотите вы, отбросив пред ликом превеликой опасности личные счеты, принять взвешенное с точки зрения логики здравое решение?

– Покуда старые ощипанные фазаны будут занимать лучшие места, нам не добиться ничего! – запальчиво заявил в ответ Дюгарри.

Граф Ильескас отнес это общее место на свой счет и доказал наличие у себя патриотических чувств.

– Все беды начались с тех пор, как ко двору стали допускать безродных иноземцев, – заметил он, явно намекая на аквилонское происхождение Дюгарри.

Аквилонцы и аргосцы, до того не вступавшие в спор хозяев, восприняли эти слова как вызов. Барон Полагмар был силен, но он вряд ли сразу осознал бы всю горечь подобного оскорбления, а вот боссонский барон Мийо, не отличавшийся подобной крепостью мускулов и умением обращаться с топором и рогатиной, зато сносно владеющий ламирой и красноречием, момента не упустил.

– Ваша родовитость, граф, нимало от сего не пострадала, – заметил он на последнюю реплику Ильескаса, – а вот свежей крови в вашей соленой водице явно не хватало.

Почувствовав поддержку, Дюгарри приосанился и хотел было высказать очередную дерзость, но тут его упредил аргосский градоначальник портового городка Вальбузо, Вьялли, по слухам, друг месьора Сотти, если у Сотти вообще могли быть друзья.

– Море само знает, кто более ему угоден. – Его неприятный, резкий, похожий на крик буревестника голос перекрыл все прочие возгласы готовых уже к потасовке придворных. Вьялли был высок, стрижен коротко и внешность имел совершенно пиратскую. Если бы не изысканный тонкий стиль одежды и умело подобранные дорогие украшения, ни один язык не рискнул бы назвать его месьором.

Итак, искомые слова были сказаны. Начатый королями за закрытыми дверями спор за морские просторы спустился сюда, в приемный зал, где собрались просители и холуи. Счастье, что встречались здесь и такие, кто просто служил.

В мачту ударила первая пиктская стрела. Была она черная, с кроваво-красной полосой вдоль древка. Перья из крыла какой-то черной птицы были приклеены к хвосту. Наконечник был из зуба крупного и, должно быть, страшного зверя. Стрелу пустил могучий воин: крепкий бук мачты был пробит не менее чем на три дюйма. Вызов был брошен.

Высокий Вьялли один только и мог дотянуться до застрявшей стрелы. Несмотря на внешность, рука у Вьялли была белая и холеная. Кисть аргосца напряглась, и длинные сильные пальцы, обхватив древко, потащили стрелу обратно, словно гвоздь. Разъятое звериным клыком дерево заскрипело и выпустило черное древко. Вьялли осмотрел стрелу, провел перстом по черному ее телу.

– Это не краска, – объявил он. – Это кровь. И, скорее всего, человечья. Насколько я знаю пиктов, они идут мстить.

– Мстить? За кого? – раздались вопросы без ответов.

На какой-то момент Вьялли удалось привлечь всеобщее внимание, и, пожелай он взять командование на себя, это могло бы у него легко получиться. Но градоначальник Вальбузо лишь усмехнулся криво и просто, даже с оттенком презрения, отвечал:

– Не знаю. Должно быть, им не слишком нравятся обводы сего корабля. А может быть, потеряли того, кто ныне набирает в бочонки воду.

Произнеся это, Вьялли застыл как изваяние, со стрелой в руке, глядя поверх голов на море, где словно стая акул резали хищными тупыми мордами мелкие волны пиктские челны. Их было не меньше сотни, а то и больше, и они настигали «Полночную звезду».

Но остальные придворные не поняли, куда смотрел аргосец. От подобных наглых слов оторопел поначалу даже Дюгарри, но заминка длилась недолго. Зингарцы оскорбились за корабль, аквилонцы – за короля. Заговорили все сразу, и никто не хотел слушать другого. А пиктские стрелы, пусть больше и не было столь далеких и метких выстрелов, уже царапали обшивку судна и стукались о щиты выстроившихся на корме гвардейцев. Конечно, костяной наконечник не мог пробить броню или щит, но те, кто хоть немного знал о пиктах, понимали, что почти в каждом клане найдутся стрелы и с металлическим – медным или бронзовым – жалом, а то и с железным. Таких стрел встречалось немного, но они были, и пикты их берегли, чтобы бить, когда подойдут поближе, наверняка.

Месьоры продолжали самозабвенный и бесполезный спор. Несмотря на рост, Вьялли как-то потерялся из вида. Выбравшись из плотной кучи собравшихся под мачтой, Вьялли призвал оруженосца и стал облачаться к бою под прикрытием надстройки.

Благородные месьоры, не последовав этому безусловно достойному примеру, продолжали осыпать друг друга плохо завуалированными оскорблениями. Даже дамы, поняв, что защиты от мужчин им не дождаться, послушались советов Гвидо, коего, как самого импозантного и наиболее опрятно выглядевшего среди моряков, Гонзало отрядил для исполнения подобной миссии.

Гвидо бойко умел чесать языком со служанками в тавернах Мессантии, однако перед дамами света оробел, как двенадцатилетний подросток. Но изворотливый ум аргосца изыскал такой выход, чтобы, не нарушив приказ капитана, одновременно не оказаться изгнанным и осмеянным. Заметив, как одна смазливая горничная оставила свою госпожу чтобы зачем-то спуститься в трюм, Гвидо для начала предложил ей помощь при спуске по опасному трапу, а потом шепнул ей на ушко, чтобы девица намекнула госпоже на необходимость удалиться с верхней палубы. Дамы хоть и бледнели и падали в обморок, но боевые действия не были для них внове. А уж турниров, маневров, парадов и поединков чести они навидались премного, только никто из них не имел понятия, что такое настоящая война. А сейчас была именно такая война, ибо пикты лицемерить не умели.

Гвидо был сколь возможно учтив, и, похоже, ему удалось растолковать девушке всю серьезность положения более чем доходчиво, поелику камеристка, мигом раздумав спускаться в трюм, стрелой кинулась обратно.

Скорее резвые движения девушки, нежели довольно бестолковая ее трескотня, привели наконец придворных красоток и купеческих дочек к осознанию суровой реальности. Вновь поднялся визг, как паруса захлопали юбки, посыпалась пудра, поплыл, растворяясь в соленом воздухе, аромат духов и резкий запах притирок, помогающих при обмороке. Замелькали покрывала, накидки и плащи, и вся процессия с шумом и помпой двинулась вниз. Дабы не произошло излишней сутолоки и паники, Гонзало приказал Фрашку и еще двоим матросам в придачу помочь женщинам, ибо благородные месьоры продолжали судачить о своих правах.

Едва только прекрасные дамы оказались в относительной безопасности, Гонзало наконец позволил себе как следует выругаться в адрес пиктов, которые повылезли невесть откуда как муравьи, на команду, которая, как обычно, еле-еле шевелилась, на придворных куриц, которых понесло в бездну морскую, и, конечно, на высокородных идиотов, никак не могущих выяснить, кого пикты первым вздернут на рее как командира. Одни лишь военные заслужили одобрение Гонзало. «Да, регулярная армия – это нечто особенное», – подумал старый моряк.

И в этот миг галдеж прервал незнакомый и не слышанный дотоле над палубой голос:

– Остановитесь, безумные! Лик Митры смотрит на вас и зрит гордыню непомерную вашу!

Голос был сильный, глубокий, чистый и торжественный, даже величественный и принадлежал, безусловно человеку немолодому и уж точно представителю митраистского культа. И действительно, тот самый благообразный старец, приметивший, как Хорса и Тэн И забрались в трюм, стоял теперь на трапе, ведшем на кормовую надстройку. Глаза его горели праведным гневом, десница с длинными белыми перстами была воздета к небесам, прилежно расчесанная прежде борода разметалась ныне на тонкие, волнуемые ветром пряди. Потрясая посохом, кой в левой руке держал, жрец рек, пиктскими стрелами не смущаясь.

– Что делаете вы? Ужели невнятно явлен вам гнев божий? Ужели то, что оказались вы в гиблом месте сем, нимало не вразумило вас? Ужели то, что в годину испытаний бог удалил от вас короля и с ним храбрейших и сильнейших спутников ваших, не отверзло очи вам? И ужели явление из чащ и дебрей сих далеких орды нелюдей, хищникам серым подобной, кровью праведников убиенных расписанной, не образумило вас? Одумайтесь и покайтесь, ибо справедлив бог наш и грозен гнев его, но так же велика и милость! Укрепитесь в сердце своем и смирите непокорство и гордыню вашу друг пред другом! Ибо не дает испытаний тем, кого не жаждет видеть в царствие своем! Преклоните же колена и помолитесь, а после облачитесь в брони железные и спасите честь вашу и жен беззащитных ваших и, коли заслужите прощение, и сами спасетесь! Раскройте же вежды и возведите взор на светило дивное и да узрите в нем не огонь земной и смертный, но свет и огнь палящий, однако же и дарящий, и вознесите молитвы и мысли свои поверьте Ему, и да образумит вас свет истины животворной и всепроницающей!

Проповедь – а это, несомненно, была проповедь – оказалась краткой, но пламенной и проникновенной. Старец стоял, воздев десницу и подъемля левую руку с посохом, а только что исступленно спорившие с пеной у рта, с налитыми кровью глазами, как у разъяренных быков, месьоры умолкли наконец.

Митраистское духовенство пользовалось у всех непререкаемым авторитетом. Жрецы светлого бога крайне неохотно вмешивались в светскую жизнь, справедливо полагая, согласно канонам своей веры, что безгрешная и праведная жизнь, сиречь деяния, есть предмет заботы каждого человека – на то и дана ему Митрой свобода воли. Что же касается всего прочего, то об этом Митра порадеет лучше всякого человеческого существа. Сами жрецы вели существование, лишенное излишеств и полное лишений, но истинно праведное и, главное, правдивое, открытое взорам всех, в отличие от жрецов Сета, делавших из любой мелочи страшную тайну.

Конечно, у митраистов были и мистерии, и чудеса, и круги посвящения, и таинства, но все это было радостным, мироприятным, и для того чтобы достичь этой радости или какого-либо знания жаждущим не надо было отказываться от чего-либо действительно дорогого и естественного. То есть не надо было забывать о том, что такое любовь, жалость, милосердие, сочувствие, дружба, родина, наконец.

Разумеется, плотские утехи вставшему на путь достижения света приходилось оставить в прошлом, но взамен предлагалось нечто иное, в своем роде не менее ценное и вполне ощутимое, а не то пугающее и обманчивое, куда звали служители Великого Змея.

Естественно, что митраисты заслужили великое уважение как среди черни, так и у публики знатной и состоятельной. Чувствуя в жрецах Митры людей несколько странных и даже своего рода одержимых, но, несомненно, сильных духом и истовых в своей вере, преисполненных неподдельного благочестия, у них вольно или невольно искали духовного приюта или совета. И находили, если, конечно, действительно хотели найти, и даже не сразу забывали внушенное и услышанное, и руководствовались понятым. Свет митраизма был разлит по всей Хайбории и даже проникал за ее пределы. И восприняли его не только хайборийцы, но и те народы, что жили на континенте до их прихода, и иные, обитавшие в хайборийском пограничье.

Вот и на сей раз пожар бессмысленного спора был мгновенно потушен, словно бы с небес обрушился благодатный очистительный ливень. Доблестные государственные мужи стояли, не совсем понимая, о чем они только что столь страстно спорили.

– Не настало ли время нам, благородные месьоры, взяться за оружие и отразить этих обезумевших исчадий сих ужасных дебрей? – внезапно изрек Дюгарри, длань возложив на дорогой, золотом инкрустированный эфес меча.

– Не вижу к тому ни малейших препон, доблестный месьор, – поддержал его герцог зингарский Вильяс.

– Мнится мне, что деяние сие будет достойным, и сможем мы снискать себе превеликую славу, а равно и благосклонность прекрасных наших дам, – витиевато выразился аргосский посол Пиоло, коему в ходе перепалки так и не дали произнести ни слова.

– Несомненно, даже если и суждено нам погибнуть, деяние сие будет превеликого удивления и восхищения достойно, – громогласно заявил Сибилио, выпятив грудь колесом, отчего стал еще дороднее и осанистее. – И сей добрый человек… – указал он на жреца, кой уже сошел с трапа и стоял у подножия его, опершись на посох и строго, но светло глядя на преисполнившихся боевого духа рыцарей.

– И сей добрый человек, – с воодушевлением и некоторым даже трепетом повторил месьор Сибилио, – да не усомнится в том, что праведные слова его не пали в терние, и не канули, и не пропали втуне!

– О, да! О, да! – подхватило благородное собрание. – К мечам! К мечам!

Все стали звать своих оруженосцев – у кого, разумеется, таковые были, – дабы облачиться в брони, чтобы пиктские стрелы, мечи и дротики не могли уязвить тела сражающихся.

И в сей славный и возвышенный миг пиктская стрела, неведомо как угодившая в эту часть палубы, не нашла себе никакой другой цели, кроме как грудь жреца. На счастье, ранение, видевшееся очень тяжелым, не пришлось прямо в сердце. Но пожилой человек был уже не столь крепок телом, сколь духом, к тому же переживания его, очевидно, были еще более сильными, чем это проявлялось внешне. Он упал без чувств. И кровь пусть тонкой, но живучей струйкой потекла на палубу.

– Какая вопиющая несправедливость! Какая досада! К оружию! Отомстим за него! – вскричал граф Ильескас, извлекая из ножен узкий длинный меч из очень добротной стали – фамильную реликвию. В доспехах граф как-то сразу вырос и помолодел, и глаза его засверкали точно как в ту пору, когда он был еще полон юношеского задора и лихо бился на турнирах и в сражениях и был столь же безудержен в увлечениях и пирах.

Но Вьялли оказался куда более трезв и практичен. Его, думалось, вовсе не коснулся тот порыв, что охватил прочих.

– Лекаря сюда, и поживее! – прокричал он, лишь мельком взглянув на несчастного служителя Митры, и тон его не допускал возражений. – И не вздумайте трогать его, пока не явится Зейтулла!

Лекарь примчался незамедлительно. Голос у аргосца был таков, что его четко слышали даже в трюме. Старый туранец, за долгую и многотрудную жизнь привыкший ко всяким неожиданностям и сталкивавшийся со всякими неприятностями – от дамских обмороков до отрубленных секирой палача конечностей (туранские вельможи-самодуры нередко спешили с исполнением суровых приговоров, одумываясь лишь после свершения факта наказания), был совершенно равнодушен к свистевшим уже беспрерывно стрелам и изрядной волне. В своих широких и дорогих цветных атласных одеждах, отороченных золотом, и высокой белой чалме, благообразный, с аккуратно подстриженной седой бородкой и маленькими добрыми близорукими глазками Зейтулла казался незыблемым островком спокойствия и милосердия средь жестокости и стихии. Быстро осмотрев рану, он только и произнес, обратившись к Вьялли:

– Ранение не опасно, месьор. Мне необходимы носилки и двое помощников. Остальное я сделаю в трюме. И прикажи, пускай закроют эти отверстия в бортах…

– Порты? – спросил аргосец.

– Да-да, их. Туда может нечаянно попасть стрела, а некоторые дамы слишком любопытны.

– Гонзало! – прокаркал Вьялли. – Двоих людей, носилки и задраить порты! Иначе первым на Серые Равнины пойдешь ты!

Дерзость была неслыханной. Сказать такое капитану зингарского королевского корабля, да еще знаменитому корсару, мог бы вот так запросто разве что Конан Киммериец или не отдающий себе отчета Норонья. Но, к удивлению всех, кто слышал аргосца, в том числе и команды, Гонзало не посмел ослушаться. Лишь на миг промелькнул в его глазах гнев, и лицо тронула недобрая усмешка, но тут же вновь он обрел невозмутимость.

– Задраить порты! Живо! – скомандовал он. – Фрашку! Нарваэс! Носилки, и к лекарю, мигом!

Приказы Гонзало не обсуждались.

Тем временем пикты, в отличие от придворных, времени не теряли. Их легкие быстроходные каноэ, подгоняемые мощными гребками и еще пуще того сильным низовым ветром и быстрой волной, обскакали-таки «Полночную звезду», которой ни такой ветер, ни такая волна существенно помочь не могли. Утлые лодки жителей пущи довольно скоро облепили тяжелый неф со всех сторон, как охотничьи лайки в далеком Асгарде нападают на могучего, но неповоротливого медведя. Пикты быстро смекнули, что людей на нефе немного, а потому подходили к судну в открытую, тем более что ответной стрельбы по ним команда так и не открыла.

Пикты были в ярости. Никто так и не мог понять, что побудило их к столь многочисленному и рискованному выступлению. Никто не мог взять в толк, как получилось, что пикты оказались именно в это время и в этом месте в таком количестве. Аргосцы и зингарцы хоть и вели иной раз с ними меновую торговлю, но имели о пуще крайне поверхностное представление, и лишь аквилонцы и бывшие пираты с Барахас осознавали, что тихие после замирения, достигнутого Конаном, пикты впервые собрали по-настоящему большой и сильный отряд. Здесь был явно не один клан, но десять или пятнадцать. Конечно, ненависть к Большому Белому Вождю с востока, сиречь Конану Киммерийцу, медленно тлела у дикарей, и невидимый пожар этот за несколько лет мог с легкостью дойти и до побережья. Но не могли же они, носа не казавшие за опушку своих лесов, узнать, когда и куда отплывает королевский неф и когда и куда прибьет его неистовая буря.

Впрочем, теперь все эти вопросы лишь в виде обрывочных мыслей приходили на ум то одному, то другому участнику предстоящего абордажного боя, если, разумеется, сей участник был хоть сколько-нибудь осведомлен об истинной ситуации на аквилонской закатной границе и на Закатном океане. Увы, далеко не все государственные мужи Хайбории умели по-государст-венному думать, да не все умели думать вообще. Впрочем, именно это, возможно, и составляло основу незыблемости хайборийского мира. И медведеподобный барон Полагмар из гандерландских чащоб, и утонченный образованный тарантиец Евсевий, и беспринципный, живущий одним сегодняшним днем аргосец Сотти, и тупой служака Норонья – все они ощущали себя хайборийцами, пускай сильно не любили друг друга и с превеликой радостью не знали бы друг о друге ничего. Теперь же, прямо на глазах, из сора, обломков и пепла, из разобщенной толпы представителей разных стран и сословий на «Полночной звезде» словно бы по волшебству поднималась древняя великая Хайбория.

К слову сказать, Тэн И и Хорса как раз и стали свидетелями сего чудесного возрождения, ибо они выбрались – так же тихо и незаметно, как вошли в трюм, – на палубу, когда услышали и увидели страстное обращение жреца. Церемонный кхитаец, словно узрел самого Митру, смиренно стоял, неотрывно и благоговейно взирая на старца. Хорса, соблюдая вежество, находился рядом с Тэн И, с интересом посматривая то на сотоварища, то на митраиста, и размышлял о том, что же такого символичного видят в сем несомненно достойном, но уже весьма пожилом и довольно слабом человеке кхитаец и собрание сильных мира сего.

Одновременно Хорса поглядывал на море, прикидывая, когда пикты настигнут корабль в числе достаточном, чтобы безбоязненно идти на абордаж, и в мыслях советовался с великим Виттигисом, как бы избежать неизбежного. Легенды говорили, будто Виттигис стал тем, кем он в итоге стал, благодаря умению быть где нужно леопардом, а в ином месте – изворотливой ядовитой шеей.

Когда жрец упал, сраженный стрелой, и месьоры наконец-то зашевелились, Тэн И, забыв обо всем, опрометью бросился обратно в трюм и через несколько мгновений – или чуть больше, но проделал он все чрезвычайно скоро – появился вновь. Переодеться кхитаец, конечно, не удосужился, а потому выглядел по-прежнему эксцентрично. Должно быть, пикты, завидев Тэн И, немедля почли его за какого-нибудь колдуна и остереглись трогать прежде времени стрелой. В правой руке у кхитайца был арбалет, на боку – тул со стрелами, в левой руке – кожаный мешочек, в коем звенело и брякало нечто. Опять не уделив и толики внимания Хорсе, в некотором недоумении наблюдавшим за внезапным порывом своего высокоученого и многоумелого товарища, кхитаец бросился к еще не успевшему сокрыться вместе с носилками в подпалубное пространство Зейтулле, мягко остановил его и прошептал несколько слов по-турански, передавая лекарю мешочек. Туранец с интересом взглянул на Тэн И, принял мешочек, церемонно, несмотря на спешку, поклонился и ответил по-кхитайски. Надо думать, он знал, что сказать, потому что бесстрастное, ничего обычно не выражающее лицо Тэн И осветила лучезарная улыбка.

– Во имя Митры пресветлого и вездесущего! – В один голос рекли друг другу оба чудака и разошлись, очевидно, весьма довольные, исполнять свои насущные обязанности.

– Я бы посоветовал вам, мой друг, облачиться в приличествующую случаю одежду, – заботливо обратился к гандеру Тэн И, подойдя наконец к нему.

Вместо ответа Хорса похлопал себя крепкой ладонью по груди. Тихонько звякнула кольчужная броня.

– А меч у меня на поясе, – добавил гандер, обеспокоившись, что Тэн И забудет обратить внимание на подобные мелочи.

– Я бы взял еще щит, – несколько смущенно посоветовал кхитаец.

– Я не люблю щитов, – спокойно ответствовал Хорса. – Но вот шлем не будет вовсе бесполезен.

И он отправился в трюм, ступая величаво, как перед поединком чести, а не стычкой с пиктами.

«Наверное, месьор Хорса опять беседовал с месьором Виттигисом, – подумал кхитаец. – Как можно вспоминать об этом, несомненно, славном и храбром муже, но уж давно почившем, когда один из ликов Митры открыто взирает с небес, а святи человек провозвещает нам истину, и устами его глаголют уста бога!»

Гандер также не слишком задержался во чреве судна. Когда он вышел на палубу, на нем красовался железный клепаный шлем, покрытый ярко горящей на солнце медью. Вокруг головы, струясь вороненым длинным телом по медной поверхности, обвивался Черный Дракон гандеров. Распластанные лапы змея тянулись к вискам и переходили на личину, частично закрывавшую лицо Хорсы, так что открытыми оставались щеки и подбородок. Щита упрямый гандер так и не взял.

А пикты уже обложили неф со всех сторон и лишь ожидали команды своего предводителя, чтобы кинуться в решительную атаку. Корму по-прежнему охраняли зингарские солдаты как самая верная боевая сила «Полночной звезды». Вооружившиеся месьоры и их оруженосцы заняли нос и ближнюю к нему часть палубы. Вдоль бортов встали те, кого Гонзало отрядил отражать абордаж. Фрашку среди них не было, но загорелые надутые бицепсы моряков и стальные полосы страшных палашей в их руках внушали готовым умереть с честью некоторые сомнения в конечном печальном итоге боя: пираты – пускай и бывшие – ободранные, израненные и полуживые – спасались иной раз из таких крысиных дыр и выходили живыми из таких переделок, что сами крысы позавидовали бы.

Тэн И, спрятав свой узкий гнутый меч в ножны, вооружившись арбалетом, в мгновение ока вознесся на пять локтей вверх по вантам и оттуда, балансируя не хуже любого бывалого матроса, стал выслеживать того, кто был у пиктов главным.

– Месьор Хорса! – крикнул сверху кхитаец – гандер стоял в одном строю с матросами как раз под ним. – Осмелюсь спросить, не тяготит ли вас этот крик?

– Он не услаждает слух, – рек в ответ гандер. – Они идут мстить, даже не знаю кому и за что.

– Это тягостно, – согласился кхитаец. – Но замечу: когда идут мстить жрецы Цинь Ши Хуанди, вы не слышите ничего, но чувствуете, как мышь чует змею и боится, но не знает, откуда та ударит. Это много, много страшнее…

Договорить Тэн И не дали. Бесконечное «клукхту!» смолкло, нависла зловещая тишь, нарушаемая лишь воплями чаек, дравшихся из-за рыбы. Внезапно раздался дикий душераздирающий вопль с левого борта, и, мгновенно откликнувшись на него своим непонятным заклинанием, пикты, забрасывая на фальшборт лиановые веревки с крючьями или просто карабкаясь вверх по довольно высокому борту с помощью ножей и топоров, проявляя при этом удивительную ловкость и проворство, бросились на абордаж.

Но тот, кто отдал приказ к атаке, не ускользнул от взгляда кхитайца. Тощий и длинный костлявый пикт средних лет с редкой кудлатой бороденкой, стоя в полный рост, не шелохнувшись, скрестив на груди руки, в длинном каноэ с шестью молодцами в зеленых набедренных повязках, напрягал голосовые связки, широко открыв рот. Лицо его, кривое и отвратительное, было размалевано краской, но тем не менее легко было узреть, что кожа у него не сероватого оттенка, как у большинства пиктов, а грязно-землистого цвета. Собственно, более ничего, кроме тонких белых шерстяных одежд Хорса припомнить и заметить не успел: арбалетный болт как иголка в воск вошел крикуну прямо в кадык.

Вопль оборвался. Наконечник тяжелой стрелы вышел наружу у самого основания затылка, раздробив позвонок. Даже руками не всплеснув, колдун, как сноп, повалился за борт и камнем ушел под воду. Видя, что «большая лодка» не отстреливается, пикты утратили последнюю боязнь быть пораженными на расстоянии, за что и поплатились. Но удивителен был последующий поступок шестерых гребцов роскошного, покрытого крупной геометрической резьбой каноэ. Здоровенные детины, по сравнению с которыми даже бывший моряк Деггу, ушедший вместе с Конаном, не показался бы большим, вместо того чтобы принять участие в штурме, извлекли острейшие обсидиановые ножи и, выкрикнув нечто тоскливое, как вопль альбатроса, дружно, как по команде, пропороли себе грудную клетку точно там, где находится сердце. Кровь залила циновки, окрашенные в красное, зеленое и белое, и красивое дерево. Шесть молодых, только что дышавших жизнью тел валялись теперь на дне лодки в нелепых позах или свисали за борт, точно выпотрошенные тем же колдуном для гадания куры.