Текст книги "Хозяин Океана"

Автор книги: Алекс Макдуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава IX

Сухие желтые стебли колыхались под остро пахнущим солнцем, сеном, душистыми степными травами и манящей свежестью открытого пространства ветром.

Где-то в нескольких локтях справа журчал ручей. Где-то сзади скрылись последние деревья – теперь даже их макушек не было видно из-за высоченной, в полтора человеческих роста, травы. Где-то слева, а может сзади, а может уже и впереди, была погоня.

Приладив бесполезный в таком травяном окружении лук за спину, чтобы не мешал двигаться, Евсевий, Хранитель Архива Путевых Карт Королевства Аквилонского, член Тарантийской Академии, признанный всеми мудрецами Бельверуса, Тарантии и Танасула ученый, философ, историк, географ и путешественник, сжимая в руке короткий меч-акинак, крался по пиктской пустоши, каждое мгновение ожидая или удара сердоликового топора в висок, или стрелы с кремневым наконечником в спину, или рвущих кожу и плоть когтей хищника на плече. Было бы ошибкой сказать, что тарантийцу в новинку были подобные опасности. Изъездив полмира, он попадал и не в такие переделки на суше и на море. Но каждый раз, когда случалось подобное, Евсевий ощущал себя крайне неуютно. Он привык, даже попадая в не исследованные еще землепроходцами Хайбории страны, что сам составляет маршрут, нанимает проводника, носильщиков, вьючных животных, командует движением и привалами, ведет переговоры с местными властями, кем бы они ни были представлены: татуированными вождями в набедренных повязках с грубым медным кольцом где-нибудь на пупе или разряженными в шелка, парчу и золото кхитайскими государями.

Здесь было иное. Он не знал толком, где находится: пуща, лежащая от Тарантии не в пример ближе тех же Химелийских гор или Кхитая, оставалась почти неисследованной. Более или менее точно была нанесена на чертежи Западная граница, а также по портуланам и лоциям аргосцев и зингарцев можно было проследить линию побережья с устьями крупных рек и ближайшими к морю высотами, заслуживающими внимания чтобы служить ориентирами навигаторам. Прочие обширные территории от Закатного океана до Черной реки и от южного Ванахейма до северной Зингары пребывали на картах Хайбории в виде белого пятна, влекущего и пугающего своей первозданной пустотой.

После знакомства с Куланом Мабиданом у Евсевия появился план посещения пиктских территорий, но сам же Кулан и отговорил тарантийца совершать столь рискованное предприятие. Пиктам не нужны были деньги, они не поняли бы, зачем человек с Восхода интересуется ими, они иг показали бы ему ничего, кроме джунглей и не пустили бы туда, куда он хочет. И в любой несчастливый миг его могли убить: просто за то, что он нарушил, сам того не зная, какое-нибудь страшное табу, или просто из вредности к приютившему чужеземца клану. И нечего было даже мечтать о том, чтобы взять с собою хоть нескольких спутников.

Ныне Евсевию удалось то, о чем любой аквилонский или немедийский исследователь мечтал с замиранием сердца: ему удалось проникнуть в самое сердце пущи. Но большого восхищения тарантиец от этого покамест не испытывал. Сейчас по пятам кралась смерть, и лик ее, скрытый под нечеловечески проницательной маской пиктского божества, всякий раз мелькал перед его взором, куда бы он ни повернул голову, и мгновенно пропадал, дразня и насмехаясь. От Конана и Кулана ученый слышал о древних и страшных тварях, коих скрывают леса, воды и плоскогорья этой страны, о чудесах, что еще способны выделывать шаманы и колдуны, о развалинах из незапамятных времен, таящихся в чаще.

Нечто такого премного вещали и о всех прочих землях, достаточно было где-нибудь в Кордаве зайти в какой-нибудь «Акулий плавник». Здесь было иное. Пуща с лихвой оправдывала сказанное о ней и даже превосходила. Первобытный мир, в цивилизованных Аквилонии и Немедии загнанный куда-то на задний план бытия, в подсознание, в зловещие, разрываемые чадящими факелами ночи и пепельные сумерки городов и мрачные, хранимые крестьянами из провинции легенды и сказки, вставал перед человеком как ископаемое чудовище, во весь рост. И было ясно, что вечен он, а не цивилизация, бывшая только налетом – иногда налетом золотой пыльцы, а иногда плесени – на полированной личине варварской маски.

Евсевий и ждал и боялся таких встреч лицом к лицу. Он все же был ребенком искусственной, надуманной культуры тонких вин, замысловатых вензелей, серебряной скани и черного шелка, цветной мозаики и тонких витражей, и всякое столкновение с реалиями изначальной жизни, грубыми и предметными, вызывало чувство преследуемой жертвы. Так, наверно, чувствует себя заяц, обложенный гончими, когда он или пытается затаиться, так чтобы опасность прошла над головой, не задев, или несется, петляет и уворачивается, надеясь, что охотники устанут или найдется укрытие вроде норки, куда псы не смогут пролезть и отступят. Подобные ощущения переживал он лесах Нордхейма, в джунглях Черных Королевств, в безмолвных Химелийских горах и в пещерах паков. Но впечатления от пущи были не в пример сильнее.

Прежде всего Евсевий не знал, куда ему идти и что делать. Он знал, что такое лес и что такое степь, и знал, что не заблудится; он умел уйти от погони, запутать след, отбиться от нескольких врагов, но сейчас задача была иная. Он не должен был попасться пиктам, но и не имел права исчезать из вида, иначе вельберы, с таким трудом скрывшиеся из поля зрения врага, были бы обнаружены и Неминуемо настигнуты, а ведь они оставались единственным их средством передвижения в этой дикой глуши. Единственным быстрым средством передвижения. Ученый понимал, что Конан оставил их на берегу вовсе не затем, чтобы умирать. Король-киммериец никогда не бросал дело, не доведя его до конца. Вот и теперь он думал не только о том, как бы унести ноги от пиктов – об этом он, кажется, думал весьма и весьма вскользь. Главной его целью был Закатный океан, которому он знал цену и который, видимо, любил, и Конан определил их, четверых, как тех людей, на кого он мог возложить сейчас эту тяжесть – кованый сундук с ключами от океана.

Евсевий не сомневался, что главную ношу король не преминет взвалить на себя, и, поелику это ему удастся, уведет всю погоню за собой. Но рассчитывать только на такую удачу не приходилось. Очевидно, что идти прямо сейчас к ручью и скалам было бы крайне беспечно и неосмотрительно, а значит… Евсевий зацепился за это слово: «неосмотрительно». Ему необходимо было срочно обозреть окрестность, хоть как-нибудь, хотя бы ненадолго, чтобы иметь представление о панораме этой миниатюрной военной кампании. А для того надлежало любым способом подняться над уровнем травы. Возвращаться на поляну определенно не хотелось. Аквилонец принялся размышлять, куда бы могли направиться пикты, если они вообще соизволили направиться в его сторону, и куда идти ему самому, дабы осуществить задуманное.

Вот когда не хватило рядом Тэн И! Только кхитаец, с его знанием законов древней игры, о которой он рассказывал на корме, и умением применить эти законы в деле, мог бы теперь распутать складывающуюся комбинацию. Евсевий никогда не увлекался играми и тем более не имел представления о древней кхитайской забаве. Оставалось мыслить так, как учили в Академии в Бельверусе и Тарантийском университете – логически.

Прежде всего пиктов должно было заинтересовать, куда же подевались вельберы. Разумеется, подеваться куда-либо, кроме ручья, тяжелые лодки белых людей не могли. И вряд ли белые вытащили бы их на берег прежде, чем достигли бы скал. Раз так, то близ ручья был самый большой шанс нарваться на пиктов, как на идущих пешком по берегу, так и плывущих вдогонку за лодками на каноэ. Остальные воины, скорее всего, разделились. Евсевий, разумеется, отдавал себе отчет в том, что знает пущу очень плохо, но допустить, что пикты не знают про Большого Белого Вождя и не имеют хотя бы словесного портрета Конана, было бы ошибочно. Раз так, то по совету жрецов большинство загонщиков кинутся добывать главный трофей. Ну-ну, посмотрим, каково это у них получится! Сам король не выглядел неуверенным в победе. Еще часть воинов перейдет ручей, поискать на том берегу, и тут уж придется уповать на то, что охотничьи умения и доблесть гандерландского барона вкупе с воинским искусством аргосского месьора помогут им выбраться из переделки. На дереве остался сидеть Майлдаф.

Не стоило сомнения, что неуемный горец, во-первых, не задержится там надолго и, во-вторых, не удержится, чтобы не пристрелить еще пару-тройку пиктов, не ограничившись их собаками. Ну и, наконец, нельзя было отказывать жителям пущи в умении рассуждать приблизительно так же, как делал это ныне сам Евсевий: один отряд или даже несколько должны были отправиться к скалам – перехватить вельберы там. И направиться они должны были напрямик, наперерез, сиречь через степь.

Евсевий постарался вспомнить, видел ли он какие-нибудь примечательные детали местности. Отдельные деревья среди травы стояли, но где и как их найти? Конечно, близ ручья, где земля влажная, растительность должна быть буйной, густой, здесь должно быть много травы. Да вот, же, она – кругом. Значит, чем дальше от воды, тем суше, тем слабее стебли, тем реже поросль… Евсевий принял решение и стал пробираться вправо и вверх по течению, постепенно отклоняясь от русла.

Поначалу под сапогами неприятно чавкала мелкая грязь, блестели лужицы. Чем дальше уходил он от ручья, тем тверже становилась почва, тем глубже уходили в нее корни травы. Наконец, не прошел он и скадия, как оказался на красноватом глинистом грунте, испещренном крупными трещинами. Трава заметно поредела, но была по-прежнему высока. Никаких следов не то что человека, но просто жизни не было заметно в этом шуршащем под сухим ветром травянистом лесу. Зато видимость расширилась до двух локтей, что было отрадно: особой охоты наблюдать представителей животного царства пущи ученый сейчас не испытывал, и относительная разреженность окружающего пространства его устраивала.

Пройдя еще сотню шагов, аквилонец наткнулся на обломок древесного ствола, черный, словно обожженный, бессмысленно торчащий вверх, как памятник самому себе.

Верхняя часть ствола и то, что некогда являлось кроной, лежало тут же, уже полусгнившее, раскисшее, превратившееся в труху. Очевидно, в дерево ударило молнией во время грозы. Что ж, грозы на Закатном океане часты и сильны, и для одиноких деревьев такой конец – дело обычное. Евсевий сравнил высоту обломка и окружающих стеблей. Если прежде господствовавшее здесь дерево и стало теперь ниже хлипкой травы, то на какой-нибудь локоть, не более, достигая само высоты восьми-девяти локтей.

Лук за спиной изрядно мешал, но снять его Евсевий не осмелился: не хватало еще, чтобы по беспечности его убил из его же лука безродный пикт!

С высоты восьми локтей мир предстал аквилонцу совершенно иным. Оказывается, лес остался уже в трех скадиях за спиной. Над ним поднималась зеленая гора – сиречь тот самый холм, на который героически взобрался барон Полагмар.

Впереди краснели и дыбились скалы, куда более рослые, чем священная возвышенность пиктов. Скалы ни с того ни с сего вздымались посреди довольно ровной окружающей местности, будто некий растяпа-великан обронил из зажатого кулака горстку камешков – своих, великанских. И надо же такому случиться, что ручей выбрал себе путь не где иначе, как только между этими острыми, гладкими, почти нетронутыми временем и ветром красными рогами. У восточного горизонта виднелись синие тени возвышенностей. До них было не так и далеко, три дневных перехода, а если на лодке, то и еще меньше – но нельзя было забывать, что излишняя поспешность в этой незнакомой стране могла обойтись очень дорого. С другой стороны, надо было торопиться!

Евсевий, впрочем, отнюдь не удивился скальному нагромождению на плоской равнине. Он видывал такое не раз, особенно там, где часто шли ливни и дули сильные ветры: легкий верхний слой почвы размывался, уносился вихрями и водой, а каменные кости земли стояли незыблемо. А здесь, на берегу Океана, ураганные ветра и неистовые дожди не заставляли ожидать себя слишком долго.

И все же ныне окрестные красоты мало занимали пытливого землепроходца. Гораздо более интересовало его местное население, кое, по всей видимости, а точнее невидимости, предпочитало скрытность. Зеленовато-желтое море выгоревшей травы колыхалось от самого слабого ветра, но тайны глубин своих упорно не раскрывало. Евсевий определил для себя, сколько и в каком направлении следует ему пройти, но что в том было толку, когда он не имел понятия, чем занят враг? В который раз приходилось жалеть об отсутствии кхитайца. Что говорила теория древней игры о подобных позициях, когда видно игровое поле, а фигуры противников движутся где-то под ним и грозят вынырнуть на поверхность у самого носа, да в таком количестве и мощи, что размышлять будет поздно? Или такого поворота правила не предусматривали?

Сидя так на обломке дерева, что было не весьма приятно, но терпимо, Евсевий продолжал рассуждать. Если он не видит пиктов, то это не значит, что их нет. Это не значит также, что они не видят его, но, скорее всего, дело обстоит именно так: они его не видят – ведь нет же у них крыльев, чтобы летать над этой степью! А если бы даже и были, то ни одного татуированного серокожего воина в боевой раскраске в небесах не наблюдалось. Таким образом, пикты, не меньше Евсевия, должно быть, снедаемые нетерпением узреть соперника, должны были бы воспользоваться тем же простым и доступным способом наблюдения, что и он сам. То есть, влезть на дерево.

Деревьев на обозримом пространстве нашлось немного. За исключением близкого леса, три кривеньких ствола торчали по-над ручьем – самого потока не было видно, но прореха в травяных терниях угадывалась, – еще два древа находились за водотоком, и три высились по ту сторону, где пребывал Евсевий, но поодаль от речки. Несомненно, пикты лучше знали местность и правила поведения на ней, так что, решившись выжидать, пока объявятся не слишком гостеприимные хозяева, Евсевий пытался вооружиться луком. В конце концов это ему удалось. Изрядно вспотевший и перемазавшийся в саже и трухе Евсевий утвердился на коротком, но крепком еще суку, используя его как опору для ног, и остался стоять одинок и недвижен под палящим солнцем.

Некоторое время ничто не тревожило знойную негу пейзажа. Даже птицы, столь докучавшие своими криками в лесу, здесь молчали: в послеполуденную жару они отдыхали в траве или под сенью ветвей.

Но вот над зеленой кроной, находящейся локтях в пятидесяти от аквилонца, внезапно вспорхнули в воздух несколько мелких птах и закружились бестолково над листвой, имея вид обеспокоенный. Евсевий изготовился к выстрелу, но тетиву отпускать покуда не решался: на ветви могла взобраться змея, соблазнившаяся яйцами из гнезда. Однако последующие события сняли с чешуйчатых тварей все подозрения – уж слишком сильно заколебалась крона! Такой шум мог произвести только кто-то тяжелый: леопард, медведь или человек!

Отследив, где листья трясутся более всего, Евсевий выстрелил.

Нечто весомое, провалившись сквозь крону, шлепнулось на землю. Спустя мгновение до Евсевия донеслись злобные хриплые и каркающие вопли. Теперь Евсевий знал, где противники, а те пока не могли увидеть, где аквилонец! Но уверенности, что влезший на дерево пикт мертв, у хайборийца не было: а вдруг он успел-таки заметить лучника и теперь рассказывает спутникам, куда им следует двигаться?

Тем не менее положение Евсевия оставалось более выгодным: он первым занял «господствующую высоту», и теперь всякий, кто рискнул бы вынырнуть на поверхность травяного моря, неизбежно попадал под его меткие стрелы!

По-видимому, выстрел все же оказался удачным: после некоторого замешательства в траве возле того дерева Евсевию почудилось какое-то шевеление. Пикты куда-то собрались, что подтверждали птицы, вившиеся теперь уже не над деревом, а над пространством степи.

«А пикты ли?!» – ожгла тут аквилонца запоздалая догадка.

Можно ли поручиться, что это дикари добрались до дерева? А если это кто-нибудь из своих?

Евсевий принялся лихорадочно припоминать, кто и куда подался после команды Конана разделиться: барон и Сотти ушли за ручей, Майлдаф еще сидел на дереве на опушке, Конан… Куда пропал король, Евсевий решительно не знал. Впрочем, кандидатура Конана, к счастью, не подходила: он ушел бы один, и кричать над ним было бы определенно некому… Кричать! – Евсевий подивился тому, как быстро поддался он панике: кричали над телом убитого уж точно не по-аквилонски!

Евсевий вновь с удвоенным вниманием стал следить за птицами и малейшими намеками на волнения длинных сухих стеблей. Похоже было, что пикты расходились: одни направлялись в ту сторону, где должен был собраться отряд, – к выходу ручья из скал. Остальные побрели было к ручью, избрав направление чуть выше по течению, чем находился Евсевий… и пропали. То ли пикты так ловко пробирались сквозь заросли, что обнаружить их мог только опытный взгляд, то ли они остановились, то ли у аквилонца попросту устали глаза, и он уже не в силах был уловить столь мелкие движения травы на таком изрядном расстоянии, к тому же слепящее солнце и ветер были ему помехой.

Зато открылось другое: на противоположном берегу ручья тоже заголосили пикты, и опять-таки непонятно почему. Или отвечали тем, коих потревожил Евсевий, или просто переговаривались меж собой превесьма громко. Так или иначе, они выдали себя.

Коли пикты заявили о своем присутствии во всеуслышание, то и преследуемые обязаны были как-то на это ответить: упустить такой случай, не изменив положение в свою пользу, было бы непростительным зевком!

Рассудив так, Евсевий вскоре убедился, что не ошибся.

Крики, едва смолкнув, разразились снова, но теперь в них звучало удивление и ярость. Не стоило сомневаться, что за ручьем завязалась драка! И кажется, барон Полагмар – а честь того, что удалось быстро и незаметно подкрасться к врагу принадлежала, конечно, ему – искушенному охотнику! – вместе с аргосским дожем случая не упустили. Схватка продлилась недолго. Воинственные вопли сменились предсмертными хрипами и стонами, и снова все стихло. Подобно оборотням хайборийцы скрылись в травяных дебрях, оставив загонщиков не у дел.

Похоже, что начиналась вторая часть игры. Пикты, пользуясь своим преимуществом в числе, пошли в решительную атаку, задумав просеять степь, как муку сквозь сито. От опушки леса долетели слова какого-то приказа. Ответом на него был клич, кой издали сотни полторы или две глоток, а затем вся трава там пришла в движение – туземцы двинулись в сторону скал по обоим берегам ручья.

«Если между лесом и скалами где-то пять, если напрямик, или семь, если по течению, скадиев, то на каждые три локтя придется по воину», – быстро сосчитал Евсевий. Положение его становилось незавидным, но спускаться вниз он еще не собирался: прежде чем отступать, надо было убедиться, нет ли встречной облавы. Кто знает, сколько пиктов успели обогнать его и уйти вперед?

Но встречной волны не было. Очевидно, что-то задержало пиктов в лесу, и они не смогли мгновенно выстроить своих воинов в цепочку, и даже отдельные отряды не преуспели в том, чтобы догнать ушедшие по ручью вельберы. Теперь не оставалось сомнений, что Арриго и Серхио достигли временного убежища в скалах, а чтобы выкурить их оттуда, потребовалось бы не меньше пятисот воинов. Такую силу трудновато было собрать в одночасье даже в Хайбории, а что уж говорить о пуще!

Немного успокоившись, Евсевий занялся планом собственного спасения, когда и в без того суматошное действо вмешался непредвиденный персонаж.

Хотя большая деревня, а возможно, и не одна, располагалась совсем рядом, пуща оставалась диким краем, и ее исконные обитатели не считали противоестественным бродить там, где им вздумается. Разумеется, осторожные хищники прятались сейчас где-то в дебрях, дожидаясь ночи, но мирные травоядные, пользуясь отсутствием врагов, совершали прогулки в поисках пищи. Сухая и высокая жесткая трава степи не могла прельстить крупных животных, и они, не умея предвидеть, какие странные события произойдут в этом месте и в это время, предпочли остановиться для отдыха близ кромки леса, в кустарнике, где было много сочных листьев, за которыми не приходилось слишком тянуться.

На одного из таковых и налетели разгоряченные охотой на человека пикты. Евсевий без сомнения отнес его к травоядным, но вот назвать сего зверя мирным было бы скоропалительно!

Из кустов близ ручья, где было небольшое болотце, полное замечательной жирной грязи, поднялась черно-коричневая широкая спина, заросшая густой длинной шерстью, восхитительно измазанной, так что иная свинья позавидовала бы. Сначала Евсевий подумал, что это кабан, но последующие события заставили его переменить мнение: уж чересчур велик был этот кабан. Мало того, когда «кабан» поднял голову, аквилонец не обнаружил ни хитрого свиного рыльца с любопытным пятачком, ни двух внушительных белых клыков, ни маленьких блестящих умных глазок. На мир из-под копны свалявшихся волос взирало нечто бесформенное, с довольно длинными вислыми ушами, более всего напоминающими коровьи, с толстыми, как у бочки, мощными боками и каким-то уродливым наростом на том месте, где должно было располагаться рыло. Чудище отряхнулось, взмахнуло тонким смешным хвостиком и, с неожиданной быстротой и проворством перебирая толстыми трехпалыми ногами, припустило прямо сквозь траву, легко преодолевая канавки и густые переплетения ветвей кустарника. Глаза зверя – маленькие, подслеповатые, близко посаженные – были мутны от ярости. Казалось, могучий зверь не видит ничего, что находится от него дальше двадцати локтей. Тяжелая и удивительно подвижная тварь виделась гораздо более опасной, чем даже разъяренный секач. Когда зверь повернулся к нему боком, на миг замерев, чтобы принюхаться, Евсевий наконец понял, что за нарост украшает морду диковинного создания: это был рог – толстый, немного загнутый к низкому покатому лбу бестии. В приоткрытой широкой пасти Евсевий разглядел клыки, ничуть не уступающие кабаньим.

Зверь повернул морду, и Евсевию показалось, что этот преисполненный ярости и первобытной злобы взгляд устремлен прямо на него. Трепет, ужас и восторг овладели им одновременно! По спине пробежал мороз, хотя аквилонец знал, что зверь не может его видеть. Как безобразно, бесформенно, грязно и в то же время гармонично, рельефно и первозданно прекрасно было это крепко слаженное природой из прочных костей, тугих мышц и жесткого панциря тело на фоне желтой шелестящей травы! Какие мысли бились в этом маленьком, пылающем во гневе мозге?

Боязнь и восторженное любопытство ученого боролись ныне в душе Евсевия: он узнал чудовище, хотя ни разу не видел его допреж! Это был тургарт – сильное, свирепое и почти неуязвимое травоядное. Даже слоны опасались встречи с ним! Евсевий слышал рассказы охотников из Черных Королевств об облавах на тургарта, и каждый раз, даже если предприятие заканчивалось успешно, перечисление убитых и покалеченных зверем загонщиков занимало добрую половину повествования.

Теперь это диво южных степей явилось пред очи Евсевия. От Черных Королевств пущу отделяло изрядное расстояние, а зверь никак не походил на мираж! Задрав голову, он издал громкий звук, представлявший собою смесь голоса грубы и рычания, а затем, заприметив, наконец, возмутителей своего послеобеденного отдыха, быстрой рысцой устремился в погоню.

Удивило Евсевия даже не то, что диковинное животное оказалось жителем пущи – это как раз и не было удивительным: тайны пущи, судя по рассказам Конана, представлялись неисчерпаемыми. Поразило ученого то, что зверь оказался покрытым густой длинной и теплой шерстью, тогда как южные тургарты были голы, и лишь редкий жесткий волос пробивался сквозь их ороговевшую кожу.

Увлеченные поисками врага пикты не сразу заметили, кого они разбудили и рассердили своим множественным присутствием и охотничьим гвалтом. А когда заметили, уловив сотрясение почвы от рыси четырех тумбообразных ног, поддерживающих тушу в пять тысяч фунтов весом, и услышав треск ломающихся ветвей и тревожный хлесткий шелест травы, было уже поздно. Как ни быстроноги были пиктские охотники, а убежать от тургарта смог бы разве только всадник на резвой лошади.

«Рихо! Рихо!» – понеслось над степью, и в крике этом звучал ужас. Конечно, пикты тоже иной раз охотились на тургарта, но такая охота требовала специальной тактики, тяжелых копий и крепчайших сетей. Повстречать «Рихо» внезапно среди зарослей или в степи было равносильно верной смерти: ни стрела, ни копье, ни меч не спасали человека в бесполезном поединке. Животное было надежно защищено творцом от людских ухищрений, и единственная надежда на спасение заключалась в том, что тургарт из многих возможных целей для преследования выберет не тебя.

Дальние от тургарта пикты в замешательстве приостановили свое продвижение к скалам, а ближайшие попросту бросились врассыпную, то и дело оглядываясь, пытаясь сообразить, не их ли выбрал в жертву страшный зверь.

Трубя, рыча и похрюкивая, помахивая веревочным хвостиком, черно-коричневый зверь, потряхивая шерстью, разбрасывая брызги и комки грязи, наклонив упрямую голову с выставленным вперед рогом, преследовал теперь высокого, крепко сложенного юношу с овальным тростниковым щитом, ярко разрисованным, и длинным легким копьем. Несмотря на кажущуюся неторопливость и тяжеловесность бега, тургарт догонял человека, и как бы тот ни пытался ускользнуть от зверя, делая прыжки, петли, резко меняя направление бега, расстояние между ними быстро сокращалось. Видел тургарт плохо, но, увидев раз, уже не упускал преследуемого: уши и нюх с лихвой восполняли ему недостаток зрения.

Когда между ними осталось локтей пятнадцать, пикт решил, что умереть в бою будет достойнее, да и смерть лицом к лицу не так страшна, чем если бы она настигла невидимо и нежданно со спины. Он с изяществом дикой кошки развернулся и попытался пронзить копьем глаз ринувшегося на него чудовища. Не тут-то было! Простым кивком головы тургарт отвел удар в сторону, копье скользнуло по скуле животного и сломалось о его крутое плечо. Тем временем ударил и сам тургарт, но не рогом, как ожидал Евсевий, а клыками нижней челюсти, подобно кабану, после чего, опрокинув человека, пробежался по упавшему телу. Аквилонец не успел понять, умер ли пикт от первого удара или тургарт добил его, растоптав, но никакой красивой и героической гибели не получилось: зверь расправился с вооруженным человеком так, как если бы имел дело с соломенным снопом, сиречь почти не заметив его.

Не издав никакого звука, долженствующего возгласить великую победу, тургарт, не снижая темпа бега, бросился вслед за группой из пяти воинов, пытавшихся спастись от бестии за ручьем. Но тщетно! Распаленный праведным негодованием тургарт был неудержим, и довольно глубокий в этом месте ручей не мог послужить ему преградой. Зверь переплыл его едва ли не быстрей, чем это исполнил бы вышколенный боевой конь. В ужасе пикты не разбирали дороги и бежали, не глядя уже, куда, собственно, бегут. Один зацепился мечом о щит товарища, тот запнулся, упал, и увлек за собой виновника столкновения. Тургарт был тут как тут, хрустнули хилые людские кости, и дикая погоня продолжилась, оскудев на двух участников.

Разумеется, чудище не могло справиться со всеми двумястами пиктами, вышедшими на облаву, – тургарт притомился бы в конце концов, удовлетворясь несколькими настигнутыми и поверженными людьми. Такие потери были вполне обычны при охоте на крупного опасного зверя даже в Аквилонии.

Но переполох случился изрядный! Застигнутые врасплох воины никак не могли понять, где же их преследователь, тем более что высокая трава не давала узреть воочию полной картины боя, и оттого каждый охотник был уверен, что неудержимый в своей свирепости «Рихо» гонится именно за ним. Один из пиктов, наткнувшись на дерево близ ручья, попытался в отчаянии спрятаться там. Однако, восхищаясь первозданной природной силой животного и одновременно справедливо опасаясь за участь барона Полагмара, Сотти, Майлдафа и Конана, бывших где-то неподалеку, вполне возможно, в пределах досягаемости для тургарта, который не стал бы разбираться, кто перед ним: безродный пикт или хайборийский нобиль, Евсевий не терял бдительности, а стрелы его не утратили всегдашней меткости. Пикт оказался пригвожден к стволу, да так и остался там, бессильно свесив руки.

Соратники и, возможно, соплеменники его, разбрасывая бесполезное оружие, с воплями носились в зарослях травы, ожидая роковой встречи. Но паника овладела ими не окончательно, большинство наиболее сообразительных спешили скрыться под сенью близкого леса, и лишь два или три десятка пиктов бежали к скалам.

Внезапно – а произошло это и вправду внезапно, ибо следить за состоянием неба аквилонцу было недосуг, – на залитую золотым солнцем степь пала глубокая серо-лиловая тень, и сильный порыв ветра пригнул упрямые стебли, так что бегущий по-прежнему размеренно и ходко тургарт стал виден до брюха. Евсевий посмотрел вверх. Незаметно, но удивительно быстро с полуночного восхода, от гор, катилась гроза со шквалом, по мощи немного уступавшим буре, что улеглась пару дней назад. Мгновенно сделалось темно, как будто наступили сумерки. Сплошная пелена грозовых туч застелила северо-восточный горизонт, и эта пелена стремительно надвигалась. Вот граница света и тени переместилась к краю желтых трав, вот миновала, вот переместилась на лес… Где-то над тем, другим лесом, что начинался за степью, вспыхнула гигантская молния, ветвистая, словно старое кряжистое дерево, и вскоре слуха Евсевия достиг низкий громовой раскат. За первым порывом ветра последовал другой, еще более сильный, так что аквилонцу, на плечах коего не было ничего, кроме туники, стало зябко: шедшая с северных гор гроза неслась на крыльях холодного ветра.

Евсевий не был уверен, успеют ли тучи разразиться ливнем именно здесь, над степью, но сидеть на бывшем стволе смысла более не имелось: погоня была разгромлена спасительным появлением тургарта и надвигающейся бурей. Евсевий уже совсем было собрался соскользнуть вниз, как молния ударила вновь, на сей раз вовсе недалеко – за ручьем, и ударила не куда-нибудь, а в одно из деревьев. Сухая крона вспыхнула мгновенно, и рокочущий зловещий раскат грома стал лишь завершением композиции, претворенной в свете и огне. Горящие ветки, листья, искры, увлекаемые ветром, упали в траву. Степь занялась в мгновение ока, и вихрь, раздувая пламя, погнал его к ручью и в сторону леса.