Текст книги "Колонна Борга"

Автор книги: Алекс фон Берн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

С большим трудом Шонебергу удалось вытащить профессора из его сантехнического убежища. Предусмотрительно захваченный с собой эсэсовский эскулап унтерштурмфюрер Гешке поставил диагноз: дизентерия. И порекомендовал оставить профессора хотя бы на пару-тройку дней в постели. Шонеберг тут же наорал на него:

– Вы с ума сошли?! Завтра в час дня мы уже должны быть в замке Адлерштайн! И я – заметьте, я, а не вы! – должен незамедлительно доложить об этом в Берлин.

– Профессор весьма плох, – робко возразил Гешке, – ему необходимы постельный режим и квалифицированная врачебная помощь.

– Вот и предоставьте ему эту помощь! – потребовал Шонеберг. – Вы врач или кто?

– Да, я врач! – начал потихоньку закипать Гешке, которому очень не понравился наезд Шонеберга на его профессионализм. – И именно как врач я заявляю, что профессору необходимо соблюдать постельный режим…

– А я ставлю вас в известность, унтерштурмфюрер, – повысил голос Шонеберг, – что постельный режим в нашем положении абсолютно неприемлем. Это я вам говорю, как СС-штандартенфюрер и ваш непосредственный начальник. Вы член СС или нет?!

Гешке хотел сказать, что эсэсовская медицина еще не настолько отличается от общепринятой, чтобы заставить больного дизентерией энергично маршировать под бодрящие аккорды «Als Soldaten Adolf Hitler» [15]15
  «Как солдаты Адольфа Гитлера» (нем.).


[Закрыть]. Но вместо этого он благоразумно решил ограничиться уточнением задачи:

– Я должен вытащить бригаденфюрера из сортира, убедить его в том, что он здоров, и запихать его в машину?

– Примерно так, – ледяным тоном подтвердил Шонеберг. – Поедете с ним в машине и будете там исполнять свои обязанности, а также менять бригаденфюреру штаны, если это понадобится.

Подобные перспективы не очень понравились Гешке, и он внезапно проявил определенную гибкость ума, предложив гениальное решение:

– А может, засунуть бригаденфюреру в трусы санитарную утку?

– Ну вот, это уже вполне профессиональное и конструктивное предложение, – удовлетворенно отметил Шонеберг.

Но Борг категорически отказался ехать в машине верхом на утке.

– Я должен буду ехать в машине в трусах?! – возмутился он через сортирную дверь. – Только в том случае, если вы будете бежать голыми перед бампером!

Неизвестно, какие последовали бы дальнейшие требования от глубоко уязвленного Борга, но тут Гешке весьма своевременно напомнил:

– Бригаденфюрер! Вы уже три часа сидите в туалете. У вас может выпасть прямая кишка и развиться грыжа.

У профессора Борга отец умер от грыжи, и поэтому аргумент показался ему весьма убедительным. Во всяком случае, он наконец позволил извлечь себя из сортира и усадить в машину.

Сказать, что колонна ползла со скоростью улитки, – значит не сказать ничего. Обессиленный Борг лежал на плече Гешке и лишь время от времени выкрикивал что-нибудь типа:

– Не надо так гнать! Машину качает и от этого у меня в животе водоворот. Что за гадость вы хотите влить мне в рот?

– Вам надо пить это каждые полчаса, бригаденфюрер, чтобы избежать обезвоживания организма, – пояснял Гешке.

– По вкусу похоже на подслащенную мочу, – ворчал Борг.

Периодически он со стоном хватался за живот, и тогда Гешке при помощи слоноподобного гауптшарфюрера Газе вытаскивал Борга из машины к обочине дороге. Автомобильная улитка минут на десять впадала в ступор. Таким образом, за целый день удалось добраться только до Писена. Единственное, что радовало: авиация союзников не появлялась.

Вечером Шонеберг связался с доверенным лицом Бормана Хуммелем по рации. В шифровке он доложил, что отстает от графика передвижения в связи с внезапной болезнью «Лютера» (под псевдонимом «Лютер» в шифровках проходил Борг). Шонеберг просил разрешения сделать остановку хотя бы на двое суток для лечения Борга. Профессор был так плох, что Шонеберг на свой страх и риск отложил дальнейшее передвижение до утра.

Под утро пришел ответ от Хуммеля. Расшифровав сообщение, Шонеберг в сердцах треснул по столу кулаком. Хуммель сообщал, что Борман крайне недоволен задержкой и что в любом случае не позднее 21 апреля колонна должна достигнуть намеченного места вблизи объекта «Гарц-2». Не позднее 18 часов 21 апреля Шонеберг должен доложить об активации объекта «Гарц-2». В противном случае Шонеберг будет считаться не выполнившим приказ и решение о его участи примет СС-бригаденфюрер Цольмер, направленный в указанный район лично фюрером со специальной миссией. Прибытие Цольмера в район объекта «Гарц-2» ожидается не позднее утра 23 апреля, на Цольмера возложена задача организации обороны района. Цольмер непосредственно отвечает за функционирование объекта «Гарц-2» и организацию эвакуации, с момента его прибытия Шонеберг и вся колонна Борга, а также местный гарнизон СС переходят в подчинение Цольмера.

Расстроило Шонеберга вовсе не сообщение о возможной опале: он был бы только рад этому, поскольку опала позволила бы ему забыть о долге и заняться только собственным спасением. Все равно еще пара недель и все должностные лица рейха от фюрера до фельдфебеля утратят пресловутое «руководство».

Едва шифровальная машина распечатала имя «Цольмер», как у Шонеберга пробежал мороз по коже. Сказать, Шонеберг боялся Цольмера, – значит ничего не сказать. Если бы Цольмер был патологическим садистом, беспощадно требовательным начальником, вымогателем и сексуальным извращенцем, домогающимся подчиненных, – и то Шонеберг не боялся бы его до такой степени. Цольмер не был ни садистом, ни извращенцем, ни вымогателем, ни беспощадно требовательным начальником. Он был гораздо хуже. Он был искренне преданным лично фюреру, кристально честным и абсолютно бескорыстным идиотом. А ведь давно известно, что честный дурак, добросовестно следующий своему пониманию долга, гораздо опаснее для коллег, чем отпетый негодяй. Сладить с таким человеком мог бы разве что только бравый солдат Швейк.

Шонеберг отнюдь не был Швейком. Поэтому единственный шанс для него избежать общения с Цольмером: прибыть раньше Цольмера на объект «Гарц-2» и укрыться там. И наплевать, что там за поручение фюрера привезет Цольмер! Лишь бы не иметь дела с этой двуногой чумой.

Шонеберг взглянул на часы и схватился за голову. Времени в обрез, чтобы добраться до Адлерштайна нормальным ходом. А тут еще с тормозом в виде так не вовремя прохудившегося профессора… Шонеберг в досаде наорал на Гешке и Газе. Те быстро запихнули профессора в машину, невзирая на стоны, проклятия и мольбы последнего, и колонна с максимально возможной скоростью помчалась в сторону Австрии. На этот раз продвижение шло значительно быстрее. Километров за пять до Фридрихсбрюка Шонеберг остановил колонну и направился к профессорскому «мерседесу». За последние два часа колонна не останавливалась ни разу, и в голову Шонебергу закралась нехорошая мысль: а не помер ли, часом, драгоценный профессор?

– Все в порядке, штандартенфюрер! – бодро доложил Гешке. Как выяснилось, эсэсовский медик проявил смекалку: он собрал по всей колонне полотенца и периодически засовывал их в профессорские трусы. Когда профессор злобно шипел своим мучителям: «Я обосрался!», здоровяк Газе приподнимал страдальца, а сидящий рядом с профессором Гешке ловко выдергивал использованное полотенце и вставлял новое.

Шонеберг похвалил Гешке за проявленную находчивость и пообещал представить к награде. Затем он нагнулся к открытому окну и спросил у профессора:

– Ну, как вы, профессор?

– Вы хотите моей смерти! – простонал Борг.

– Скоро мы въедем в город, а там до пункта назначения останется километров десять, – поспешил порадовать его Шонеберг.

– А почему мы не можем остановиться в городе? Там можно было бы получить квалифицированную медицинскую помощь, – выразил недовольство Борг.

– В городе наверняка есть шпионы русских или англо-американцев, – обнаружил недюжинную проницательность Шонеберг (сам, впрочем, не понимая, насколько он был близок к истине, – ведь он всего лишь хотел сделать профессора более послушным). – Если им станет известно, кто мы такие, то через час авиация противника превратит город в пыль, – и нас вместе с ним. Нет, мы должны проехать город на большой скорости, не останавливаясь, чтобы шпионы были уверены: мы мчимся на всех парах в Австрию, в Альпийский редут!

– Черт бы побрал этих шпионов! Да и вас тоже! – искренне пожелал Борг.

– И еще, профессор, – не обращая внимания на эскападу профессора, продолжал Шонеберг. – После выезда из города я поеду вперед, проверю готовность пункта назначения к приему, а затем вернусь в город. Мне необходимо сегодня до 18 часов доложить в Берлин о готовности объекта. А вы останетесь в пункте назначения, там вы получите все: покой, уход и правильное лечение.

Осуществив корректировку первоначального плана, Шонеберг немедленно приступил к его исполнению. Колонна промчалась через город и остановилась километрах в трех от него. Агент Динозавр вовремя заметил колонну и свернул в кусты, пережидая, пока немцы проедут мимо.

– Дожидайтесь меня здесь, – приказал Шонеберг Гешке. – На время моего отсутствия вы назначаетесь старшим колонны. Я проверю пункт назначения и вернусь обратно, тогда вы снова двинетесь вперед. А сейчас я еду в город.

Шонеберг съездил в Адлерштайн, убедился в готовности к приему гостей и помчался обратно: именно в этот момент его бронеавтомобиль и увидел Грег. Остановившись возле колонны, Шонеберг сообщил Гешке:

– Можете ехать. Пункт назначения – замок Адлерштайн. До него километров семь, охрана вас ждет. Я свяжусь с вами по телефону. Все! Вопросы?

У Гешке не было вопросов, и колонна двинулась к Адлерштайну, а Шонеберг поехал в город на броневике. Колонна проехала пару километров, и вдруг Борг потребовал остановиться.

– Мы уже почти приехали, бригаденфюрер, – начал уговаривать его Гешке, но Борг гаркнул на него:

– Выполняйте приказ старшего по званию! Я хочу спокойно погадить на природе, а не в этом передвижном сортире!

Отойдя от машины, Борг попробовал присесть, но понял, что в классической позе ему не удержаться: ослабевший организм качало, словно листок на ветру. Поэтому он отошел подальше, обнаружив в конце концов подходящую горизонтальную ветвь, за которую он мог бы держаться во время процесса. Ему удалось удобно обхватить ветвь руками и расслабиться. Прохладный ветерок ласково обдувал измученную профессорскую задницу. И тут появился Грег… Дальнейшее уже описывалось.

Грег продолжал незаметно наблюдать за профессором, готовя захват. Тем временем Газе подошел к профессору. Он только стал натягивать профессору штаны, как услышал:

– Halt! Hande hoch! [16]16
  Стой! Руки вверх! (нем.)


[Закрыть]

Газе был боевым фельдфебелем и не собирался сдаваться в плен партизанам. Он молниеносно выхватил из кобуры «люгер», но не успел выстрелить и медленно повалился на траву. Из горла фельдфебеля торчала рукоятка десантного кинжала «фэйрбэйрн-сайкс»: Стеглик все-таки успел раньше.

– Руки вверх, – повторил Грег специально для повисшего на ветке Борга. Тот безразлично посмотрел на Грега и попросил:

– Пусть кто-нибудь вытрет мне зад и наденет штаны. Сам я не могу: боюсь упасть, а сзади меня овраг.

Грег озадаченно посмотрел на Стеглика. Тот поигрывал «стеном», мрачно разглядывая СС-бригаденфюрера со спущенными штанами, затем сплюнул и сказал:

– Жаль, фотоаппарата нет. Господин капитан, прикажете атаковать колонну?

– Да, – спохватился Грег. – Полагаюсь на ваш боевой опыт, надпоручик. Напоминаю: попробуйте обойтись без стрельбы, но уйти не должен никто. При малейшем сопротивлении… Ну, вы знаете!

– Есть, сэр! – обрадованно козырнул Стеглик и направился к дороге.

Борг понял, что зад ему вытирать никто не собирается, и простонал:

– Ну, хоть помогите мне подняться и натянуть штаны. У меня уже руки не держат!

– Ладно, одну минуту, – сжалился Грег и предупредил:

– Только без фокусов!

– Какие уж тут фокусы, – прокряхтел Борг.

Грег помог жертве антисанитарии встать и привести одежду в порядок. В этот момент со стороны дороги простучала очередь «стэна». Грег насторожился, но больше стрельбы не было. Грег, подталкивая профессора, заторопился к дороге.

Возле грузовиков с поднятыми руками стояли пятеро солдат в полевой форме СС и столько же гражданских. На дороге в луже крови неподвижно лежал СС-унтерштурмфюрер.

– Дергаться вздумал, – коротко пояснил Стеглик, кивая на убитого.

– Будем надеяться, что в замке ничего не слышали, – сказал Грег и приказал:

– Надпоручик! Переоденьте людей в форму СС. Форму снимите с пленных и еще возьмите три новых комплекта в чемодане. Остальных в грузовики. Будем брать замок!

Голых эсэсовцев и штатских распределили по грузовикам. Переодетые коммандос уселись в кабины машин. Сам Грег переоделся в форму оберштурмфюрера и сел на переднее сиденье «мерседеса». Он велел сесть профессору сзади, рядом с переодетым в форму СС-штурмманна чехом самого мрачного вида и сказал:

– Имейте в виду, профессор: в случае чего, я взорву вас и себя гранатой. Да и ваш сосед при случае не промахнется. Когда мы въедем в замок, то вы прикажете охране построить всех людей во дворе и передать их в мое распоряжение. Все ясно?

– Вы англичанин? – вместо ответа спросил Борг.

– Нет, американец.

– Какая, к чертям разница! Я у вас в плену. Везите меня скорее в замок. Мне нужны врач, постель и сортир. И чтобы все побыстрее закончилось!

Колонна быстро двинулась к Адлерштайну и через десять минут остановилась у замкового рва. Подъемный мост был поднят, что неприятно удивило Грега. Впрочем, охрана не ожидала подвоха, и мост опустили, не дожидаясь разъяснений. Колонна въехала во внутренний двор замка. Во дворе двое голых по пояс солдат кололи дрова. Увидев выползшего из машины СС-бригаденфюрера, солдаты бросили топоры и вытянулись по швам. Дверь донжона отворилась, оттуда выскочил унтершарфюрер и проорал:

– Хайль Гитлер!

– Хайль, – морщась, отозвался Борг и приказал:

– Личный состав построить во дворе, ваши люди поступают в распоряжение шарфюрера. Покажите мне мою комнату… Нет, сначала – туалет!

Услужливый унтершарфюрер с готовностью отозвался:

– Слушаюсь, бригаденфюрер! Прошу вас следовать за мной.

Он провел Борга и Грега через мрачные переходы донжона, и они очутились в большом зале с гигантским камином, перед которым в деревянном кресле с высокой спинкой сидел человек. Больше Грег ничего разглядеть не успел: он получил вполне квалифицированный удар по голове и провалился в темноту.

Глава 8

В августе 1933 года заведующий кафедрой аэромеханики Воронежского университета Александр Москалев получил предложение поработать над проектом истребителя-перехватчика с предельно достижимой скоростью. Предложение выдвинул не кто-нибудь, а сам начальник Глававиапрома Петр Баранов. Баранов заверил Москалева, что осенью тот получит на этот истребитель официальный правительственный заказ.

Заказа Москалев не дождался: в сентябре того же года Баранов погиб в авиакатастрофе. Истребитель Москалеву пришлось разрабатывать инициативно, – в действие уже вступили могущественные «силы торможения».

Что за «силы торможения»? Увы, есть такой непреодолимый закон естественного отбора. В силу этого закона наиболее приспособленной к жизни оказывается посредственность: откровенные дураки, и выдающиеся гении выдавливаются из жизни дружными усилиями Великого Союза посредственностей. В этом заключается Высшая Несправедливость: наиболее великие из нас всегда прозябают в нищете и забвении, а признание получают в лучшем случае уже после смерти, когда они уже никому не опасны. Впрочем, в этом заключается и Великая Справедливость: ведь посредственности составляют 90 процентов живущих на этой земле; 9,99 процента составляют откровенные дураки и лишь оставшиеся 0,01 процента и есть гении. Согласитесь, что будет совсем несправедливо, если успех и признание в этой жизни всегда будут распределяться в условиях объективности: все сливки снимут гении! И в воздухе будет стоять сплошной вой обойденного и обиженного абсолютного большинства человечества: «А как же мы?!»

Глядя на преуспевающего дельца, известного ученого или политика, мы осознаем громадную дистанцию между ними и нами, остальной серой массой. Но мы видим, мы чувствуем в глубине души, что они такие же, как и мы, что и порождает иллюзию равных возможностей: просто им где-то в чем-то больше повезло. Но нас не покидает надежда, что когда-нибудь и нам повезет и на нашей улице будет праздник! И как нас пронзает радость превосходства, когда мы обнаруживаем, что в чем-то выше и умнее тех, кто рядом, – под нами или над нами!

И только при взгляде на Гения, отмеченного Особым Знаком Гениальности, осознаешь все его недостижимое превосходство, даже если он просто дворник в соседнем дворе, а ты смотришь на него сквозь тонированное стекло лимузина.

Был ли Москалев таким Гением? Трудно сказать. Но относились к нему, как к гению. В его гениальности была какая-то обыденность, что делало ее особенно оскорбительной. Во времена, когда руководители всех рангов не считали зазорным заявить: «Мы академиев не кончали!», оскорбительно иметь высшее образование. А Москалев имел их два: физико-математический факультет университета и Технологический институт. После революции в промышленности не хватало специалистов, на производстве заправляли недоучки-практики, хотя часто и очень талантливые. Среди них попадались и гении, такие как Гроховский, Курчевский.

Но главное отличие Гения от Посредственности: Гений никогда не считает, что он знает все, он учится каждый день и каждый час. Посредственность всегда когда-нибудь достигает такого уровня, когда она уже не просто не способна, но категорически не желает чему-либо учиться.

Судьбу творений Москалева всю жизнь решала Посредственность.

Первый пример: дипломная работа на физмате. При пневмотранспортировке сыпучих грузов по трубам время от времени вдруг образовывались пробки. Москалев на основании вихревой теории Прандтля получил рациональные размеры и форму труб. Работу так никто и не внедрил на практике. Действительно, оскорбительно: ведь не открыл же ничего нового, а просто применил то, что было и без него известно. Так неужели он умнее только поэтому?!

Пример второй: перегрев мотора самолета И-2-бис конструкции Григоровича при наборе высоты. Москалев опять не стал ничего изобретать, а просто обработал всем доступную статистику и получил оптимальные размеры радиатора. Понятно, что после этого на авиазаводе он не ужился.

Настоящему Гению не нужен ореол сакральности над творческим процессом. Он гениален в своей обыденности. Поэтому он и оскорбителен. Он оскорбляет именно обыденностью своей гениальности. А в случае с Москалевым ситуация превращена в настоящий абсурд: слишком образованный гений оскорбляет недоучек авторитетов. Где же их доучить, этих авторитетов? В том и беда, что негде! Москалев даже со средним образованием остался бы гением, а сколько вокруг недоучек с докторскими степенями и ворохами «научных» работ?!

И это вовсе не сгущение красок. Отнюдь! Судьба главной работы всей жизни Москалева тому пример.

К осени 1934 года Москалев представил в Глававиапром проект истребителя «Сигма», поражающего воображение как своей необычной схемой (треугольное «летающее крыло» очень большой стреловидности), так и совершенно невообразимой скоростью полета – 1000 километров в час (почти 0,85 скорости звука)!

И это в 1934 году, когда скорости истребителей едва перевалили за 400 километров в час и «научные умы» на полном серьезе доказывали (и успешно защищали диссертации), что скорости более 450 километров в час для самолетов недостижимы в принципе!

Более того, Москалев утверждал, что с реактивными двигателями самолет сможет достигнуть скоростей, в несколько раз превышающих скорость звука! А пока на «Сигме» планировалось установить два поршневых двигателя. Для лучшей работы винтов на большой скорости полета Москалев предполагал сделать их высокооборотными, со сверхзвуковыми саблевидными лопастями.

Начальник опытного отдела Глававиапрома отозвался о «Сигме» коротко и безапелляционно: «Ерунда!»

И проект положили под сукно. Что неудивительно – солидные «научные умы» убедительно обосновали всю абсурдность проекта. А чем мог Москалев подтвердить свою правоту?

Москалев был слишком образован и аналитичен для ученого-исследователя. Он не был умнее других, он просто умел работать с источниками: с экспериментальными данными и теоретическими работами, с которыми остальные просто ленились работать. Он умел видеть за деревьями лес, в то время как остальные видели в лучшем случае дрова. Он был Мастером, а в этом мире преуспевают ремесленники.

Еще в начале века Чаплыгин, Жуковский и Лазарев опубликовали ряд работ в области исследования околозвуковых и сверхзвуковых скоростей. Именно из этих работ вытекало обоснование эффективности использования треугольных и стреловидных крыльев на трансзвуковых скоростях. В 1933 году фирма Круппа выпустила отчет об экспериментальных отстрелах артиллерийских снарядов с головками различной формы. Так что в проекте Москалева не было никакого сверхъестественного озарения: он воспользовался уже известным.

Так бы все и утихло, но остальной мир тоже не дремал: осенью 1935 года на Международном конгрессе аэродинамиков в Риме немец Буземан и американец Карман сделали доклады о стреловидной форме околозвуковых и сверхзвуковых летательных аппаратов. А еще через год по линии разведки поступили данные о разработке на Западе летательных аппаратов с сильно отведенными назад треугольными крыльями.

Информация блуждала по всем углам Глававиапрома полгода – никто не хотел разбираться с бредовыми техническими новинками. И только когда начальник Глававиапрома Моисей Каганович получил задание непосредственно от Сталина, по главку пошел настоящий «шорох», во время которого кто-то вспомнил: ба! Да такие же крылья были на этой… как ее там… «Сигме»!

И в начале мая 1936 года Москалев получил задание: строить маленький экспериментальный самолет той же формы, что и «Сигма», для срочных предварительных испытаний. Срок – два с половиной месяца. Название экспериментального самолета – «Стрела».

Несмотря на сжатые сроки, машину не только построили, но и успели продуть модель в аэродинамической трубе ЦАГИ. Большие проблемы возникли с тем, что при конструировании «Стрелы» были допущены отступления от действовавших норм. И прочнисту Беляеву пришлось убеждать комиссию в том, что самолет не развалится в воздухе. Тяжелая участь русского инженера: везде доказывать очевидную вещь, что любой стандарт – не догма, а всего лишь руководство к действию!

Из-за сжатых сроков машину сделали с одним не очень мощным, но надежным мотором. Винт – с прямыми лопастями: саблеобразные сверхзвуковые лопасти снова появятся только полвека спустя.

В 1937 и 1938 годах машину облетали в Воронеже и в Москве. Нетрадиционная схема и своеобразное поведение машины в воздухе отпугивали летчиков и насторожили комиссию. Знаменитый летчик Борис Кудрин, едва увидев «Стрелу», наотрез отказался лететь: дескать, сам вид этого самолета ему глубоко омерзителен! А уж на чем только Кудрин не летал в своей жизни! Уговорили заводского пилота Гусарова. После первого полета Гусаров отказался снова подняться в воздух на «Стреле». Общее мнение высказал один из мастеров пилотажа того времени: летать на таком самолете – все равно, что мед с бритвы слизывать?

И все-таки нашелся человек, захотевший слизнуть мед с бритвы. Это был летчик Николай Рыбко. Он облетал машину по всей программе. Он и выявил типичные особенности машин с треугольным крылом: максимальная подъемная сила на больших, чем у прямого крыла, углах атаки; посадка с увеличенными оборотами двигателя для предотвращения слишком быстрого снижения машины; и, наконец, боковая колебательная неустойчивость, особенно на малой скорости.

Через восемь лет с этой проблемой столкнутся американские инженеры, которые назовут легкое покачивание самолета в полете «голландским шагом». А Москалев уже в 1938 году выяснил причины колебательной неустойчивости и устранил ее, увеличив вертикальное оперение.

Испытания показали правильность и перспективность выбранной схемы. Но строить боевой самолет не стали: для достижения околозвуковых скоростей требовались реактивные двигатели. И «Стрелу» уничтожили, а материалы исследований засекретили до лучших времен, до появления подходящих реактивных двигателей. Москалев верил, что их недолго осталось ждать: ведь над этой проблемой работал целый Реактивный научно-исследовательский институт. Но он не учел «сил торможения».

А те не дремали! Иначе чем объяснить, что первый российский реактивный истребитель БИ-1 конструкции Болховитинова сделали с традиционным прямым крылом? И окончилось все вполне закономерно: приблизившись к скорости звука, прямокрылый самолет потерял управляемость и разбился, войдя в непреодолимое пике.

Москалев клялся, что предупреждал конструкторов БИ-1 о «звуковом кризисе». Кто же это, такой всесильный, все-таки заставил конструкторов Болховитинова проигнорировать предупреждения компетентного человека? Тот, кто был заинтересован в забвении «Сигмы»-«Стрелы»: после гибели летчика-испытателя Бахчиванджи проект БИ-1 закрыли. Те же силы сгноили в тюрьме конструктора Калинина, инициативно строившего на Харьковском авиационном заводе бесхвостый самолет с треугольным крылом большой стреловидности К-15 в одно время с постройкой «Стрелы».

И все снова затихло. И «силы торможения», задавив неугодные им таланты, получали награды, чины и звания.

Новый толчок пришел снова с Запада. Немцы с 1943 года поставили на вооружение реактивные истребители и Me-262 уже успел причинить союзникам немало неприятностей. Из абсолютной фантастики реактивная авиация вдруг неожиданно и бесцеремонно превратилась в свершившийся факт в виде неустанно напоминавших о себе реактивных истребителей Me-163 и Me-262. А по данным разведки, на подходе у немцев было еще несколько реактивных самолетов: от почти законченного творения главного конструктора фирмы «Фокке-Вульф» Курта Танка Та-183 до поразительно похожего на «Сигму» нового самолета Липпиша «Егер LP-13». Проблему уже нельзя было замалчивать: кто-то должен был ответить за то, что, раньше других стран приступив к созданию перспективных сверхзвуковых самолетов, Советский Союз так и остался без них к концу войны.

И вот в начале 1945 года состоялось совещание по вопросу работ в области создания реактивной авиации. Проводил совещание народный комиссар авиационной промышленности Шахурин. На совещании «силы торможения» решили упредить удар и перевести вопрос в другую плоскость. Вместо того чтобы разбираться в причинах отставания советской науки в области реактивной авиации, совещание проакцентировалось на необходимости в данный момент сосредоточить усилия на получении немецких технологий и разработок в связи со скорой оккупацией всей территории Германии.

Идея проста до гениальности! От «сил торможения» выступил один быстроиспеченный академик, прозванный за талант убедить кого угодно в чем угодно Цицероном. Говорят, что один из рецензентов его докторской диссертации откровенно признался после защиты: «Я, должно быть, с ума сошел, не иначе, когда такое подписывал!» Надо отметить, справедливости ради, что не один упомянутый рецензент сошел с ума: на защите диссертация не получила ни одного черного шара! И совсем не случайно, что нигде так не процветали «силы торможения», как в секретных областях науки: система секретности позволяла надежно скрывать бездарность и некомпетентность. Кто ищет причины развала нынешней российской промышленности, – посмотрите на вотчины «липовых» докторов наук и «дутых» академиков!

Но вернемся в 1945 год.

Академик «Цицерон» обратил внимание наркома на то, что по ряду причин в области реактивной авиации Германия опередила Советский Союз. Среди причин были указаны, как, безусловно, неоспоримые (вроде трудностей с военной эвакуацией промышленных предприятий и научных организаций), так и вполне дежурные для того времени (вредительство). Насчет вредительства, «Цицерон», пожалуй, был прав, хотя упомянул об этом по общепринятому ритуалу тех времен, а вовсе не в порядке покаяния или самокритики.

«Цицерон» заострил внимание на необходимости скорейшим образом доставлять для изучения трофейные материалы по реактивной авиации, а также розыске немецких специалистов для их использования на благо советской авиации. Ход мысли «Цицерона» был вполне понятен: в открытую присвоить плоды трудов Москалева рискованно, – тот может «возникнуть», тогда придется попотеть, чтобы устроить ему судьбу конструкторов Калинина, Гроховского и многих других, расстрелянных по доносам «научных оппонентов». Иное дело – трофейные немецкие работы и ученые. Тут спокойно и безопасно можно присвоить все как законный трофей. И главное – весь этот плагиат можно легко провести под флагом бескорыстной заботы об отечественной авиации.

В заключение выступления «Цицерон» передал папку с материалами по ведущим немецким ученым с подробным описанием, в чем именно заключается конкретная полезность каждого из них. И здесь «Цицерон» оказался верен, себе: первым номером шли не Липпиш, и не Мессершмитт, а профессор Борг. Расчет был прост: о работах Борга мало кто знал, «Деген» считался чисто экспериментальным прототипом перспективного бомбардировщика, существующим в единственном экземпляре. Борга можно выжать как апельсин. Кто проведет ассоциацию между москалевским истребителем и бомбардировщиком Борга? Другое дело – «Егер» Липпиша: тут невооруженным взглядом видно поразительное сходство «Егера» и «Стрелы». А вдруг кто вспомнит?

Поэтому «Цицерон» представил в своей секретной записке профессора Борга гением, равных которому сейчас в мире нет. А гений есть гений, соревноваться с ним бессмысленно, а проигрывать ему – не позорно. Тем более – иностранец! Какой русский правитель не считал априори, что иностранные специалисты лучше своих? И товарищ Сталин тоже не был исключением.

Шахурин немедленно представил записку Сталину: ведь ее подписал не только «Цицерон», но и ряд других видных ученых – и не только из числа «сил торможения». Сталин распорядился выяснить местонахождение Борга и доложить.

Через неделю начальник Разведуправления Генерального штаба Красной армии генерал-полковник Кузнецов доложил Сталину: Борг находится в Тюрингии, на своем опытном заводе, упрятанном в толще скал. Присутствовавший при разговоре глава НКВД и заместитель председателя Государственного Комитета Обороны Лаврентий Берия раздраженно воскликнул:

– Послушай, генерал! Да существует ли он вообще, этот пресловутый профессор Борг? Очень осведомленные люди выражают сомнение в том, что Борг, кабинетный теоретик, мог создать что-либо, представляющее практический интерес. Не попались ли вы на удочку тех людей, которые хотят направить работу советской разведки по ложному пути?