Текст книги "17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера (СИ)"

Автор книги: Альберт Беренцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Адъютант напрягся. Причем напрягся сильно. Я явно сейчас сказал что-то не то.

– Рейхсфюрер?

Да чего он хочет-то? Я свирепо уставился на парня.

– Рейхсфюрер, мне привезти только вашу жену и дочь? А вашего приемного сына? А вашу…

Адъютант не окончил фразы, стыдливо потупил глазки.

Ну ясно. Речь тут может быть только о тайной любовнице. Или любовнике. Я понятия не имел, какие вкусы у больного ублюдка Гиммлера, в которого я попал.

– Всех, – коротко распорядился я, – И быстрее. Выполняйте.

– Яволь.

Адъютант тут же выбрался из мерседеса и захлопнул за собой дверцу.

А я откинулся на сидение и приказал шоферу:

– В «Шарите».

Пожалуй, погляжу на семью Гиммлера, выберу самого адекватного члена семьи и буду его использовать в качестве личного советника по всем вопросам.

Хотя, откуда в семье Гиммлера адекватные? Но посмотрим, выбора-то у меня нет.

Mercedes-Benz W 150 II type 770K Sedan, принадлежавший Гиммлеру, современное фото

Гиммлер едет в машине и радуется. Он еще думает, что ему не придется отвечать за его кровавые преступления, фото сделано в апреле 1941.

Берлин, клиника «Шарите», 1 мая 1943 08:18

От рейхсканцелярии до «Шарите» меня довезли за полчаса.

Шофер в начале нашего пути даже соблюдал все правила дорожного движения – он вежливо притормаживал у каждого пешеходного перехода и на поворотах. Он бы наверняка и на красный свет останавливался, вот только редкие светофоры в Берлине не работали. Видимо, не хватало электричества, а ведь это еще только 1943 год, гитлеровский режим еще в самом расцвете сил. Но у нацистов уже возникли проблемы с электричеством, так я окончательно убедился, что никаким хваленым «орднунгом» тут и не пахнет.

А странное поведение шофера могло быть обусловлено только одним – вкусами Гиммлера. Рейхсфюрер ᛋᛋ был настолько примерным гражданином, что его машина соблюдала все правила дорожного движения. Наверняка вот из таких «хороших граждан» и выходят всегда худшие злодеи.

Но я никогда не отличался особой законопослушностью, кроме того: мы уже и так отстали от процессии Гитлера, спешившие в больницу медики и охрана фюрера явно никаких правил дорожного движения не соблюдали.

– Быстрее, – приказал я шоферу, – Фюрер ранен, а вы тащитесь!

Шофер ускорился, причем водителем он оказался опытным, нарушать правила он умел не хуже, чем соблюдать – когда мы прибыли к больнице, то Гитлера как раз выгружали из машины.

Фюрер все еще был без сознания, и это было хорошо. А вот остальное – нет.

Огромное готическое здание «Шарите» уже было окружено войсками и ᛋᛋ. Сюда уже подогнали танки и бронетехнику, и явно не те, которые выехали из рейхсканцелярии. Те все еще тащились позади нас.

Но на крыше уже расхаживали снайпера, полицейские уже выгоняли из больницы врачей и пациентов – некоторых прямо на костылях. Судя по всему, под фюрера предполагалось отвести целое крыло клиники, и всех посторонних оттуда убирали.

– Не смотреть в сторону медицинской машины! – орал на людей эсэсовец, – Проходить с опущенными глазами, не пялиться!

Ну ясно. Серьезная болезнь фюрера подтачивает сами основы Рейха. Никто не должен видеть Гитлера без сознания.

Для верности Борман, ни на шаг не отходивший от носилок с Гитлером, еще и закрыл лицо фюрера какой-то простынкой, чтобы главу Рейха никто не опознал.

К клинике тем временем неспешно подъезжали странные зенитки на гусеницах – сразу пять штук. Каждая из зениток была прикрыта серой тканью, вероятно для маскировки. Стволы орудий глядели в небеса.

Понятно. А вот и ПВО подвезли.

– Дайте мне ваш люгер, – приказал я адъютанту.

Одного я отослал за семьей Гиммлера, но двое эсэсовцев все еще оставались со мной.

Адъютант отдал мне оружие без всяких вопросов, потом даже принялся снимать с себя кобуру.

– Кобуры не надо, – я просто сунул пистолет в карман, а потом на всякий случай объяснился, – Я намерен лично охранять фюрера! Это просто мой долг, как руководителя ᛋᛋ.

Конечно, вряд ли меня подпустят к Гитлеру с пистолетом в кармане, но попытаться стоит. Пока вокруг царит суматоха, может и прокатить. Просто пройду в палату, где Гитлера оперируют, и застрелю его. Избавлю врачей от лишней работы и необходимости оперировать фюрера.

С другой стороны: я теперь уже сильно сомневался в том, что убить Гитлера и красиво умереть вслед за ним – хорошая идея.

Что будет после смерти Гитлера? Вероятно, Борман просто займет его место и продолжит войну. А вдруг Борман в этой войне еще и победит? Он явно умнее Гитлера. А я совсем не хочу быть попаданцем, который создал вариант реальности, где Рейх победил во Второй Мировой.

Но что-то в любом случае делать нужно, это факт. Так что я принял решение убить и Гитлера, и Бормана, и всех остальных нацистских бонз, которые скоро непременно будут здесь, чтобы поинтересоваться здоровьем фюрера.

Я еще оглядел творящиеся вокруг безобразие из окна моего мерседеса, потом поморщился:

– Мало охраны. Давай-ка сюда наши самые верные подразделения. Все. И быстрее.

Я очень надеялся, что адъютант поймет меня правильно, ибо сам я понятия не имел, какие подразделения у Гиммлера самые верные. Но на случай, если придется брать клинику штурмом, преданные вооруженные люди не помешают.

К моему сожалению, адъютант просто напросто растерялся. Видимо, Гиммлер обычно отдавал ему прямые и понятные приказы, а не позволял додумывать за шефа. Так что с инициативностью у адъютантов Гиммлера дела обстояли откровенно паршиво.

– Рейхсфюрер, мне распорядиться увеличить количество шутц-полицаев?

А почему бы и нет, в самом деле? В памяти Гиммлера что-то шевельнулось. Шутц-полицаи – это же обычные полицейские. Те самые, которые сейчас гоняют народ от больницы. Воевать они, естественно, не умеют, бронетехники у них нет, но зато на верность Гитлеру их никто не дрессировал. И многим из них наверняка ни война, ни фюрер вообще даром не сдались. И командовать ими, судя по словам адъютанта, я могу. Я, что ли, распоряжаюсь всеми полицейскими силами Рейха, а не только ᛋᛋ?

– Давай шутц-полицаев, – приказал я, – Всех из ближайших районов, и быстрее. Через полчаса все должны быть здесь, у больницы. Фюрер в опасности! И начальника берлинской полиции – тоже сюда. Его сразу ко мне.

– Яволь, рейхсфюрер.

Телохранителей из моего второго мерседеса я на всякий случай решил оставить дежурить снаружи, а сам вошел в больницу с единственным оставшимся у меня адъютантом.

* * *

Крыло больницы, куда поместили фюрера, теперь напоминало уже не клинику, а казарму.

Коридоры внутри были заполнены эсесовцами, я теперь уже научился безошибочно узнавать личную охрану Гитлера – форма у них обычного для ᛋᛋ стального цвета, но на рукавах черные нашивки с серебряной надписью – «Leibstandarte ᛋᛋ Adolf Hitler», а на погонах: какой-то затейливый вензель, напоминавший татарскую тамгу. У некоторых еще в петлицах встречалось изображение ключа, но это редко – видимо, какой-то старый вариант униформы.

А еще охранников фюрера можно было опознать по длинным «арийским» рожам, квадратным подбородкам и высокому росту под два метра. Это были самые расово и физиологические чистые солдаты Рейха, отборные вояки с правильной генетикой. В здоровом, но крайне простецком теле Гиммлера я ощущал себя среди них некомфортно, любой из этих парней мог легко проломить мне башку одним ударом.

А еще некомфортнее ощущали себя местные врачи – они суетились в коридорах, не понимая, что вообще происходит, а вот пациенты не суетились, потому что всех пациентов бесцеремонно отсюда выгнали. Тех, кто не мог ходить – полицейские перетащили в другие крылья больницы прямо в койках.

И, конечно же, меня не пустили к фюреру ни с оружием, ни с адъютантом.

Пистолет в моем кармане не укрылся от взора эсесовцев, у этих псов из гитлеровской Лейб-Гвардии была выдрессированная годами чуйка на такие вещи.

Очередной эсэсовец вскинул руку в римском салюте:

– Простите, рейхсфюрер, но оружие нужно оставить. И к фюреру я могу пропустить только вас одного. Приказ рейхсляйтера Бормана.

Моя рука потянулась к карману, чтобы покорно сдать люгер, но тут же повисла в воздухе. А какого собственно хрена? Зачем я подчиняюсь приказам властей? Чтобы что? В чем смысл?

Смысла не было. Это была просто воспитанная со школы привычка слушаться, и больше ничего. Просто инстинкт. Я никак не мог привыкнуть, что я теперь Гиммлер, и что я в Третьем Рейхе. Но Гиммлер не выполняет ничьих приказов, кроме приказов фюрера, это раз. А во-вторых: если я буду тут законопослушным гражданином, то я же сам стану нацистом, соучастником преступлений этих подонков.

Ну уж нет. Пора оставить старые привычки. Умный от дурака тем и отличается, что умный – учится, меняет свое поведение в зависимости от ситуации. Я не мог себе позволить быть дураком, слишком многое стояло на кону.

– Как смеет партайгеноссе Борман приказывать мне? – процедил я, глядя эсэсовцу прямо в глаза, – Или он не знает, что фюрер назначил меня исполняющим обязанности рейхсканцлера? Не знает, что именно я отвечаю за безопасность фюрера в этот критический для Германии момент?

Эсэсовец остался непреклонен:

– Еще раз простите, рейхсфюрер. Я подчиняюсь бригадефюреру Раттенхуберу. А он мне никаких отдельных инструкций на ваш счет не давал.

– Вам известно, что фюрера отравили? – выдал я мою коронную фразу, – И мы пока что не знаем, кто за этим стоит. Возможно как раз Раттенхубер. Вместе с Борманом! Кого вы защищаете, фольксгеноссе, фюрера или Бормана?

– Фюрера, мой господин. Но наш вождь сейчас не в состоянии отдавать приказы, мое сердце обливается кровью…

– В таком случае пропустите к фюреру его самого верного бойца и стража – меня, – перебил я, – Я лично буду нести караул у постели фюрера. И все Борманы мира мне не помешают.

Не дожидаясь ответа, я просто прошел дальше по коридору – вместе с адъютантом и пистолетом в кармане.

И мой расчет оказался верным: они не рискнули, никто из эсесовцев не рискнул остановить Гиммлера.

Это придало мне уверенности в себе. Неужели и правда я могу творить, что хочу? Вот так просто? Выходит, что я зря переживал. Гитлер построил свой Рейх таким образом, что все было завязано на него лично, что ни один немец и шагу не мог ступить без его приказа. Теперь Гитлер вышел из строя – и немцы не знали, что им делать. В такой ситуации, у кого будет больше дерзости и решительности: тот и возьмет власть над Германией, выпавшую из ослабевших ручонок фюрера.

Возле палаты, где оперировали Гитлера, стоял десяток автоматчиков, из того же гитлеровского Лейб-Штандарта. А еще тут же был Борман, он как раз говорил с врачом.

– Операция займет пару часов, рейхсляйтер, – докладывал доктор, пожилой и явно опытный хирург, – Горе нам, но обнадежить вас не могу. Череп пробит, его осколки попали в мозг. Так что исход совершенно непредсказуем. Фюрер может поправиться. А может впасть в кому. Или умереть. Или…

Доктор испугался и замолчал.

– Продолжайте, мой друг, – ласково произнес Борман, – Говорите, как есть. Речь идет о здоровье фюрера.

Доктор еще помялся и только потом выдал:

– Ну в общем… У фюрера могут возникнуть проблемы ментального характера. Мы не знаем, насколько поврежден его мозг.

Врач побледнел, его лоб покрылся испариной. Он сейчас выглядел, как человек, совершивший святотатство, как мусульманин, которого заставили съесть кусок свинины и запить водкой. Мыслимое ли дело – предполагать, что фюрер станет дегенератом? Гитлер был для них живым божеством, и слова врача звучали, как богохульство. Хотя я мог над этими словами только мысленно посмеяться. Можно подумать, что Гитлер не имел ментальных проблем до того, как стукнулся башкой о светильник!

– Я предполагаю, что фюрера отравили, – влез я в разговор с моим фирменным посланием германскому народу, – Вот почему он упал и стукнулся головой. Вы нашли яд?

Врач растерянно перевел взгляд на меня:

– Никак нет, рейхсфюрер. Боюсь, что сейчас нас занимает только проломленный череп фюрера. Все анализы придется отложить на потом. Если фюрер поправится.

– Поправится или нет, но анализы на яд провести необходимо, – потребовал я, – Враги Рейха будут наказаны за их злодеяния, даже если фюрер оставит нас. Гитлеризм – вечен. Он не умирает, даже вместе с Гитлером! Ясно?

Я, похоже, потихоньку становился хорошим оратором. Врач обреченно закивал, а вот Борман смотрел на меня удивленно – видимо, оригинальный Гиммлер красноречием никогда не славился. В отличие от меня. Я сам раньше никогда не замечал за собой мастерских речей, но с другой стороны, если подумать: я же все-таки сантехник, а сантехники известны как раз своим красноречием. И не только в плане матерной ругани. Все же сантехник должен уметь и успокоить человека в сложной ситуации, когда у него залило полквартиры или из унитаза льется через край, а еще сантехник должен уметь продать человеку свои услуги – например, замену прокладки, даже когда такая замена не требуется. Это наш хлеб.

Так что выходит, что я ораторским искусством вполне владел, в виду моей профессии, просто раньше не сознавал этого. А вот оригинальному Гиммлеру его речи наверняка писали референты.

– Я буду лично присутствовать при операции, – заявил я, решительно направляясь к палате, где латали Гитлера.

Но на этот раз тактика тупого напора не прокатила – двое автоматчиков тут же заступили мне дорогу.

А доктор всплеснул руками:

– Невозможно, рейхсфюрер. Простите, но невозможно! Это сложнейшая операция, отвлечете врачей, и жизнь фюрера окажется под угрозой!

– А вдруг ваши врачи убьют фюрера? – парировал я, – Вдруг они – участники заговора против Гитлера? Нет, я лично буду охранять фюрера! Я не отойду от него ни на секунду.

«Пока его не прикончу» – добавил я про себя.

Но Борман уже взял меня под локоток:

– Нет нужды, партайгеноссе. Как видите, фюрера хорошо охраняют. И врачи тут в «Шарите» проверенные, как вам известно. Это же партийная клиника. Вы просто устали, мой друг, как и все мы. Пойдемте лучше выпьем кофе.

Вообще, предложение так себе. Гонять кофеи – это не то, чем я должен сейчас заниматься. Но я отлично понимал, что в эту палату меня никто не пустит. Автоматчики были настроены решительно, и Борман тоже против. Кроме того, Борман явно хотел со мной о чем-то поговорить. О чем-то серьезном, это было ясно по его тону.

А как я уже убедился: убить Гитлера недостаточно. Чтобы остановить войну и помочь нашим – мне нужно будет еще разобраться с Борманом. А как я с ним разберусь, если не выслушаю его? Это уже не говоря о том, что возможно мне как раз Бормана и нужно застрелить, а не Гитлера, который уже и так одной ногой в аду. Так что остаться с Борманом наедине – отличный вариант.

Я кивнул:

– Ладно, вы правы.

– Распорядитесь, чтобы нам принесли кофе и коньяку, – приказал Борман врачу, – И бутерброд у вас найдется? У меня от стресса всегда разыгрывается голод. Проблемы с поджелудочной, вы, как врач, должны понять меня.

– Я немедленно отдам распоряжения, рейхсляйтер, – заверил Бормана врач.

– Мне тоже бутерброд, – потребовал я, воспользовавшись ситуацией, – С колбасой. А лучше два.

Борман в очередной раз глянул на меня с предельным подозрением.

– Вы вроде были вегетарианцем, дружище.

– Это так. Но у меня желудок сводит от горя, когда с фюрером беда!

– Будем молиться, чтобы он поправился, – у Бормана на глазах выступили натуральные слезы.

Вместе с Борманом мы прошли дальше по коридору больницы, потом свернули в другой коридор, потом подошли к двери одной из палат.

– Ваш адъютант, конечно же, останется снаружи? – уточнил Борман.

– Останется.

Я согласился, ведь чтобы пристрелить Бормана – адъютант мне ни к чему.

Мы вошли, в просторной палате стояло несколько коек, больных и врачей тут не было, зато присутствовал эсэсовец, прямо как с пропагандистского плаката – высокий голубоглазый блондин. В петлицах у него было по тройному дубовому листку.

Увидев меня и рейхсляйтера, эсесовец браво отсалютовал.

Кроме него тут был еще один человек, он сидел на койке, но встал, когда мы вошли.

И когда я увидел этого второго мужика: то у меня глаза на лоб полезли. Да быть не может! Я ощущал себя, как в ночном кошмаре, меня натурально бросило в пот.

Ошибки тут быть не могло – среднего роста, в коричневом костюме, челка, усики…

Этот второй был Гитлером! Причем, Гитлером живым и совершенно здоровым, без всяких ран на голове.

– Ну здравствуй, Генрих, – с угрозой сказал мне фюрер.

Я уже ничего не понимал. А когда я ничего не понимаю – моя рука тянется к пистолету.

У меня не было ни единого предположения, что вообще происходит, и как Гитлер оказался здесь, а не в операционной, и почему он снова жив-здоров, но мне было плевать. Я уже отправил на операционный стол одного Гитлера, а второго Гитлера – просто пристрелю, как бешеную собаку.

Историческое здание «Шарите», современное фото

Берлин, клиника «Шарите», 1 мая 1943 08:30

Гитлер неожиданно улыбнулся мне – очаровательной белозубой улыбкой. И вот тогда я понял, а скорее почуял нутром, что что-то тут не так. Это не Гитлер. Не настоящий.

Моя рука, засунутая в карман за пистолетом, так в кармане и осталась.

– Айзек, что вы себе позволяете? – назидательно поинтересовался Борман.

Айзек? Ну ясно. Значит это просто двойник. Суррогатный фальш-фюрер. Вот такому меня в школе точно не учили. О том, что у Гитлера имелись двойники, я сейчас узнал впервые.

– Простите, рейхсляйтер, – Айзек склонил голову, – И вы тоже извините меня, рейхсфюрер. Просто шутка. Просто не сдержался. Признаться, я просто хотел вас напугать. И мне удалось!

– Я очень не советую вам меня пугать, Айзек, – процедил я моим Гиммлеровским голосом, – Когда я пугаюсь – обычно кто-то умирает.

– Рейхсфюрер прав, – согласился Борман, – Оставьте это ребячество, Айзек. Не сейчас, не в такой момент. Вам, вероятно, придется сегодня же выступить с обращением к германской нации. Уже поползли слухи о ранении фюрера, и наша задача – эти слухи решительно опровергнуть. Фюрер не может быть ранен. Такое могут предполагать лишь наши еврейские враги! Так что готовьтесь, Айзек – если фюрер не придет в себя к вечеру, то будем записывать радиообращение в вашем исполнении. А до этого, в полдень, у вас выступление на митинге, в честь Дня Национального Труда.

Дня национального труда? Выходит, что нацисты празднуют первомай? Все больше и больше удивительных открытий. Я уже в который раз помянул недобрыми словами школьные учебники истории. С другой стороны: эти учебники для общего образования, глупо требовать от них, чтобы они были инструкцией для попаданцев.

Борман повернулся ко мне:

– Ну и как вам? Считаете, что Айзек справится?

– Я справлюсь, – ответил Айзек вместо меня.

Я смерил фальш-фюрера недовольным взглядом.

– Айзек слишком много болтает, – ответил я, – Но в этом и плюс. Фюрер тоже любит поговорить, так что полагаю, что да – Айзек справится.

– Хорошо, – констатировал Борман, – Идите готовьтесь, Айзек. Бригадефюрер вас проинструктирует, тексты ваших речей получите у него же. И умоляю вас – поменьше импровизации.

– Я постараюсь, – пообещал Айзек.

Сопровождавший Айзека эсэсовец еще раз отсалютовал. А Айзек тем временем отклеил усики, снял парик, изображавший Гитлеровскую челку, а потом достал из кармана костюма и приклеил себе на подбородок густую бороду. А после надел на нос темные круглые очки.

Теперь он за один миг преобразился в другого человека, все сходство с Гитлером исчезло. И смысл этих перевоплощений был мне ясен: Айзек же не может ходить по коридорам больницы в фюрерском виде, когда Гитлера оперируют здесь же. Сам факт существования двойника следует тщательно скрывать, это было понятно.

Бригадефюрер и Айзек ушли, а нам с Борманом принесли наконец две чашки кофе, тарелку бутербродов с сыром и колбасой, а еще бутылку коньяку. Борман решительно налил коньяк себе в кофе, но я предпочел просто хлебнуть кофе и сохранить трезвый разум. Да Гиммлер наверняка и не пил. Гиммлер, жрущий колбасу – это еще куда ни шло. Но Гиммлер, который начал хлебать коньяк, точно вызовет подозрения.

Момент пристрелить Бормана сейчас был идеальным, но интуиция подсказывала, что пока что делать этого не следует. Борман явно хотел сообщить мне нечто важное. Он пригубил кофе, потом куснул бутерброд, потом закурил сигарету.

– Айзек – это же еврейское имя, – эта мысль меня почему-то настолько шокировала, что я высказал её вслух, – Он еврей что ли?

– Еврей, причем польский, – подтвердил Борман, – Он из Люблина. Отец – еврей, мать – немка. Так что немецкий для него родной. Пришлось только обучить его мюнхенскому диалекту, чтобы его речь не отличалась от речи фюрера. Родителей Айзека мы уже убили, но его сестра все еще у нас в Моабитской тюрьме. Точнее говоря, у вас в Моабитской тюрьме. Так что Айзек слушается. Он бывший актер Люблинского театра, а актеры – народ гнилой и трусливый, сами знаете. Но для своей роли Айзек подходит идеально. И это главное, а остальное не имеет значения. Айзек же не настоящий фюрер. А вы, в свою очередь – не настоящий Гиммлер.

Борман так резко перешел от Айзека ко мне, что я растерялся. С другой стороны: ожидаемо. На что я вообще надеялся? Что смогу притвориться Гиммлером, ничего про Гиммлера не зная? Так такое только в глупых книжках про попаданцев и бывает.

– О чем вы, рейхсляйтер?

– Обо всем, – Борман затянулся сигаретой, – Начнем с того, что именно вы этого Айзека и нашли год назад. Именно вы надрессировали его быть фюрером. А теперь вы Айзека не узнаете. Я для того и привел сюда Айзека: во-первых, чтобы дать ему инструкции, а во-вторых – чтобы проверить вас. И вы проверку не прошли. Вы прямо сейчас жрете бутерброд с колбасой, хотя Гиммлер бы колбасу, тем более такую жирную, никогда бы и в рот не взял. У вас изменилась речь. Изменился взгляд. Вы сами не понимаете, где находитесь. Вы не Гиммлер, дружище. Так кто вы такой? И зачем вы пытались убить фюрера?

Я отложил бутерброд, в который я действительно вгрызся, чисто на нервах. А потом сунул руку в карман, нащупывая пистолет.

– Ну застрелите вы меня, а дальше что? – спокойно поинтересовался Борман, – Бойцы Лейб-Штандарта мною предупреждены, что с вами что-то не так. Я высказал им мои подозрения, что вероятно это вы стукнули фюрера головой о светильник. Так что если выстрелите в меня – сюда ворвутся эсэсовцы, и вас самого пристрелят, моргнуть не успеете, партайгеноссе.

Это были резонные рассуждения, крыть тут было нечем.

Если убью Бормана – то до Гитлера уже не доберусь, а фюрер тем временем может еще и поправиться, врачи же сказали…

Борман ждал ответа.

– Ну хорошо, вы меня раскусили, дружище Борман, – признался я, – Я не Гиммлер. Вам известно о том, что рейхсфюрер увлекался оккультизмом?

– Известно, – Борман презрительно ухмыльнулся, – Но это же только беготня по замку в голом виде. Одна мерзость и непотребство. И глупость.

– А вот и нет, – запротестовал я, – Во-первых, я в голом виде по замку не бегал, я уже оправдывался перед фюрером за эту гнусную ложь. Во-вторых, ритуал призыва сработал. В этом теле больше не Генрих Гиммлер. Я… Я – германский король Генрих Птицелов. Из десятого века!

– Вот как, – Борман допил свой кофе с коньяком, потом затушил сигарету, прямо в чашке, – А когда вы научились пользоваться пистолетом, ваше величество? Будь вы древним королем – логичнее было бы попытаться зарубить меня мечом.

Похоже, что мой план не сработал, Борман мне не поверил. Ну да, я опять допустил ошибку. Глупо было пытаться прикрываться авторитетом древнегерманских королей. В эту дичь тут никто кроме Гиммлера и его сумасшедших дружков не верил. Борман был настроен так же скептически, как и Гитлер.

– Я получил часть памяти Гиммлера, – ответил я.

– Мда? Но не ту часть, в который была информация об Айзеке, так ведь? Ибо Айзека вы не узнали. Более того: вы даже меня не узнали, когда сегодня увидели в рейхсканцлярии. Готов в этом поклясться. Как зовут вашу жену, Генрих?

Я понял, что моя легенда провалилась полностью. Борман мою версию просто разгромил. А значит – остается только один вариант, вариант сказать правду. Вообще, я сторонник правды, правду нужно говорить всегда, даже когда говоришь с Борманом. В правде, по крайней мере, не запутаешься, как во лжи.

– Ладно, я соврал. Я не Генрих. Не Генрих Птицелов, но и не Генрих Гиммлер. Я из будущего. Из 2023 года.

– Доказательства?

Улыбка Бормана теперь стала сочувствующей, как будто я был тяжело больным человеком. Психически больным. Повторялась ситуация с Гитлером – мне никто не верит, а доказательств у меня ноль.

– Я знаю все тайны Рейха, – заявил я, – В моем времени их все знают. И про ядерный проект, и про Холокост, и про Фау-2. Для меня это исторические факты, дела давно минувших дней.

Борман покачал головой:

– Конечно, ты знаешь про ядерный проект, партайгеноссе, ты же Гиммлер. И про Фау-2 ты тоже в курсе, что же тут удивительного? А что такое «Холокост», это же что-то из Библии?

– «Холокост» – это уничтожение евреев, – пояснил я, – Его так назовут после войны. Которую Германия проиграет в мае 1945, и поражение Германии будет сокрушительным.

– Вот как? – Борман развеселился, – А доказательства у тебя есть, мой друг, доказательства? Или просто красивые слова?

Ясно. Мои доказательства – не доказательства.

И это логично, я бы на месте Бормана тоже не поверил ни единому моему слову. Борман считал меня безумцем. И он явно размышлял. А еще было очевидно, что эти размышления рейхсляйтера ничем хорошим для меня не кончатся. Как только Борман убедится, что Гиммлер сошел с ума и утратил дееспособность – он просто, продолжая мило улыбаться, проводит меня в психиатрическую клинику, откуда я уже живым не выйду.

У меня рука чесалась всадить в жирную рожу Бормана пулю, а то и разрядить в неё же весь магазин. Но этого делать нельзя, тогда я сам умру, как верно заметил Борман. Разменять свою жизнь на жизнь фюрера – это еще куда ни шло. Но погибать ради того, чтобы убить Бормана? Это бессмысленно. Гитлер еще может поправиться, он назначит себе нового Бормана и нового Гиммлера вместо меня – да и всё. Эдак нашим не поможешь, войну и нацистов не остановишь.

– Я свободно говорю по-русски, – сообщил я, причем на чистейшем русском языке.

Борман нахмурился.

– Да-да, – продолжил я, уже по-немецки, – Вы не ослышались, рейхсляйтер. Я говорю на русском, как на родном. Можете это проверить. Зовите любого переводчика, любого русского остарбайтера с улицы – они подтвердят. Откуда Гиммлеру знать русский? Вот это убийственное доказательство. И вы правы: я пытался прикончить фюрера. Потому что я русский, а Гитлер – враг моей родины.

Вот теперь я выхватил пистолет, снял с предохранителя (это я, к счастью умел, пару раз стрелял в тире) и направил ствол на Бормана.

Рейхсляйтер не испугался, нервы у Бормана были стальные. Но он призадумался. Налил себе еще коньяку, выпил.

– Ну предположим, – протянул Борман, игнорируя направленный на него пистолет, – Что-то в ваших словах есть. Я, честно признаюсь, с трудом верю, что у Гиммлера могла так сильно измениться личность. Предположение, что Гиммлер будет тыкать в меня люгером – оно фантастическое. Не более фантастическое, чем ваша история.

– Значит, верите мне?

– Я этого не говорил. Уберите оружие.

– Не уберу. Какого черта я должен его убирать? Я теперь правлю Рейхом, Гитлер меня назначил, все это слышали! Поэтому знаете что? Я могу вас спокойно пристрелить, партайгеноссе Борман.

Борман расхохотался:

– Вы не правите Рейхом. Не впадайте в иллюзии, мой друг. Ни вы, ни я фюрером пока что не стали. Вообще, никто не может стать фюрером – фюрер у нас один. Незаменимый. У Гитлера был только один заместитель: Гесс. Но он сбежал в Англию, если вам это известно, и он разбил сердце нашего фюрера. С тех пор у Гитлера нет замов. Так что ваши претензии на власть – абсурдны. Да и как вы будете управлять Рейхом, не имея никаких знаний? Выстрелите в меня – даже не выйдете живым из этой палаты. Лейб-Штандарте вам не подчиняются, вы уже сами в этом убедились, у охраны Гитлера уже руки чешутся покончить с вами. Я сказал им, что подозреваю вас в попытке убить фюрера. Я же вам сообщил об этом. Опустите оружие, сейчас же! Поговорим конструктивно.

– Да о чем мне конструктивно с вами говорить, Борман? Мы с вами враги!

– О будущем Германии, – спокойно ответил рейхсляйтер, – Вы же утверждаете, что вы из будущего? Ну вот и расскажите мне о нём. И тот факт, что мы враги, нам, думаю, не помешает. И у врагов могут быть общие цели, разве нет?

– Общие цели?

До меня не сразу дошло. Но когда дошло, я и правда поставил оружие на предохранитель и убрал пистолет обратно в карман.

Я понял, что Борман почему-то заинтересовался тем фактом, что я именно русский попаданец. На него именно это по какой-то причине произвело впечатление. Почему – пока что было неясно.

– Вы тоже хотите смерти фюрера? – догадался я.

– По крайней мере, я вам такого не говорил, – строго произнес Борман, – Давайте, рассказывайте про ваше будущее.

– Про наше будущее, – поправил я, – Тут всё просто. Наступление СССР уже не будет остановлено. Русские возьмут Берлин в мае 1945. А в июле 1944 во Франции высадятся американцы и англичане. Будет война на два фронта, которую Рейх проиграет. Гитлер покончит с собой в апреле 1945. Вот и всё. Фюрер привел Германию к катастрофе.

Борман призадумался:

– Война на два фронта, мда… А я ведь говорил фюреру. И Гесс говорил ему, хоть и был тем еще сумасшедшим. Но Гитлер не слушал, он никогда не слушает. Ну а со мной что будет?

– Вас повесят, – ответил я, – Будет так называемый Нюрнбергский процесс. И вас на нем после суда вздернут.

Вообще, я сейчас врал. Или не врал. Я и сам не знал, я понятия не имел, какова судьба Бормана. Вроде же он на самом деле сбежал в Аргентину? Или застрелился? Я этого не помнил. Но в воспитательных целях сейчас лучше напомнить Борману про виселицу, это ясно.

Борман несколько секунд молча и явно мучительно размышлял, его жирный лоб наморщился и даже покрылся испариной – то ли от кофе с коньяком, то ли от тяжких дум.

– А можете меня отправить в будущее? – нарушил наконец молчание рейхсляйтер.

– Не-а. У меня нет машины времени. Я даже понятия не имею, как Гиммлер умудрился запихать меня в свою тушку. Рейхсфюрер вроде хотел вселить в себя дух короля Генриха Птицелова, причем таким образом, чтобы в его теле сохранилось и собственное сознание Гиммлера, и сознание короля одновременно. Безумец пытался усилить себя душой короля. А вместо этого – его тело оказалось захвачено мной. Но я понятия не имею, как это работает. И вряд ли смогу повторить.

– Ну хорошо, – Борман кивнул, – Я все еще вам не верю, но что-то в ваших словах есть. Надо бы на самом деле проверить ваше знание русского языка.