Текст книги "17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера (СИ)"

Автор книги: Альберт Беренцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Ну вот что, Гротманн, отдайте немедленно указания – нужно разыскать и доставить ко мне ряд лиц, – распорядился я, – Во-первых: Эрнста Тельмана.

Гротманн тут же достал блокнот и записал. Без лишних вопросов. Хотя по лицу моего нового главы штаба я понял, что он знает, кто такой Тельман.

– Тельман у нас в концлагере, я так понимаю?

– Не могу знать, рейхсфюрер, – отрапортовал Гротманн, – Не уверен, что он даже жив. Но я немедленно дам указание его разыскать.

– Во-вторых… – продолжил я, – Конрада Аденауэра.

Про Аденауэра я помнил ровно две вещи: послевоенное немецкое «экономическое чудо» и тот факт, что Аденауэр с наци не сотрудничал.

Уже достаточно в моей ситуации. Где сейчас находится Аденауер, ставший в реальной истории после войны канцлером, я вообще не имел ни малейшего понятия, только надеялся, что не в эмиграции. Гротманн на фамилию Аденауэра тоже никак не прореагировал, скорее всего слышал её впервые.

– Ищите быстрее, – потребовал я, – И обоих ко мне. И досье мне на них дайте. А сейчас я намерен не бежать отчитываться Ольбрихту, как советовал мне дорогой Вольф, сейчас я собираюсь инспектировать объекты, как я и планировал.

Я огляделся. Казармы я уже вполне себе проинспектировал. Хорошие казармы, чистые, добротные, и даже кровати мягкие. Вот только предложенный мне Юнгом метод восстановления памяти в данном случае не работал от слова совсем. В памяти Гиммлера ничего не шевелилось, никаких обещанных Юнгом инфодампов я не получил, да и обещанной ментальной нестабильности тоже не наступило. Последний факт радовал, а вот остальное – нет. Видимо, тут нужно нечто позабористее, эмоциональный контакт с Гиммлером у меня пока что недостаточный.

Может и правда съездить к семье, а то и к гиммлеровской любовнице? Но эту идею я отверг. Мне не нужна информация о семье, мне нужна информация о войне и политике. Большинство мужчин все же разделяют семью и работу на эмоциональном уровне, так что контачить с семьей реципиента – никакого толку.

Я вздохнул:

– Так что у нас там по плану, штандартенфюрер Гротманн?

Гротманн тут был в своей стихии, он и раньше, еще до моего попаданства, занимался составлением графика дня Гиммлера и ведением его записей. Так что отрапортовал бодро:

– Завод «Алкетт», шеф. Тут в Берлине. Производят: гаубицы, САУ, танки.

Вроде как раз то, что нужно.

– Хорошо.

– Ну и Равенсбрюк, – продолжил Гротманн, – Женский концентрационный лагерь, в сотне километров от Берлина. Его вы всегда любили инспектировать, рейхсфюрер.

А вот тут у Гиммлера в нейронах уже что-то шевельнулось, явственно. И мне от этого шевеления стало нехорошо, меня замутило, бросило в холодный пот. Тут было что-то не так. Подонок Гиммлер явно обожал посещать женский концлагерь, возможно получал от его созерцания извращенное удовольствие. Но мне… Мне туда ехать не хотелось, совсем.

Я чувствовал, что не надо мне этого видеть. С другой стороны – а есть ли вообще лучший способ вернуть себе память Гиммлера? Концлагеря ублюдок обожал, так что на зрелище человеческих страданий башка Гиммлера должна срезонировать. Вот только переживу ли я этот резонанс?

Концлагерь тем более еще и женский, а я страдания женщин с детства не переношу…

Ехать или нет? Мне вдруг стало страшно, я засомневался.

– Не надо концлагеря, – я мотнул головой, – Лучше вот что… Меня интересует бункер, Гротманн. Мой секретный бункер в Тевтобургском лесу.

Про этот бункер мне, помнится, рассказал сам Гитлер, еще при нашей первой встрече. Фюрер утверждал, что в этом бункере Гиммлер что-то от него прятал, фюрер даже был обижен за это на Гиммлера.

И, пожалуй, мне на самом деле уже давно следовало вскрыть этот бункер и поглядеть, что там рейхсфюрер заначил. А что, если какое-нибудь вундерваффе? А вдруг дисколет Рейха или нечто подобное? Вот это бы мне сейчас пригодилось. Не стоит, конечно, строить свои расчеты на чуде, но по факту чудо было сейчас единственным, что могло меня спасти в моем положении.

Гротманн, услыхав про бункер, напрягся:

– Но это не в Берлине. Это же возле вашего замка Вевельсбург, рядом с Падерборном…

– Знаю, что не в Берлине! Ну и что? Я намереваюсь сегодня же посетить мой бункер. Это лучше, чем разгуливать по концлагерям. Что там, кстати, в этом бункере, Гротманн? Боюсь, что я и это запамятовал.

Гротманн растерялся еще больше:

– Прошу прощения, шеф. Я не знаю, что там.

– Не знаете? Как это?

– Бункер в Тевтобургском лесу у нас проходит по линии Аненербе, рейхсфюрер, – доложил Гротманн, – Я в нём ни разу не был. Про его содержимое знаете… точнее говоря, знали только вы, до того, как вы потеряли память. И еще высшее руководство Аненербе в курсе, а больше никто.

– Так, так…

Я потер руки. Ну вот же оно! Попаданцу нужен рояль, как говорится, а в бункере наверняка именно он. Я уже предвкушал, как сяду в мой дисколет Рейха – серебристый, блестящий и стремительный. И как прилечу на нем на совещание к Ольбрихту, а то и прямо к Сталину в Кремль. Вот после моего прибытия на дисколете все точно подпишут мир, им некуда будет деваться.

– Собрать мне все руководство Аненербе, всех ключевых сотрудников, – распорядился я, – Сегодня же вечером, в Падерборне. Я войду вместе с ними в бункер. Ну и…

Я призадумался. Наверное мне и правда следует заодно ближе познакомиться с семьей Гиммлера. Точнее – с отдельными членами этой семьи.

– … И мою дочку Гудрун туда же доставить. Это всё. А теперь на военный завод, я желаю смотреть на наши танки.

Когда я вышел к воротам казарм, вся моя охрана уже была в сборе и была готова эскортировать рейхсфюрера, куда он пожелает.

Но меня мучили сомнения, меня все еще мучили сомнения… Равенсбрюк, да. Ехать или не ехать? Возможно, я просто бегу от своего долга, возможно, я просто трус?

Не выдержав, я вернулся в казармы и потребовал от Гротманна набрать мне по телефону психиатра Юнга. Телефон Юнгу в особняк провели еще вчера, по моему указанию.

Я говорил с Юнгом аккуратно, ибо понимал, что нашу беседу могут и прослушивать. Например, неверные гестаповцы, докладывающие о моих передвижениях Ольбрихту.

– Здравствуйте, Карл. Я намерен проинспектировать концентрационный лагерь. С точки зрения того, о чем мы с вами говорили…

– Испытываете страх, Генрих?

Юнг разобрался в ситуации сразу же, за секунду.

– Да, – нехотя признался я, – И страх, и кое-что похуже.

– Это то, о чем я говорил, – тут же выдал диагноз Юнг, – Надо ехать.

– Вот прям обязательно?

– Если хотите получить тот эффект, о котором мы говорили – то да. Обязательно. Это лучшее средство. Где страх, там и знания, Генрих.

– Шайсе!

Я в ярости бросил трубку. Ну надо, так надо. Ничего не поделаешь.

– Ладно, Гротманн. Сначала завод Алкетт, потом Равенсбрюк. А потом уже бункер в Тевтобургском лесу.

Берлин, фабрика «Алкетт», 3 мая 1943

Посещением Altmärkische Kettenfabrik (сокращенно – Алкетт) я остался удовлетворен.

Завод оказался огромной промышленной зоной, где производились десятки номенклатур вооружения для Рейха. Вокруг заводов располагался пояс ПВО, как мне пояснил Гротманн – сильнейший в Рейхе: зенитки, бетонные башни противовоздушной обороны, для германской истребительной авиации защита этих фабрик также была однозначным приоритетом. Поэтому неудивительно, что ни одна бомба врагов на эти фабрики пока что не упала, заводы функционировали бесперебойно и строго выполняли план, еще озвученный фюрером.

Производство было высокотехнологичным, так что никаких остарбатайтеров тут толком не работало, только сотня поляков, исполнявших задачи разнорабочих, зато имелся десяток французских инженеров, помогавших немецким коллегам за хорошую плату. Все остальные: немцы.

Мне показали, как производятся самоходные артиллерийские установки и танки – знаменитые панцеръегеры, штурмгешютцы, панцеркампфвагены. Я увидел даже штурмтигров – САУ, собранные на базе танков «Тигр». Тут же клепали гаубицы и противотанковые пушки.

Впрочем, цикл производства здесь был, конечно, не полным. У «Райнметалла», которому и принадлежало производство, имелись в Рейхе десятки фабрик, разбросанных по всей стране и оккупированной Германией территории, так что ту же броню танков делали в других местах, а это Берлинское подразделение предназначалось для самой высокотехнологичной продукции. Все новые разработки тоже велись здесь, здесь же собирались и тестировались прототипы.

Мне даже продемонстрировали экспериментальный и единственный пока что образец новейшего минного тральщика. Тральщик предназначался для разминирования, по утверждению инженеров мог выдержать взрыв любой мины, а броней был обшит такой толстой, что внешним видом напоминал какой-то гибрид «Железного Капута» и трактора «Беларус».

– Эта техника не имеет аналогов в мире! – гордо заявил мне инженер, – Ни одна держава, кроме нашего Рейха, не строит подобных машин!

Разминирование предполагалось проводить путём наезда на мины, защищать экипаж должны были бронированные «башмаки» на огромных тракторных колёсах. Замечательная идея, просто десять из десяти. Даже если мехвод выживет, то получит серьёзную контузию. Жаль, что не получится пропихнуть это чудо-оружие в серийное производство, было бы неплохо подгадить немецким танкистам… Подумав немного, я приказал Гротманну выписать приказ о награждении инженера денежной премией.

С проектом Мауса, легендарного сверхтяжелого танка, я тоже ознакомился, хотя пока что в 1943 Маус существовал только на бумаге, а назывался просто «танком типа 205».

Тем не менее, я тут же присвоил проекту историческое имя «Маус», а еще дал инженерам указание бросить все силы на производство Мауса и выдать мне рабочий прототип через пару месяцев. Почему бы и нет?

Во-первых, Маус это круто. Во-вторых, даже я знал, что в моей родной реальности Маусы сожрали кучу ресурсов, но оказались по итогу бесполезными, ибо эти Маусы были очередным проявлением гигантомании Гитлера, попыткой фюрера сделать супероружие по принципу «броня потолще, размер побольше». Так что пусть трудятся над Маусом, пусть тратят силы впустую. Я бы, пожалуй, дал указание еще построить мне пару пушек «Дора», с той же целью расходования ресурсов Рейха, но не стал этого делать. Ибо было понятно, что как только я отсюда уеду, руководство завода тут же побежит докладывать Ольбрихту о моих инициативах, и хунта все мои указания отменит.

По крайней мере, главнокомандующий Бек уже посворачивал все остальные проекты вундерваффе, на которые так рассчитывал фюрер. К моему удовольствию, среди проектов, признанных сомнительными, оказался в том числе и ядерный, так что атомной бомбы хунте не видать. Захвативших власть в Рейхе генералов вообще подводил их консерватизм, в некотором смысле даже Адольф Гитлер был прогрессивнее их, ибо фюрер не боялся мечтать и не боялся экспериментировать. Пусть даже отдельные его эксперименты (вроде того же Мауса) оборачивались полным провалом.

В целом посещение фабрики пошло мне на пользу. Нейроны Гиммлера у меня в голове зашевелились, и в нужную сторону… Я теперь понимал, чем САУ вообще отличается от танка. Понимал, почему Рейх смог захватить всю Европу – истоки мощи были именно тут, в налаженной военной промышленности.

Я припоминал ТТХ военной номенклатуры. В штурмтигре пять человек экипажа, предназначен он для разрушения вражеских укреплений, выпущено было всего десяток машин, ибо проект так и остался экспериментальным, из-за дороговизны производства. Я теперь знал, что третий Панцеркампфваген производился раньше по сотне машин в год и даже поставлялся союзникам Рейха, только за 1943 этих танков наделано уже полсотни. Я припоминал даже фамилии высших офицеров германских панцерваффе, вспомнил все танковые дивизии, которые были в наличии у моего ᛋᛋ, вспомнил, где эти дивизии сейчас воюют, и как вообще организована танковая дивизия.

Это был потрясающий прорыв для меня. Метод Юнга работал!

Каждый момент, который я наблюдал на фабрике или про который мне рассказывали, тащил за собой еще сотню моментов из памяти Гиммлера. Я переставал быть полным дураком, я потихоньку становился военачальником, как и положено. Информация, как и предупреждал Юнг, возвращалась ко мне целыми большими инфодампами – это было примерно, как озарение. Я как будто вставил себе в голову дискету с нужной информацией.

Но были и минусы. Информация возвращалась ко мне фрагментарно, неорганизованно. А кроме того, я потихоньку стал ощущать ту ментальную нестабильность, о которой меня предупреждал Юнг. Внутри у меня росло неприятное ощущение, сердце билось все чаще, даже руки стали чуть подрагивать…

У меня вдруг возникла нелепая идея, как будто Гиммлер наблюдает за мной, как будто настоящий рейхсфюрер может вернуться и захватить это тело обратно. Это было глупо, Юнг же говорил мне, что это технически невозможно, что Гиммлер мертв, но я никак не мог отделаться от неприятного предчувствия. Меня начинало трясти. И это при том, что я сегодня отлично выспался, позавтракал, да и вообще пока что все шло, как надо.

Я сумел устранить угрозу от настоящего Гитлера, сумел подавить прогитлеровские выступления в Вене, не пролив при этом ни капли крови, да даже хунта пока что меня терпела и не собиралась убивать…

Но что-то очень гадкое внутри меня все нарастало. Как будто грядет страшное, то, чего я не смогу предотвратить. Так что с фабрики я вернулся в мрачном молчании, в подавленном настроении, и в этом настроении и уселся в мой мерседес.

До концлагеря Равенсбрюк ехать из Берлина час. Но, может, мне туда не ездить?

Я молча просидел в машине минут пятнадцать. Гротманн терпеливо ждал. Он уже знал все повадки «нового» рейхсфюрера, так что в отличие от разжалованного Вольфа, не лез, когда не просят.

– В Равенсбрюк, – наконец обреченно приказал я.

У меня теперь появились знания военного характера, теперь мне, скорее всего, достаточно съездить в концлагерь, где ко мне по методу ассоциаций под влиянием шока вернутся знания об устройстве Рейха. И вот тогда я начну тащить, тогда я смогу действовать умнее, хитрее, быстрее. Так что ехать надо.

Производство САУ Sturmgeschütz III на заводе «Алкетт», 1943 г.

Концентрационный лагерь Равенсбрюк, 3 мая 1943 16:12

Равенсбрюк располагался в сельской местности, за городом. Вроде бы это был ближайший концлагерь возле Берлина.

О моем приезде сюда я, естественно, никого не предупреждал, но не заметить мои передвижения было трудно, учитывая, что я все еще разъезжал в сопровождении трех машин охраны.

Так что встречать меня к воротам лагеря вышла солидная делегация нацистов.

– Подсказывай мне, кто тут есть кто, – потребовал я у Гротманна.

Гротманн уже успел перешить себе мундир, так что щеголял погонами и петлицами штандартенфюрера. И готов был выполнить любой мой самый идиотский или странный приказ.

– Яволь, рейхсфюрер. Главный тут вон тот – со следами алкоголизма и деградации на лице. Это штурмбаннфюрер Фриц Зурен, комендант лагеря.

Штурмбаннфюрер Зурен оказался личностью примечательной, указанные Гротманном алкоголизм и деградация на его роже действительно присутствовали в полном объеме. Зурен выглядел уже как натуральный уголовник. Я вздохнул. Это пока еще только начало. Дальше точно будет хуже. Да и кого я рассчитывал встретить в концлагере? Люди чести вроде Ольбрихта если тут и встречаются, то только в качестве заключенных, а не персонала.

Я указал на машину, припаркованную у ворот концлагеря, там терлись какие-то двое мужиков в гражданском в компании эсэсовцев.

– А это кто такие?

– Это Тельман и Конрад Аденауэр. Вы их сами велели доставить к вам, рейхсфюрер. И это сделано.

– Что? Вы их доставили сюда, Гротманн? В концлагерь?

– Кажется, вы сами распорядились привезти их к вам, шеф. Я бы с удовольствием доставил указанных господ к вам в кабинет, но ведь вы не из тех, кто сидит в кабинете, так ведь? Так что я распорядился привезти вам Тельмана и Аденауэра сюда, верно.

Я вяло улыбнулся.

– Ладно. Вы правы.

Но выходить из мерседеса мне не хотелось. Вот прям совсем не хотелось, мне будто повесили на каждый сапог по пудовой гире. Да и голова была такой же тяжелой, как и ноги. Эта уже та ментальная нестабильность, которую мне обещал Юнг? Я понимал, что нет, я понимал, что настоящая нестабильность придет позже. Это еще не отвал кукухи, это пока что только плохое предчувствие грядущего отвала.

Мне нужно было пройти через это, чего бы это мне ни стоило.

Так что я медленно открыл дверь мерседеса, также медленно вышел…

В воздух полетели зиги, десяток нацистов у ворот концлагеря приветствовал рейхсфюрера. Какой-то человек, низенький толстяк в очках и с петлицами группенфюрера уже спешил ко мне.

– Здравствуй, Генрих!

Гротманн слегка подрастерялся, но потом подсказал мне:

– Вот чёрт. Это ваш личный врач, рейхсфюрер. Карл Гебхард. Он же ваш лучший друг, вы с ним знакомы со школьной скамьи. И он член вашего личного штаба. Я не предполагал, что он тут будет, а то бы вас предупредил.

– Лучше поздно, чем никогда, – процедил я, а потом поприветствовал «лучшего друга», – Привет, Карл. Рад тебя видеть в добром здравии.

Вид у Гебхарда был радостный, к счастью, обниматься ко мне он не полез. Этого Гиммлер вероятно не позволял даже друзьям, а позволял только фюреру.

– Нет, Генрих, это я рад тебя видеть в добром здравии, – заспорил Гебхард, – Я ищу тебя уже пару дней, но никак не могу найти. Ты мне объяснишь, что вообще происходит в нашем Рейхе? И почему у тебя рука перевязана, ты ранен? И как твой желудок?

– Мой желудок?

– Ну да, твои хронические боли. Я тебе привез новое болеутоляющее, американское.

– Нет уж, – отказался я, – Я патриот Рейха, я не употребляю американского. А желудок у меня в полном порядке.

Желудок и правда меня совсем не беспокоил, я его вообще не чувствовал. Видимо, боли Гиммлера имели невротическую природу. Да и вообще, в человеческом теле же все взаимосвязано, баланс тела и духа, ну вы знаете. Так что как только в этой тушке сменилась душа – сменилось и состояние тушки, и в лучшую сторону.

Гебхард уставился на меня. Потом смешным движением поправил свои очочки. Он уже понял. Они все рано или поздно понимают, Гебхард был давним другом Гиммлера, так что понял быстро. До него дошло, что перед ним не Генрих Гиммлер.

– Что ты тут собственно делаешь, Карл? – поинтересовался я.

И поинтересовался зря. Ибо Гебхард напрягся еще больше. Его подозрения, судя по всему, обратились сейчас в уверенность.

– Как что? Я намерен закончить мой отчет, по лечению раневых инфекций сульфаниламидом. А здесь, в этом лагере, у меня подопытный материал.

Подопытный материал? Я ничего не хотел про это знать. Я только мысленно клял последними словами Юнга, отправившего меня сюда.

– Прошу прощения, Карл.

Я скорее отошел от Гебхарда и направился к машине, где меня ждали Тельман с Аденауэром. А Гебхард в свою очередь побежал к эсэсовцам, ожидавшим меня у ворот концлагеря. И тут же начал о чем-то с ними толковать… Возможно, даже о странном поведении рейхсфюрера. Ну и пусть. Плевать на него. Я сейчас решаю задачи планетарного масштаба, что мне этот Гебхард?

Эрнст Тельман, коммунист, для человека, привезенного из тюрьмы, выглядел просто отлично. Он даже был полноват, о том, откуда его сюда доставили, свидетельствовал только серый цвет кожи. Тельман был в костюме, во рту у него сверкали железные зубы. Так что, если он и лишился зубов на допросах в гестапо, как рассказывал мне по пути сюда Гротманн – то Рейх вставил Тельману новые. Выходит, что заключение в Рейхе не такое и страшное? Может, я и в этом концлагере никакого непотребства не увижу? Впрочем, вот на это надежды мало.

Тельман глядел на меня подозрительно, зиговать, естественно, не стал, хотя явно узнал рейхсфюрера.

Конрад Аденауэр зиговать тоже не стал, этот был постарше Тельмана, даже выглядел похуже. Сухой старик с тяжелым взглядом. Аденауэр мне просто кивнул, ожидая разъяснений.

Гестаповец, сопровождавший моих «гостей», тут же подал мне карточки на Тельмана и Аденауэра, из своего ведомства.

Я бегло проглядел их. Тельман в тюрьме с самого 1933 года. Но содержался в хороших условиях, на карточке моя же гиммлеровская пометка – «особый заключенный, содержать в одиночке, обращаться отменно, исполнять все просьбы». Также из карточки я выяснил, наконец, бывшую должность Тельмана – передо мной сейчас стоял сам председатель ЦК Коммунистической партии Германии, ныне, естественно, запрещенной.

И почему нацисты были так гуманны к Тельману? Хотели использовать его для возможных переговоров со Сталиным? Что ж, если так, то время пришло. Или тут дело в другом?

Я уже кое-что понимал о Рейхе, понимал то, что русскому человеку понять довольно трудно. А дело обстояло так: репрессивный аппарат нацистов работал очень странно, он работал по-нацистки. На краях Рейха, на оккупированных территориях никакого закона не было, там людей уничтожали миллионами. Тоже было и в концлагерях, которые работали вне законодательной системы вообще, тоже и с евреями, которых вообще вывели за пределы закона.

Зато в самой исторической Германии, тем более в Берлине, в «нормальном» мире, где обитали благонравные и чистокровные немецкие бюргеры, Гитлер соблюдал законность с германской педантичностью. Тут если человека и бросали в тюрьму без суда, то соблюдали все его человеческие права, насколько это возможно. Я в этом уже убедился лично, чем ближе к столице, к рейхстагу, к фюреру – тем больше закона, «орднунга», тем меньше беспредела.

Вероятно, именно поэтому Тельман и сидел в тюрьме в полном комфорте. Тельмана Гитлер считал политическим противником, а не «унтерменшем», Тельман был немцем, бывшим депутатом рейхстага – потому и ходил до сих пор живой, не был замучен насмерть. Тельман был выведен за рамки закона лишь частично.

Я просмотрел карточку Аденауэра.

До нацистов был бургомистром Кёльна. Подвергался аресту гестапо в 1934. Запрещена работа на государственной службе. И последняя свежая приписка: все ограничения сняты 2 мая 1943, личным приказом рейхсфюрера ᛋᛋ, то есть меня.

Вот это поворот. Мне, пожалуй, надо было внимательнее читать те списки на реабилитацию, которые мне подавал Гёрделер. Однако читать их у меня не было времени, там были тысячи фамилий, и в их числе, судя по этой карточке, фамилия Аденауэра.

– Ладно, – я не стал возвращать гестаповцам карточки, а сунул их в карман плаща.

– Можно узнать, с какой целью я тут нахожусь? – не выдержал Тельман, – Меня убьют?

– Напротив, я намерен вас освободить, – объяснил я Тельману.

– Я не раскаиваюсь в моих убеждениях и не буду присягать на верность Гитлеру, – Тельман воспринял мою фразу, как оскорбление.

– Об этом и речи нет, – успокоил я вождя германского пролетариата, – Ну вот что, вы есть хотите? Пить? Вам нужен доктор?

– Нет. Я хочу понять, что происходит.

– Узнаете, – пообещал я Тельману, – Но позже. А сейчас посидите в машине с моими людьми, пока я инспектирую концлагерь.

Тельман все еще глядел на меня исподлобья, тревожно.

– Никто вас убивать не собирается, геноссе.

«Геноссе» это «товарищ» по-немецки. Изначально коммунистическое обращение, хотя нацисты так тоже друг дружку называли. Но они больше предпочитали термины «партайгеноссе» (товарищ по партии) или «фольксгеноссе» (товарищ по германской расе). Я назвал коммуниста Тельмана геноссе, и тут же осознал, что сделал очередную глупость. Стоявшие рядом гестаповцы от такого явно напряглись, в их мозгах тут же сработал автоматический антикоммунистический рефлекс, это было видно по лицам.

– Рейхсфюрер шутит, – дипломатично вставил Гротманн.

И я был ему за это благодарен.

А Аденауэр даже криво усмехнулся, улыбка у него была крокодильей, не сулящей ничего хорошего.

– Я есть не хочу, пить не хочу, в докторе не нуждаюсь, – твердо произнес Аденауэр, – Как и Тельман. И точно также не понимаю, зачем ваши люди меня сюда притащили.

– Вы все узнаете, я же сказал, – ответил я, – Лучше скажите: Гёрделер предлагал вам государственную должность?

Аденауэр ответил сразу, без всяких экивоков:

– Да.

– Можно узнать, какую?

– Можно. Гауляйтера Берлина.

Я присвистнул.

– И что, вы отказались?

– Да, я отказался.

– Почему?

– Я сказал Гёрделеру, что не намерен занимать должность гауляйтера. Тогда Гёрделер предложил ввести специально для меня должность бургомистра Берлина.

– И вы…

– Я снова отказался.

– Зачем?

– Потому что это несерьезно.

– Вот как? А это еще почему?

– Этот разговор не для лишних ушей, рейхсфюрер.

– О, лишние уши можно легко убрать.

Я скомандовал гестаповцам:

– Все в машину. С Тельманом. И отъехать на сто метров.

Гестаповцы тут же погрузили Тельмана в авто и уехали на положенное расстояние. Выстроившиеся у ворот концлагеря эсэсовцы все еще меня ждали, но они были далеко и нас слышать не могли. С нами осталась только пара моих адъютантов – штандартенфюрер Гротманн и Брандт, которого я так и не повысил.

– Ну? Мои адъютанты – это не лишние уши, это уши правильные и нужные. Так что говорите честно.

– Честно? – Аденауэр снова криво усмехнулся, – Если честно – то вы, естественно, никакой не Гиммлер, а двойник. И Гитлер тоже заменен двойником. А страной управляют генералы, которые люди честные и смелые, но управлять страной не умеют совсем. И Германия обречена на поражение в этой войне. Не вижу для себя никакого смысла принимать политические предложения в подобной ситуации. Вы сами бы такое предложение приняли? Хотя что я спрашиваю. Вы же просто актёр.

Вот это да. А Аденауэр, похоже, шарит. И кроме того, не боится вообще. Я был в восторге.

– Вам Гёрделер сказал про двойников?

– Нет, ничего подобного Гёрделер мне не говорил. Он же не дурак. Но и я не дурак, у меня есть глаза.

– Ну вот что, герр Аденауэр… Я никакой не актер, и я вам это сейчас докажу. Хотите проинспектировать со мной концлагерь?

– Нет. Я этого делать не намерен. Я в ворота этого вашего учреждения не войду, ни при каких условиях. Разве что силой затащите.

– Ладно, черт с вами. Ждите меня тогда, вместе с Тельманом. Вы же не подеретесь с ним, пока ждете меня? Просто он коммунист, а вы центрист, как написано в вашем досье…

– Очень плохая шутка, – парировал Аденауэр, – Учитывая, что Тельмана на допросах в гестапо в свое время избили до полусмерти, выбили ему половину зубов. Он мне по дороге сюда рассказал.

– Да, вы правы.

Я кивнул и направился к ожидавшей меня у ворот концлагеря толпе эсэсовцев. Странно, но встреча с Аденауэром как будто придала мне сил.

«Доктор» Гебхардт, оберфюрер СС, личный врач и ближайший друг Гиммлера, член штаба рейхсфюрера СС, инициатор изуверских экспериментов над людьми в нацистских концлагерях, эксперименты проводил лично. В 1944 году по приказу Гиммлера тайно пытался убить рейхсминистра вооружения Шпеера. После войны повешен, по итогам Нюрнбергского процесса над нацистскими врачами.

Эрнст Тельман, председатель ЦК Коммунистической партии Германии, в реальной истории расстрелян по приказу Гитлера в 1944 г.

Конрад Аденауэр, в реальной истории федеральный канцлер ФРГ в 1949–1963 гг.

Концентрационный лагерь Равенсбрюк, 3 мая 1943 17:00

Комендант лагеря штурмбаннфюрер Зурен уже протягивал мне руку.

Рука была какой-то странной, бурой, как будто в грязи. Или в крови? Или это у меня уже едет крыша от нервного напряжения, а у Зурина просто нездоровый цвет кожи, как часто бывает у хронических алкоголиков?

– Мы рады вас видеть, рейхсфюрер, мы всегда рады вас приветствовать. Разрешите доложить? В настоящее время в нашем лагере 15 983 женщины, 325 детей, да еще во внешнем лагере – 3 112 мужчин-заключенных.

Я проигнорировал протянутую мне руку, чем смертельно обидел коменданта Зурена.

– Заключенные построены, пойдемте, рейхсфюрер, скорее пойдемте!

Я вошел в ворота концлагеря молча.

Заключенные и правда были построены, на плацу, раскинувшемся среди лагерных бараков и вышек.

Плац был огромен, и про пятнадцать тысяч женщин Зурен тоже не соврал. На меня взирала целая орда женщин в одинаковых полосатых платьях, в веревочно-деревянной обуви. Или не женщин? Узники были настолько тощими и изможденными, что уже походили не на женщин или мужчин, а на трупы, на древнеегипетские мумии. Вдобавок все еще и были острижены наголо.

Я двинулся в сопровождении коменданта вдоль толпы, и меня провожали тысячи голодных блестящих глаз узниц. Глаза глядели без всякой ненависти, с искренним безразличием. Они как будто уже смотрели с той стороны, которая ждет человека за порогом смерти, с той стороны, где все земное уже не имеет никакого смысла.

Я бессмысленно остановился рядом с одной девушкой, живым трупом. Девушка была ростом с Гиммлера, но весила, наверное, килограмм тридцать, руки у неё были такими тонкими, что я удивился, как они еще не сломались.

– Еврейка, что ли?

– У нас нет евреев, рейхсфюрер, – гордо доложил комендант Зурен, – Наш лагерь – юденфрай, свободный от евреев. Все уничтожены, как вы и приказывали! Эта девушка – сектантка. Библьфоршер! А вон та рядом – извращенка, она спала с женщинами! Но тут мы, конечно, быстро её отучили.

Комендант Зурен превосходно ориентировался в своем контингенте, то ли знал всех лично, а то ли просто смотрел на цветные нашивки на рукавах платьев. Разных нашивок тут было много – зеленые, черные, красные, фиолетовые… Я этой цветовой кодировки заключенных не знал, её знал Гиммлер. Рейхсфюрера все это очень заводило, я чувствовал, как бушуют в моей голове его нейроны. Толпа вот этих женщин – бесправных, измученных, с которыми можно делать, что угодно… Гиммлер находил это зрелище прекрасным.

Я посмотрел на Свидетельницу Иеговы, посмотрел на лесбиянку. Я хотел сказать коменданту Зурену, что тут напрашиваются кое-какие аналогии с моим родным миром, откуда я прибыл, но не смог. Я вообще больше не мог выдавить из себя ни слова, как будто мне язык отрезали. И в голове тоже была странная пустота. Я даже уже не понимал, что говорить такое Зурену было бы странно и недопустимо.

А комендант потащил меня дальше, теперь уже чуть ли не под руку. На краю площади валялись два трупа, тоже женщины, у обеих головы превращены в кашу автоматными очередями.

– А вот эти две русские пытались сбежать сегодня ночью, – затараторил Зурен, – Наслушались болтовни охраны, что якобы наш Рейх сдается их Советскому Союзу! Я, конечно же, уже наказал охранников за разговорчики. А этих сук просто пристрелили. Эти военнопленные, у русских свиней женщины тоже воюют, даже носят погоны, ну не мерзость ли, рейхсфюрер? Вот потому мы и бьем русских уже третий год подряд, что наша немецкая женщина знает свое место. А кто не знает – так тех мы учим, в местах вроде нашего лагеря.

Я молчал. А Зурену, похоже, было все равно, он был достаточно туп, чтобы даже не интересоваться причинами моего странного молчания.