Текст книги "Осенними тропами судьбы (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Предгрозовой ветер низко стлал траву, трепал кусты и волновал деревья, небо затягивали тучи. Тяжёлый багрянец вечерней зари ещё пылал на горизонте, но облака давили его своими полными дождя брюхами.

«Будь же оно всё трижды неладно!» – пробормотала Ждана, впившись себе пальцами в грудь, где печально и бесцельно билось её сдавленное отчаянием сердце, ненужное и только причиняющее боль.

И, словно послушавшись её проклятия, правое переднее колесо колымаги наскочило на торчавший из земли крупный камень, крякнуло и отвалилось, а заднее надломилось. Повозка качнулась, накренилась, а возница Буйко закричал «тпррррууу!» Мать испуганно вжалась в сиденье и вскрикнула, а Ждана вцепилась в нижний край окошка дверцы. Взъерошенные лошади кое-как остановились, но колымага неумолимо заваливалась набок: окаменевшая Ждана видела это по приближающейся земле. Вдоль дороги тянулся длинный и глубокий овраг, по дну которого бежал ручей; ещё мгновение – и их завертело бы в смертельном падении…

Вдруг к ним подскочил высокий путник в длинном чёрном плаще с поднятым наголовьем. Он будто возник из воздуха, выскочив из какой-то дыры, которая сразу сомкнулась за его спиной, колыхнув пространство волнами. Ждана зажала свой крик ладонью: опрокидывающаяся карета должна была непременно накрыть и раздавить незнакомца, но… Тот выбросил вперёд руки, словно защищаясь, и принял на них падающую колымагу. Ногами в высоких сапогах он упёрся в землю, ветер откинул наголовье, и Ждана обомлела, увидев ярко-голубые глаза и крупные растрёпанные кудри цвета воронова крыла. Плащ распахнулся на груди, и путник оказался женщиной-кошкой. Её ясноглазое, темнобровое лицо исказилось от усилий, белые зубы с чуть удлинёнными клыками обнажились под приподнятой верхней губой: женщина-кошка удерживала гружёную колымагу с пятью седоками. Какой же богатырской силой надо было обладать для этого!

Колымага встала на три колеса. Синеглазая незнакомка крикнула возницам хлёстким, как бич, и звенящим от натуги голосом:

«Эй! Ребята, сюда, помогайте!»

Оба мужика соскочили наземь, а путница уже приказывала:

«Отпрягайте лошадей! Сундуки, тюки, вещи, какие есть – под переднюю ось!»

Возницы всё понимали с полуслова. Дорожные сундуки и узлы пошли на подпорки, вместо отвалившегося колеса поддержав кузов. Но всё равно положение оставалось шатким, и спасительница сказала перепуганным женщинам:

«Вам лучше выйти. Не ровен час – упадёт. – И добавила, видя, как все ринулись к дверце со стороны сломанных колёс: – Не сюда, не сюда. С другой стороны выходите, а то опрокинется!»

Ветер трепал её чёрные кудри, переплетая их с сизыми космами грозовых туч, а небо, отражаясь в глазах, придавало им решительный и холодный, как блеск клинка, оттенок. Ступившие на землю ноги Жданы вдруг подвели её, уши наполнил сплошной колокольный гул, а губ зябко коснулось обморочное онемение, но упасть ей не дала каменно-твёрдая рука. Дурнота быстро прошла, едва начавшись – сознание лишь вздрогнуло, как пламя свечи от дуновения сквозняка, но не угасло. А «сквозняком» послужил, несомненно, взгляд черноволосой женщины-кошки, которая сейчас поддерживала Ждану, крепко, но бережно прижимая к себе. Под плащом на ней был короткий шерстяной кафтан, опоясанный кожаным ремнём, на котором висел длинный кинжал в неброских, но при ближайшем рассмотрении искусно украшенных тончайшим чернёным узором ножнах. Знаменитое белогорское оружие…

«Ох, слава Лаладе, что она послала нам тебя на помощь! – с низким поклоном проговорила мать. – Как зовут-величают тебя, госпожа?»

Судя по прозорливым искоркам, блестевшим в её глазах, она уже начала смекать, что к чему.

«Зовут меня Младой, – отвечала незнакомка, отпуская из объятий Ждану и также кланяясь. – А величать ещё рано – не по годам. Вы, я вижу, из Лебедынева, со смотрин?»

«Оттуда, с них самых, – охотно подтвердила мать, подходя ближе. – Ехали издалече, из Свирославца, да вот не посчастливилось моей дочке найти свою судьбу…»

В ответ на это в глазах женщины-кошки сквозь улыбчивый прищур замерцал голубой огонёк.

«От судьбы, матушка, не уйдёшь, – проговорила она, переводя взгляд на Ждану, которая еле держалась на ногах от затмевающего разум счастья. – Я тоже оттуда, и тоже суженую свою не нашла… Но чувствовала, что она там была, да почему-то разминулись мы. Думала, что ошиблась городом, в Любин сбегала, да только потеряла время зря. Кинулась по следу, насилу взяла его – почти простыл уже. Вовремя же я вас нагнала!»

Второй день, мелькнуло в голове Жданы. Умея переноситься в мгновение ока на большие расстояния, женщины-кошки успевали за три дня смотра невест побывать во всех трёх городах, где он проводился – по дню на город. Видимо, Млада прибыла под Лебедынев в тот самый день, который Ждана со стыда пропустила, оставшись в гостевом доме. Нет, не зря билось в её груди сердце, не напрасно ждало столько лет, не впустую проделали они такой путь! И голубые глаза Млады подтверждали светлым взглядом: да, не зря.

«Сомнений у меня нет, – сказала женщина-кошка, беря Ждану за обе руки. – Ты – моя судьба, потому что откликается твоя душа. Дозволь спросить, как тебя зовут?»

«Ждана», – пролепетала девушка, едва дыша от тепла ладоней, сжимавших её руки.

«Правду говорит твоё имя, – с улыбкой кивнула Млада. – Ждало тебя моё сердце».

Мать всплеснула руками, на её щеках вспрыгнули озорные ямочки.

«Ой… Вот уж радость так радость! – пробормотала она приглушённым и дрожащим от чувств голосом. – А мы-то думали – не видать Жданке Белых гор, как своих ушей…»

Ветер, словно завидуя чужому счастью, трепал кудри Млады и полы её плаща, выдувал из глаз Жданы слёзы, а в утробе грозовых туч заурчало. Блеснула первая вспышка. Послышался грубый, низкий бас возницы:

«Хозяйка, сейчас как непогода разыграется, дождь как хлестанёт – садились бы вы все в колымагу, вымокнете ж посредь дороги-то».

Подсвеченная багрянцем изнанка туч не предвещала ничего хорошего. Мать с тревогой посмотрела на небо, а Ждане подумалось: тучи были словно не дождевой водой пропитаны, а кровью… Раздался холодный лязг железа: это Млада вынула из ножен кинжал. На его длинном четырёхгранном клинке отразился грозный отблеск зари.

«Ох», – испуганно попятилась мать.

«Не бойся, матушка, – сказала Млада. – Я с погодой поговорю».

Никому вспарывать живот она не собиралась, вместо этого побрела по траве прочь от дороги. Отойдя на несколько шагов, опустилась на колени, низко повесив голову, и сделала себе на руке небольшой надрез. Ждана содрогнулась: под лезвием взбухла, налилась и покатилась по коже тёмно-красная струйка. Не обращая внимания на ранку, Млада поднесла окровавленный клинок к губам и что-то неслышно зашептала, опустив ресницы. Потом, держа кинжал обеими руками, протянула его к небу жертвенно-дарующим жестом, и до слуха Жданы донеслись её слова:

«Ветроструй, отец туч дождевых, ветра северного, южного, восточного и западного, прими дар мой. Кровь, на земле рождённая, клинок, из земных даров выкованный, а дух с моих уст – твоим дыханием данный…»

И опять речь перешла в беззвучное шевеление губ, а порывы ветра начали на глазах ослабевать. В самом начале, когда Млада только опустилась в траву, её кудри трепетали на голове, как живые, а теперь едва колыхались. Громовые раскаты стихли до глухого ворчания. Дыхание неба успокаивалось, а кровь Млады капала, впитываясь в землю. Женщина-кошка захватила в руку пучок травы с полевыми цветами и, не срывая его, отёрла кинжал, после чего вложила в ножны. Затем она медленно поднялась на ноги, глядя на застывшие в небе алые животы туч, а кровь всё капала с пальцев опущенной руки…

Опомнившись, Ждана кинулась к ней с носовым платком, чтобы перевязать порез.

«Сама вышивала? – улыбнулась Млада, глянув на платок. – Не надо пачкать, он такой красивый… И так заживёт».

И на глазах у изумлённой Жданы она принялась вылизывать себе ранку. Кожа очистилась, а кровь остановилась, остался только сам порез – короткий, но глубокий, сделанный волевой рукой. Ждана не могла смотреть на это и всё-таки наложила на руку Млады платок, а та нагнулась и тепло накрыла её губы своими. Ещё ни разу не целовавшаяся Ждана напружиненно застыла, не зная, что делать. Ощутив у себя во рту что-то подвижное, щекочущее и горячее, она вздрогнула, сердце провалилось в живот и увязло в студенистом холоде испуга, но ладонь Млады, лёгшая ей на затылок, не дала отпрянуть. От привкуса крови к горлу девушки подступила лёгкая дурнота, но нежность губ Млады победила. Кровь, рождённая на земле, небесный холод клинка, алые капли на ветру… И невозможная, непостижимая сладость весенних цветов.

«Мне снились твои глаза», – прошептала Ждана.

«И мне – твои», – шевельнулись губы Млады в секунде от нового поцелуя.

Возницы, сняв шапки, с открытыми ртами наблюдали за чудом усмирения грозы. Усмехнувшись, Млада сказала им:

«Что уставились? Давайте-ка, ребята, колёса чинить… Есть хоть у вас, чем?»

Всё было: и запасные колёса, и инструмент. Об этом позаботился отец, зная, какая продолжительная и непростая предстоит дорога. Однако провозились мужики долго: уже стемнело, и стало плохо видно, но Младе сумерки не были помехой. Она, наверное, сумела бы приладить колесо и в темноте.

Домой Ждана приехала хоть и измотанная дорогой, но счастливая и гордая. Когда она выходила из повозки, руку ей подала голубоглазая женщина-кошка, пружинисто соскочившая на землю под любопытными взглядами домочадцев, которые столпились на крыльце, чтобы поглядеть на гостью с Белых гор. Знакомство Млады с отцом Жданы прошло прекрасно. Узнав, что её родительница – известный мастер-оружейник Твердяна Черносмола, он показал ей бережно хранимый им подарок князя Искрена – великолепный, отшлифованный до невыносимого зеркального блеска меч с украшенной самоцветами рукояткой и клеймом на доле, гласившим: «Коваль Твердяна». Острота клинка превосходила лезвие бритвы. Длинные сильные пальцы Млады пробежали по клейму, лицо озарилось тёплым сиянием.

«Да, это работа моей родительницы, – сказала она. – Отрадно видеть, что она так ценится».

В честь Млады отец решил устроить большой приём с помолвкой. На его подготовку ушла целая седмица, и все эти дни женщина-кошка гостила под родной крышей Жданы. Днём устраивались всевозможные увеселения, а ночью Ждана лежала в своей девичьей постели одна, думая о Младе и вспоминая их первый поцелуй. От мыслей этих её тело охватывала сладкая истома, щёки горели, дыхание сбивалось, а сердце частило. Смущая саму себя такими думами, она всё же не могла перестать грезить о руках Млады, о её длинных сильных ногах и крепких объятиях. В груди уютно устроилось счастье, и перед мысленным взглядом разворачивался образ долгого совместного пути… Дом в Белых горах, сосны, а в животе – шевеление чуда новой жизни.

Вдруг ей почудилось, будто кто-то тихо, нежно окликнул её по имени. Призрачный, зыбкий, как отражение на воде, зов взволновал Ждану, сдёрнув покрывало тёплой дрёмы. Лишённая покоя, она чутко слушала тишину… И снова! «Ждана», – дохнул ей на ухо знакомый голос. Это Млада звала её! Покрываясь холодными мурашками, Ждана откинула одеяло, всунула ноги в войлочные башмачки и накинула на плечи домашний кафтанчик из красного шёлка. Пересекая лучи лунного света, падающего в окна, она неслышно заскользила из женских покоев в гостевую часть дома, забыв обо всех приличиях. Поющая струнка зова безошибочно привела её к той самой двери, толкнув которую, Ждана увидела озарённую лунным серебром богатую кровать под бархатным навесом… Но не чернокудрая женщина на ней спала, а разлёгся огромный зверь с длинным пушистым хвостом и усатой мордой. Ждана застыла на пороге, а глаза зверя открылись и блеснули голубыми огоньками. Эти глаза она узнала бы из многих тысяч… И всё же она закрыла лицо ладонями, нырнув в спасительную тьму.

«Ах ты, бесстыдница, – зашептал смеющийся голос Млады, и Ждану обняли не чёрные лапищи огромной кошки, а знакомые сильные руки. – Ты зачем явилась? Мы же ещё свадьбу не сыграли!»

На Ждану обрушился град поцелуев. Они обжигающе трепетали на её коже маленькими жар-птицами, а щедро дарящие их губы мягко щекотали костяшки её пальцев. Ждана открыла лицо и ощутила на щеках жар: её обнимала смеющаяся Млада, одетая только в лунный полумрак. Холодный кокон испуга и смущения, сковывавший Ждану, лопнул, и она, окунаясь с головой в манящую глубину беззастенчивости, коснулась ладонями широкой горячей спины Млады. Скользнув ниже, она прикусила губу и обхватила пятернями два упругих полушария.

«Ммм… – простонала Млада, потираясь носом о щёку Жданы и щекоча её своим дыханием. – Повременить придётся с этим, моя милая. Ты ещё в круг Лалады не входила; обряд проводится за день до свадьбы. Во время него ты должна быть девственной, иначе нельзя. И только после этого я смогу войти в тебя… Тогда дитя будет соединено с Лаладой с самого зачатия. А сейчас… не соблазняй. Боюсь девство твоё нарушить».

«Зачем же ты тогда звала меня?» – От стыда и недоумения Ждана отдёрнула руки.

«Я не звала тебя», – удивилась Млада.

«Но я слышала… твой голос, – пробормотала Ждана, не зная, что и думать. – Он звал меня по имени!»

«Хм… – Млада внимательно заглянула ей в глаза, поцеловала в брови. – Вон оно что… Наверно, это потому что ты мне снилась. Может быть, это ты и услышала как зов. Но – ш-ш! – Женщина-кошка приложила к губам палец. – Услышит кто-нибудь – оскандалимся… И твой отец выставит меня вон!»

С тихим смешком она прильнула к губам Жданы. Девушка чуть не плакала от непонимания, что делать: руки Млады мягко выпроваживали её из комнаты, а губы говорили «останься». В «том месте» уже невыносимо сладко ёкало, язык пересох, дыхание сбилось, в висках гудел ветер с подбитых багрянцем туч… Цветы колыхались, пыльца таяла во рту, горьковатая сладость лепестков ласкала нёбо. Ветер и мёд. Нет, невозможно было отказаться, уйти в одиночество девичьей постели, когда в ладони ей упирались шершавые бусины сосков женщины-кошки… Впервые бредя по этому полю на ощупь, Ждана ловила подсказки собственного желания. Обвив горячим кольцом рук шею Млады, она дала понять: «Останусь или умру».

«Что ты творишь! – жарко прошептала ей в губы Млада. – Эх… Ладно, есть один способ… без проникновения».

Не успела Ждана ойкнуть, как оказалось подхвачена на руки и торжественно уложена на постель. Вся одежда слетела с неё; миг – и к её нагому телу прильнуло такое же свободное от покровов тело Млады. Они были такими разными: Ждана – чуть неуклюжей, мягкой и податливой, как пух, Млада – упругой и напряжённой, уверенной, но в слиянии и притирке друг к другу выпуклости находили нужные впадинки, а сила и твёрдость придавала мягкости такую форму, чтобы обеим досталось наслаждения вдоволь. Губы Млады обследовали каждую пядь кожи Жданы, и от их горячей влажности девушка дрожала тетивой, готовой к выстрелу. Распробовав невыразимую сладость поцелуев, она уже сама тянулась к Младе открытым, как у голодного галчонка, ртом, прося ещё и ещё… И безотказно получала нежность большими глотками. Волосы разметались по подушкам, а «внизу» приближалось убийственное блаженство…

Скрип… На Ждану словно ушат ледяной воды вылили, Млада тоже замерла. Уже готовый распуститься огненный цветок погас, внутри шипели только угольки… Превратив в слух и тело, и душу, Ждана пыталась понять, откуда шёл звук. Кажется, это – дверь где-то по соседству. Кто мог не спать в такой час? Для чего ему понадобилось расхаживать по дому?

Время ползло по-пластунски, боясь поднять голову. Ждана сжалась в комочек и дрожала на плече Млады, а та успокоительно чмокала её в нос и наматывала пряди её волос себе на пальцы. Больше ничего не скрипело, но молчание в комнате висело ещё долго.

«Должно быть, кто-нибудь по нужде вышел, – шёпотом усмехнулась Млада. И проворчала: – Я б этому зассанцу одно место узлом завязала…»

Река наслаждения покрылась льдом, и Ждана, поёжившись, отвергла мысль о попытке войти в неё снова. Слова Млады о том, что отец мог выгнать её, запали девушке в душу. Она слишком долго ждала своего счастья, чтобы вот так легкомысленно спугнуть его.

«Не бойся, – словно заглянув в её думы, шепнула Млада. – Ничего мне твой отец не сделает, всё равно уж свадьба – дело решённое. А попытается – украду тебя, да и всё тут. Главное – сохранить твоё девство до обряда. Ничего, сейчас ты целенькая осталась».

В свою спаленку Ждана прокралась на цыпочках – с припухшими, зацелованными губами и ноющим от крепких объятий телом. Хоть она и не испытала «этого» сполна, но узнала достаточно, чтобы больше не страшиться близости и войти во вкус. Для сна оставалось мало времени…

Приём с помолвкой благополучно состоялся – с пиром горой, на широкую ногу: скромным празднеством такое событие, как обручение своей дочери, глава города отметить просто не мог. Ждана с Младой сидели за отдельным столом, на высоких креслах-тронах – царицы праздника.

Помолвку отгуляли – настала пора Ждане покидать родной дом. По установленному обычаю, свадьбу играли осенью, после сбора урожая, а до этой поры невеста переселялась в Белые горы, к своей наречённой избраннице, чтобы привыкнуть к совместной жизни и освоиться в новой семье. А между тем отцу и матери Жданы предстояло познакомиться со своими будущими белогорскими родственниками – родителями Млады. Можно было отправиться в гости обычным, но долгим и утомительным способом – по дороге, однако женщина-кошка предложила другой, более быстрый путь – с помощью кольца. Оно предназначалось для Жданы, чтобы и та наравне со своей супругой могла мгновенно переноситься на большие расстояния. Эти кольца делались мастерами-оружейниками, владевшими искусством вплетения волшебных чар в металл.

«Вещей с собой можно взять совсем немного, – предупредила Млада. – С тяжёлой поклажей – заблудимся».

Кольцо было только одно, потому перемещаться предстояло по очереди: сначала Ждана, потом её отец, а после – мать. Но вот незадача: как быть с огромным приданым? Десять больших тюков да четыре сундука – таких, что даже руками не обхватишь – как их перенести в Белые горы? Решили так: взять с собой на первое время только самое нужное, а остальное отправить повозкой.

И вот, на палец Жданы скользнуло кольцо из чернёного серебра, с тончайшим филигранным узором и голубым камнем в форме кошачьего глаза – холодного, проницательного. Надев кольцо, Млада пару мгновений ласково грела руку девушки в своих ладонях, а потом крепко сжала её и перекинула себе за плечо мешок с вещами.

«Не отпускай мою руку, – сказала она. – И шагай следом».

Стены, колонны и расписные своды Парадного покоя колыхнулись – воздух пошёл круговыми волнами, как вода от брошенного камня. Ждану обдало жгучим холодком, словно она вошла в ещё не прогревшуюся весеннюю воду, но отступать было поздно: она шагнула вслед за Младой в средоточие этих волн – точку, откуда они расходились…

5. Край поющих камней. Две песни и горький разговор

Мгновение назад Ждана была у себя дома, а сейчас оказалась перед суровым ликом гор. Самые дальние застыли в синей дымке, увенчанные белыми шапками и вросшие вершинами в облака, а ближние зеленели хвойными лесами. Под ногами у девушки курчавилась травка с жёлтыми цветочками, а обступали её со всех сторон суровые старые сосны с тёмными, замшелыми стволами. Росли они среди груды камней, светлых, как очищенные временем кости… В нескольких шагах, за соснами, уходила вверх грубо вытесанная прямо в горной породе лестница с широкими ступеньками.

«Ну, вот мы и дома, – весело сказала Млада, опуская вещи Жданы на плоский, как стол, камень. – Подожди тут, пока я твоих родителей перенесу».

Земля была наполнена металлическим гулом, точно в её недрах гудели огромные колокола. «Баммм… Биммм… Боммм», – приглушённо пели старые камни отголосками внутренних перезвонов.

«Что это? – прошептала Ждана, ёжась. – Земля гудит…»

«Тут кузня недалеко, – ответила Млада, кивая наверх – туда, куда вела, петляя среди сосен по горному склону, каменная лестница. – Там моя родительница и старшая сестра Горана трудятся».

«А разве у тебя сестра не дева?» – удивилась Ждана.

«Дева – младшая, – улыбнулась женщина-кошка, с озорными синими искорками в глазах касаясь щеки девушки носом. – Трое нас. Горана – подмастерье, дело оружейное от родительницы в наследство примет, я границу стерегу, а Зорица – девица на выданье и рукодельница славная. Она в вышивку свою тепло и силу Лалады вплетает. Ну, я скоро. Моргнуть не успеешь, как вернусь!»

Чмокнув Ждану в щёку и сняв с её пальца кольцо, Млада нырнула в пустоту – только сосны дрогнули перед глазами, колыхнувшись волнами. Пара мгновений неуютного одиночества – и девушка, опустившись на колени, приложила ухо к холодному шершавому камню. «Боммм, биммм, бомм-тили-боммм», – тягуче, многоголосо разливалось в земле. Встав, Ждана подошла к краю площадки, обнесённому оградой из каменных глыб. От синих гор с белыми шапками веяло прохладой, простор между зелёными склонами пересекали дороги, отсюда казавшиеся тонкими тропинками, а по долине струилась синяя лента реки. Вдалеке вдоль берега вытянулось селение, размерами не превосходившее большую деревню, но башни по четырём сторонам и каменная стена говорили о том, что это – городок-крепость.

Действительно, не успела Ждана толком осмотреться, как из воздуха снова возникла Млада, но не одна, а с отцом. Оказавшись в совершенно новом месте, он изумлённо огляделся.

«Ну и дивное колечко! – одобрительно проговорил он. – Удобно, ничего не скажешь! И никаких лошадей, никаких повозок не надо. Этак-то в сто крат лучше, чем трястись по дороге. Одно плохо – поклажи с собой много не возьмёшь… А так – красота!»

Таким же способом была переправлена и мать. Подойдя к каменным глыбам у края, Млада показала на городок у реки:

«Вон там – видите, дома и башни? Это город Военежин. А кузня нарочно так далеко устроена, потому что когда там работают вовсю, земля гудит. Ну, идёмте за мной».

Они начали подниматься по лестнице среди сосен, под колючим, взъерошенным пологом их ветвей. Ступеньки были усыпаны пожелтевшей старой хвоей, кое-где покрылись бархатной порослью мха и лишайника, а подземный гул и звон по мере подъёма слышался всё яснее. Вскоре вверху показалась площадка, обнесённая каменной стеной в три человеческих роста. Что находилось за нею, нельзя было разглядеть, а сверху поднималась лишь обыкновенная гора.

«Кузня прямо в горе вырублена, – пояснила Млада. – Отсюда ничего не увидеть».

Остановившись перед мощными деревянными воротами, она постучала в них кулаком. Ждане показалось, что стук был не слишком-то слышен за тяжёлым лязгом в утробе горы, но в воротах открылось окошко.

«Это я, – сказала Млада. – Доложите моей родительнице, что я со смотрин вернулась».

За воротами что-то буркнули, и окошко закрылось. Млада чуть улыбнулась гостям:

«Ждём. Внутрь вам нельзя: тайны оружейного дела мастера оберегают. Да и волшба, без которой оно не обходится, опасной может быть. Мастера-то в защите работают – даже если и отлетит что-то ненароком при ковке, то ничего, а вот простой человек незаживающую рану получит».

Ждана и её родители с почтительным страхом взирали на широкие ворота, за которыми творилось таинство рождения чудесного оружия. И не только его: белогорские мастера-оружейники изготавливали инструмент для горного дела, который резал камень, как масло, и вплетали нитки чар в украшения.

Наконец в одной из створок ворот открылась калитка, и навстречу гостям вышла женщина-кошка такого огромного роста, что даже отец Жданы смотрел на неё снизу вверх. Мать же смущённо заморгала при виде блестящего от пота голого туловища, не по-женски мускулистого и широкоплечего. Грудь прикрывал только длинный кожаный передник, а обута незнакомка была в грубые и тяжелые сапоги: по сравнению с ними ноги Жданы выглядели детскими. На длинной сильной шее гордо сидела голова, выбритая до зеркального сияния, и только с макушки женщины-кошки спускался на плечо пучок иссиня-чёрных волос, заплетённых в тугую и блестящую косу. Чертами незнакомка очень напоминала Младу, только более зрелую и суровую, а голубые глаза-льдинки, глубоко сидящие под тёмными бровями, даже не потеплели при взгляде на Ждану. Жёстко сложенные губы не тронула улыбка, а впечатление усугублял бугристый рубец на правой стороне лица, похожий на след от ожога и захватывавший верхнюю часть щеки, висок и немного – лоб. Хоть никто её не представлял, но оробевшая до холодка под коленями Ждана сразу догадалась: это и была знаменитая Твердяна Черносмола, та самая, чьи руки сделали меч, которым так гордился отец.

Но вышла она не одна: следом из калитки шагнула вторая женщина-кошка, почти двойник первой – такая же рослая, сильная, серьёзная и бритоголовая, только с более мягкими губами и гладким лицом без шрамов, слегка чумазым и лоснившимся от пота. На Ждану она посмотрела с любопытством, а та при взгляде на её губы, к своему смущению, вдруг вспомнила о поцелуях Млады. Если суровый рот старшей женщины-кошки казался не слишком привлекательным для этого, то в уголках губ младшей пряталось нечто такое, отчего Ждане ни с того ни с сего захотелось повторить ночь со своей избранницей.

Но её мысли пресёк насмешливый ледок взгляда Твердяны. Отец уже открыл было рот, чтоб обратиться к родительнице Млады с заготовленной приветственной речью, но та даже не глядела в его сторону и пока не собиралась слушать. Вместо этого она шагнула к Ждане и, взяв её за подбородок шершавыми пальцами, заглянула девушке в самую душу… У Жданы земля поплыла из-под ног, а в ушах отчего-то зашелестели берёзы. Поляна, пляска солнечных зайчиков, девчушки, плетущие венки. А в кустах – знакомые голубые глаза, остающиеся для них невидимыми…

«Видишь, не с пустыми руками я вернулась, – послышался голос Млады. – Это моя Ждана. Ох, и побегать пришлось за ней… Чуть не упустила её, но всё ж таки нашла свою судьбу!»

Угол губ Твердяны покривился, брови сдвинулись, а когда зазвучал её голос, глубокий, густо-железный, шероховатый и обветренный, на девушку нежданно повеяло холодом бесприютности.

«Верно… Судьба твоя – у порога. И дом тот, и дорога та, и гостья, – проговорила родительница Млады. – Да вот то-то и оно, что только гостья».

«Что ты такое говоришь?» – нахмурилась Млада.

Твердяна блеснула льдинками глаз в задумчивом прищуре.

«А то и говорю, дитятко. Но это я не ко времени сказала, каюсь. – И, обращаясь к озадаченно застывшим родителям Жданы, промолвила: – Не слушайте меня, дорогие гости. Ступайте с Младой в дом, а мы с Гораной позже придём. Работу надо закончить, уж не обижайтесь».

Родительница и сестра Млады ушли, и калитка за ними закрылась. Ждана не знала, что и думать о странных словах Твердяны; её накрыло мрачным, тяжёлым и серым, как тучи, куполом тревоги и огорчения. Не так она представляла себе эту встречу… В надежде хоть что-то понять и успокоиться она посмотрела на Младу, но и та выглядела растерянной. Впрочем, тут же взяв себя в руки и прогнав с лица тень, женщина-кошка улыбнулась и нежно сжала руку девушки.

«Не бери в голову, милая. Ярмола Гордятич, Томила Мировеевна, ни о чём не печальтесь, ступайте за мной. Идти тут недалеко – прогуляетесь, воздухом нашим подышите, окрест поглядите».

Путь к дому лежал через прекрасные места, по тропке вдоль зелёного склона, между величественно молчаливыми соснами. Выглянувшее солнце весело играло на траве, на густо и легкомысленно топорщащейся хвое молодых сосенок, ласково поглаживало видавшие виды стволы старых деревьев и пыталось обогреть серые бока холодных камней. Домашний скот жители Белых гор использовали в основном только в хозяйстве и для перевозки грузов, а передвигаться предпочитали или пешком, или «прокалывая» пространство. «Недалеко идти» на деле оказалось приличной прогулкой в несколько вёрст, да не по ровной и гладкой дороге, а по извилистой горной тропе, и под конец родители Жданы сдержанно покряхтывали. Наконец крутые подъёмы и спуски закончились, и открылась более или менее ровная местность, на которой располагалась деревушка в двадцать-тридцать дворов. Первое, что бросалось в глаза – это камень вместо более распространённого в родном городе Жданы дерева. Из него были сложены и дома – в основном, двужилые [23]23
  двухэтажные, на два жила (жило – жилое помещение).


[Закрыть], с плоскими крышами, и заборы (а точнее, невысокие стены); каменная плитка выстилала дорожки – улицами это вряд ли можно было назвать, потому что дворы располагались беспорядочно.

«Это Кузнечное, – сказала Млада. – Здесь живут те, кто работает в кузне у моей родительницы… А рабочих рук там немало».

Дом Твердяны был самым большим, с садом и огородом, собственным колодцем и просторным навесом на каменных столбах с арками, а наверх вела наружная каменная лестница. Стены и столбы увивал старый плющ, перед навесом раскинулся благоухающий цветник. В саду шелестели яблони и груши, вишня и жимолость, готовясь со дня на день взорваться белым ароматным сиянием весны, а с огорода слышался плеск: высокая стройная девушка с чёрной косой наполняла одну из трёх бочек, вкопанных в землю, чтобы солнце нагревало холодную колодезную воду для полива грядок. Опорожнив одно ведро, девушка поставила его наземь и взялась было за второе, когда Млада шутливо окликнула её:

«Эй, красавица! Сколько возьмёшь за свой поцелуй?»

Девушка проворно обернулась на голос, и её спокойные светло-голубые глаза согрела улыбка. В холщовой рубашке и чёрной юбке, повязанной передником с разноцветными поперечными полосками, она изящно проплыла по дорожкам, с лебединой величавостью огибая грядки. Низко поклонившись гостям, она чуть не подмела кончиком шелковистой косы землю. Красота её не поддавалась описанию: приветливую синеву этих глаз не могло превзойти даже летнее небо, гордые дуги бровей с небольшим изломом были чернее самой плодородной и жирной земли, тонкому носику позавидовала бы любая городская красавица, а свежий алый рот украшала застенчивая полуулыбка. На чистом и гладком лбу лежал отблеск внутреннего душевного света, безмятежного и мудрого. Никаких украшений, кроме чёрно-золотой тесьмы вокруг головы и маленьких серёжек с бирюзой, она не носила. Как-то сама собою, просто и тепло, в голову Жданы скользнула догадка, что перед ними – младшая сестра женщины-кошки, Зорица. И она не ошиблась.

Внутреннее убранство дома создавало впечатление, что здесь живут не простые селяне, а по меньшей мере знатные горожане. Каменные полы украшал сиренево-белый плиточный узор, на сводчатых потолках глаз радовала богатая и красочная мозаика – бело-синие цветы на золотистом поле, а на стенах грозно сверкали образцы оружейного искусства хозяйки дома – мечи, топоры, кинжалы, метательные ножи, кольчуги, щиты. Деревянная мебель щеголяла тонкой, как кружево, резьбой, на лавках лежали подушечки с бахромой и кисточками. В перегородках между некоторыми комнатами имелись оконные проёмы, забранные коваными узорными решётками, так что пространство дома было наполнено светом. При желании эти внутренние окна закрывались вышитыми занавесками.