Текст книги "Осенними тропами судьбы (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Радятко сидел, словно погружённый в ледяную воду. Горькие подробности, открывшиеся ему, незамедлительно находили подтверждение: память услужливо подбрасывала доказательства… Да, слишком ярко блестели глаза матери, когда она рассказывала о Белых горах, а особенно – о правительнице женщин-кошек; когда же она смотрела на отца, сияние в её взгляде пропадало. Да, она была почтительна, добра, услужлива, покорна своему мужу, но в её отношении к нему всегда сквозил холодок. Как лист мать-и-мачехи, была она повёрнута к отцу гладкой и зелёной стороной, пряча серебристо-белую изнанку, покрытую тёплым пушком.

– Любовь бережёт и защищает, наполняет силой, – тихо и невесело промолвил отец. – А у меня не было этой силы, этого оберега. Оттого и дрогнула рука, что не нужен я был твоей матери, и оттого не попал я зверю в сердце. Ранил я его в плечо, и кинулся он на меня… И случилось то, что случилось. Если бы не Лесияра, кто знает – быть может, и мне досталось бы сердце Жданы… Ну, да дело уже не столько во всём этом, сколько в том, что лишь в княгине содержится достаточно силы Лалады, чтобы победить Марушину власть во мне. Оттого и нужны мне её сердце и её кровь. А чтобы их добыть, без твоей помощи не обойтись, сынок. Всё, что тебе нужно будет делать – это смотреть и слушать, а остальное – наша забота.

Каждое слово падало на благодатную почву – прямо в доверчиво открытую, истосковавшуюся по отцу душу Радятко. Правительницу женщин-кошек он заочно возненавидел, как врага: ведь именно о ней мать думала все эти годы, вместо того чтобы любить отца и оберегать его своей любовью… И получается, в случившейся беде есть и её вина. По-другому рассудить Радятко сейчас не мог, да и не хотел.

– Ты поможешь мне, сынок?

И снова Радятко не смог ответить «нет». «Вернуть отца любой ценой», – подсказывала ночь-чародейка, вонзая в его сердце светлые клыки. Чтобы всё было по-прежнему, как в детстве, до того страшного дня, разлучившего их – это острое желание заполнило мальчика без остатка.

– Да…

Глаза отца просияли зеленовато-голубым перламутровым блеском, он крепко прижал Радятко к себе.

– Я не сомневался в тебе, – щекотно согрел ухо мальчика родной голос. – Ну, теперь надо сделать так, чтобы я мог видеть и слышать всё, что видишь и слышишь ты.

Радужные глаза жутковато, немигающе смотрели на оробевшего Радятко. Отец поднял руку к своему лицу, и на поднесённый к внутреннему уголку века палец выполз серебристо-серый паучок; мальчик гадливо поёжился и отпрянул, но отец ласково сказал:

– Не бойся… Он не будет мешать, ты его даже не почувствуешь в себе. Он нужен, чтобы я мог видеть твоими глазами.

Радятко сглотнул, еле сдерживая дрожь. Палец с паучком приближался к лицу… Крошечная серебристая тварь вдруг встала на дыбы и с писком прыгнула прямо в глаз. Сильные руки, стиснув запястья Радятко, не позволили ему смахнуть паука, и, как мальчик ни моргал, как ни морщился, существо всё-таки забралось внутрь. Это было не больно, лишь до содрогания противно и щекотно. А потом – всё. Ощущения пропали.

– Вот и умница, – сказал отец. – А теперь в ухо.

От копошения крошечных лапок в ухе Радятко пискнул и передёрнулся, но руки отца надёжно обняли его, не давая вырваться. Странная, слишком яркая луна казалась наколотой на острую верхушку дерева, а плавающие огоньки усеяли мерцанием все еловые лапы вокруг.

– Ну, всё. А теперь поцелуй меня. Если б ты только знал, как я по тебе соскучился, сынок! Не было дня, чтоб я тебя не вспоминал.

Радятко, поёживаясь и покрываясь мурашками, обвил шею отца руками и подставил губы. Крепкий чмок – и что-то холодное змеёй проскользнуло мальчику в горло. Как струйка морозного воздуха… Тёмные верхушки елей колыхнулись, забормотав человеческим шёпотом на каком-то непонятном наречии, а зелье ночного сумрака булькнуло.

– Езжай с матерью, не противься, – наставлял отец. – Как пересечёте границу – смотри внимательно. Что поднесут выпить – пей всё, кроме последнего глотка. Будут мыть – мойся, да не дочиста: хоть один ноготь оставь сухим, этого хватит. Смотри же, коли не сделаешь так – потеряем мы с тобою связь!

– Я постараюсь, батюшка, – пролепетал Радятко, до дрожи впечатлённый нахмуренными бровями отца под бобровым околышем шапки.

– Смотри, – повторил тот предостерегающе. – Не подведи, родимый мой.

Сказочные еловые великаны качали головами, негромко переговариваясь шершавым тёплым басом, сиреневый туман сгустился вокруг Радятко, отрывая его от земли и разлучая с отцом… Мальчик в отчаянии вцепился в его руку, но туман был сильнее – влёк его куда-то, захлестнувшись вокруг груди петлёй, а плавающие огоньки закружились в прощальном хороводе. Перчатка сползла, и Радятко вздрогнул, увидев кривые тёмные когти на покрытых густой шерстью пальцах.

…Гром стих, только дождь виновато скрёбся в окно из сумрака, точно прося прощения за сорванные замыслы. Радятко порывисто поднял голову с подушки и вскочил, пытаясь овладеть разбушевавшимся дыханием. Дядька Полоз похрапывал на большом сундуке с плоской крышкой, поджав ноги. Хоть и коротковата была ему эта постель, но он привык там спать, съёжившись. Радятко с омерзением передёрнул плечами при мысли о паучьих лапках, потёр угол глаза – ничего… Ковырнул мизинцем в ухе – тоже порядок. Приснится же такое!…

А лунный свет, струившийся в окно, озарил на запястьях синяки – от пожатия рук отца.

Нет, видимо, всё это – не просто сон… Тьма в углах комнаты казалась слишком живой и разумной, чтобы быть просто тьмой. Радятко вжался в постель всем телом, прислушиваясь к отголоскам дивного видения… Место, где он побывал, до морозной жути зачаровывало своей сиренево-лунной, елово-ночной тайной. Подлинного обездвиживающего ужаса оно у Радятко не вызвало, напротив – только звало к себе, обещая открыть ещё множество сказочных мерцающих страниц.

Он даже не почувствовал, как его уложили. Васильковоглазый оборотень, гроза, пьяный Милован, «пёсье отродье»… Радятко поморщился. Ничего, кроме презрения, к начальнику стражи он не чувствовал. Как раз в тот миг, когда над всеми сгустились чёрные тучи беды, рыжебородый раскис и нажрался вдрызг. Даже Радятко в свои двенадцать лет чувствовал в себе больше мужества. Если всё, что он видел во сне – правда, и отцу требовалась помощь, следовало действовать незамедлительно. Отец уповал на него, и Радятко не мог подвести. В глубине души он был горд, что именно на него возложено такое ответственное и непростое дело…

Мал посапывал рядом: братья спали в одной широкой постели. Когда Радятко тряхнул его за плечо, тот живо пробудился и тут же сморгнул из взгляда пелену сонливости: видно, дремал он неглубоко, вполглаза, только и ожидая момента, когда они начнут осуществлять свой замысел. Радятко не стал ему рассказывать о необычном сне, лишь шепнул:

– Одевайся.

Полоз всегда спал крепко, разбудить его было трудно даже сильным грохотом, но мальчики всё же старались не шуметь. Самое сложное Радятко взял на себя – пробрался в комнату Яра, освещённую крошечным огоньком ночника (трёхлетний наследник престола боялся засыпать в полной тьме, а няньки, видимо, уснули, забыв потушить свет). Он откинул пуховое одеяло и похолодевшими от возбуждения руками вынул братца из тёплой постели. Под мерный свист, издаваемый ноздрями приставленных к Яру женщин, он на цыпочках вынес ребёнка и передал Малу. Тот бережно принял малыша в объятия – так что Яр даже не проснулся, а Радятко вернулся за одеждой маленького княжича. Вдруг носовая «песня» с бульканьем оборвалась, а вместе с тем и сердце Радятко словно провалилось в полынью. По какому-то наитию он мысленно попросил живой, дышащий сумрак не дать няньке проснуться и помочь им выбраться из дворца незамеченными – попросил от всей души, с отчаянной мыслью об отце. И сумрак внял мольбе: свист возобновился, и Радятко, ослабевший от облегчения, выскользнул из комнаты.

Теперь нужно было добыть ключ от княжеской спальни, а если посчастливится, то и оружие. Снова Радятко не доверил это дело брату, оставив его с княжичем, а сам прокрался к каморке Милована. Тот храпел за столом, уронив голову на руки, и мальчик приободрился: похоже, взять нужное будет легко. Пьяный сон – самый крепкий. Радятко смело подошёл к начальнику стражи, достал из-за сапога нож и срезал у него с пояса связку ключей, зажав их в кулаке, чтоб не звякнули. Поросячьи ресницы Милована даже не дрогнули. Его недлинный меч лежал тут же, на столе и, на первый взгляд, приходился Радятко вполне по руке. Но стоило мальчику дотронуться до ножен, как начальник стражи открыл глаза и вперил в Радятко совершенно трезвый взгляд. Удивительно: он продолжал храпеть, когда у него с пояса срезали ключи, и мгновенно проснулся, когда прикоснулись к его оружию.

Наверно, это живой разумный сумрак и подсказал мальчику, что делать, и вдохнул силу в его удар: оказавшийся в его руке довольно тяжёлый жбан с хмельным зельем опустился на макушку Милована. Радятко почему-то показалось, что это не сосуд с напитком, а череп рыжебородого начальника стражи издал гулкий медный звук – что-то вроде «бымм»; закатив глаза, Милован свалился с лавки и растянулся на полу с раскинутыми руками.

Задыхаясь от собственного сердцебиения, Радятко схватил меч и рванул к Малу. Всё как-то до подозрения просто – эта мысль назойливым оводом жалила рассудок, приводя всё тело в каменное напряжение, от которого болела шея и кололо за грудиной.

Средний и младший брат прятались в тёмном углу под лестницей.

– Я хочу спа-ать, – послышался некстати громкий и ноющий голос проснувшегося Яра. Малыш не понимал, что нужно вести себя тихо, и понимать, похоже, не собирался. – Мне холодно… Я хочу под моё одеялко…

– Ярушенька, тише, – уговаривал его ласковым шёпотом Мал. – Не шуми, а то услышат… Вот, надень кафтанчик…

– Всё равно холодно…

Радятко забрался под лестницу и без лишних церемоний зажал пальцами рот ребёнка.

– А ну-ка, цыц! Тихо! – свирепо прошептал он.

В зябкой полутьме взволнованно и вопросительно блестели широко раскрытые глаза Мала. Радятко ответил:

– Ключи добыл, меч тоже. Айда!

В связке было около дюжины ключей, и он весь испереживался, торопливо подбирая нужный: а если кто-то услышит, придёт? Тогда всему конец. Но судьба благоволила им, и третий по счёту ключ подошёл. В опочивальне стоял густой мрак – хоть глаз выколи; едва они вошли, как Радятко съёжился от убийственного грохота: это Мал на что-то налетел впотьмах.

– Тс-с-с! – зашипел Радятко.

– Ага, – шмыгнул носом брат.

– Куда мы идём? Тут темно… Я боюсь, – захныкал Яр.

Мал принялся его успокаивать, а Радятко на ощупь пытался отыскать заветную дверь. Это оказалось непростым делом, так как искомое он своими глазами никогда не видел – знал только со слов матери. Ощупывание стен несколько раз чуть не закончилось падением: Радятко налетал на мебель, сундуки, а под конец на него шлёпнулось какое-то плотное полотнище, в котором он запутался и едва не задохнулся. Кое-как высвободившись из удушающей бархатной ловушки, он ощупал место, где это полотнище висело и – о чудо! – обнаружил наконец-то небольшую и низкую дверь. Шершавое дерево, холодные полоски железа, кольцо, замочная скважина. Трясущимися руками Радятко в полной тьме перебирал ключи, пробовал, снова перебирал… Бряк! Связка упала. Шёпотом выругавшись, он присел и стал ощупывать пол. Ага, вот они.

Щёлк! Ключ подошёл, и дверь сама открылась от сквозняка. В проём здорово тянуло, как в печную трубу, и спины Радятко коснулось неуютное холодное веяние.

– Мал! – вполголоса позвал он. – Я нашёл…

В спешке они не захватили с собой никакого огня, и идти пришлось вслепую – как с повязкой на глазах. Сразу за дверью оказались каменные ступени винтовой лестницы. По ней они попали в заброшенный и замурованный погреб, в котором, судя по до сих пор не выветрившемуся запаху, когда-то хранилось хмельное; из погреба имелся только один ход, и братья вошли в него.

– М-мне х-холодно, – стучал зубами Яр.

– Радятко, обожди, – проговорил Мал.

Похоже, он поставил княжича на пол, а сам скинул свой кафтан и закутал его, после чего снова взял на руки.

Ход был прямым и тошнотворно длинным, кладка его стен дышала пронизывающей, могильной сыростью. От холода Радятко только стискивал челюсти и не снисходил до ответов на вопросы малыша. Одной рукой он решительно сжимал ножны меча, а другой скользил по нескончаемой стене.

– Мы идём на встречу с матушкой, – объяснил Мал. – Она уезжает в далёкий край и берёт нас с собой. Домой она возвращаться не захотела, поэтому мы сами должны выбраться потихоньку, чтобы никто не заметил. Ты не бойся, скоро станет светлее… Скоро мы выйдем под вольное небо.

Радятко молча шагал впереди. Он не разделял любви Мала к младшему братишке, Яр раздражал его – во-первых, своим малолетством и несмышлёностью, а во-вторых – тем, что родился от другого отца. Князя Радятко недолюбливал, а значит, и отпрыска его не мог считать своим братом, хоть они и вышли из одной материнской утробы. А Мал слишком по-родственному возился с княжичем, слишком много нежностей разводил с ним.

Между тем, мрак, окружавший их, продолжал казаться Радятко живым. Раньше он никогда этого не замечал, и что-то ему подсказывало, что благодарить за новую способность следовало паучка в глазу. С удивлением он обнаружил, что начал видеть в темноте. Позади он смог различить фигуру Мала с укутанным Яром на руках, а ещё – свои пальцы на стене. Чуть выдвинутый из ножен клинок меча тускло засеребрился… Вот так дела! Но ни единого слова, ни одного возгласа изумления не сорвалось с упрямо сомкнутых губ Радятко. Он чувствовал: никто не должен об этом знать.

Дуновение свежего воздуха ворвалось братьям в грудь сладким обещанием свободы. Они ускорили шаги, стремясь к выходу, и уже через считанные мгновения оказались перед полукруглым отверстием, за которым слышался манящий шум вольного ветра – порывистого и пронзительного, дышащего холодом близкой зимы. Но – не тут-то было.

Радятко скрипнул зубами, вцепившись в кованую железную решётку. Да, вот почему поначалу всё шло так просто и гладко…

– А может, она ключом отпирается? – высказал предположение Мал.

Слабая надежда шевельнулась в сердце. Радятко ощупал всё сверху донизу в поисках замка, но не нашёл. Решётка была просто глухо вставлена в проход, закрывая мальчикам путь наружу. А за ней раскинулось озерцо, на поверхности которого серебрилась дорожка от проглянувшей сквозь тучи луны – до странности маленькой и тусклой по сравнению со сливочно-жёлтым светилом, которое Радятко видел во сне.

– Как же так? – недоумевал Мал. – Внутри – дверь, которая отпирается ключом… А снаружи – решётка, которая вообще не открывается. Не может такого быть! За каким лешим тогда нужна дверь? Ежели ход решили совсем перекрыть, то и дверь надо было заделать…

– Может, его закрыли недавно, а дверь заделать ещё просто не успели, – устало проговорил Радятко, просовывая руки в ячеи решётки и опираясь на стылое железо перекладин.

– Мне хо-хо-холодно, – жалобно мяукнул Яр.

– Да замолкни ты, обуза… Не до тебя, – раздражённо буркнул Радятко.

– А может, она как-нибудь по-другому открывается? – с надеждой встрепенулся Мал. – Ну… Нажать там, к примеру, куда-нибудь надо… Какое-то тайное устройство? А?

– Хм, иногда ты разумно мыслишь, – усмехнулся Радятко, оживляясь.

Снова лихорадочное ощупывание: каждый кирпичик был им изучен, каждая трещина обнюхана. Тщетно. Мал, отдавший свой кафтан Яру, уже сам стучал зубами, но не жаловался – и на том спасибо. Озеро насмешливо манило лунным блеском, деревья по берегам сочувственно вздыхали, осенняя ночь непроницаемо молчала над спящей землёй, а они, как узники в темнице, были готовы зубами грызть проклятую решётку.

Радятко сел на корточки, прислонившись спиной к каменной кладке стены и глядя на луну.

– Назад нам ходу нет, – проговорил он. – И вперёд – нет.

– Что ж делать-то, братушка? – с отчаянием в голосе спросил Мал.

– Я по-маленькому хочу, – заныл тем временем Яр. – И к матушке хочу…

– Слушай, заткни свою хотелку, – рассердился Радятко на братца.

Мал, как заправская нянька, сразу же взялся обхаживать княжича. Отведя его в сторонку, он распутал на нём одежду, впопыхах намотанную как попало.

– Давай, прямо тут сходи…

– Где мой горшо-очек? – хныкал наследник.

– Нету тут горшочка, мой хороший, – ответил Мал. – Прямо так, на пол отлить придётся.

Княжич помяукал, поныл, но нужда – не бочка, затычку не вставишь, и до Радятко донеслось журчание тонкой струйки.

Не оставалось ничего, кроме как закрыть глаза, подумать об отце и снова попросить мрак о помощи. За решёткой мелькнула чёрная тень, и Радятко напрягся, увидев желтоватый блеск чьих-то глаз.

– Ну что, ребятушки, застряли? – послышался хрипловатый мальчишеский голос. – Мне ваша матушка про этот ход сказывала, да только не упомянула, что он закрыт… Вот и мыкаюсь, думаю, как до вас добраться. Я хоть и вор, но больше уличный, по кошелькам мастер, а не домушник… Что, верхом-то из-за непогоды ездить не стали?

Это был их недавний знакомый, которому ничего не стоило одним прыжком одолеть высокий забор, вот только глаза его из васильковых приобрели жутковатый, жёлтый волчий вид. Ночь преобразила его: клыки в его рту уже не помещались и торчали наружу, а взявшаяся за решётку рука была когтистой и волосатой. «Совсем как у отца», – вздрогнул Радятко.

– И замка-то никакого нет на ней, – озабоченно проговорил молодой оборотень, осматривая решётку.

Радятко встал.

– Если ты Марушин пёс, используй свою силу, – сказал он. – Ты можешь её просто сломать.

Оборотень почесал в затылке, сдвинув шапку на глаза.

– Да псом-то я недавно совсем стал, – ответил он. – Ещё сам толком не знаю, что мне под силу, а что – нет. Ы-ы-хх… – Он поднатужился и обнажил звериный оскал, стараясь раздвинуть прутья. Удалось только немного их погнуть, и оборотень сдался, тяжело дыша. – Эге, – промолвил он, переведя дух, – этак не выйдет. Видать, придётся перекинуться. Вы, ребятки, не бойтесь… А мальцу лучше глаза прикройте. Нечего ему на это смотреть.

И паренёк исчез из виду – бесшумно, как мягкокрылая тень от птицы. Ночная тьма зазвенела струной, а через несколько гулких мгновений выплюнула желтоглазого зверя, похожего на волка, только гораздо крупнее и с более длинным и мохнатым хвостом. Горло Мала за спиной у Радятко издало испуганный глотающий звук, а Яр громко заплакал.

– Глаза ему закрой, сказано же тебе было, дурень, – рыкнул через плечо старший брат.

***

Голова Милована гудела, как медный котёл. Крови не было, но под волосами чётко прощупывалась шишка. В левое ухо вторгался поток какой-то белиберды: стражник тряс его за плечо и взволнованно тараторил. Не понимая ни слова, начальник стражи сморщился.

– Погодь ты… Не части, – проговорил он, с трудом ворочая шершавым языком в пересохшем рту. – Ещё раз и внятнее.

После того как тьма заглянула ему в душу из глаз Добродана, ставшего Марушиным псом, им овладела чёрная, тягучая тоска и безнадёга. Он видел взгляд князя, уезжавшего с псами – стеклянный, неживой. «Скоро вернусь», – сказал Вранокрыл, но Миловану почему-то казалось, что это конец. Небо превратилось в давящий купол мрака, да и череп Милована точно сжимал невидимый шлем. Как погорелец на пепелище, оставленное пожаром от родного дома, Милован растерялся без своего государя. Всё потеряло смысл, в том числе и служба… Ибо служить стало некому.

Он пил брагу, хмельной мёд, настойки и зелья. Опьянение притупляло страх, но от серого безглазого призрака тоски никуда нельзя было деваться. Добродан… Милован еле узнал его в смуглом незнакомце с гладко выбритым лицом. Кто бы мог подумать, что бывший ловчий станет посланцем Маруши, пришедшим по душу Вранокрыла! А повод быть недовольной князем у богини действительно был, Милован давно это видел. Вранокрыл не слишком-то чтил Марушу. Начать с того, что он пытался добыть себе в жёны жительницу Белых гор, чтобы влить силу дочерей Лалады в свой род; также он сильно урезал жалованье особого отдела соглядатаев, следивших за тем, чтобы в народе не было недозволенных изображений и вышивок, и те вследствие этого плохо исполняли свои обязанности. Дошло даже до того, что запрещённые вышивки проникли во дворец: новая княгиня Ждана носила рубашки с вышитыми знаками солнца, но князь закрывал на это глаза. А за то, что произошло на той роковой охоте, Вранокрыл вообще заслужил от Маруши смертную казнь: не оленя, не лося и не медведя он в тот раз травил, а дерзнул бросить вызов Марушиным псам. Как ни странно, возмездие богини заставило себя подождать: после этого случая князь жил – не тужил ещё несколько лет. И вот – началось…

У Милована было большое желание взять стражника за язык и двигать им самому с подходящей скоростью. Кое-как он понял, что случилось: няньки, проснувшись среди ночи, обнаружили исчезновение княжича Ярослава и подняли крик. Пустая опочивальня государя стояла отпертой, а двое старших сыновей княгини тоже пропали. Сама княгиня Ждана, отправившаяся с утра за покупками, так и не вернулась с рынка.

Милован схватился за меч, но не нашёл его на привычном месте. Ах да, он же его отстегнул, чтоб удобнее было сидеть за столом и пить… Однако ни на столе, ни на лавке, ни на полу оружия не было. Связка ключей также пропала: на поясе болтался только обрезок шнурка. Смутно вспомнилось: мальчишка, потом удар. Жбан валялся на полу в луже хмельного зелья.

– Ах этот пёсий ублюдок!… – с хриплым бульканьем в горле прорычал Милован и поперхнулся.

Как ни странно, этот удар будто расколол чёрный шлем тоски, сдавливавший его череп все эти дни. Начальник стражи вдруг ясно осознал, что натворил, и ему стало тошно уже по другой причине. Отравленный ядом уныния, он позволил себе раскиснуть и допустил похищение княжеского наследника – непростительная, роковая оплошность, за которую Вранокрыл, если вернётся, будет вправе казнить Милована без суда и следствия. Попытка встать из-за стола отозвалась нестерпимой, ядовитой дурнотой, и Милован сблевал на пол – благо, стражник проворно успел отскочить.

Душа схватилась ледком обречённости. Поднятая по тревоге стража ждала приказов, а Милован, казалось, забыл, как произносить самые простые слова. Твердь под его ногами рассыпалась прахом, точно он шёл по рушащемуся над огненной бездной мосту… Дверь тайного хода в княжеской спальне стояла распахнутой, а сорванная занавесь, прежде закрывавшая его от чужих глаз, валялась на полу.

Стражники с удивлением наблюдали внезапную перемену в своём начальнике: только что он был раздавлен и не способен к действиям, а теперь вдруг на его лице расплылась ухмылка, а глаза ожили и вспыхнули азартом.

– Ничего, далеко наши голубчики не ушли, – хрипло засмеялся Милован, потирая руки. – Вперёд! Сейчас мы их тёпленькими возьмём!

Перед отъездом князь приказал перекрыть подземный ход, и его в спешном порядке забрали снаружи решёткой. Работой руководил Кощей – втихомолку, разумеется; всё было сделано тайно в одну ночь. Видимо, похитители об этом не знали и попали в ловушку. Снаружи никто проникнуть не мог: стража знала своё дело; значит, лиходеи уже были внутри. Несомненно, кто-то из своих! Да что там – «кто-то», ясное же дело – Добродановы сынки, ежели их тоже нет на месте. В сопровождении десятка стражников с зажжёнными светочами Милован устремился в ход, окрылённый предчувствием успеха… Похоже, рановато он собрался сдаваться!… Непроницаемая гибельная завеса безнадёжности приподнялась и пропустила свет надежды на то, что не так уж всё и плохо.

Пламя светочей коптило, тревожно озаряя каменные стены хода, проложенного ещё в дедовские времена, а в дробном гулком звуке шагов слышалось: «Настигнем, настигнем. Поймаем, поймаем». У Милована не было сомнений: к исчезновению княжича причастна его мать. Если не вернулась – значит, сбежала, змеюка… А своих старших змеёнышей подговорила украсть Ярослава. Проклятая баба! Но он сам тоже хорош… Угораздило же его поддаться душевной слабости! А она этим воспользовалась, дрянь. В груди зло тлела головешка, оставшаяся от сердца.

Он не ошибся: злоумышленниками действительно оказались Радосвет и Мал. Старший – вылитый Добродан до обращения в Марушиного пса – резко обернулся, блеснув бесстрашными звёздочками в светлых глазах, и заслонил собой братьев. Мальчик был развитой, в свои двенадцать выглядел на четырнадцать-пятнадцать; в руках юного наглеца Милован увидел свой меч. Мал прижимал к себе ревущего Ярослава, а решётка была выворочена вместе с вбитыми в стены креплениями. Сплоховал Кощей, торопил рабочих – вот и вышла халтура…

Шорох ног: стража подалась назад в едином порыве испуга. Загораживая собою половину выхода, за спинами у мальчиков стоял Марушин пёс, озарённый лунным светом – огромная тёмно-серая зверюга с вздыбленной на загривке шерстью.

Шепчущая, косматая тьма дохнула в лицо Милована. Разрушительный желтоглазый разум, таившийся в её недрах, одним движением своей мысли порождал в душе сполохи безумия, оставляя от собственной воли человека только обглоданные кости. Обломки ночной яви были плохой опорой для рассудка, а мужества, чтобы вновь скрепить их, не хватало. Слишком поздно Милован вспомнил, что не следует смотреть в глаза Марушиному псу…

А Радятко, подняв меч и направив остриё в сторону стражи, сказал:

– Взять их!

Оборотень, низко пригнув лобастую голову и изливая из жёлтых глаз потоки сковывающего ужаса, двинулся на Милована. Кто-то из стражников посмелее попытался ткнуть в зверя горящим светочем… Зря он это сделал. Молниеносный бросок – и светоч отлетел к стене, а проход огласился истошными воплями: стражник корчился в стремительно разрастающейся луже крови, в то время как зверь держал в зубах оторванную по плечо руку. Его холодный немигающий взгляд как бы спрашивал: «Ну, кто ещё из вас храбрый?»

Но храбрость больше никто не стремился проявить. Заворожённый шёпотом тьмы, Милован опустился на четвереньки и по-волчьи завыл…