Текст книги "Осенними тропами судьбы (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Покачиваясь в седле, Ждана пребывала в каменном напряжении: ей мерещилось, что конь вот-вот взбесится и сбросит её с себя. Однако Дым вёл себя покладисто.

– Заяц, – наконец решилась княгиня Воронецкая спросить (даже говорить было трудно от ожидания какой-нибудь выходки со стороны Дыма). – А это твоё настоящее имя или так, кличка?

– Цветанкой меня звать, – ответила девушка. – А Зайцем прослыла за быстроту. Бегаю хорошо.

– Да уж, – усмехнулась Ждана. – Я видела, как ты бегаешь. Там, на рынке. Скажи, а почему ты решила нам помогать, провожать нас в Белые горы? Мне показалось, или у тебя на то свои причины?

Солнечный свет, пробиваясь сквозь туман, тусклой бронзой вспыхнул на длинных ресницах девушки. Та немного щурилась, точно он был ей неприятен.

– Не без этого, – коротко бросила она через плечо.

Подробнее о причинах Ждана её расспросить не успела: нитка на шее коня порвалась, зацепившись за ветку. Как и следовало ожидать, вся покладистость Дыма тут же улетучилась, глаза налились красным отсветом ярости, став похожими на дышащие огнём головешки в печи. Вскрик Жданы испуганно запутался между стволами, отражаясь от них многократным эхом, звук которого только подзадорил коня. Взбрыкнув задом и мотнув головой, он вырвал поводья у девушки-оборотня. От первого же прыжка с вывертом Ждана потеряла стремена и вылетела из седла…

Но коснуться земли ей не позволили: она угодила в чьи-то чудотворные, по-звериному сильные объятия, пахнущие хвоей и травами – смородиновым листом и мятой. Тихое «ах!» умерло в её груди: из-под низко надвинутого наголовья в неё впились взглядом знакомые глаза – блестящие, как синий яхонт, и такие же твёрдые и холодные. Нижняя половина лица была завязана выцветшей тряпицей. Ждана ещё не верила в возможность этой встречи, когда почувствовала ногами землю и смогла увидеть перед собой во весь рост высокую, закутанную в плащ фигуру, но когда из-под полы сверкнул знакомый белогорский кинжал, сомнений не осталось.

Конь поднялся на дыбы с кровавым огнём в глазах. Ещё миг – и Ждана получила бы точно такой же удар, каким он поразил знахарку Малину, но кинжал запел в воздухе и вошёл коню в брюхо по самую рукоять. Дым издал леденящий кровь вопль, похожий на человеческий визг, и из его лопнувшего живота вывалились зловонной кучей потроха, охваченные небывало быстрым гниением. Животное с хрипом повалилось на бок, из его горла хлынула бурая жижа… Плоть начала распадаться на глазах, и в считанные мгновения от чёрного красавца-коня осталась смердящая кучка слизисто-гнилостной кашицы вместо мышц и потрохов, а скелет рассыпался в пыль. Целыми сохранились только упряжь, подковы да рогатый шлем.

Высокая фигура склонилась над зловонными останками и брезгливо, двумя пальцами подобрала свой кинжал. С него капала мерзкая слизь, которую пришлось обтереть о край плаща. Очистив оружие, владелица убрала его в ножны. Почему владелица, а не владелец? Потому что Ждана узнала Младу даже с завязанным по-разбойничьи лицом. Она ничуть не изменилась с их последней встречи: локон, выбивавшийся на лоб из-под наголовья, по-прежнему чернел и лоснился синевой. Ни единого седого волоска. А глаза – всё так же непобедимо ясны и прохладны, как вода озера Синий Яхонт. Ждане почему-то показалось, что это именно она привела с собой солнце.

– Ловко, – хмыкнула Цветанка, удерживая поводьями свою разволновавшуюся лошадь. – Хороший ножичек.

Её глаза безжизненно выцвели, лицо покрывала мертвенная серость, на которой чётче проступали бурые подсохшие потёки крови в уголках бледных губ. Больное солнце, осветив её, позволило Ждане по-настоящему увидеть, как плохо выглядела Цветанка-Заяц. Увидела это и Млада, которая не могла не почуять в ней Марушиного пса, но, тем не менее, в какой-то миг позволила себе повернуться к Цветанке спиной, вытирая свой кинжал. Видно, за серьёзного противника она девушку не считала. Впрочем, это не помешало ей всё-таки загородить от неё Ждану.

– Млада, нет, – осмелилась та дотронуться до заслонившего её плеча женщины-кошки. – Заяц… то есть, Цветанка – не враг. Она помогает мне добираться до Белых гор.

– Хм… Цветанка? – Чёрные брови Млады нахмурились.

Ни «здравствуй», ни «сколько лет, сколько зим»… Они как будто вчера расстались и продолжили с того места, на котором прервались. Будто вчера Ждана пробудилась после болезни на печке, в окружении запаха можжевеловой хвои, а Млада горько, но твёрдо и безжалостно сообщила, что всё знает о её вспыхнувшей страсти к Лесияре. Прошлое не ушло в необозримую даль, за многолетний туман забвения, оно всё это время лишь пряталось за углом с укоризненной улыбкой старого приятеля. И встреча с ним оказалась почти не болезненной: осень смягчила все резкости, а время скруглило углы.

– А тебе не приходило в голову, что помогает она неспроста? – прищурилась Млада. И спросила сурово, обращаясь к Цветанке: – Зачем тебе нужно в Белые горы? Должна бы знать, что Марушиным псам туда вход воспрещён.

– С какой такой радости я должен тебе всё докладывать? – дерзко отозвалась Цветанка, глядя на Младу сверху вниз с высоты конской спины и по привычке говоря о себе в мужском роде. – Ты кто вообще?

– А с такой, что я служу в пограничной дружине Белых гор, и моя обязанность – не пропускать в наши земли всякую нечисть, – ответила Млада, не убавляя суровых ноток из голоса. – Посему Ждану дальше сопровождать буду я, а ты ступай восвояси.

– Хе, – усмехнулась Цветанка, на глазах становясь бледнее покойника. – «Ждана»! Ты знаешь, о ком говоришь? Это княгиня Воронецкая, и изволь звать её государыней! Её сопровождаю я, и точка. Была уже тут одна желающая меня оттеснить… Так я ей указала на её место! Скинула с обрыва, да и дело с концом. Вот и ты лучше уходи подобру-поздорову, чтоб тебя та же участь не постигла!

От такого бахвальства и вранья у Жданы сам собой открылся рот, да только слова все разлетелись шустрыми воробьями – не поймаешь. Но Млада была не из тех, кого можно запугать на словах, и большого впечатления на неё эта несуществующая победа не произвела… Равно как и новость о том, что Ждана теперь княгиня. У женщины-кошки даже бровь не дрогнула.

– Ну, поблизости обрывов я не наблюдаю, – насмешливо ответила Млада. – Так что придётся тебе меня как-нибудь по-другому на место ставить. Если получится, конечно.

Впрочем, новым поединком тут и не пахло: когда дальше бледнеть стало уже некуда, глаза Цветанки закатились, и она, лишившись чувств, упала с лошади. Млада только хмыкнула, а Ждана в порыве искреннего беспокойства за клыкастую юную воровку кинулась к ней, присела рядом, не жалея дорогого платья, и уложила её голову к себе на колени.

– Что с этой похвальбишкой? – спросила женщина-кошка.

– Досталось ей сильно, – вздохнула Ждана, вороша пальцами золотистые волосы Цветанки. И, с надеждой подняв взгляд на Младу, спросила: – Может, ты её полечишь? Дочери Лалады ведь могут исцелять…

– Людей. А Марушиных псов – не помню, чтобы кто-то из нас пробовал, – сказала Млада.

– Прошу тебя, попробуй! – взмолилась Ждана. – Она ведь не плохая… Несчастная только. И Марушиным псом уж наверняка не по своей воле стала.

– Что это ты за неё так ходатайствуешь? – Яхонтовые глаза вновь прищурились с холодной настороженностью. – Марушиных псов нельзя жалеть. И верить им нельзя. Наплести она тебе могла что угодно, чтобы втереться в доверие, а ты и уши развесила… государыня.

Последнее слово Млада добавила с невесёлой усмешкой. Впрочем, уже через мгновение, поддавшись умоляющему взгляду Жданы, она всё-таки подошла, присела и положила ладонь на грудь Цветанки.

– Досталось – это не то слово, – промолвила она задумчиво. – У неё внутрях где-то кровь всё ещё сочится… Уж не знаю, как она это терпит. Но ничего, лечение ей и не требуется: все оборотни – и мы, и Марушины псы – выздоравливаем от любых ран уже на следующее утро. Заживёт. Кто её так приложил-то?

– Оборотень, из Марушиных псов, Севергой звать, – ответила Ждана, содрогнувшись лишь от звука этого имени, точно от холодного ветра.

– Ворон ворону глаз не выклюет, а пёс с другим псом сцепится, – буркнула Млада себе в повязку.

– А отчего у тебя лицо завязано? – спросила Ждана осторожно.

– Хмарь тут непроглядная, – ответила женщина-кошка. – А моё снадобье против неё кончилось… Пришлось последние капли на донышке водой развести и тряпицу смочить, чтоб хоть как-то дышать. Яснень-трава – редкая, во всех Белых горах есть только три места, где она растёт, поэтому отвар – на вес золота. Много его никогда не бывает.

– Слушай-ка! – осенило Ждану. – У меня в повозке ведь есть это снадобье, целый горшок! Только не совсем ещё настоялось, но, быть может, уже хоть как-то действует. Я его для сына брала, захворал он у меня в дороге… Глотошной.

– Хм, – оживилась Млада, поднимаясь на ноги. – Не слышала, чтоб эта трава росла в Воронецком княжестве… Ну что ж, это лучше, чем ничего. Пойдём тогда, что ли?

– Я Цветанку не брошу, – упёрлась Ждана, моргая от подступающих к глазам колких слёз. – Либо возьмём её с собой, либо…

Что «либо», она так и не смогла придумать и растерянно смолкла. Млада проговорила мягко:

– Да пойми ты, ей в Белые горы нельзя. Никак. Если она пересечёт границу, я буду обязана её убить. А ежели я не убью – найдутся другие, кто это сделает.

Холодные яхонты её глаз в свете лесного солнца стали тёплыми незабудками, и к сердцу Жданы вдруг подступил сгусток светлой печали – как воспоминание о жёлтом одуванчике посреди ледяной зимы… А женщина-кошка, словно уловив её чувства, сказала:

– О минувшем не тужи. Что было, то прошло, быльём поросло… Всё сложилось так, как суждено было. Я не одна теперь, мне есть кого своею горлинкой назвать: в Белых горах меня ждёт невеста.

От этих слов лёгкая грусть опустилась в ладони Жданы осенним листом. И вместе с тем застарелая, многолетняя опухоль вины и боли, вросшая в душу своими тёмными жилами, начала таять.

Из задумчивости Ждану вывел стон Цветанки.

– Мне нужно… – еле шевеля бескровными губами, пробормотала девушка. – В Белые горы. Смерть как нужно… Подруга у меня там… Дарёнка… Разлучились мы в Зимграде, когда напали на нас. Мне Серебрица сказала, что её кошка в горы утащила. Она с этой кошкой дралась, да та сильнее оказалась. Виновата я перед Дарёнкой… Прощения хочу попросить. Не знаю, захочет ли она ко мне вернуться… Думается мне, что вряд ли. Но пусть хотя бы от вины меня освободит, не смогу я с таким грузом остаться…

Это имя – Дарёнка – развернулось под Жданой глубоким озером, в которое она мгновенно провалилась, зависнув в толще воды. Когда-то её руки, на которых сейчас покоилась голова Цветанки, сами увязывали в узелок немного еды для старшей дочери, не по своей воле отправлявшейся в скитания. Проводив Дарёну в изгнание, она простилась с ней навсегда: слишком слаба была надежда на то, что девушка выживет совсем одна, далеко от родного дома. Ждана не чаяла когда-нибудь услышать хотя бы имя дочери, и вот – оно слетело с пересохших бледных губ переодетой в мужское платье воровки-оборотня.

А Млада сказала:

– Эта кошка – я. На запад Дарёне дороги больше нет, её дом теперь в Белых горах. В чём бы ты ни провинилась перед ней, обиды она на тебя не держит, за свои слова я ручаюсь. Печалится о тебе, гадает, жива ты или мертва… Но вот что я тебе скажу: лучше ей считать тебя мёртвой, потому что участь твоя незавидна. Вижу, ты совсем недавно стала Марушиным псом, и человеческого в тебе ещё много. Но пройдёт некоторое время, и ты изменишься. Маруша тебя изменит. Она вытеснит из твоей души всё светлое, а с тем, чем ты станешь, Дарёне лучше не встречаться. Это будешь уже не ты.

Это прозвучало уже не сурово, скорее спокойно и мягко, но печально. Не вытерпев, Ждана задала вопрос, который жёг её калёным железом:

– Млада!… Не о моей ли дочери ты говоришь?!

Глаза женщины-кошки отозвались тёплыми лучиками утвердительной улыбки в своих уголках.

– О ней. Она сейчас у княгини Лесияры, с нею всё благополучно.

Эта светлая новость согрела сердце Жданы, вытопив из него, окаменевшего от боли и невзгод, слёзы. Придавленная непомерно огромной радостью, она бессловесно улыбалась, позволяя солёным каплям катиться по щекам непрерывным потоком. Тяжесть тем временем исчезла с её колен: Цветанку всё сказанное Младой подняло на ноги. Стояла она шатко, с высветленными бессильным негодованием глазами, а её клыки виднелись из-под нервно подрагивавшей губы.

– Ну уж нет… Брешешь ты всё, – прошипела она с болью в осипшем голосе. – Не верю тебе! Я знаю, кто я… И собою останусь! И Дарёнку увидеть ты мне не запретишь…

– В Белые горы тебя просто не пропустят, дурашка, – беззлобно, терпеливо повторила Млада. – Пограничная дружина не дремлет. Бессмысленно даже пытаться туда сунуться, если только не хочешь расстаться с жизнью.

– А зачем она мне, такая жизнь-то? – Цветанка скрипуче застонала, на её шее набухли от натуги все жилы, и из горла вырвался сдавленный, страдальческий вой.

Этот вой напугал лошадь, да так, что она ускакала в чащу, задрав хвост и дико вращая глазами. Млада едва сумела поймать, успокоить и привести животное обратно. Сквозь густой и хмельной покров счастья, окутавший Ждану от вестей о дочери, пробралась ледяная когтистая лапа тревоги и боли. Ведь Марушина тень была брошена и на её сына. «Проклятая Северга… Неужели эта васильковоглазая бесшабашная воровка со временем превратится в такую же бессердечную тварь?» – подумалось ей. Как бы то ни было, пока Маруша ещё не успела исказить и искалечить суть девушки, и она, по мнению Жданы, была достойна человеческого отношения.

– Млада, ну, давай возьмём её с собой, – вступилась княгиня Воронецкая за Цветанку. – Ведь можно же хотя бы для неё сделать исключение? Если хочешь, ответ за это держать буду я, а ты – как бы ни при чём.

Млада горько качнула головой.

– Нет, государыня, ни при чём я быть не смогу. Под вторую провинность я подставляться не желаю… Не ради себя – ради невесты, которая меня ждёт. Хватило с меня и того раза – после твоего похищения с водопада. Да, ты кое-чего не знаешь, но не будем сейчас об этом. На нарушение своего служебного долга я не пойду, даже не проси. А состоит он в том, что я обязана убить любого Марушиного пса при его попытке пересечь границу. Тебя как княжескую особу, если ты имеешь какое-либо дело к Лесияре, я обязана сопроводить, что я и сделаю. Возможно, тебя задержат на заставе и допросят. А эту девчонку, – Млада кивнула в сторону Цветанки, затравленным волчонком смотревшую на них, – на месте, безо всякого суда и следствия и с чистой совестью уничтожит кто-нибудь из пограничного отряда Радимиры, если этого не сделаю я. И это случится прежде, чем ты успеешь открыть рот и объяснить, почему для неё должно быть сделано исключение.

– Возьми меня в плен, – раздался усталый хриплый голос Цветанки. – Пленного не убьют сразу. Мне только Дарёнку увидеть, а там – пускай делают что хотят, мне уже всё равно, что со мною станет. Если то, что ты говоришь, правда, и я превращусь в чудовище… Может, мне и в самом деле лучше умереть сейчас.

– Ты говоришь искренне, – задумчиво промолвила Млада. – Я бы выполнила твою просьбу, вот только в чём твоя ценность как пленницы? Какие сведения ты можешь сообщить? Ты знаешь что-нибудь о том, что затевают Марушины псы? И затевают ли вообще?

– Ни про какие затеи я ничего не знаю, – сокрушённо вздохнула Цветанка. – Я ж совсем недавно оборотнем стала… Из своих знакома только с Серебрицей. А она – одиночка, изгой.

– Ну, вот видишь… – развела руками Млада. – Много ли проку мне брать тебя в плен? Хоть и жаль мне тебя, но устроить тебе встречу с Дарёнкой я не смогу, уж прости. Лучше ей не видеть, что с тобой стало.

– Погоди, Млада, – не унималась Ждана, до щемящей тоски проникшаяся состраданием к синеглазой воровке. – Псы и правда что-то затевают. Они забрали с собой моего мужа, князя Вранокрыла… Только вот не знаю, зачем он им понадобился. Может, это сгодится для Цветанки?

– Сгодилось бы, если бы она знала и остальное – для чего псы его забрали, – возразила Млада, нахмурившись. – Нет, Ждана, отдать ей свои сведения у тебя не получится. Если ей при этом неизвестно, что там её сородичи готовят, сразу понятно, что мы всё это подстроили, дабы доказать её полезность, а на самом деле ей рассказать-то и нечего.

– Хватит! Надоело вас слушать! Сама решу, что мне делать. – Цветанка откашляла и сплюнула тёмный кровавый сгусток, утёрла губы шапкой. – Что ж, кошка, можешь занять моё место на козлах.

Она развернулась и нетвёрдо зашагала прочь, время от времени пошатываясь и оступаясь. Ждана попыталась было её остановить, но наткнулась на ожесточённый оскал оборотня и невольно отпрянула. Солнце скрылось, лес помрачнел и погрузился в вековую туманную печаль, а Ждана повернулась к женщине-кошке и с болью промолвила:

– Нехорошо выходит, Млада… Ведь она хочет только попросить прощения! Неужели нельзя ей это позволить?

– Я, быть может, и позволила бы, но Радимира без колебаний отдаст приказ её убить, даже разбираться не станет. – Млада поправила повязку на лице и натужно кашлянула. – Да и не нужно, честно говоря, чтобы Дарёна её видела. Ни к чему это, только душу ей травить. Всё равно Дарёне нет пути на запад, а этой девчонке – на восток. Она стала Марушиным псом, ничего с этим уже не поделать, и единственная её дорога лежит в Марушино царство. Ладно… И правда, довольно разговоров. Что-то дышать совсем тяжко стало… Хмарь всю грудь забила. – Млада прикрыла на миг глаза, устало пошатнувшись. – Давай-ка, веди меня к своему горшку с отваром. Полагаюсь на тебя, ибо чутья уже нет. Запахов совсем не чувствую.

Они двинулись по следам копыт, а лошадь, боясь оставаться одна в лесу, поплелась за ними – даже поводьев не требовалось. Обеим было трудно идти: Младе – из-за чувствительности к хмари, а Ждане – от невидимой тяжести, давившей ей на плечи при горьких мыслях о Цветанке. Некстати подкралась иссушающая усталость и вытянула все силы из ног, заставляя их подгибаться и поскальзываться. Глаза и лоб горели сухим жаром, а в спину дышал холодный призрачный шепоток. Большим красным рубцом на сердце пылала царапина от когтя Северги – Марушины врата в душу Яра, которые уже нельзя было закрыть… Или всё-таки можно?

– Что тебя занесло в воронецкие земли? – спросила она женщину-кошку, шагавшую рядом тяжеловатой, утомлённой поступью.

– Дела службы, – коротко и глухо отозвалась та. Полы её тёмного плаща угрюмо покачивались, цепляясь за кусты. – Большего не могу сказать. А вот тебе придётся ответить поподробнее о своей цели… Для чего направляешься в Белые горы?

– Мне нечего скрывать, – сказала Ждана. – Я воспользовалась отсутствием мужа и сбежала от него. Верного возницы, который помог бы мне доехать куда нужно и не сдал бы князю, у меня не нашлось, но волей случая подвернулась Цветанка… Я хочу попросить у княгини Лесияры убежища в Белых горах для себя и сыновей. Но я даже не думала и не гадала, что Дарёнка уже там… Обрадовала ты меня этой вестью, Млада. Словами не выразить, насколько.

– Да, с нами она теперь, и в западных землях ей делать больше нечего, – проговорила Млада. – Кстати, раз уж речь о ней зашла… Прошу у тебя её руки. Так сложилось, что она – моя суженая. И если б не наша с тобой встреча, а потом расставание – такое, каким оно вышло, кто знает, как всё получилось бы… И родилась бы Дарёнка вообще. Всё случилось так, как суждено было случиться. Даже эта ошибка была прописана на страницах нашей жизни.

Ноги Жданы сами споткнулись… Благо, Млада подхватила под руку и не дала упасть, поблёскивая смеющимся взглядом.

– Не бойся, Дарёнку я не обижу… Я люблю её очень.

Остановившись, Ждана уткнулась лбом в плечо Млады. Она испытывала что угодно, только не страх за дочь. Счастье выглянуло наконец из-за дерева, пахнущее полевыми травами и цветами, синеглазое и тёплое, потёрлось пушистым боком о сердце и заставило её расплакаться – счастье, которого не было у неё самой. Слёзы хлынули неукротимо, но улыбка проглядывала сквозь них, как солнце сквозь тучи во время дождя.

– Идём, идём. – Рука Млады ласково подтолкнула её. – Потом ответишь. След не потеряй.

Когда они добрались-таки до колымаги на лесной дороге, у Жданы уже невыносимо гудели ноги и болела поясница. Радятко, не находивший себе места и расхаживавший вокруг повозки, встрепенулся и хотел броситься к матери, но, завидев незнакомую фигуру в плаще, остановился. Мал был не так сдержан в проявлении чувств: выскочив из повозки, он подбежал к Ждане и едва не сбил её с ног, обняв с размаху.

– Всё хорошо, мои родные, – с тихим смешком приговаривала она, ероша и целуя русую голову среднего сына и улыбаясь старшему.

– А где Заяц? А Северга? – взволнованно спрашивал Мал. – Зачем она тебя увезла?

– Дальше мы поедем без них, – ответила Ждана. – Северге сейчас… гм, немного не до нас. А Заяц… – Из груди княгини Воронецкой вырвался грустный вздох. – Она ушла. В Белые горы ей нельзя.

– Почему? – огорчился Мал. Видимо, Цветанка пришлась ему по душе.

– Потому что она – Марушин пёс, – вынуждена была объяснить Ждана. – Их туда не пускают… Зато у меня счастливая весть, ребятки: ваша сестра Дарёна жива. И когда мы приедем в Белые горы, мы с ней встретимся!

Радость братьев была немногословна, в основном она выразилась в посветлевших взглядах. Радятко между тем настороженно поглядывал в сторону Млады. Меч его так и остался в стене дома знахарки, и без него он чувствовал себя, по-видимому, не так уверенно.

– Это Млада, ребятки, – сказала Ждана. – Она – дочь Лалады. Женщина-кошка из Белых гор. Не смотри так, Радосвет… Млада – друг, опасаться её не нужно, я знаю её уже давно. Малушка, достань-ка скорее горшок, который мы взяли из дома Малины… Младе очень нужен этот отвар.

Мал услужливо бросился за горшком, а Ждана заглянула внутрь колымаги: Яр спал на сиденье, укутанный полушубком. «Что-то он всё время спит. Странный, нездоровый сон», – тревожно подумалось Ждане. Но уж лучше сон, чем…

– Вот! – Мал радостно протягивал горшок со снадобьем против хмари. На Младу он поглядывал с робким, но дружелюбным любопытством.

Ждана раскутала посудину, понюхала. Крепкая горечь ударила ей в нос.

– Не знаю, поможет ли, – проговорила она, протягивая горшок Младе.

– Сколько дней настаивался? – спросила та, снимая с лица повязку.

– А не знаю, – вздохнула Ждана. – Когда мы приехали сегодня утром к знахарке, он стоял на огне, а потом она его убрала с печи и укутала. Видимо, и полдня не прошло.

– Ему надо семь дней стоять в тёплом месте, – сказала Млада. – Остыл уж… Думаю, мало толку от него сейчас. Но что есть, то есть.

Она поднесла горшок ко рту и долго пила, роняя капли на грудь. Поморщившись и утерев губы, крякнула:

– Ух… Надо же, и правда – яснень-трава! Однако, не дозрел отварчик ещё, в готовом горечь мягче. Ну да ладно, ничего не поделаешь. Спасибо и за такой.

Смочив отваром повязку, она снова обмотала рот и нос, подмигнула Малу. Брови у мальчика поползли вверх, а лицо озарилось неуверенной улыбкой – неокрепшей и грустноватой. Глядя на это, Ждана вздохнула: будет неудивительно, если после всего пережитого он надолго разучится смеяться… Впрочем, ещё не нашлось человека, с кем открытый и добрый Мал не поладил бы. С Радятко было сложнее, к его заковыристому норову не всякий мог приспособиться и расположить его к себе. Вот и сейчас мальчик следил за женщиной-кошкой исподлобья, недоверчиво и пристально, ловя каждое её движение в ожидании подвоха.

– А тут у нас кто? – Млада по-кошачьи бесшумно забралась в колымагу и склонилась над малышом.

– Это Яр, – прошептал Мал, прикладывая палец к губам. – Ш-ш… Спит он. Хворый…

– Я потихоньку, – Млада также перешла на шёпот.

Она долго всматривалась в личико ребёнка, осторожно касаясь пальцами его растрёпанных волос и горящих лихорадочным румянцем щёк. Особенно её насторожила царапина. Ждана, замерев, мучительно считала вдохи и жила от одного удара сердца до другого… Надежда, что всё можно исправить и прогнать нависшее над сыном чёрное крыло Маруши, теплилась в ней крошечным свечным пламенем.

– Плохо дело, – неутешительно заключила Млада. – Глотошная, говоришь? Хворь-то можно было бы вылечить, а вот это… Похоже, кто-то одно зло заменил другим, худшим.

– Это Северга его оцарапала, – тихо проронил Мал. – Мы остановились в деревне у знахарки, которая согласилась его лечить, но Северга её конём затоптала. Пообещала матушке, что вместо Малины вылечит Яра, а сама вот что сделала… Сказала, что хворь была смертельная, и иначе Яра не спасти. И теперь, если его ранить, он превратится в оборотня.

– Что за Северга такая? – нахмурилась Млада. – Чего ей от вас было нужно?

Пришлось Ждане поведать историю с корзиной яиц, только при этом она называла Добродана Вуком и избегала при мальчиках упоминать о том, что он приходился ей первым мужем, а им – отцом. Лицо Радятко во время этого рассказа застыло мраморной маской, замкнутой и непроницаемой. По коже Жданы пробежал жутковатый морозец: ей на миг показалось, что в юном, светлом лице сына, как в водном зеркале, отразился смуглый бритый образ Вука с жёлтым лютым огнём в глазах. Впрочем, стоило ей перевести взгляд на женщину-кошку, а потом обратно на Радятко – и наваждение исчезло, но неуютное ощущение, будто Вук незримо наблюдает за ними, прячась где-то за самым мрачным и толстым стволом, осталось.

– Неспроста это, – выслушав, задумчиво проговорила Млада. – Значит, твой побег псам на руку: вряд ли они стали бы помогать тебе просто по доброте душевной.

Ждана задала вопрос, волновавший её больше всего:

– Скажи, с этим можно что-то сделать? Как-то убрать это из Яра? Царапинка-то ведь совсем небольшая…

– Не знаю, – призналась Млада. – Увечья, нанесённые Марушиным псом, неизбежно заканчиваются превращением в такую же тварь. От большой раны оно происходит на третий день, царапина же действует не сразу. Она как бы заражает человека хмарью, которая дремлет до поры до времени… А вернее сказать, до первой раны. Если человек не будет ранен, он может так и не стать оборотнем. Вот только как от ран всю жизнь беречься станешь? Вряд ли такое возможно.

Пламя надежды, и без того размером с ноготь, угасло, наполняя душу Жданы горьким дымом.

– Значит, никак? – шевельнулись её разом пересохшие губы.

Рука Млады ласково сжала её помертвевшие пальцы, в синих глазах отразилось сердечное и грустное сострадание.

– Надо ещё у старших поспрашивать, – сказала женщина-кошка мягко. – Ты погоди отчаиваться. Может, я и не всё знаю.

Она впрягла лошадь и заменила Цветанку на козлах. Её присутствие подействовало на Ждану как успокоительное зелье: тёплая сила чёрной кошки окутала её плечи пушистым воротником, отогревая и обнадёживая. Казалось, все дорожные ужасы остались позади, и больше никакая напасть не могла угрожать им, пока твёрдая рука Млады правила лошадьми. Только царапина Яра была источником тревоги и мук. Ночь уже начинала опутывать лес тёмно-синими космами сумрака и выпучила в окошко дверцы холодно-белый рыбий глаз луны в расчистившемся небе.

Радятко тем временем переваривал впечатления от встречи с женщиной-кошкой из «сказок» о Белых горах, которые мать рассказывала перед сном.

– Матушка, а как у дочерей Лалады появляются дети? – спросил он без обиняков. – Если они – женщины, то для этого им нужен мужчина. У людей ведь так. А у них?

– Им мужчина не нужен, они сами… гм, могут это, – ответила Ждана, чувствуя лёгкий жар румянца на щеках.

– Если сами, то они не женщины, а… не пойми кто, – возразил сын.

– Они могут вынашивать детей и кормить грудью, – сказала Ждана, смущаясь от «неудобных» вопросов Радятко. – Значит, женщины.

– Но женщины сами не могут делать детей, – не унимался мальчик. – Потому что у них нет того, чем их делают.

Мал не удержался и прыснул в ладошку, а Ждана густо залилась краской.

– Довольно, Радосвет, – пробормотала она.

Колымага остановилась, дверца открылась, и раздался насмешливый голос Млады:

– Вот приедем в Белые горы – и всё узнаешь.

Любые задержки дышали в грудь Жданы холодящим ожиданием беды, и она сразу же встревожилась:

– Почему мы не едем? Что случилось?

– Ничего не случилось, – спокойно ответила женщина-кошка. – Ребята, наверно, голодные. Если у вас есть с собой припасы, предлагаю перекусить, а нет – я раздобуду.

От скромного угощения за столом у Малины остались лишь грустные воспоминания, а корзина уже давно опустела. Пополнить запасы съестного Ждана рассчитывала в деревне, но разрушительница Северга лишила путников такой возможности. Однако голод отступал перед страхом одиночества в лесном сумраке, и Ждана вцепилась в руку Млады:

– Не надо… Не оставляй нас!

Тёплая тяжесть ладони женщины-кошки ободряюще опустилась ей на плечо:

– Не бойся. Я мигом – одна нога здесь, другая там. Оставайся за старшего, – добавила Млада, обращаясь к Радятко.

Что мог мальчик противопоставить живой, дышащей лесной тьме, пропитанной хмарью? Меча он лишился, а Ждана потеряла свои чудесные иглы и рубашку с защитными вышивками. Слабые и безоружные, мать и трое сыновей остались одни в повозке посреди леса, и всё, что Ждане оставалось – это мысленно молить Лаладу оградить их.

При виде пары жёлтых огоньков в темноте за стволами её лопатки лизнул чёрный змеиный язык ужаса, однако мертвенный лунный свет выхватил из мрака знакомые очертания по-мальчишески сухощавой фигурки в туго перепоясанной свитке.

– Цветанка! – воскликнула Ждана, распахивая дверцу.

Подбежав, девушка вдруг завладела её руками, между исступлёнными поцелуями бормоча с придыханием в умоляющем шёпоте:

– Госпожа… прекрасная моя, светлая, добрая… Молю тебя, помоги, посодействуй! Я должна увидеться с твоей дочкой, перед тем как навсегда с нею расстаться… Знаю я, что из Марушиного пса человеком обратно мне не стать, через это нам с нею и не суждено более вместе быть. Но хотя бы разок на прощание в её глаза заглянуть мне смерть как нужно!…

Тёплые слёзы и мокрые губы Цветанки скорбно щекотали руки Жданы. Сама чуть не плача от жалости, княгиня Воронецкая взяла лицо девушки-оборотня в свои ладони и заглянула без страха в тлеющие зловещим Марушиным отблеском глаза.

– Крепко ты была с Дарёнкой дружна, да? Как сёстры, должно быть, были вы? – вытирая набегающую солёную пелену с глаз, спросила она.

– Вместе мы с нею скитались, – ответила Цветанка, с горькими всхлипами ловя руки Жданы и снова пытаясь расцеловать. – Одну постель делили, из одной чашки ели. А перед тем как разминулись мы, размолвка у нас вышла… По моей вине. Раз уж суждено нашим с нею путям-дорожкам разойтись навек, пускай хоть обид между нами не останется… Потому и хочу с нею увидеться и прощения попросить… Я и дальше бы за вами следом бежала, да только нутро моё болит – тяжело. Боюсь, подведут меня ноги, упаду. Помоги, государыня… Ты добрая, чудесная… Очень вы с Дарёнкой схожи…