Текст книги "Осенними тропами судьбы (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

– Иди-ка, госпожа, сюда, разоблачай дитя своими материнскими руками, – позвала знахарка. – Главное – грудь ему открой.

Ждана поднялась на ступеньки деревянной печной лесенки и раскутала сына, закатав спереди рубашку, и Малина растёрла малышу грудь какой-то мазью с тяжёлым и резким запахом, а потом накрыла старым овчинным тулупом.

– Пусть пока так прогреется, а к вечеру можжевеловым паром в бане подышит. Вы, гости дорогие, – обратилась она к остальным, – садитесь к столу, в ногах правды нет…

Руки её плавно гнулись, как лебединые шеи, когда она брала из пучков и смешивала травы для грудного сбора. Варево, булькавшее в горшке, было убрано с огня и укутано несколькими полотенцами для настаивания.

– Ничего, ничего, – ласково и напевно приговаривала Малина. – Изгоним горесть-хворобу, уйдёт как миленькая… Яснень-травы отвар во первую голову дать бы надо, чтоб от хмари очистить, да настаиваться ему ещё седмицу, чтоб полную силу набрать. Ну, да и завтра он действовать будет, хоть и не так хорошо, как до конца выстоявшийся-то.

– И не страшно тебе с вышивками такими открыто ходить? – спросила Ждана знахарку.

Та, с усмешкой прищурив рысьи глаза, ответила:

– Да ведь ты и сама этим грешна, голубушка, почто меня-то спрашиваешь? А чему быть, того не миновать.

Вышивки Жданы скрывались под верхней одеждой, как же знахарка их увидела? А её дочь тем временем выставляла на стол простое, но сытное угощение: щи, кашу, ватрушки с творогом, клюкву в меду. Отказываться путешественники не стали – тем более, что животы у них давно подвело от голода.

– Что в углу сидишь, Вечеля? Иди к столу, – позвала Малина и кривого мужичка.

– И то дело, – охотно отозвался тот.

Малина тем временем покликала щупленького веснушчатого мальчика:

– Боско, напои коней дорожных, да корму им задай!

Паренёк был, вероятно, ровесником Радятко, но далеко не таким рослым и крепким. Из тёплой одежды на нём болталась женская меховая душегрейка – видимо, с плеча Малины или её дочери.

Ласковое тепло накрыло Ждану, уютной тяжестью опустившись на плечи – так, что и с места не сойти. Да, стоило проделать такой путь, чтобы встретить этот надёжный приют, в котором нет места предательству и обиде. Яр тем временем покашлял, заворочался и повернулся на бок; ему стало жарко на печи, и он откинул тулуп.

– Не надо, не раскидывайся, миленький, – сказала Малина, подходя и снова укутывая его. – Жар костей не ломит, а тело правит… Печка-кормилица – в хвори помощница.

– Ма-атушка, – протяжно позвал ребёнок.

Ждана встала из-за стола и поднялась на лесенку, погладила вспотевшие волосы сына. Он, тут же успокоившись, скоро заснул.

– Ох, на беду вы пришли, гости драгоценные, – едва слышно вздохнула вдруг Малина, вызвав у Жданы тревожно-тоскливое содрогание сердца.

Ей что-то понадобилось в сарае, и она вышла из дома, оставив гостей на свою дочь Дубраву. Волосы, брови и ресницы у той были такими светлыми, что казались схваченными инеем; загадочно улыбнувшись, она протянула Ждане моточек льняных ниток собственного изготовления.

– На, госпожа, возьми. Нитки эти – не простые. Пригодятся тебе.

С виду это были нитки как нитки, правда, не суровые, а очень тонкого прядения, гладкие, белёные, хоть сейчас на ткацкий станок – для изысканного полотна на праздничную рубашку. Поблагодарив, Ждана положила моток к игольнице.

– Ежели потребуется усмирить неукротимое – только накинь нитку петлёй, и всё будет в твоих руках, – сказала девушка. – Также кровь унимает, если над раной повязать – сильно затягивать не надо, обвязывать легонько. А если на ночь вплести нитку в волосы, никакая нечисть в твой сон не проникнет.

Вдруг Вечеля, глянув в окно, всплеснул руками:

– Ох, что ж это делается!

Устремив взгляд в окно, Ждана ощутила, будто холодные, осклизлые стены сумрачного колодца сдавливают её со всех сторон. Ни двинуться, ни вздохнуть полной грудью: пространство вокруг неё замкнулось поставленным стоймя гробом…

Чёрный всадник, преследовавший путников в лесу, нашёл их и здесь. Бесцеремонно заехав во двор, он надвигался на Малину, возвращавшуюся из сарая с берестяным сундучком. Конь в чудовищном шлеме приплясывал, грозя затоптать женщину, плащ седока струился полуночно-чёрными складками ему на круп. Знахарка заслонилась, выставив вперёд вышитый рукав рубашки, и животное, издав вместо ржания гадкое шипение, похожее на гусиное, шарахнулось прочь. Однако наездник огрел коня длинной плетью с грузилом на конце, и тот взвился на дыбы.

Сдавливающий Ждану «гроб» разлетелся в щепы от вопля, вырвавшегося из её туго наполненной болью груди. Комната подёрнулась туманом, дверь испуганно, с жалобным коротким вскриком-скрипом распахнулась, а рука княгини Воронецкой вцепилась в покосившийся плетень и вырвала из него расшатанный, почти не вбитый в землю кол. Стройный, точёный, как веретено, прочный стержень внутри Жданы даже не погнулся от нависшего на душе груза страха, и сковывающие путы расползлись, как ветхое тряпьё. Кто-то сзади кричал ей «стой, вернись», но она знала только одно: нужно вонзить кол в брюхо коня.

Но она опоздала. Обросшие длинными чёрными щётками копыта взвились в воздух и с жутким хрустом ударили Малину в грудь и в голову. Женщина упала, сундучок подкатился к ногам Жданы, и из него высыпались мешочки с травами… Кровь из расколотого черепа расползалась лужей, не успевая впитываться в пресыщенную влагой землю, а тело Малины, дёрнувшись в судорогах, затихло.

Кол упал из ослабевшей руки Жданы. Глаза цвета зимних туч пригвоздили её к месту. Чёрный всадник рогатым чудовищем в холодно блестящей броне возвышался над ней, безжалостный и полный тёмной силы. Хоть запретные вышивки скрывались под платьем и опашнем, накинутым на плечи, но Ждане казалось, что эти жестокие глаза видели её насквозь. «Я следующая?» – обречённость коснулась её сердца мертвенно-ледяными пальцами.

– Матушка! – горестно порвалась тонкая струнка девичьего голоса.

Дубрава, выбежав из дома, с плачем кинулась к телу Малины и упала подле него на колени, так что конец её льняной косы окунулся в кровь… Петушки на её подоле снова взбесили коня, и всадник замахнулся на девушку плетью, но ударить не успел: глаза Дубравы вспыхнули ясными молниями, и она вскочила, тонкая и устремлённая ввысь, как молодое деревце, а в следующее мгновение, грянувшись оземь, вспорхнула к небу горлицей. Сердце Жданы в этот миг словно лопнуло, как коробочка травы недотроги, устремляясь следом за серокрылой птицей.

Но рано ему ещё было покидать землю: предстояло увидеть, как сын рвётся навстречу погибели. Бесстрашный Радятко выбежал с криком, занося для удара меч:

– Не трожь матушку!

Всадник также был вооружён мечом – длиннее и тяжелее, чем у мальчика, но даже не обеспокоился доставанием его из ножен. Соскочив с седла, одной рукой он взял коня под уздцы, а в другой сжимал кнутовище своей длинной плети. Щёлк – и она тонкой змеёй захлестнулась вокруг рукояти меча; рывок – и Радятко оказался безоружен. Всадник взмахнул плетью, и меч, просвистев в воздухе, вонзился в стену дома, причём едва не задел Зайца, уже спешившего на подмогу – тот еле увернулся.

– Тебя же предупреждали – не лезь к нам, – прорычал он.

– Уйди с дороги, – послышался голос всадника, надменный, высокий и пронзительно-ледяной. – Можешь сколько угодно притворяться мужчиной, но силёнок у тебя всё-таки маловато, чтоб противостоять мне. А убивать тебя мне не хочется: и ты, и я – Марушины дети.

***

Заяц при словах «притворяться мужчиной» блеснул грозно потемневшими глазами, сорвал шапку и бросил её о землю. Всадник усмехнулся.

– Ты обрезала волосы, но всё равно осталась девкой. Людей тебе удавалось обманывать, но я твою суть чую за версту: я знаю, как пахнет женщина. Ступай прочь, сестрёнка.

В окаменевшей душе Жданы уже не осталось места для удивления. У её ног лежала бездыханная Малина с разбитой головой; она несла травы, чтобы добавить их в целебный отвар для Яра, но копыто чёрного коня оборвало её жизнь. Дочь, которой знахарка наверняка передавала своё целительско-ведовское искусство, улетела горлицей… Надежда на излечение сына утекла водой сквозь песок, оставив Ждану сохнуть от горя, как разбитая и брошенная на берегу лодка.

– Если уж на то пошло, то и ты не очень-то мужчина, – сказал тем временем Заяц, недобро блестя глазами и клыками. – Я, как и ты, тоже кое-что чую… сестрёнка.

Вместо ответа всадник отстегнул наголовье плаща от шлема и снял последний, открыв гладко зачёсанные назад угольно-чёрные волосы, заплетённые в косу, которая пряталась под плащом. Лицо воина в воронёных доспехах оказалось действительно женским, суровую и холодную красоту которого слегка портил длинный косой шрам, пересекавший лоб, бровь и щёку. Чёрные брови и ресницы странно сочетались с почти белыми глазами, полными пронзительной одержимости, которая вкупе с жёсткой линией рта производила леденящее впечатление. Это была замороженная смесь ярости, насмешливости, презрения ко всему, безжалостности и бесстрашия.

– Природа наделила меня женским телом, но я, в отличие от тебя, доказала своё право носить оружие и воинские доспехи, – проговорила всадница, насмешливо смерив Зайца взглядом с головы до ног. – А ты просто остриглась и надела мужскую одежду.

– Ну, так ты сейчас увидишь, чего я стою, – рыкнула девушка, которую Ждана и её дети знали под именем Заяц.

В её васильковых глазах сверкнул жёлтый волчий огонь, клыки обнажились, подкладка свитки кроваво распахнулась в прыжке…

Глаза Жданы не успели уловить, что произошло. Всадница осталась почти недвижимой, а девушку-оборотня отбросило назад, точно она встретила мощный удар. Судя по тому, что рука всадницы оказалась приподнятой, удар всё-таки был – молниеносный до невидимости. Уже не надеясь ни на что, Ждана просто молча стояла, ожидая: поднимется или нет? Девушка не поднималась.

Глаза цвета зимних туч обратили взгляд на княгиню Воронецкую, и Ждана стала медленно, точно во сне, нагибаться за оброненным колом. Хотя что значил деревянный кол против стальных лат? Если б только найти место на теле этой женщины, чтобы вонзить белогорскую иглу!… Если она – исчадие Маруши, игла должна уязвить её. Сердце не достать, оно защищено сталью, так хотя бы рану нанести – такую, чтобы злодейка вкусила боли сполна и помучилась за всё сотворённое.

– Ты смелая, Ждана, – промолвила чёрная всадница. – Там, где иной воин сдался бы, ты продолжаешь сражаться… Моё имя – Северга, это я по просьбе Вука должна была сопровождать тебя до Белых гор, но ты ухитрилась от меня сбежать с этой девчонкой. За неё не бойся, я не убила её. Полежит и встанет… Правда, не так скоро, как хотелось бы.

Слышались всхлипы: это Вечеля с Боско оттаскивали тело знахарки к дому.

– Зачем ты убила её? – глухо спросила Ждана.

– Это сделала не я, а мой конь, – ответила Северга, успокоительно похлопывая нервно притопывавшего коня по шее. – Весьма сожалею… Дым не любит этих вышивок до бешенства.

Она оставила коня у столба-коновязи, вырезанной из цельного бревна, и приказала стоять смирно, а сама направилась в дом. Её чёрный плащ краем почти касался земли, а волосы отливали синевой. Ждане пришлось сделать усилие, чтобы преодолеть мертвящий яд слабости и заставить ноги повиноваться; оскальзываясь в грязи, она кинулась вперёд и попыталась преградить Северге путь внутрь, к Малу и Яру, но наткнулась грудью на стальной налокотник всадницы: та положила руку на дверной косяк, не давая Ждане пройти.

– Успокойся, – сказала она снисходительно. – Я не враг.

Те же слова сказал Вук: «Я не враг тебе». А Северга, войдя в дом и принюхавшись, поморщилась. Ткнув кнутовищем в укутанный горшок с настаивающимся отваром против хмари, приказала:

– Убрать!

– Сейчас, сейчас, – одышливо отозвался Вечеля.

Тело Малины лежало в сенях, укрытое рогожкой почти с головой, виднелся только верх её вышитого красного повойника. Боско, размазывая слёзы по неумытому лицу, сидел рядом. Ждана поискала взглядом Мала и нашла его на печке, рядом со стонущим и кашляющим Яром; едва Северга приблизилась, чтобы взглянуть на ребёнка, Мал выбросил вперёд руку с ножом:

– Прочь!

В его округлившихся от ужаса глазах сверкала решимость драться до последней капли крови. Слегка отклонившись назад от ножа, Северга усмехнулась. В окно было видно, как Радятко снаружи силился вытащить свой меч из стены, но тот засел накрепко.

В осиротевшем без хозяек доме воцарилась горестная тишина, только слышались всхлипы мальчика. В распахнутую настежь дверь незваным гостем врывался холодный ветер, Яр хрипел, кашлял и сбрасывал полушубок, а Мал машинально укрывал его снова и снова, тогда как его остекленевший от страха взгляд неотрывно следил за женщиной в тёмной броне.

Ростом, телосложением и силой Северга походила на дочерей Лалады, но взгляд выдавал её принадлежность к царству Маруши. Стряхнув с плеч плащ, она свернула его и повесила на прялку; блестящая, как у Твердяны, чёрная коса спускалась по её спине ниже пояса. Усевшись на место главы семейства за столом, Северга бросила задумчивый взгляд в сторону Яра.

– Твой сын слишком тяжело болен, княгиня, знахарка всё равно не сумела бы его спасти, – проговорила она. – От трав, которыми она собиралась его лечить, толку не будет, он угаснет за два-три дня. Но я могу сделать так, чтоб он выжил.

– Так сделай это, – проронила Ждана, ощупывая под одеждой игольницу.

Ледяной взгляд Северги вонзился в неё больнее иглы.

– Просишь о помощи, а сама думаешь о том, как убить меня, – хмыкнула та. – Сначала я хотела помочь тебе просто так, но теперь… даже не знаю. Придётся всё-таки взять с тебя плату.

Ждана прислонилась к стене, ни жива ни мертва. Перед её глазами стояло залитое кровью лицо Малины, а из груди рвался крик, острый и безумный, ранящий душу, как ветка с шипами.

– Я долго преследовала вас, устала и проголодалась, – сказала между тем Северга невозмутимо, сидя за столом с хозяйским видом. – Пусть истопят баню, а ты, Ждана, попаришь меня. – И добавила с многозначительной усмешкой: – Думаю, мало кто на свете может похвастаться, что банщицей у него была сама княгиня Воронецкая!

Сняв латные перчатки, она со стуком решительно припечатала их к столу. Жестом скупца, гребущего к себе золотые монеты, её смуглая рука с длинными пальцами притянула блюдо с ватрушками. Склонившись и понюхав, Северга взяла одну ватрушку и надкусила, но тут же скривилась и пренебрежительно бросила, после чего раздражённо отодвинула всё блюдо.

– Это не еда… Я люблю мясо. Приготовь мне достойную пищу, княгиня.

– Сначала вылечи моего сына, – потребовала Ждана, покрываясь сухим румянцем отчаяния. Внутри у неё невыносимо жгло, словно раскалённым железом в ней ворочали.

– Лечение много не займёт, не успеешь и глазом моргнуть, – ответила Северга. – Время ещё есть. Ну! – сдвинув брови, нетерпеливо воскликнула она. – Почему баня ещё не топится?

– Пошли, Боско, – вздохнул Вечеля, подходя к мальчику и устало сутулясь над ним. – Раздуем огонь-то…

Мальчик не шевельнулся, не сводя глаз с тела под рогожкой. Вечеля повздыхал, покряхтел, да и пошёл один. Радятко, так и не сумевший вытащить меч, вернулся в дом и встал рядом с матерью в позе защитника, заслонив её плечом. Рука Жданы сама потянулась, чтобы запустить пальцы в русые завитки его волос. Старший сын до боли в сердце, до горького стона походил на своего отца…

А во дворе слышался гул голосов. Бросив взгляд в окно, Ждана увидела кучку мужиков с вилами, топорами, дубинами… А Вечеля-то оказался не промах – вместо того чтобы топить баню, позвал людей на подмогу. И не побоялись ведь, пришли! Озадаченно поглядывая на коня Северги, селяне совещались, а щупленький Вечеля, взволнованно взмахивая руками, что-то им отчаянно пытался втолковать. Его беспокойные жесты не понравились коню, и тот, заржав, начал притопывать и бесноваться. Один из мужиков попытался ударить его дубинкой, за что едва не получил копытом в лицо.

– Что там? – встала с места Северга, хватаясь за перчатки. При виде осаждающих коня деревенских жителей её верхняя губа угрожающе приподнялась, открыв такие же, как у Вука, клыки. – Проклятое мужичьё…

Распахнув дверь, она вышла на крыльцо с обнажённым мечом – огромным и блестящим, как молния. Мужики разом притихли, впечатлённые грозным видом и самого клинка, и его владелицы.

– Ишь ты, баба в доспехах, – вдруг басом хмыкнул здоровый детина с хмурыми нависшими бровями. – Где ж это видано?

– Ха, ребята, да это баба! – следом за ним облегчённо засмеялся другой мужик, курносый, с пшеничными волосами и бородой, поигрывая вилами. – Счас мы её в два счёта уработаем, делов-то!

Красивые шелковисто-чёрные брови Северги сдвинулись, глаза зажглись жёлтыми отблесками звериной ярости.

– Ну, сейчас вы изведаете, какая я «баба», – процедила она.

Гибко и проворно увернувшись от неуклюжего тычка вилами, она стальными когтями латной перчатки полоснула обидчику по лицу, повредив ему один глаз. Заорав благим матом, мужик закрыл лицо руками, но кровь сочилась струйками сквозь пальцы. Вечеля отскочил в сторону, когда тяжёлый взгляд Северги остановился на нём. Бешенство снежной бури лилось из безжалостных глаз.

– Ты всё это учинил? Так получи же!

Короткий блеск клинка – и кривой мужичок упал, разрубленный повдоль от шеи до пояса. Ждане бы потерять сознание, но нет – спасительная пелена обморока не опускалась на глаза, и в них нещадным потоком лилось кровавое зрелище. Мужики завопили; кто-то, поскальзываясь, трусливо кинулся наутёк, а кто посмелее – в бой. Отбив несколько ударов, Северга обернулась и прорычала:

– Закрой дверь!

Доброданово «убери детей» прозвучало похоже, когда он вернулся раненый с той роковой княжеской охоты. Дверь закрылась… Наверно, это сделал Радятко. Половицы заходили ходуном под ногами, веники из трав зашуршали и посыпались на Ждану, а в сенях под рогожкой уже не было тела Малины: оттуда выглядывала чёрная кошачья мордочка. Мальчик в душегрейке, улыбаясь сквозь слёзы, гладил пушистое создание, тепло приговаривая:

– Матушка… матушка… Никому тебя не победить – ни человеку, ни зверю.

Дверь резко открылась, точно от пинка, и в дом тяжело шагнула Северга, вся забрызганная кровью. Бросив на стол увесистый кусок мяса с кожей, она промолвила:

– Вот это я понимаю – еда. Зажарь мне его, княгиня.

Только горьковато-целебный запах сухих трав не дал желудку Жданы вывернуть содержимое наружу. Кожа на мясе, упавшем на стол с влажным шлепком, была человеческой.

– Вырезка, – усмехнулась Северга, скаля в улыбке розовые от крови клыки. – Нежное мясцо, сочное.

Вся усыпанная травами, Ждана сидела в ледяной неподвижности у стены. Радятко пытался помочь ей встать, но она лишь мотнула головой: не надо. Северга, с металлическим стуком бросив на стол перчатки и оглядев себя, промолвила:

– Ух, вот теперь мне точно нужна баня.

Одеревеневшими пальцами Ждана теребила и крошила сухие листья мяты. Мужиков было с десяток, не меньше. Неужели всадница всех их зарубила? Или они со страху разбежались? Десять крепких мужчин не справились с одной женщиной! Хотя – какое там… Она – воин-оборотень, они – простые землепашцы с вилами.

Пальцы пахли мятой, а с куска мяса на краю стола капала кровь.

– Ну, ребятушки, топите баню докрасна, – сказала Северга Радятко и Малу. – Чтобы раскалённая была! А то вашей матери худо будет.

Радятко подошёл к печке, встал на лесенку и дёрнул брата за рукав.

– Пошли. Пошли, кому говорят!

Глаза Мала по-прежнему остекленело следили за Севергой – он и с печки слезал, беспрестанно косясь на неё. Яр затих – не кашлял и не метался, и тревога волком взвыла в душе Жданы.

– Молю, спаси его, – сипло проговорила она, когда сыновья вышли, уведя с собой Боско, прижимавшего к себе невесть откуда взявшуюся чёрную кошку.

Северга кивнула в сторону мяса.

– Жарь. Баня долго будет топиться, успеем и пообедать, и переварить.

Ждана вжалась в стену. Слёзы всё-таки просачивались сквозь зажмуренные веки.

– Не проси… К человечине не притронусь.

– Зря брезгуешь, – усмехнулась Северга. – Человечинка-то не хуже свинины или говядины будет. Ну, как хочешь, я и сырое могу есть. Так даже лучше.

Вынув из чехла широкий боевой нож, она отхватила им небольшой кусок мяса. Кое-как поднявшись и зажимая ладонью нос и рот, Ждана села на лавку. Глянула искоса в окно: на дворе – никого. Впрочем, обзор был неважным.

– Спаси моего сына, прошу тебя, – измученно повторила женщина.

– Да спасу, не страдай, – хмыкнула Северга, жуя. – Всему свой час.

Ждана снова метнула взгляд в окно: Боско стоял посреди двора. Выпустив кошку из своих объятий на землю, он напряжённо глядел ей вслед. Та чёрной гибкой молнией вскочила на плетень, изящно прошла по нему, задрав пушистый хвост, и исчезла из виду.

– Не горюй по своей знахарке, живёхонька она, – сказала Северга, отправляя в рот новый кусок человечины. – Колдунью не так-то просто убить. Она лишь на какое-то время потеряла людской облик. Может, и вернётся когда-нибудь.

Эти слова подтвердили догадку Жданы. Мертвящая боль разжала хватку, и сердцу стало легче: запах мяты успокоил его и окутал солнечным летним теплом – будто сама Малина ей ободряюще улыбнулась. Ждана старалась не смотреть, как Северга насыщается, но не слышать, как та жуёт, не могла.

– Вук мне зятем приходится, – сказала Северга, со смачным чмоканьем облизав окровавленные пальцы. – На дочери он моей женат, вот и попросил помочь… По-свойски, по-родственному, так сказать.

Ждане было трудно представить, что эта воительница, в которой и женского-то почти ничего не осталось, когда-то вынашивала и рожала ребёнка…

– Удивлена? – точно прочтя её мысли, усмехнулась Северга. – Мужчин я к себе не подпускаю, живу сейчас с женой… И мало кто осмелится меня этим попрекнуть: сразу кишки выпущу не в меру разговорчивому. Мой меч – его голова с плеч… Но в своё время отец моей дочери доказал мне свою силу и право быть достойным меня. Но и его я подпустила к себе лишь на одну ночь: не могу долго подчиняться, предпочитаю сама главенствовать. А потом его убили в поединке. Больше достойных нет. Через десять лет я победила его убийцу, и тому, чтобы остаться в живых, пришлось платить выкуп – отдать то, что я попрошу. Младшая дочурка у него была славненькая, давно мне нравилась – её я и попросила. А он меня к своей жене отослал – мол, ей решать. Та сперва упиралась, даже себя хотела предложить на ночь, да только на что она мне сдалась, затасканная мать семейства? К тому ж, с приплодом в брюхе и грудью с коровье вымя. Мне – девчоночку подавай, тем более, что та сама мне глазками подмаргивала, озорница. Пришлось отдать. Да чего там! Дочек у них было как грязи – одной больше, одной меньше… Вот так я себе жёнушку и заполучила. Она хороша… Но ты лучше, княгиня. Вук много потерял, оставив тебя.

Пристально-оценивающий взгляд Северги царапнул душу Жданы железным когтем. Предстоящий поход в баню заранее накладывал на неё отпечаток чего-то гадостного и вызывал содрогание, как при виде змеи. Но Яр снова захрипел под полушубком, зовя в бреду какого-то Ёршика, и Ждану захлестнула кожаной удавкой ярость.

– К чему ты медлишь? – хрипло процедила она. – Если вылечить моего сына для тебя так просто, сделай это сейчас! Почему он должен мучиться?

Прожевав последний кусок мяса, Северга поднялась и ленивой походкой вразвалку подошла к печке, отогнула воротник полушубка и заглянула в лицо ребёнка. Коса блестела вдоль её спины причудливым хребетным выступом.

– Время ещё есть, сегодня не помрёт. Сначала плата, потом – дело. А то знаю я вас, баб… Вечно на попятную пойти норовите.

– По себе судишь? – язвительно прищурилась Ждана.

Взгляд Северги обдал её такой убийственной стужей, что все дальнейшие слова съёжились и засохли на языке. Оставалось только крошить в пальцах мяту и впитывать её целительный дух – как улыбку лета.

Наконец пришёл воспитанник Малины и чуть слышным печальным голосом сообщил, что баня готова. Следом за ним вернулись Радятко с Малом – всклокоченные и раскрасневшиеся. Мал то и дело зябко поводил плечами и жмурился, а взгляд у него был шалый, блуждающий. Едва войдя в дом, он странно запищал, сдавил руками голову и забрался на печь.

– Малушка, что с тобой? – испугалась Ждана.

Тот не ответил, уткнувшись в полушубок. А Радятко, подойдя к матери вплотную, сказал:

– Матушка, ты… когда через двор пойдёшь, по сторонам не смотри. Там… – Не договорив, он сглотнул.

Лишь выйдя на крыльцо, Ждана поняла, что так напугало сыновей: по всему двору лежали тела посечённых Севергой мужиков… Пятеро или шестеро – Ждана не разглядела, тут же заслонив глаза пальцами. Остальные, видимо, разбежались.

– Сами виноваты, – безжалостным звоном надтреснутой стали раздался над ухом голос Северги, и её рука приобняла Ждану за плечи. – Не надо было соваться.

Заяц… Где девушка? Убрав пальцы от лица, Ждана всё-таки осмотрелась… Как назло, первым ей попался на глаза Вечеля, разрубленный практически пополам. Ещё недавно этот мужичок шёл к Малине лечить дёрганье глаза и болтал о своей стычке с быком… Теперь его «дергучая болезнь» прошла – вместе с жизнью.

Зайца во дворе не оказалось. Облегчение застучало в висках, разлилось внутри холодящей пустотой. Значит, жива… Но куда она девалась? Неужели ушла совсем, бросив их? Ехать дальше с Севергой Ждане совсем не хотелось.

Через двор она прошла почти с закрытыми глазами, ведомая под локоть воинственной тёщей Вука. Под ногу попалось что-то мягкое, но она побоялась взглянуть, на что наступила. Ударилась головой о притолоку низкой банной двери, споткнулась и чуть не упала в тесном предбаннике.

– Осторожно, княгиня, – усмехнулась Северга, подхватив Ждану. – Уже можно смотреть. Хотя бы под ноги.

Её облегченные латы были изготовлены с тем расчётом, чтобы надевать и снимать их можно было без посторонней помощи, но она нарочно попросила Ждану сделать это. Всё её сильное и стройное тело покрывали путаные и загадочные письмена шрамов, на поджаром плоском животе не замечалось ни одной жировой складочки. Все до одного мускула, что есть в человеческом теле, можно было ясно разглядеть под её смуглой кожей в сером осеннем свете, скупо проникавшем сквозь мутное оконце. Однако если в боевом происхождении рубцов на руках, спине и плечах не приходилось сомневаться, то длинный толстый шрам над курчавым чёрным лобком, похожий на кривую улыбку, озадачивал.

– В бёдрах я узкая, вот дитя из брюха у меня и вырезали, – пояснила Северга, поймав направление взгляда Жданы. – Кинжалом вспороли и вытащили…

Ждана содрогнулась. Она слышала о таком способе разрешения родов, но применяли его для спасения ребёнка из чрева умирающей или уже умершей матери. Однако на то они и оборотни, чтобы быть нечеловечески живучими… Впрочем, живучесть не отменяла боли, и Ждана снова ужаснулась при мысли о том, как Северга, должно быть, мучилась, когда её резали по живому.

Пристально-зимние глаза были холодными, а ладони, скользившие по коже Жданы – тёплыми, но жёсткими. Спустив с её плеча рубашку, Северга разглядывала открытый участок тела, и Ждана ощущала себя словно под ледяными порывами ветра. Вдруг Северга передёрнулась и ядовито зашипела, после чего послышался треск рвущейся ткани: это вышивки с петушками и солнцем подействовали. Разодрав на Ждане рубашку, женщина-оборотень отшвырнула её в угол, а потом, подумав, бросила в пышущую обжигающим жаром утробу огня. Яростный всплеск снежной бури в её глазах успокоился. Всё, что оставалось княгине Воронецкой – это стыдливо прикрывать грудь наполовину расплетёнными косами. Игольница затерялась в складках брошенного на лавку платья, и достать её не было ни времени, ни возможности: Северга уже влекла Ждану в парилку. Да и не время было ещё пускать иглы в ход: жизнь Яра висела на волоске.

Растянувшись на подстилке из сена, Северга подставила исчерченное шрамами, но ладное, твёрдое и красивое тело рукам Жданы. Пока веник распаривался, Ждана натирала её квасной гущей, смешанной с золой, мыла и распутывала волосы, драила мочалкой спину, скребла жёсткие пятки. Окатившись водой, Северга плеснула немного на раскалённые камни – с шипением повалил пар. Даже какую-нибудь тряпицу она не позволила Ждане на себя накинуть, с откровенным вожделением скользя взглядом по её нагому телу. Чёрные зрачки её пугающе светлых глаз дышали тёмной, низменной страстью, смуглая рука протянулась сквозь паровую завесу и легла на живот Жданы. Та, выхватив веник из шайки с кипятком, хлестнула Севергу – яростно, наотмашь, попав по лицу и груди. Та рявкнула и расхохоталась.

– Не прикасайся ко мне! – крикнула Ждана.

Северга поддала ещё пара. Он давил на голову, закладывал грудь, варил душу вкрутую. Сейчас бы умыться холодной водой, но у Жданы не было времени дотянуться до ведра: женщина-оборотень с клыкасто-плотоядной ухмылкой надвигалась на неё. Гибкая и по-звериному быстрая, она настигла Ждану и прижала к нагретой стене, жгуче впилась поцелуем-засосом ей в шею.

– Пусти… не смей, – отбивалась Ждана.

Взмокшее от пара тело стало скользким, но объятия Северги оказались слишком крепким капканом. Вывернуться не получалось, перед глазами диковинными цветами распускались вспышки света, сердце захлёбывалось и умирало в груди.

– Мне худо, – простонала Ждана, из последних сил отворачивая лицо от настойчивых губ Северги. – Не надо…

Проясняющим разум и бодрящим душу потоком на голову ей пролился ковш спасительной холодной воды. Дурнота немного отступила, а вот руки Северги продолжали бесчинствовать. Под непреодолимым нажимом спина Жданы коснулась подстилки на полке, а сверху её придавила ласково рычащая Северга, облепленная извилистыми змеями чёрных прядей.

– Княгиня, стань моей, – урчала она. – Бабу свою я выгоню, наскучила она мне. Пока гналась за тобой – разгорелась страстью… Хочу тебя! И плевала я на то, что там задумал мой зятёк, я ему клятвы не давала. Увезу тебя, женой своей сделаю. Буду любить, ласкать, баловать… Ни в чём нужды не будешь знать.

– Нет… Я в Белые горы еду, – прокряхтела Ждана, выскользнув-таки из-под неё и схватив оброненный веник. – И ты мне… не воспрепятствуешь! Вот тебе! Получи!

Обмакнув веник в кипяток, она принялась исступлённо нахлёстывать им белозубо хохочущую Севергу. Всю горькую злость, всю алую, как ядовитое волчье лыко, ненависть она вкладывала в удары – за Малину, за убитых мужиков, за губительную проволочку с лечением Яра… И вместе с тем она не смела причинить женщине-оборотню серьёзную боль – например, ошпарить или толкнуть на раскалённые камни. Сначала Северга должна была помочь Яру, который, пока она тут парилась, едва дышал сквозь заложенное горло. Хрипловатый бесовской хохоток ещё больше злил Ждану, и она хлестала всё нещаднее, до красных полос на коже.