Текст книги "Осенними тропами судьбы (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Чья-то заботливая рука поставила на стол в предбаннике кувшин кваса; Ждане помнилось, что его не было здесь, когда они входили. Каким сладостным был первый глоток – на свирепую банную жажду! Сжав разгорячёнными ладонями приятно холодные глиняные бока сосуда, Ждана жадно напилась прямо из горлышка, следом за ней промочила пересохшее горло и Северга. Отдыхая после парилки, обе молчали, сушили и расчёсывали волосы подле пышущей жаром печки. Запах липового мочала и кваса от пальцев был до слёз родным, домашним, успокаивающим, но при виде Северги, чистившей доспехи и оружие от крови, на душу Жданы опускался стальной холодный панцирь тоски. Нагая фигура женщины-оборотня, опиравшаяся на меч, торжествующе возвышалась над ней.

За плетнём слышались женские причитания и детский рёв: это вдовы убитых Севергой мужиков оттуда оплакивали своих мужей, боясь зайти во двор. Некоторых совсем маленьких детишек было не видно из-за ограды, но их голоса достигали ушей Жданы, заставляя душу каменеть от боли. Ничем помочь им она не могла, не могла вернуть погибших отцов, лишь в ушах горестно отдавалось эхо слов Малины: «На беду вы пришли, гости драгоценные…»

– Сколько горя ты принесла сюда, Северга, – глухо промолвила Ждана. – Как тебя только земля носит…

– Это мужичьё никто не просил лезть ко мне и досаждать Дыму, – холодно ответила женщина-оборотень. И крикнула, обращаясь к бабам: – Ступайте прочь! Позже заберёте тела своих мужей, когда я уеду, а сейчас не докучайте своими воплями!

Горе порой побеждает страх, тёмным крылом осеняя душу и делая её безразличной к опасности. Одна из женщин, высокая, в расписных деревянных бусах, обмотанных вокруг гордой лебединой шеи, решительно двинулась во двор, таща за руки упирающихся и ревущих детей – мальчика и девочку, светловолосых и голубоглазых, похожих друг на друга как две капли воды. Встав перед Севергой, она устремила на неё застывший, безумный взгляд.

– Кормильца нашего погубила – руби и меня, вдову, и детушек наших! Нет нам жизни теперя!

Близняшки отчаянно ревели, прижимаясь к юбке, а Северга окинула их мать оценивающим взглядом. Красива, статна, свежа, ясноглаза – ещё не выцвела и не постарела от тяжёлой работы… А шея! Длинная, гладкая, молочной белизны, с гордо посаженной головой. Эта женщина выглядела лебёдушкой среди прочих серых утиц… Шагнув с крылечка бани, клыкастая всадница взяла вдову за подбородок и заглянула в её мутные, ошалелые от горя глаза, а потом вдруг крепко поцеловала в полнокровные, яркие губы. Отвязав от пояса кожаную мошну и вложив её в руку женщины, сказала:

– Ничем не могу помочь, могу только уплатить головщину [37]37
  денежное возмещение родным убитого.


[Закрыть]. Тут не всё, но больше у меня с собой нет. Возьми, сколько есть.

С коротким жалобным звяком мошна упала к ногам Северги, а вдова, сверкая глазами, отступила на шаг и ожесточённо плюнула.

– Не нужны мне твои деньги! Ими мужа не оживишь! – глухо процедила она. – Погубив его, ты нас всех погубила. Отняла у него жизнь – отправь и нас следом, чтобы нам не мыкаться на белом свете сиротами!

Северга даже не притронулась к рукояти своего меча. Пожав плечами, она подобрала мошну. На её лице была написана брезгливая скука.

– Ну, не хочешь – как хочешь, было бы предложено… Ступай, и без того довольно уже здесь кровопролития. С мужичьём воевать – не много чести. – И с этими словами она повернулась к женщине спиной, направляясь к дому.

Ноздри красивой вдовы раздулись, глаза прояснились, в них заблестел ледок непреклонной решимости. Подобрав с земли комок навоза, она плавно и сосредоточенно выпрямилась, замахнулась и что было сил швырнула его в Севергу. Шмяк! Под лопаткой у той растеклось коричневое пахучее пятно.

– Чем в тебя попала, то ты и есть! – зло выплюнула женщина вслед.

Ждана застыла, следя за рукой Северги – не дёрнется ли к оружию? Нет, та висела вдоль тела. Спокойно повернувшись к вдове, Северга усмехнулась.

– Напрашиваешься на удар? Не выйдет, милая. Уходи. Сожалею, что так вышло с твоим мужем, но он со своими приятелями первый ко мне сунулся. Я лишь оборонялась.

Но вдова на каком-то безумном подъёме закричала:

– А ну-ка, бабоньки… Если она брезгует с нами воевать, то нечего её и бояться. Мечите в неё грязь да навоз!

Подобрав новый комок, она запустила им в Севергу снова. Та, впрочем, успела уклониться.

– Пошли прочь, окаянные, я же только после бани! – прорычала она.

Остальные женщины пока не решались присоединиться, а вот дети охотно подхватили начинание. С писком и визгом орава ребят ворвалась во двор, и в Севергу полетел целый град комьев грязи. Парочка попала и в Ждану, и та поспешила укрыться за дверью бани. Через несколько мгновений следом за нею в баню заскочила и Северга, с головы до ног заляпанная, взъерошенная и злая до жёлтых волчат в зрачках.

– Проклятые бабы! – оскалилась она, стирая пальцами густую, как тесто, грязь с лица и стряхивая на пол. – Ну что за подлость! Только помылась – и вот тебе!

Ждана, ослабев от смеха, безвольно сползла на пол по стене. Чувствуя в своём веселье нездоровый, пугающий надрыв, она, тем не менее, не могла удержаться. Двор был полон мёртвых тел, Яра изнутри сжирала глотошная хворь [38]38
  (устар., прост.) дифтерия или, реже, тяжёлая ангина.


[Закрыть], до Белых гор ехать оставалось ещё невесть сколько, а Ждану властно сотрясал этот болезненный, изматывающий хохот. Быть может, её рассудок не выдержал и порвался, как изношенная рубашка? Она не исключала и этого, задыхаясь и глотая пропитанное банным жаром безумие, переходящее в хриплый писк и икоту.

– Что смеёшься? – буркнула Северга. – Ведь парить меня заново и стирать мой плащ – тебе.

– Ну уж нет, – выдохнула Ждана между двумя приступами. – Я свою плату внесла, твоё требование выполнила… А насчёт второго раза уговора не было. Мойся сама и приходи лечить моего сына.

Железная рука сдавила её горло, и смех сам собой захлебнулся. Ноги Жданы оторвались от пола, а банное окошко вдруг стало крошечным. Весь свет сжимался в маленькую точку, а грудина надламывалась под чёрными лапами удушья. Белоглазая волчица рявкнула ей в лицо:

– Знай своё место, сучка… Будешь мне прекословить – сдохнешь вместе со своим приплодом. И я не посмотрю на то, что ты – бывшая жёнушка моего нынешнего зятя.

Рука разжалась, и Ждана рухнула на пол, кашляя до рвоты. Воздух хлынул в грудь, едва не порвав её, как слишком туго надутый пузырь. Рядом упал плащ, принявший на себя большую часть грязевого «обстрела».

– Стирай, покуда я моюсь.

Дверь парилки закрылась, а Ждана подползла к лавке, оперлась на неё и попыталась встать… Получилось не сразу. Если бы не необходимость вылечить Яра, она не задумываясь вонзила бы Северге в сердце иглу. Вот так – коротко, хлёстко и просто, как топот войска по мосту…

Пришлось засучить рукава. В бане было достаточно воды, и выходить наружу не понадобилось; развесив отжатый плащ на деревянной перекладине под потолком, поближе к горячей печке, Ждана устало опустилась на лавку, ещё покашливая после смертельной хватки, недавно сжимавшей её горло. Сердце шалило – то выдавало жуткие толчки, от которых темнело в глазах, то ужасающе замирало. Где же Заяц?… Куда подевалась эта девчонка? Может, уползла в полубеспамятстве от удара, нанесённого ей Севергой, и лежит где-нибудь?

Толкнув дверь, она почему-то не смогла её открыть. Заклинило, что ли? Попробовав ещё и ещё раз, Ждана поняла, что дверь чем-то подперта снаружи. Вот ещё незадача!

– Всё, пойдём, – раздался голос Северги.

Та вышла из парилки совершенно одетая: снова полностью мыться она не стала, лишь ополоснула лицо и протёрла своё снаряжение.

– Ну, что стоишь? – вопросительно двинула она бровью, снимая с перекладины сырой плащ. – Ступай наружу, сына твоего лечить будем.

Онемевшая Ждана только показала в окно. Сквозь него можно было увидеть, как двое мужиков удерживают кричащего и отчаянно бьющегося Радятко, а третий стоит с горящим светочем, примеряясь для броска.

– Надо было всех их перебить, – зло прошипела Северга.

Крепко саданув плечом, она с треском и грохотом вынесла дверь с петель вместе с подпоркой.

– Вы всё хорошо придумали, ребята, – сказала она, выходя наружу и отряхиваясь. – Да только одного не учли: дверь у бани хлипковата, а я чуть сильнее, чем простой человек.

Сверкнула стальная молния меча, и голова несостоявшегося поджигателя покатилась по земле, а тело ещё несколько мгновений стояло. Прежде чем оно упало поваленным деревом, Северга вынула светоч из его руки; из разрубленной шеи с бульканьем била кровь, несколько брызг при ударе попало на лицо женщины-оборотня. Радятко, белый как полотно, не устоял на ногах и сел, уже никем не удерживаемый: селяне бросились наутёк.

– Ма… матушка, – заикнулся он, едва шевеля бескровно-серыми губами. – Я пытался им… сказать… что ты – княгиня Воронецкая… Но они не слушали.

Ждана прислонилась к дверному косяку. Всё ушло за белую жужжащую пелену, даже собственного лица она не ощущала: к нему лип этот непроглядный, высасывающий душу туман. Сквозь его толщу перелётной птицей донёсся насмешливо-гулкий голос Северги:

– Ну вот, княгиня, а ты их жалела. Ну и народ… Они же и тебя вместе со мной убить хотели.

Ждана чувствовала: ей не пробиться сквозь эту туманную осеннюю безнадёгу. Слишком много крови пролилось на её пути, неподъёмной тяжестью все эти смерти легли ей на сердце. Сама она и пальца не приложила к убийствам, но весь груз ответственности ложился на неё и гнул к земле до треска в хребте. Только живительный свет глаз Лесияры мог освободить её и спасти, но владычица Белых гор была слишком далеко и пока даже не знала, что Ждана ехала к ней.

– Подержи-ка. – Северга вручила Радятко свой шлем, а сама зачем-то привязывала к одному из украшавших его рогов горящий светоч. – Я им этого не спущу. Сами напросились.

Ждана устало и непонимающе смотрела на всё это. Северга быстро обматывала свои стрелы найденной в доме паклей и складывала обратно в колчан, деловито осматривая притихшую деревню сквозь прищур морозно-светлых глаз.

– Бери детей и ступай в повозку, – сказала она Ждане. – И езжай. Я вас скоро нагоню.

Ждана чувствовала и сама: пора уходить. Слишком душно, беспросветно, тяжко стало в этом месте, земля под ногами горела от крови. Шатаясь, она побрела по скрипучим доскам крытого перехода в дом, перевела дух на пороге, подошла к печи и сняла с неё Яра – вместе с полушубком.

– Идём, Малушка, – сказала она другому сыну. – Мы уезжаем отсюда. Здесь слишком страшно.

У малыша опухло горло и раздулась шея, сиплое дыхание едва пробивалось. На глаза Ждане попался укутанный полотенцами горшок с отваром от хмари. Может быть, пригодится Яру или его братьям, пусть и не настоялся ещё. Авось, в дороге дозреет…

– Мал, вон тот горшок прихвати-ка, – добавила Ждана. – А где тот сиротка, воспитанник Малины?

Ждана хотела взять с собой и Боско, но его нигде не было. Отдав Яра Малу, она велела ему нести ребёнка в повозку и не забыть про горшок, а сама отправилась на поиски.

Лучше бы она этого не делала – тогда бы её взгляду не предстало зрелище чёрного всадника, скакавшего по деревне и пускавшего в соломенные крыши зажигательные стрелы. Вынимая их из колчана за плечом, Северга подхватывала на паклю немного огня с привязанного к рогу светоча, выверенным и точным движением накладывала стрелу на лук и дарила пламенных «петухов» одному дому за другим. В деревне царил переполох: люди выбегали на улицу, пытались тушить свои жилища, но тщетно: солома крыш вспыхивала мгновенно, языки пламени разбегались в стороны в неостановимой прожорливой пляске.

– В повозку! – рявкнула Северга, завидев Ждану, а в следующий миг новая стрела рыжей дугой взвилась в воздух.

– Что ты делаешь, душегубка! – крикнула Ждана.

А толку? Полыхало уже полдеревни, и на этом своё гнусное дело Северга могла считать законченным: вторая половина неизбежно должна была загореться от первой. И никто не смог её остановить: осмелившихся встать на пути конь бил копытами.

Путаясь в подоле, Ждана бросилась к колымаге. Сыновья были уже там, и не только они: внутри, на заднем сиденье, лежала Заяц. На полу повозки красовалась лужа из содержимого её желудка.

– Заяц! Заяц! – затрясла её обрадованная Ждана. – Ты живая? Можешь править?

Какое там… Девушка смогла только приподнять голову и слабо простонать:

– Худо мне, госпожа…

Её бледный, заторможенный вид не позволял в этом усомниться, а при кашле из её груди вышел кровавый сгусток. Заяц утёрла губы, глянула на свои пальцы и обессиленно выругалась. Мал с пуговично-круглыми глазами поддерживал в объятиях Яра, а горшок со снадобьем стоял под сиденьем. Радятко, уже немного пришедший в себя и порозовевший, окинул Зайца презрительным взглядом и хмыкнул:

– Баба…

– Тебя бы оборотень так приложил – вообще места мокрого бы не осталось, – вяло огрызнулась девушка. Уголки её рта были свекольно-тёмными от крови. – Вот оклемаюсь маленько – получишь у меня за «бабу»… Не забывай, кто я… А потому попридержи язык, дружок.

Однако, как ни крути, а только Радятко был сейчас в состоянии попытаться управиться с лошадьми. Ждане хотелось уехать как можно быстрее и как можно дальше от пылающей деревни и от зловещей Северги, да так, чтобы та не смогла их догнать. Огонь уже подбирался к дому Малины, обступая его ревущей стеной, грозящей вот-вот сомкнуться, а Боско преспокойно стоял у плетня. А Ждана уж сбилась с ног, ища его!

– Вот ты где! – кинулась она к нему. – Едем с нами! Мы принесли беду в твой дом, мы же о тебе и позаботимся.

Отблески языков пламени отражались в задумчиво-медлительных глазах мальчика. С улыбкой покачав головой, он, как и его приёмная сестра, ударился оземь и ускакал прочь серым зайцем – только пушистый хвостик мелькнул.

– Матушка, садись! – крикнул Радятко, уже сидевший на козлах с вожжами в руках. – Скорее!

Возницей он был неопытным, но кое-как отъехать от деревни им удалось. Увы, вскоре выяснилось, что не в ту сторону.

– Эй, возничий! – хрипло и насмешливо крикнула ему Заяц, скаля розовые от собственной крови клыки. – Ты куда нас везёшь? Мы же обратно едем. Белые горы в другой стороне…

Пришлось поворачивать. Ждана, чувствовавшая облегчение с каждой пядью, на которую они удалялись от Северги, снова ощутила мертвящее дыхание ужаса: охваченная огнём деревня приближалась. От многих домов уже остались одни чёрные остовы, заборы падали, рассыпаясь в угольки… Из горящего птичника вырвалась курица с пламенными опахалами на крыльях и забилась в спасительной холодной грязи.

– Правее, держи правее, – подсказывала Заяц. – Близко к пожарищу не надо, лошади напугаются…

Вдруг наперерез повозке, размахивая руками и визжа, выскочил горящий человек. Лошади шарахнулись от этого живого столба пламени, вопящего и распространяющего волны тошнотворного запаха горелого мяса. Радятко, крича то «тпру!», то «но!», пытался их укротить, но безуспешно. Внезапно горящий человек упал: в спину ему вонзилась стрела.

Давящая чёрная безысходность навалилась на Ждану: сквозь колышущееся опалённое марево к ним скакала Северга, грозная и страшная в огненном ореоле за своей спиной. Выхватив у Радятко одну вожжу, она повела лошадей за собой, и повозка, треща и сотрясаясь на колдобинах так, что седоки прикусывали себе языки, помчалась по расплывшейся от слякоти дороге среди бурых осенних трав.

Они въехали в лес – поначалу светлый и редкий, но постепенно превратившийся в тёмную чащобу. С обеих сторон тянулся ельник, пропитанный туманной тишиной и таинственным сырым сумраком, а дорожные колеи еле виднелись в густом подлеске. Твёрдой рукой Северга остановила лошадей, соскочила с седла и захлестнула поводья на низко свесившейся еловой лапе. Распахнув дверцу, долго смотрела на Ждану… Между ними висело холодное, то ли задумчивое, то ли враждебное молчание, полное отголосков пожара, которые рыжими белками карабкались по старым стволам в недосягаемую высь, к тучам. Промозглая лесная тишь ждала то ли слов, то ли событий. Но всё замерло.

– Малец жив ещё? – спросила наконец Северга, кивнув в сторону Яра. – Давай его мне. Я сделаю, что обещала.

Ждана вздрогнула, оцепенение порвалось и рассыпалось бусинами по телу. С огромным трудом ей удалось разжать руки Мала, вцепившиеся в младшего брата мёртвой хваткой. Отчаянно мотая головой, он не хотел отдавать Яра.

– Малушка, пусти. Северга вылечит его, – шептала Ждана. – Ты же не хочешь его погибели? А она может помочь.

Это было странно и страшно: на одной чаше весов – уничтоженная деревня, на другой – спасение жизни ребёнка. Ненавидеть Севергу или быть ей признательной? Ждана не могла разобраться в своих чувствах, а в сердце копошился чёрный червячок недоверия. Сомнений добавила Заяц:

– Добра не жди, государыня, от лечения с именем Маруши на устах.

– Много ты понимаешь, сестрёнка, – хмыкнула Северга. – Нос не дорос рассуждать. Княгиня, выбирай сама путь для своего сына – жизнь либо смерть. Не дашь его мне сейчас – обречёшь его на гибель. Дорога и холод его добьют. Детишки от глотошной как мухи мрут. Решай сама.

Мал снова замотал головой, умоляюще глядя на мать, но Ждана решительно взяла младшего сына и передала его Северге. «Жизнь любой ценой», – подсказала ей тоскливая лесная тишина. В её руках остался только полушубок: взяв мальчика, Северга прижала его к холодной броне на своей груди. Коготь на смуглом указательном пальце её руки, поддерживавшей голову ребёнка, начал на глазах расти, вытягиваться, загибаясь крючком.

– Нет! – рявкнула Заяц, встрепенувшись.

Но слишком поздно: от когтя на щёчке Яра осталась тонкая алая полоска царапины. Слизнув выступившую кровь, Северга подняла волчьи глаза на застывшую ледяной фигурой Ждану:

– Утром будет здоров, живучесть оборотней спасёт его. Но в будущем береги его: человеком он останется до первой раны.

Ждана почти не чувствовала своих рук, беря у Северги сына. Яр сонно моргал пушистыми ресницами, не понимая, что случилось, а сердце Жданы рассыпалось, как трухлявый пень, на сотни светящихся гнилушек. Ядовитое коварство Маруши!

– Будь ты проклята, – вырвался из её груди стон, скрипучий и чужой.

– Отчего же? – холодно промолвила Северга. – Я выполнила своё обещание, твой сын будет жить. А другого способа его спасти в этих обстоятельствах не было, так что уж не обессудь. Я сделала, что смогла.

– Дрянь! – оскалилась Заяц.

Прыжок – и они с Севергой, сцепившись, покатились по траве. Но девушка была ещё слаба, и Северга отшвырнула её от себя. С силой ударившись о ствол дерева, Заяц упала ничком и затихла. Не моргнув и глазом, женщина-оборотень захлопнула дверцу колымаги, вскочила в седло, взяла у Радятко вожжу, и повозка со скрипом двинулась по неровной лесной дороге. Ждана хотела закричать, остановить движение, но её руки отягощал Яр. Отдав ребёнка Малу, она высунулась из дверцы:

– Стой! Мы её не оставим!

Северга, обернувшись, только усмехнулась и продолжила путь.

– Радятко! – крикнула Ждана. – Останови! Там Заяц! Мы её не бросим!

Но лошади слушались Севергу: та отобрала у Радятко и вторую вожжу, и мальчик остался на козлах лишь седоком, а не возницей.

– Если не остановишь, я выпрыгну! – в отчаянии пригрозила Ждана.

– Расшибёшься, княгиня! Не надо, – с ухмылкой ответила Северга.

Внутри Жданы бился крик, толкая её на безрассудство. Повозка шла не шибко: ухабистая дорога не позволяла гнать быстро, и Ждана очертя голову прыгнула в леденящую неизвестность. Удивительное и небывалое произошло с нею: за спиной точно развернулись два тёплых крыла, не позволившие ей крепко удариться о землю. Упала она мягко и откатилась под куст со схваченными рыжим и пунцовым огнём листьями.

– Матушка! – крикнул кто-то – не то Мал, не то Радятко. Голоса у братьев были схожи, как и лица.

Северга оглянулась, развернула коня. Оставив вожжи, она подскакала к сидевшей на мокрой земле Ждане, спрыгнула, подхватила её и взвилась с нею обратно в широкое седло. Ждана успела лишь мельком увидеть испуганные и изумлённые глаза Радятко и бледное лицо Мала в колымаге…

– Счастливого пути, ребятки, – насмешливо крикнула им Северга.

12. Пальцы вышивальщицы. Возница-оборотень и шальная стрела

Крылья съёжились за спиной у Жданы: с седла было слишком высоко падать, и она невольно прижалась к пластинам брони на груди Северги, пропахшей дымом пожара. Непобедимо сильная рука женщины-оборотня держала её крепко, а стволы мелькали мимо. Копыта, одетые длинными густыми щётками, глухо стучали, и от каждого толчка сердце Жданы словно расплющивалось. «Украдена, украдена», – качали лапами ели. «Похищена, похищена», – свистел в ушах холодный ветер.

Лес стал редеть, впереди раскинулась голубовато-стальная речная гладь. Скалистый берег – каменная круча. Позади ели сомкнулись густой тёмно-зелёной зубчатой стеной, а ближе к краю росли куцые, облезлые деревья. Одной рукой натянув поводья, другой Северга притиснула к себе Ждану и впилась в её губы злым и колючим, болезненным поцелуем.

– Я всегда беру то, что хочу, – с хриплым, обветренным смехом сказала она. – Красивое местечко – в самый раз. Не хочешь стать моей женой – приляжешь здесь со мной на часок, а потом, если хочешь, поедем дальше.

Ноги Жданы едва не подкосились, ощутив твёрдую землю. Тело её болело от неистовой скачки в седле; Северга тем временем привязала коня и расстелила плащ, от которого за версту несло копчёно-горькой гарью и смертью.

«Успокойся, сердце, тише», – приговаривала Ждана мысленно. Настало время сорвать завесу тоски, боли и страха, победить слабость и превратиться в разящий клинок. Нащупав холодный, твёрдый стержень в душе, Ждана позволила коленям подогнуться и опустилась на плащ. Терять уже было нечего, «лечение» Яра стало последней каплей. Решимость сияла внутри прозрачным, как хрусталь, грозным камнем.

– Так ведь студёно, – произнесла она, поражаясь тому, как буднично и спокойно прозвучал её голос. – Что, прямо здесь, по-звериному?…

– Не обессудь, уж придётся обойтись без опочивальни с пуховой перинкой, – усмехнулась Северга.

Она даже не стала снимать броню: та не помешала ей сесть рядом и крепко обнять Ждану. Ждана же, подавляя комок омерзения в горле и терпя грубый, насильственный поцелуй, нащупывала под складками одежды игольницу. Спасительная сила Лалады, заключённая в белогорских иглах, накажет Севергу за всё… Вот он, заветный мешочек! Пальцы Жданы проникли внутрь и достали то, что нужно.

Рука женщины-оборотня, устремившаяся было Ждане под подол, вдруг перехватила её запястье.

– Не выйдет, моя дорогая, – клыкасто усмехнулась Северга, холодно прищурив волчьи глаза.

Стиснув руку Жданы до посинения и отобрав игольницу, она швырнула её вниз с обрыва, после чего повалила княгиню Воронецкую, придавив собою и обдавая смрадом дыхания. Желудок Жданы свело приступом тошноты, но она пересилила себя и расслабилась, обмякла, ласкающе скользя ладонью по закованному в броню плечу Северги, вверх по шее, по щеке… С волос женщины-оборотня она соскользнула на свой платок: под ним к вышитой бисером шапочке-повойнику была приколота одна игла. Её Ждана на всякий случай припрятала отдельно от игольницы, пока стирала плащ Северги в бане. Её ловкие пальцы искусной вышивальщицы незаметно вынули самое маленькое белогорское оружие…

Быть может, следовало позволить Северге потерять чутьё, ослепнуть и оглохнуть от похоти и страсти, но слишком невыносимы были для Жданы её прикосновения. Она не смогла выждать, и Северга, уловив краем глаза подозрительное движение, успела заслониться рукой. Игла, нацеленная в глаз, вошла ей глубоко в мякоть ладони.

Суровый мрачный ельник на скалистом берегу, вероятно, никогда не слышал такого воя – будто разом взревели сто медведей. Судорога боли скрутила женщину-оборотня в бараний рог, и Ждана, откатившись в сторону, с ужасом наблюдала. Рука Северги приобрела мраморный цвет с фиолетовыми прожилками сосудов, пальцы страшно скрючились, под натянувшейся кожей выпукло проступили, словно распухнув, суставы. Воя раненым зверем, Северга каталась по земле, то пыталась вскочить, то падала, приближаясь к краю обрыва. Ждану взяла жуть: вопли страдания, испускаемые Севергой, словно драли ей душу стальными когтями. Но перед глазами тут же встал горящий человек, и невольно пробудившаяся жалость усохла на корню: белоглазая волчица получила по заслугам.

– Ды-ы-ым!…

Крутясь от боли волчком, Северга на миг застыла на самой кромке обрыва. Ждана по другую сторону расстеленного плаща тоже замерла, заледенев: неужели судьба довершит то, что она сама и не предполагала сделать? Раздалось ржание, и конь, сорвавшись с привязи, кинулся на помощь своей хозяйке. Однако его рвение и спешка сыграли злую шутку: желая послужить Северге опорой, за которую та могла бы ухватиться, конь нечаянно ткнул её мордой в грудь. С коротким вскриком женщина-оборотень скрылась за бурой щетиной осенней травы на краю. Горестно заржав и склонив голову, конь смотрел вниз… Его косматая грива струилась чёрными змеями на ветру.

«Это не я… Это судьба», – думала Ждана, прижав ледяные ладони к горящим щекам. В груди гуляло тоскливое эхо крика Северги.

И вдруг – снова какой-то крик, уже слабый и жалобный. Встрепенувшись, Ждана подползла – даже голова противно поплыла от высоты, а мурашки крошечными холодными лапками пробежали по лопаткам. Внизу рябила сизовато-синяя речная гладь, а Северга висела в полутора саженях от края, держась здоровой рукой за торчащий древесный корень. Далеко под нею из воды выступали острые камни, упав на которые, белоглазая подданная Маруши если и не погибла бы благодаря своей живучести, то уж точно переломала бы себе все кости. Вторая, пронзённая иглой рука мёртво висела, точно отсохшая, и невозможно было себе представить, как Северга без неё взобралась бы наверх. Ни конь, ни Ждана не могли ей помочь. На этой мысли животное и женщина встретились взглядами.

Что-то в глазах Дыма, не по-лошадиному осмысленных и полных недоброго, ядовито-горчичного света, заставило Ждану похолодеть и отступить. Повернув к ней морду, конь смотрел на неё так, точно винил её в случившемся. Копыто, на котором ещё виднелась запёкшаяся кровь Малины, смешанная с грязью, жаждало новой жертвы…

Конь топнул, вскинул голову и захрапел, угрожающе разворачиваясь к Ждане. Та попятилась, стремясь спрятаться за дерево, да под ноги ей попался расстеленный на земле плащ. Точно услышав отголосок воли своей хозяйки, чёрная ткань живыми цепкими складками обвилась вокруг сапога, и Ждана упала. Дым словно только того и ждал – взвился на дыбы, занося над нею мохнатые смертоносные копыта.

Серое небо уже гостеприимно раскрывало Ждане свои объятия – оставалось лишь умереть на этой прекрасной, несгибаемо гордой каменной круче над рекой и взлететь, но с края тучи вдруг сорвался какой-то порхающий комочек. Горлица… Серокрылая птица сделала изящный круг над беснующимся конём и опустилась ему на голову, чуть позади рогов его шлема; на вид она была легка – не больше голубя, но передние ноги Дыма подломились, словно под неподъёмной тяжестью, и он рухнул на колени. Свет надежды тёплым толчком оживил уже почти замершее сердце Жданы: не иначе, дочь Малины в птичьем облике прилетела ей на помощь… Нитки! Игольницы Ждана лишилась, но два мотка ниток остались в мешочке на поясе – её собственные и подарок Дубравы. Дрожащими озябшими пальцами она вынула вторые. Укротить неукротимое… Пара мгновений – и широкая петля была готова. Шагнув к коленопреклонённому коню, Ждана накинула её ему на шею. Едва она это сделала, как горлица вспорхнула и скрылась в небе, как светлокрылая душа, а Дым так и остался поверженным, с потухшим взглядом и поникшей головой.

Ждана поспешила прочь. И конь, и небо, и обрыв, над которым зависла Северга, внушали ей ужас. Скорее назад, к сыновьям! Они, должно быть, растеряны и напуганы… А Заяц? Бедняжка… Кровь на губах говорила о внутреннем надрыве, а в последний раз она так сильно ударилась о ствол, что Ждана опасалась, не сломался ли у девушки-оборотня хребет.

Обратную дорогу ей подсказывали следы, ясно различимые на мокрой земле. Однако не успела она отойти и на четверть версты от берега реки, углубляясь в лес, как за спиной послышался глухой стук копыт. Ослабев от испуга, Ждана едва не осела наземь, под сырой полуоблетевший куст: неужели Северга всё-таки выбралась и скакала по пятам?

За деревьями показалась знакомая конская морда в рогатом шлеме… К счастью, седло оказалось пустым. Ждана вжалась спиной в еловый ствол, нащупывая моток подаренных ниток… Дым с бега перешёл на шаг и последний небольшой отрезок расстояния до Жданы понуро плёлся с виновато опущенной головой. Ещё недавно он грозился её зашибить до смерти копытами, а сейчас вдруг сделался покорным и ручным. Встав напротив княгини Воронецкой, он застыл в унылой позе.

До Жданы дошло: на шее у него болталась нить. Кажется, она не только усмирила его, но и привязала к себе подарочком Дубравы… Но зачем ей конь? По её прикидкам, Северга увезла её от сыновей не так уж далеко, можно было вернуться и пешком. Так даже предпочтительнее, ибо Ждана просто не представляла себя садящейся на этого чёрного зверюгу, виденного ею в кошмарных дорожных снах. Всё, что ей хотелось – вернуться к детям… И желательно без исчадий Маруши в виде спутников.

Она попыталась ускользнуть от коня, но он плёлся следом, как на привязи. Подобрав с земли ветку, Ждана осмелилась даже хлестнуть его.

– Уходи! Пошёл прочь! – крикнула она.

Конь с жалобным ржанием отшатнулся от удара, но и это не помогло. Отправившись дальше по следам копыт, Ждана надеялась, что конь отстанет сам, но Дым продолжал идти за ней. Ждана уже подумывала о том, чтобы снять с него нить, но вовремя остановилась: что если от этого он снова взбесится? Вздохнув, она решила смириться с топотом копыт за своей спиной.

А вскоре этот топот послышался и спереди: в мутных косых лучах на мгновение проглянувшего солнца из-за старых елей показалась Заяц. Она ехала верхом без седла, цепко обхватив ногами бока выпряженной из колымаги лошади, и Ждана еле сдержала крик радости. Сколько ни били эту дерзкую девчонку, а она была живёхонька – только бледность и запёкшиеся следы крови в уголках рта напоминали о том, что ей здорово досталось.

– О, на ловца и зверь бежит! – воскликнула она, завидев Ждану. – А где эта… как её… Северга? Ты что, сама с ней управилась? Ну, ты, государыня моя, не промах!

Выслушав рассказ Жданы и её жалобу на привязанного к ней в буквальном смысле коня, она усмехнулась:

– Госпожа, ну ты даёшь! Бежишь от коня, когда на нём ехать можно… Давай-ка, садись, я тебе пособлю – подержу стремя.

Ждана начала отказываться: ей было боязно садиться на жуткого коня Северги, пусть и укрощённого нитью, но Заяц ничего не желала слышать. Спрыгнув на землю, она помогла Ждане вскарабкаться в седло, потом вновь вскочила на спину своей лошади. Дым покорно позволил сесть на себя и смиренно тронулся, ведомый за поводья.