Текст книги "Предания вершин седых (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Прохлаждаться и переваривать было некогда: нельзя тушу надолго оставлять, сожрут. Унося в желудке сытую тяжесть, Олянка последовала за Куницей к месту роковой встречи лося с пастью Марушиного пса. Зверь и впрямь крупный попался. Шкуру Куница уже ловко и бережно сняла. Присев на корточки, Олянка всматривалась в остекленевший, мёртвый глаз горбоносого лесного исполина. Снег под тушей обагрился свежей кровью.
– Сможешь молодую сосенку повалить? – подумав, спросила она.
– Ежели крепко приложиться – сломаю, – ответила Куница. – А зачем?
– Положим на сосенку лося, за ствол и нижние ветки возьмёмся – и потащим его, как на санках. А ежели по хмари тащить – ещё легче будет.
Куница хмыкнула.
– Вот я и говорю: головой думать иногда полезно.
– Ну, не всё ж задницей чуять, – под стать ей усмехнулась Олянка. Кажется, она начинала понемногу вострить свой язык.
Куница сломала даже два деревца: больно здоров лось, на одном мог не поместиться. Сцепив сосенки между собой, они разделали тушу на части и сложили на деревца. Хмарь была тут как тут, как всегда, готовая помочь. Олянка с Куницей впряглись в «сани», и гора мяса заскользила по тонкой радужной плёнке почти без усилий, как по маслу.
– Ну вот, можно сказать, не зря к твоему мужу в гости сходили – вон сколько еды домой везём, – приговаривала довольная Куница. – Встреча нас ждала не самая радушная, да нет худа без добра.
Через двое суток они достигли Кукушкиных болот. С грузом мяса двигались чуть медленнее, потому на вторую часть пути и ушло больше времени. Соплеменники, завидев, что они не с пустыми руками, встречали их с одобрительными возгласами.
– Это кто сохатого добыл – ты иль новенькая?
– Ух, велик лось! Много мяса...
Куница ответила честно:
– Зверя я добыла. А Олянка придумала, как его целиком за один раз утащить.
Они взяли себе ещё немножко мяса, а остальное поделили меж собой соплеменники. Лучшие куски, как водится, отнесли Бабушке, а шкуру отдали в шатёр-мастерскую для сушки и дальнейшей обработки. В этом шатре шкуры сохли в холодное время года, после чего их выделывали разными способами в зависимости от того, что было нужно – гладкая кожа или мех. Основы этого мастерства обязан был знать каждый член Стаи, но чаще всего шкурами занимались наиболее искусные в этом деле оборотни.
5
Многому предстояло научиться Олянке – прежде всего, охоте. На промысел ходили по очереди, отрядами по десять-пятнадцать добытчиков. Много было тонкостей у этого дела, ведь редко когда случайно на зверя наткнёшься, чаще всего его приходится выслеживать. Запахи, звуки, отпечатки на снегу и земле, поломанные и погрызенные ветки, помёт и моча, пахучие метки – все эти знаки надобно уметь читать и толковать. Кто здесь прошёл, как давно прошёл, куда направился? Оборотни по рождению постигали это искусство с юных лет, а обращённым из людей приходилось осваивать это важное дело с более старшего возраста. Чем скорее обучишься, тем лучше. В стае выжить, конечно, проще, но охотиться должен уметь всякий, чтобы в случае необходимости прокормиться и в одиночку.
За опытным охотником, как правило, следовал ученик: сперва глядел, как дело делается, впитывал знания, мотал на ус, а потом пробовал что-то делать сам. Из пятнадцати оборотней в охотничьей ватаге пятеро-шестеро часто бывали именно «подмастерьями». Если ватага насчитывала десять членов, учеников брали не более трёх.
Куница была уже весьма бывалой охотницей, несмотря на молодой возраст (ей шёл шестнадцатый год). Раз уж она нашла и привела Олянку в Стаю, то к ней новенькую и пристроили в качестве подопечной. Порой так совпадало, что в одну ватагу с ними попадала давняя соперница Куницы, зеленоглазая Лешачиха. Той было девятнадцать, но вела она себя и рассуждала нередко и вправду по-детски. Строить козни и делать пакости было её излюбленным занятием, но и это она творила предсказуемо, топорно и неумело, и Куница вычисляла её на раз-два. К счастью для Куницы и Олянки, на которую Лешачиха перенесла часть своей неприязни, козням зеленоглазой девицы-оборотня не хватало утончённости. Особенную страсть Лешачиха почему-то питала к шуткам с какашками – глупым, неприятным и, что уж тут говорить, пахучим. Кунице требовалось порой всё её самообладание, чтобы не выйти из себя и не ответить злостной шутнице тем же.
– Не хочу скатываться на одну ступеньку с ней, – хмыкала она. – Дура она и есть дура. А на дураков не обижаются.
В свободное от охоты время Олянке доверяли присмотр за малышами, чьи матери были чем-то заняты и не могли находиться рядом – например, были на промысле. От обязанности по добыче пропитания освобождались родительницы лишь совсем маленьких детишек – до двух лет, поскольку до этого возраста здесь продолжалось кормление грудью. До пяти лет малыши проводили время в играх, а как только перешагивали этот рубеж, начинали понемногу приобщаться к взрослым делам и заботам. Семи-восьмилетний оборотень в зверином облике был лишь немногим мельче взрослого, обладал уже достаточной силой и выносливостью, ловко умел пользоваться хмарью, и в этом возрасте его впервые брали на охоту.
Если прочие Марушины псы изредка добывали мёд диких пчёл, то у Стаи на Кукушкиных болотах были свои пчелиные угодья. Колоды охранялись от разорения непрошеными сладкоежками. Чаще всего обход угодий и охрана поручалась подросткам, которые в зверином облике уже могли потягаться в силе с медведем, но чтобы достать мёд из колоды, требовалась сноровка, и тут уже за дело брались взрослые. Пчеловодством в Стае занимались несколько пожилых женщин. В обучении у них состояли те самые подростки-сторожа, чтобы в будущем прийти на смену своим наставницам. Из мёда готовили лакомства, смешивая его с лесными ягодами и орехами, им подслащивали напиток из воды и растолчённых в кашицу клюквы и брусники, а также, смешивая с глиной и кислым клюквенным соком, натирали тело перед мытьём.
Несколько молодых холостяков пытались приударить за Олянкой почти с самых её первых дней в Стае, но она, помня о ладе в грядущем, не отвечала им взаимностью. «Терпение – благо», – памятовала она. Но сколько месяцев или даже лет придётся ждать? Бабушка указала временную веху – после падения стены отчуждения между Воронецким княжеством и Белыми горами. Также Свумара предупреждала о большой войне с Навью.
А весной – то была третья весна Олянки в Стае – Бабушка сказала:
– Готовьтесь, чада мои. Грядущей осенью начнётся вторжение. Такой войны ещё не знала ни Навь, ни Явь. Близятся трудные для всех времена, и нам следует сделать запасы пропитания. Нужно будет продержаться осень и зиму.
Мясо, птицу и рыбу заготавливали впрок – сушили тонкими ломтиками: так они могли долго храниться, не портясь. Предвоенное лето выдалось урожайным на ягоды, и их смешивали с мёдом, который имел сохраняющие свойства. Собирали и сушили съедобные травы и коренья, грибы, орехи.
Когда небо затянул полог непроницаемых для солнца туч, и день стал немногим отличаться от ночи, Бабушка сказала:
– Вот оно.
Глушь Кукушкиных болот в первые дни осеннего вторжения оберегала Стаю, уклад жизни её членов не изменился заметно, за исключением лишь того, что теперь Марушины псы могли свободно перемещаться по поверхности и днём благодаря постоянному сумраку. Время доставать запасы ещё не настало, пищи хватало. Здесь, в болотистой глухомани, казалось, что ничего и не происходило. Суровую лесную тишину нарушал порой только крик птицы или зверя, да ещё голоса самих оборотней. Невольно думалось: а может, и нет никакой войны... А если и есть, то сюда враг не доберётся. Что ему делать в этих топях, где не ступала нога человека?
Но он добрался. Сырым туманным утром, серым и зябким, между стволами деревьев показался отряд воинов в тёмных доспехах. Шлемы их для устрашения имели вид уродливых чудовищных морд с клыками. Чужаки были и похожи, и непохожи на Марушиных псов... Сходны, безусловно, тем, что внутри них тоже жил зверь, а отличались, наверное, чужеземным обликом да ещё стальным блеском глаз. Свои, родные члены стаи казались Олянке ближе, теплее... человечнее, что ли, хоть и странно так говорить об оборотнях. Эти же – безжалостные, ледяные, чужие.
Воинов насчитывалось, пожалуй, не меньше сотни. Военачальник, подняв забрало шлема, открыл смуглое, гладко выбритое лицо и окриком на чужом языке велел сотне остановиться. Достав и развернув чертёж местности, он всматривался в него. Его чёрные брови хмурились, рот был сурово сжат.
– Глянь, глянь, умник какой учёный, – хмыкнула Куница уголком рта, кивая Олянке на навия, который с важным видом вглядывался в карту. – По бумажке сверяется! Щас дорогу спрашивать будет. Не много, видать, он там высмотрел...
Так и вышло. Военачальник, подняв глаза от карты, спросил с резким иностранным выговором:
– Как есть называться этот место?
– Кукушкины болота это, – ответил кто-то из стаи.
Сотенный вскинул взгляд в сторону говорившего.
– Кто есть здесь главный?
Бабушка, облачённая в шерстяной плащ-накидку, выступила вперёд. Убор из перьев возвышался царственно на её голове, лицо было исполнено строгого достоинства.
– Я старшая, сынок. Чего ты забыл-то в нашей глухомани?
Сотенный обратил ледяной взор на Свумару.
– Мы и вы есть родственный народ. Мы поклоняться одна богиня – Маруша. Посему мы ждать от вас помощь. Мы сбиваться с пути и у нас кончаться пища. Вы указывать нам дорога на Зимград и делиться запасы.
– Далеконько ты забрёл, соколик ясный, – хмыкнула Бабушка. – Зимград-то совсем в другой стороне. Дорогу, так и быть, укажем, а запасы нам и самим пригодятся. Зверья в лесу ещё полно, сами пропитание добудете.
Сотенный нахмурился.
– Старуха! У твой племя нет выбор. Те, кто не сотрудничать с наш войско и не оказывать помощь, считаться наш враг и подлежать уничтожение. Вы отдавать запасы, и мы оставлять вас в живых. После того как великая Владычица Дамрад будет установить своя власть на эти земли, все наши сородичи в этот мир будут иметь преимущества. Дети Маруши будут иметь права и свободу. Все прочие побеждённые – рабы. Но чтобы иметь права и свободу, необходимо оказывать помощь войско непобедимой Владычица Дамрад. Те, кто не оказывать помощь и чинить препятствия осуществлению завоеваний, считаться наш враг и подлежать уничтожение. Ты понимать?
Бабушка слушала, склонив голову немного набок, с чуть проступавшей в уголках глаз и губ усмешкой. Невозмутимое бесстрашие её взора успокаивало соплеменников, хотя молодые всё же слегка нервничали. Матери прижали к себе малышей.
– Как там сестрица Махруд – не пробудилась ещё? Всё сидит, недвижимая и нетленная? – спросила вдруг Бабушка. – Давно мы с ней не виделись... Ну, ничего. Скоро, скоро пробуждение. Навь изменится. Вот только ты, сынок, этого не увидишь. Ты здесь, на чужбине, свою головушку сложишь.
– О чём ты болтать, сумасшедший старуха? – воскликнул сотенный. – Какой право ты иметь называть великий Махруд своя сестра?
– Да по праву рождения от одной матери, – усмехнулась Свумара, но её глаза оставались серыми льдинками. – Ты, сынок, язык-то не ломай, говори на своём родном – авось, пойму, хоть и не слышала его уже много лет.
– Ты выжить из ума, бабка?! – закричал сотенный.
Гулкими, тяжёлыми глыбами льда сорвались с уст Свумары несколько слов на незнакомом языке. Молниеносно выбросив вперёд руку с растопыренными пальцами, она несильно ударила сотенного в грудь. Тот захрипел, выпучил глаза и рухнул, громыхнув доспехами, наземь.
– Это она ему сердце остановила, – шёпотом пояснила Куница, приблизив губы к уху Олянки. – Ох, что сейчас начнётся!
Увидев военачальника бездыханным, один из воинов – тоже, видно, начальник, но пониже званием – рявкнул что-то, и сотня обнажила мечи. Без боя Стая, конечно, не сдалась бы, но вся или почти вся полегла бы здесь, в своей родной глуши. Бабушка подняла руку ладонью вперёд.
– Не страшитесь, чада мои, – сказала она соплеменникам, и голос её прозвучал ободряюще, твёрдо и спокойно. И добавила, обращаясь к навиям: – Да нате, получайте вашего сотенного назад.
С этими словами она опустилась на колено и гулко ударила его в защищённую доспехами грудь. Тот с хрипом всосал воздух и дёрнулся – живёхонек. Навии кинулись к нему на помощь и поставили своего предводителя на ноги. Несколько мгновений военачальник не мог выговорить ни слова, только вращал выпученными глазами, точно безумный.
– Это тебе за сумасшедшую старуху, – беззлобно сказала Бабушка, отвесив ему шутовской щелчок по носу. – Проваливайте-ка вы, сынки, с Кукушкиных болот, и больше сюда не суйтесь. Помощи вам от нас не будет. Держите путь на юго-восток – так к Зимграду и выйдете.
– Ты правда есть сестра великий Махруд? – пробормотал, тяжко дыша, сотенный. В его мутном взгляде проступало потрясение.
Свумара опять что-то сказала на навьем, и отзвуки этого языка смешивались в ушах Олянки с игрушечными шепотками молвиц: «Навь-Навь-Навь...» После этого, придя в себя и отдышавшись, сотенный хрипло отдал приказ, и воины медленно, хмуро покинули Кукушкины болота, направляясь на юго-восток.
– Все здесь поляжете, сынки, – вздохнула Бабушка, сквозь задумчивый прищур глядя им в могучие спины. – Все до одного. Идите, идите, не оборачивайтесь...
Это была первая встреча Олянки с войной лицом к лицу. Мирная тишина родных Кукушкиных болот рассеялась от лязга доспехов, и Олянку накрыло леденящим осознанием: а что сейчас творится дома?! За три года в лесу она уже почти отвыкла считать домом тот человеческий кров, под которым она родилась, но теперь память и боль всколыхнулись болотной мутью. Любимко! Родители, братья и сестрицы! Что с ними, живы ли они, есть ли у них по-прежнему кров и пища?
Олянка не могла усидеть на Кукушкиных болотах. Душа была не на месте, день и ночь ныла, не находила покоя, тревожилась за родных. Вороном каркала опасность, кружила тёмной тенью над головой, лишая сна, и кусок в горле застревал от мысли, что им там, может быть, сейчас есть нечего.
– Бабушка, – обратилась Олянка к Свумаре. – Позволь мне сбегать в родные места, близких проведать. Боюсь я за них...
– Держать тебя не стану, всё равно уйдёшь, коли задумала, – вздохнула та. – Ступай. Только возьми с собой молвицы.
И она протянула Олянке кожаный мешочек с пророческими костяшками. Он лёг в руку, лёгкий и невзрачный с виду, но что за сила таилась в нём?
– Молвицы эти не простые. Коли в беду попадёшь, достань одну кость и кинь под ноги. Молвица сама определит, как тебя выручить, и сама всё сделает. А после ты только мешочек открой – и она на место вернётся.
Вдобавок к молвицам Свумара дала ей мешочек со смесью целебных трав.
– Благодарю тебя, Бабушка, – с влажными глазами пробормотала Олянка.
Но это было ещё не всё. Чтобы Олянка могла при случае понимать вражеский язык, Бабушка впустила ей в ухо паучка – маленького, с длинными худыми лапками, серебристо переливающегося. Олянка передёрнулась, глядя, как эта крошечная тварь ползает по пальцу Свумары. Брюшко его мерцало, точно капелька ртути, в отблесках пламени очага.
– Терпения – на один миг, а польза потом надолго, – успокоила её Бабушка.
Бррр... Зажмурившись и стиснув зубы, Олянка терпела щекотание паучьих лапок. Наружу рвался визг омерзения, хотелось вытряхнуть создание наружу, но тяжёлая рука Бабушки придавила плечо каменным покоем. Терпеть миг, польза надолго. Копошение в ухе стихло, будто паучок растворился внутри, но гадливое желание выковырнуть маленького гада ещё свербело, будоражило чесоткой, дёргало плечи судорогой.
– Тихо, тихо, – усмехнулась Свумара. – Тебе самой его оттуда уж не достать. Просто забудь о нём, он тебя не побеспокоит. Это создание ещё более древнее, чем мы сами. Жрицы Маруши его не сотворили, они его только приручили. Соединяя свой разум с нашим, сие существо наделяет его силой понимать на слух любой язык. Есть и иные способы его использования, но тебе они не надобны.
Куница, конечно, изъявила желание сопровождать Олянку. Та её отговаривала, пугала опасностью, но Куница и слышать не желала возражений.
– Хоть задница у тебя и отвердела слегка с нашей первой встречи, а всё-таки один в поле не воин, – сказала она. – Ты меня опасностями не стращай. Понятное дело, война – не мир. Не могу я тебя одну отпустить, пойми ты!
Пообедав на дорожку и взяв с собой сушёного мяса, орехов и воду в бурдючке, они тронулись в путь. Теперь уже не было большой разницы, когда выступать в дорогу – днём или ночью. Тучи создавали удобный для их глаз сумрак, а хмарь, как всегда, стлалась под ногами, ускоряя бег в разы.
Первым делом Олянка хотела проведать Любимко. На подступах к усадьбе Ярополка слышались крики и лязг оружия: дружина её свёкра вступила в неравный бой с навиями. И что за страшное оружие было у чужаков! Удар меча – и противника охватывала волна оледенения, распространяясь по телу в считанные мгновения. Сколько славных витязей уже застыли ледяными изваяниями... Женский вопль пронзил сердце Олянки и заставил вскинуть взгляд к окну высокого терема. Там мелькала фигура в малиновом кафтане и чёрной накидке... Матушка Вестина! Негодяй-захватчик ударил её, а потом схватил и выбросил вниз.
Как ни быстры оборотни, но не успела Олянка её спасти. Они с Куницей прорвались сквозь гущу битвы к распростёртому на сырой осенней земле телу... Вестина ещё дышала, но из уголка её губ ползла тёмная струйка крови. Увидев Олянку, она слабо выдохнула:
– Ты...
– Да, матушка, это я, – склонившись над ней, пробормотала та. А душа рвалась в клочья, мертвела и обращалась в пепел от мысли, что уже ничем не помочь...
– Дочки... Дочек спаси! – сорвались последние слова с губ матушки Вестины, и её глаза навеки застыли полуоткрытыми, отражая тёмно-серое небо.
Олянка стиснула зубы, а в кулаке сжала мешочек с молвицами. Куница прикрыла пальцами мёртвые веки женщины. Сражающиеся люди и навии не обращали на них внимания, точно они стали невидимками. Вон и сам Ярополк – живой ещё... Ещё как живой и изо всех сил сопротивляющийся врагу! Он бился сразу с двумя навиями, отражая их удары.
– Наверх, – глухо процедила Олянка, вскидывая взгляд к окну. – Там сестрицы Любимко!
Хмарь услужливо стала ступеньками, и они взлетели по ним вверх, одна за другой вскочили в светлицу. Пятеро воинов-навиев глумились над двумя девушками, срывая с них одежду, били по щекам, хватали за волосы. Олянка узнала Благославу и Гюрицу, младших сестёр мужа – теперь уж бывшего, так как три года минуло с их разлуки. «Ну, молвица, помогай», – и с этой мыслью Олянка проворно достала из мешочка костяшку и бросила на пол. Тотчас из неё вырвался целый рой светлячков. Но то были не простые светлячки, а очень кусачие! Набросившись на насильников, они облепили их с головы до ног, заползали под доспехи и одежду, пробираясь к голой коже, и впивались зубками. Навии взвыли, завертелись волчком, хлопая себя по телу, падали на пол и катались в надежде спастись хотя бы так, но тщетно: крошечные вездесущие челюсти кусали очень больно. Девушки завизжали, отмахиваясь, но их светлячки не трогали.
– Где остальные сестрицы? – дёрнув к себе младшую Гюрицу за руки, спросила Олянка.
Та узнала её и шарахнулась, как от врага.
– Да не бойся ты, я не заодно с ними! – вскричала Олянка, встряхивая девушку за плечи. – Я пришла вас выручить. Где сестрицы и Любимко?
Вместо Гюрицы ответила старшая Благослава, быстрее сообразившая, что к чему:
– Сестриц тут нет больше, они замуж вышли. А Любимко ушёл из дому два года назад и стал жить с твоими родителями.
Не было времени на чувства, но волна тепла всё же лизнула сердце мягким язычком. Олянка бросила взгляд на Куницу, та всё поняла без слов. Подхватив растрёпанных девушек, они выскочили в окно и помчались прочь. Навии, терзаемые кусачим роем, не могли им воспрепятствовать.
Остановились передохнуть они только в лесу, в подземелье, где когда-то Олянка дожидалась, чтобы посмотреть, как подействует на Любимко целебное снадобье Бабушки. Куница развела костёр, чтоб обогреть полураздетых девушек, а Олянка раскрыла мешочек. «Шу-шу-шу», – с холодящим шепотком из воздуха появилась брошенная ею костяшка и со стуком упала к остальным. Олянка, стиснув мешочек в кулаке, закрыла глаза. Всей душой она благодарила Бабушку за такой действительно ценный подарок.
Девушки, дрожа друг у друга в объятиях, плакали.
– Матушка... что с матушкой? – всхлипывали они.
Куница переглянулась с Олянкой. Ложь во спасение или горькая правда? Олянка кивнула: лучше правда.
– Нет больше вашей матушки, сестрёнки, – вздохнула Куница.
Новый взрыв рыданий. Олянка обняла обеих девушек, привлекла к себе, поглаживая по плечам.
– Ну, ну... Крепитесь, мои хорошие. Ободритесь: батюшку вашего я видела живым. Он великолепно сражался. Скажите-ка мне, здоров ли Любимко?
– С тех пор, как он ушёл в твой дом, мы с ним не виделись, – ещё всхлипывая, ответила более смелая Благослава. – Он с батюшкой поссорился из-за тебя. Но припадков с ним больше не случалось и голова не болела. Год после твоего ухода он ещё дома провёл, а потом покинул нас! Сказал, что твои батюшка с матушкой ему роднее, чем его собственные.
О том, чтобы девушкам вернуться в усадьбу отца, к свирепствующим навиям, не могло быть и речи. Нужно было как-то пробираться в родительский дом Олянки, ставший два года назад ещё и домом для Любимко.
Увы, город был сдан захватчикам. Улицы кишели навиями: шагу не ступишь, всюду чужеземные воины, куда ни глянь, куда ни плюнь. Их остановили вражеские стражники уже на въезде – важные, напыщенные, наделённые властью пускать или не пускать:
– Называйтт ваш имя и цель прибытия!
Олянка, мгновение подумав, достала мешочек с молвицами; воин-навий, видимо, решил, что ему сейчас отсыплют золота, и в предвкушении подставил когтистую лапищу. Костяшка-молвица развернулась в руке Олянки длинным свитком, заполненным убористыми строчками. Навии уставились на грамоту, забегали глазами по письменам. Дочитав, они почтительно выпрямились:
– Мы приноситт огромный извинений за твой задержка, госпожа! Ты и твои спутницы можетт проходитт.
Что было в грамоте, Олянка рассмотреть не успела: свиток тут же скрутился и снова стал костяшкой. Куница озадаченно вытаращила глаза и высунула кончик языка: уф, проскочили!
На улицах их ещё пару раз останавливали навии-стражники, следившие за порядком, но неизменно костяшка-молвица простирала над девушками свою защиту, превращаясь в некую охранную грамоту, написанную, очевидно, на языке захватчиков. Воины сразу становились почтительными и больше не задерживали их. Что же там было написано? Олянка могла лишь гадать. Не хватало ей, видно, ещё одного паучка – в глазу, дабы понимать и письменность врага. Скорее всего, говорилось там, что она – какая-то важная особа, а Куница и девушки – её свита.
Они благополучно добрались до дома кузнеца Лопаты. Сердце Олянки дрогнуло при виде родного крова... Вернее, когда-то бывшего её родным. И надо же было такому случиться, что дверь распахнулась, и на пороге показался именно Любимко – живой, здоровый и невредимый.
– Олянка! – обрадовался он. – Сестрицы!
Он жил здесь на правах подмастерья, ученика кузнеца. Осваивая ремесло, он обучал братьев и сестёр Олянки разным наукам – из тех, коими владел сам. Из-за разногласий с отцом он покинул усадьбу.
– Что там сейчас творится? – тут же обеспокоенно спросил он.
Олянка сдержанно рассказала. Слова звучали сухо, блёкло, не отражая и десятой доли гнева, горечи и боли. Узнав, что матушка погибла, Любимко чуть не рванул в усадьбу, чтобы своими руками поквитаться с душегубами, но Лопата своими огромными ручищами поймал его в дверях и оттащил назад.
– Да постой ты! Куды побёг, головушка горячая? Охолонь малость, подумай. Матушку твою уж не вернёшь, а эти звери тебя убьют – вот и всё, что из этого выйдет.
Сказав «эти звери», он виновато покосился на Олянку: не обидел ли? Ведь она тоже в некотором роде... сродни навиям.
– Батюшка, я всем сердцем считаю их врагами, – твёрдо сказала Олянка, поймав и этот взор, робкий и вопросительный, а за ним – и саму мысль. – Ежели они и станут говорить, что Марушины псы и навии – братские народы, то не верь им. У нас на Кукушкиных болотах их никто не поддержал и поддерживать не станет.
А про себя, уже беззвучно, она добавила: «Уж если сама Бабушка, их соотечественница, им от ворот поворот дала, то что о нас говорить?»
Родные присматривались к ней не то чтобы со страхом, но настороженно: она ли? Или обращение в Марушиного пса не оставило в ней и крупицы прежней Олянки? Они не решались приблизиться, боялись обнять, но в глубине глаз теплилась надежда. Олянка не настаивала на объятиях, видя, что им непривычно и боязно. Но хотя бы не отворачивались, не гнали, не травили собаками – и на том спасибо.
Еды в доме было мало: навии опустошили кладовку. Только сухари остались, сушёные грибы, морковка да немного старого, поеденного жучками пшена.
– Грибы они не взяли, от наших грибов у них несварение, – усмехнулся Любимко.
Младшая сестрёнка Достава хворала. Слыша надсадный детский кашель, Олянка хмурилась, дёргались струнки в душе: помочь, вылечить!..
– Как занемогла она у нас в начале осени, так всё никак не может выздороветь, – вздохнула матушка.
– Жаль, то снадобье кончилось давно, – глухо промолвил Любимко. – А как было бы кстати... Оно ведь меня исцелило.
Он сидел за столом, вцепившись себе в волосы руками, убитый новостью о смерти матушки Вестины. Видно, сокрушался, что не было его там... Но что он мог сделать? Наверняка погиб бы, защищая матушку, а потом навии всё равно бы и до неё добрались.
– Благодарю, что сестриц спасла, – проговорил он, поднимая бледное, посуровевшее лицо.
– Не я одна спасала, – улыбнулась Олянка, кивая в сторону своей спутницы-оборотня: – Это Куница, тоже с Кукушкиных болот. Большой знаток задниц! (При этих словах Куница хмыкнула, Любимко глянул на неё удивлённо, не зная, улыбаться ему или нет). А насчёт снадобья... Я попробую его сварить. Бабушка дала мне кое-что с собой.
Вот и пригодились травы целебные. Бросив щепоть в кипящую воду, Олянка впитывала тепло домашнего очага, от которого она уже почти отвыкла. Каждая трещинка здесь ей была знакома, каждая половица – родная. Каждый горшок, каждая ложка. Ничего дома не изменилось.
Когда отвар остыл, она вынула кинжал из самодельных кожаных ножен – тот самый, что они с Куницей в подземелье нашли – и надрезала себе руку. Струйка крови из уголка рта матушки Вестины... «Дочек спаси». Значит, видела она в глазах Олянки, что не как враг она пришла, а как друг. Челюсти стискивались, ненависть к иномирным захватчикам горела под сердцем. Она размешала ложкой отвар, поднесла к лицу, вдохнула терпкий травяной дух.
– Кровь оборотня – сильное целительное средство. – Олянка налила отвар в чарку, поставила на стол. – Она была и в том снадобье, которое вылечило Любимко.
Он смотрел на неё с блеском нежной, влажной боли. Не забылось, не угасло в его груди чувство, но что, кроме сестринской любви и тёплой привязанности, могла дать ему Олянка? Глазами сказав ему: «Не надо», – она поднесла чарку к губам больной сестрёнки. Та стонала и бредила, никого не узнавая. Приподняв её голову, Олянка бережно влила ей в рот отвар.
– Пусть спит теперь.
Матушка, робко заглядывая ей в глаза, сказала:
– Уж прости, гостья дорогая... Нечем нам тебя попотчевать. Всё навии эти проклятые выгребли. У нас у самих зубы на полке.
– С этим тоже надо что-то делать, – кивнула Олянка. – Одними грибами сыт не будешь.
У неё была мысль, и она сделала знак Кунице. Та встала, безоговорочно готовая к новым опасным передрягам.
– Когда они припасы забирали у народа, куда они всё свозили? – спросила Олянка.
– Так вестимо куда, – ответил отец. – В амбары градоначальника. Только зря ты это, дочка... Назад они ничего не отдают.
– Это мы ещё посмотрим, – процедила Олянка.
– Ты что задумала? – шепнула Куница, когда они вышли за порог дома.
Олянка холодно прищурилась.
– Увидишь.
Хоромы градоначальника тоже были заняты навиями, склад со съестным сторожил целый отряд воинов. Когда Олянка предъявила грамоту, у главного распорядителя припасов выпучились глаза, но ослушаться он не решался: грамоту венчала какая-то уж очень важная, радужно переливающаяся печать.
– Вернуть всё?! – изумлённо вскричал он. – Но позволь, госпожа... А как же мы? Как же быть нам?
– А вы сами пищу себе добывайте, – скрежетнула зубами Олянка.
– Погоди, госпожа, этого быть не может... Это какая-то ошибка! – засуетился распорядитель. – Я должен связаться с вышестоящим начальством и убедиться, что такой приказ действительно исходит от них!
Он изъяснялся правильнее остальных, почти не коверкая язык. Длинноносый и долговязый, он чем-то напоминал аиста. Не вояка, а снабженец-писарь, чиновник, хоть и в военном облачении. Тоже из «книжных червей», к каковым когда-то Ярополк относил своего сына. Олянка предложила ему говорить на родном языке, понимание которого, несомненно, прибавляло ей важности в глазах навиев. А заодно ей хотелось проверить, как работает паучок.
– Пока ты будешь связываться, пройдёт время, а я не собираюсь ждать! – напустив на себя властный вид, нетерпеливо повысила Олянка голос. – Ты что, не узнаёшь печать?
– Погодите, постойте, уважаемые госпожи, – обращаясь к Олянке и Кунице, забормотал распорядитель. – Дайте мне ещё раз взглянуть.
Грамота снова развернулась перед его птичьим клювом, но в руки ему её Олянка не отдавала.
– Да, всё верно, – перечитав, уныло подтвердил он. – Но, быть может, вы смилостивитесь и позволите оставить хотя бы четверть для наших нужд? В противном случае нам придётся просить помощи у других частей войска.
А это значило, что им подвезут припасы, награбленные у других людей. И кому-то в другом месте будет хуже.
– Хорошо, – сказала Олянка. – Четверть можете оставить себе, но три четверти извольте вернуть людям!
Шальная мысль озарила её: а не могли ли костяшки подделать приказ о том, чтобы навии покинули город совсем?! Она украдкой вынула молвицу из мешочка, но ничего не произошло. Сердце разочарованно упало. Значит, костяшки не всемогущие, хотя и очень полезные и чудотворные.
– Раскатала губу, – усмехнулась Куница на обратном пути, когда Олянка поделилась с ней своим открытием. – Думала, что войну прекратишь? Раз – и всё? Ага, держи карман шире. Видать, даже Бабушка не всё может. Радуйся, что хоть это дельце выгорело!
Весь остаток дня горожане с удивлением принимали у себя телеги с их же собственными запасами. Да, вернули не всё, но теперь людям хотя бы не грозил голод, а вот навиям предстояло подтянуть пояса на урезанном пайке.
