Текст книги "Ключ от двери"

Автор книги: Алан Силлитоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Тут был задан главный вопрос:

– А если гром загремит, что тогда?

– А ничего, – последовал быстрый ответ. – Я не то что ты, я грозы не боюсь. Мне на нее наплевать. Даже чем гром сильнее, так, по мне, это еще лучше. Пусть хоть полгода гремит, и дождь идет, и снег, только б у меня в доме хватало жратвы и дров. Вот этого я больше всего на свете хочу – запереться у себя в доме и чтобы жратвы сколько хочешь, и на всех и на все мне наплевать: стану слушать, как дождь поливает и гром гремит, точно из пушек, а сам буду чай попивать да покуривать «Жимолость».

– Здорово, – сказал Брайн. – Я тоже так сделаю, когда вырасту. Когда мне исполнится четырнадцать, я не пойду работать, как мама велит. Я убегу из дому, пойду в Шервудский лес и стану там жить. Не хочу работать на фабрике. А ты, Берт?

– Черта с два. Уж если придется работать, так наймусь на ферму или еще куда в деревню подамся. Чтоб на свежем воздухе. Доддо всегда говорит: лучше быть землекопом или батрачить на ферме, тогда хоть чахотку не наживешь. Мне по душе только одна работа – копать землю. Я люблю лопатой орудовать – картошку копать, или песок рыть, или уголь в подвал ссыпать, или мусор какой подбирать. Лопату я потому люблю, что орудовать ею нетрудно и с лопатой ты всегда на свежем воздухе. И потом, те, у кого лопата, не так часто сидят без работы, как другие.

– Мой отец всегда на пособии, – сообщил Брайн, – а у него лопата есть. Нет, это все равно, потому что, когда нет работы, так уж, значит, нет ее. Доддо ведь тоже часто без работы, скажешь нет? Почти у всех ребят в школе отцы на пособии.

– Ну, если уж они не могут найти работы, – сказал Берт, – значит, надо жить на пособие, что ж поделаешь, все-таки лучше, чем ничего, верно? Хотя на это не очень-то проживешь. Вот почему я, когда вырасту, хочу выстроить себе хижину, тогда у тебя все свое и незачем идти на фабрику или в новые дома искать работу, можно у себя на огороде посадить все съестное. И уж тогда никакого тебе дела нет до безработицы и пособий, понял? этому мне и хочется свой дом. Вот это будет жизнь!

– Да, лучше не придумаешь, – согласился Брайн. Вдоль Уоллатон-роуд тускло мерцали огни – двойной ряд стражей, разгоняющих туман, – а между ними мчался к городу ревущий поток машин.

– Холодно, – поежился Брайн.

Берт положил свёрток на землю, развернул газету, вытащил куртку Доддо и передал Брайну, и тот укутался в нее, как в шубу. Берт намотал на плечи отцовские брюки, напялил на голову его здоровенную кепку, смял газету в ком и принялся наподдавать его ногой, направляя к цели – к дому, – ловким и быстрым движением перебрасывая ком Брайну и громко вопя «Гол!» всякий раз, как удавалось послать бумагу далеко вперед.

Дорога вывела их на Боббер Милл-бридж – впереди развилки шоссе светились огни пивной «Конская голова», где посетители толпились у столиков, расставленных на улице между стоянкой машин и детской площадкой. Берт и Брайн решили зайти в дешевое кафе поблизости. От голода сосало под ложечкой, что, впрочем, бывало и после воскресного обеда и даже после недели пресыщения от неожиданно свалившейся обильной еды. Они заглянули в полуоткрытую дверь кафе и увидели столики, уходящие вглубь длинного зала. Народу было мало, но на некоторых столиках еще стояла не убранная официанткой грязная еда.

Они стали ходить от столика к столику, выскребывая дочиста тарелки, подбирая корки хлеба с маслом, кусочки холодного жареного картофеля и остатки вкусных желтоватых раковин теста, в которых жарилась рыба. Они не произнесли ни звука, вся операция проходила в полном молчании. Посетитель, ковырявший вилкой в груде дымящейся жареной рыбы и картофеля, уставился на Берта: у того хватило самообладания взять со столика бутылочку с уксусом и полить все, что держал а руке. Можно было подумать, что Берт работает при кафе или просто получил право подбирать объедки – даровую еду, которую кафе предоставляет непритязательным бродягам и беспризорным мальчишкам. Берт подчистил остатки со следующего столика, а сам все поглядывал на официанток, болтавших неподалеку. Полная крашеная блондинка с грубо размалеванным лицом протянула Брайну недопитую чашку еще горячего чая, и он стал пить – слишком медленно для того дела, на которое они с Бертом отважились. Брайн поставил чашку, и посетитель, видевший, как он пил чай, загородил рукой свою полную тарелку. Для Брайна все это было в диковинку, сам он, естественно, побоялся бы так вот зайти в кафе и накинуться саранчой на объедки. Его поразило, какая масса съестного лежит открыто, только знай бери – он даже и внимания не обратил, кто там на него смотрит.

Они уселись у стены дома и разложили добычу на газете, которую Берт взял со столика с той же невозмутимостью, с какой подбирал объедки. Оба ели жадно, разбирая ломтики картофеля, до того иной раз пережаренные, что они приобрели твердость рыбьих костей и ими удобно было брать куски побольше и помягче. Но вкуснее всего оказались корочки теста, и тут требовалась особенно тщательная дележка. Привередливые посетители оставляли на них рыбу, и эти лакомые кусочки ребята выковыривали большим пальцем и отправляли в широко разинутые и все приемлющие рты.

Брайн провел по губам рукавом куртки Доддо и встал.

– И как это оставляют на тарелках такую жратву? Корочки что надо. Я и не знал, что можно достать столько жратвы так вот, задарма.

– Подожди, я тебе еще и не то покажу, – похвалился Берт. – Это Колин и Дэйв меня всему учат; ты бы знал, что только они выделывают! На той неделе стащили в лавке у Плейера бракованные сигареты, и, когда пришли домой, Доддо надавал им по башке, сказал, чтоб не смели воровать. А потом уселся и давая сам курить эти сигареты. Готов спорить, он еще сколько-то из них продал, потому что вечером напился и у них с матерью была такая перепалка, ругались и орали до двух часов ночи. А наутро у матери синяк под глазом, а у отца – шишка на голове. У нас дома всегда так.

– И у нас то же самое, – сказал Брайн. – Я бы хотел, чтоб мы были богатые, а ты?

– Еще бы! Был бы я богатым, купил бы себе велосипед, в карманы напихал бы пачки фунтовых бумажек и удрал бы в Скегнесс, только б меня и видели.

– А я бы сел на корабль и уехал в Абиссинию,– сказал Брайн,

– А зачем тебе туда ехать? – осведомился Берт.– Там ведь война.

. – Ну, тогда поеду в Индию, буду кататься на слонах, охотиться на тигров.

Берт надвинул на глаза здоровенную кепку.

– Давай пойдем в «Конскую голову», поможем собирать пустые кружки со столов. Кто выпьет лишку, спьяну роняет деньги, так что ты не забудь глянуть под стол, слышишь?

– Я не такой, как ты, я невезучий, никогда ничего не нахожу, – ответил Брайн. – Сроду еще ничего путного не нашел.

– Ну и что ж, ты все-таки ищи, когда-нибудь найдешь,– сказал Берт. – Наперед ведь не узнаешь, что попадется. Если где увидишь большие окурки, подбери, сунь в карман, я потом их выкурю, ладно?

С потолка лился тусклый свет, посетители пели, и ухо Брайна различило гипнотизирующее звяканье: кто-то расплачивался за пиво.

– Никогда не буду мотать деньги на пьянку, когда вырасту, – сказал Берт. – Буду копить, куплю себе велосипед.

Глаза его глядели куда-то в сторону. Официанты в белых куртках не справлялись с работой, и он вдруг схватил с полдюжины кружек со стеклянными ручками и понес к стойке.

Почти не умолкавшее пианино ритмично гремело и дребезжало, а Брайн, с растопыренными пальцами, ходил от столика к столику и, нанизав на пальцы как можно больше мокрых, скользких ручек, отправлялся ставить кружки па стойку. Берт сунул ему в свободную руку шоколадное печенье.

– Официант дал две штуки.

К десяти часам пивной посуды, которую надо было собирать со столиков, стало меньше. Они оба стояли, зорко следя, не поставил ли кто допитую кружку, готовые тут же мчаться за нею. Брайн устал, ему хотелось домой.

– Я тоже устал, – сказал Берт. – Давай все-таки подождем еще минутку. Нам за работу целый шиллинг могут дать.

Дул такой холодный ветер, будто в каждом его порыве были острые когти и он обдирал ими стены, выискивал и терзал тех, кто шел без фуфайки или жилетки.

– Ненавижу ветер, – сказал Брайн. – И снег и дождь тоже. Больше всего люблю, когда солнце.

Берт указал ему на столик вдали.

– Скоро лето, и пальто нам будут не нужны. Ты давай собирай вон те кружки, а я другими займусь.

По-честному так по-честному. Брайн подхватил две кружки, оставленные на столике в самом дальнем углу, и ловким движением запихнул в рот последний кусочек печенья. Заведение закрывалось, на пивные насосы с тремя ручками уже накинули полотенце. Брайн пропорно маневрировал среди медливших уходить подвыпивших горлопанов. На его пути кто-то слишком пьяный встал, не рассчитав движения, резко толкнул стул, и Брайн поскользнулся, наступив на банановую кожуру, которую видел издали и хотел обойти.

Он держал кружки слишком крепко и не смог вовремя их выпустить. Никто и глаз не поднял при мелодичных звуках бьющегося стекла, все были слишком заняты – спешили проглотить последние капли, схватить сумочки, пальто, трости и уйти, а Брайн лежал, и перед глазами у него прыгали и мерцали оранжевые искры. И тут в одно ужасное мгновение он понял, что это он причина гибели двух бесценных пивных кружек, которые невозможно оплатить, потому что денег у него нет. Тюрьма, исправительный дом, здоровенный отцовский кулак мелькнули перед ним одной страшной картиной и заставили, как безумного, пулей ринуться к дверям и выбежать вон из пивной.

С одной стороны шел автомобиль, с другой со спокойной уверенностью двигался автобус, но Брайн промчался между ними на противоположную темную сторону улицы к спасительному укрытию зеленых оград на садовых участках и оказался затем в лабиринте пустынных и жутких тропинок» куда при иных обстоятельствах не рискнул бы заглянуть. Его обдавало грязью, кусты боярышника царапали ему лицо, пока он добежал до более сухого места у железнодорожного полотна.

Мимо медленно прополз товарный поезд – Брайн смотрел на пламя, вырывавшееся из кочегарки паровоза, чувствуя себя рядом с этим огромным чудищем как будто в большей безопасности. Поезд двинулся под мост к угольному складу, и Брайну захотелось уехать на нем, хотя состав пошел по направлению к пивной, Брайн силился удержать в ушах стук колес, пока тот не стал тихим бормотанием, которое затем поглотил и уничтожил все вбирающий в себя туманный ночной мрак.

И вдруг послышался голос – он доносился оттуда, где только что пробежал Брайн, и звучал грубо, ворчливо, некоторое время слышался ясно, потом тише и наконец оборвался. Он ушел, как ушел поезд, опять верх одержала тьма. Пальцы у Брайна кололо, будто по ним бежали кусачие муравьи, и, подняв руку, он увндел_> что на двух пальцах крепко сидят стеклянные кольца. Другой рукой он разжал кулак, стащил с пальцев то, что осталось от кружек, и, прицелившись, насколько позволяла темнота, швырнул стекляшки как можно дальше. Снова послышался голос, теперь ближе:

– Бра-айн!

Брайн высасывал кровь из порезов и стоял тихо, ожидая услышать вслед за голосом шаги, но слышал только, как прыгают в ручье неподалеку лягушки.

– Брайн! Где ты? – опять раздался ворчливый голос. Нет, за ним не гонятся, потому что это зовет его Берт.

Почему его не преследуют? Ведь он же разбил две кружки!

Он ответил Берту:

– Я здесь. – Схватил зубами один конец грязного платка, а другой конец держал здоровой рукой и перевязывал.

– Как ты там? – спросил Берт, подходя к нему. – Давай я тебе перевяжу. – И затянул платок потуже, чтобы кровь перестала сочиться.

– Чего это ты удрал?

Вопрос удивил Брайна..

– Да я ведь расколотил две кружки. Ты что, не видел? – Подумаешь, ерунда, – сказал Берт. – Никто ничего и не сказал.

– А я думал, заругаются. Платить-то мне за кружки нечем.

– Они бьются то и дело. – Возле железнодорожной насыпи он передал Брайну три пенса. – На, твоя доля. Хозяин дал полшиллинга за работу.

На улицах их Содома почти все двери были на запоре, народу было мало. Брайну не терпелось поскорее убраться восвояси.

– Завтра вечером увидимся, – сказал он Берту, прощаясь у его дверей. – Завтра по вашему приемнику «Монте-Кристо» передавать будут?

– Нет, кажется, только в следующий вторник. Мы будем слушать, матери тоже очень нравится. Давай утром на свалку пойдем, а?

– О'кей. Пока!

– Абиссиния.

5

Мистер Джонс – сукин сын, паскуда, паршивый четырехглазый шпик, грязная сволочь – отдубасил Брайна костлявым кулаком за то, что тот недостаточно проворно открыл книгу.

– «Ве-не-ци-ан-скнй ку-пец»! – вопил он, и каждый выкрикнутый слог сопровождался для Брайна болью в плече. – Сообразил? Сообразил ты, балда? Когда я велю открыть книгу, нечего возиться пять минут!

На прощание двинув Брайна по уху для ровного счета, он оставил его до поры до времени в покое. Брайн пристально смотрел на цветную картинку в том месте книги, где закончились его поиски. Тог, кого авали Шейлоком, высокий, с бородой, в одной руке нож, – этим ножом он и припер их к стенке, – а в другой какие-то чудные весы. Серые глаза Шейлока так и впились в компанию стервецов, вроде мистера Джонса: пузатые сволочи напали на бедного старика, как мистер Джонс на Брайна, и все только потому, что он захотел получить обратно деньги, которые им одалживал. Старый Джонс, конечно, против Шейлока, это видно было по тому, как он читал всю историю. И уж по одному этому Шейлок – хороший, несчастный старик, еврей, кажется? И плевать он хотел на всех тех, кто его презирает, стоит со своим ножом и весами, будто только что вышел из библии, похож на того типа, который хотел зарезать своего сына потому, что бог ему так велел, а в суде какая-то расфуфыренная шлюха стоит и болтает что-то там о дожде и милости. Джонсу-то она по душе, это тоже нехитро было угадать по тому, как он читал про нее. Шейлок – умный и храбрый старый человек, который в конце концов потерял все свои деньги, и дочь тоже, и «фунт мяса»: Джонс и его сторонники все у него оттягали и знай себе колошматят всех, издеваются, дерут за уши, и никто им и пикнуть не смей. Только Шейлок плевал на своих поганых преследователей, этих сволочей, стервецов. Когда Джонс заставляет класс петь гимны о разных там распрекрасных вещах («Тебе, страна родная, даю я свой обет», «Стоит вдали зеленый холм»), Брайн и Джим Скелтон каждое слово подменяют ругательством. Если бы Брайну пришлось выбирать между такими типами, как Джонс или полицейские шпики, которые услали старшего брата Берта в исправительный дом, да еще сначала исколотили до полусмерти, допытывались, где спрятаны деньги из газового счетчика, и бедным загнанным стариком, вроде Шейлока, уж он бы знал, чью сторону взять. И знал, кто взял бы его, Брайна, сторону, если бы Шейлок вдруг ожил и сошел с картинки.

Мистер Джонс, седая жаба, был самым лютым врагом. Во время уроков он сновал по коридорам, и то и дело за стеклом двери показывались его седые усы н лиловая физиономия: для этого ему приходилось вставать на цыпочки. Его серые, будто стальные, глаза заглядывали в класс, двигались то влево, то вправо, проверяя, достаточно ли внимательно следит преподаватель за поведением учеников. Малейшие признаки нарушения дисциплины – и он врывался в класс и, шагая между рядами парт, сыпал тумаки на удалые головы. С каждым годом он худел и худел, его темно-синий в полоску костюм обвисал на нем все больше, и все надеялись, что очень скоро старик окочурится от какой-нибудь ужасной болезни. Если даже по счастливой случайности на голову Брайна не обрушивался бьющий куда попало кулак, все равно нервы его были туго натянуты, они безошибочно предсказывали приближение мистера Джонса, и, когда тот проходил дальше по ряду, Брайн видел мельком его белый воротничок и грязновато-серого цвета гетры. «Будь у меня нож, такой, как у Шейлока, – думал он, – я бы всадил его в эту проклятую костлявую спину». Он смеялся про себя: «Уж я бы не проворонил свой «фунт мяса», да нет, какое там, я бы и все десять фунтов вырезал, и никакая бы расфуфыренная шлюха меня бы не остановила».

Неслышная, кошачья поступь мистера Джонса все время держала класс в нервном напряжении. А Брайн сделал из этого игру. Прислушиваясь к мягкому шороху шагов, приближающихся сзади, он говорил себе: «Остановится он около меня, ударит или нет? Спорю, что да. На целый доллар спорю, дьявол его возьми. Ну вот, что я говорил? Сволочь. Значит, кто-то должен мне доллар».

Мистера Джонса и преподаватели недолюбливали. Брайн это видел. Они всегда были настороже, так и ждали, что вот сейчас он явится, и, стоило мистеру Джонсу войти, немедленно передавали ему бразды правления, как видно, надеясь, что он не справится. Но он разрешал все проблемы, щедро рассыпая куда придется удары тяжелого кулака.

Всякий раз, как мистер Джонс открывал книгу, чтобы задавать по ней вопросы или читать вслух, Брайну это казалось нелепостью. Книги и мистер Джонс – нет, одно с другим не вязалось. Приятный шелест страниц и стук палки или кулака – такие разные, несовместимые понятия не должны бы существовать в одной комнате. Это сбивало Брайна с толку, вызывало досаду и не способствовало проявлению лучших сторон его незрелого разума.

Дома книг не было, но у деда в Ноуке он обнаружил целый склад старых, покрытых пылью книжек, все премии воскресной школы и все с именами дядей и теток Брайна, написанными безупречным почерком на внутренней стороне обложки. Он снял их с этажерки («Ты там смотри ничего не порви, слышишь, Брайн?» – сказала ему бабушка) и прочитал: «Джон Галифакс – джентльмен», «Фонарщик», «Как поступила Кэтти», «Цыганка». Начал их листать, и в нос ему ударил затхлый запах: книги долгое время лежали в сыром месте. Такие книги были слишком чуждыми для чтения предметами, он мастерил из них башни, смотрел, как они шатаются, толкал их слегка, если видел, что его зыбкие сооружения сами разваливаться не хотят. Потом разложил их на две стопки и поместил рядом, чтобы не падали, взял верхнюю книжку, открыл ее.

«Жила однажды цыганка, по имени Мэг Меррилиз... В наши дни цыгане...»

Мертон читать не умел, но любил, когда ему читали вслух первую страницу газеты.

– На-ка, возьми, – сказал он Брайну громко. – Читай, что там написано.

– Да я не понимаю первого слова.

– Как это не понимаешь? Еще чего! – проворчал Мертон, думая, что Брайн упрямится. – Прочти-ка это первое слово, ну?

Брайн старался изо всех сил.

– Ар-ти, – проговорил он медленно.

Мертон ждал продолжения, но Брайн молчал, и он спросил:

– Это все? Арти? Нет такого слова.

– Там еще много букв, слово большое, только я его не знаю.

– Давай читай, узнаем.

– Не подгоняй, я и так читаю как могу быстро. Я разбираю по слогам: ар-тил.

– Вот дурень, бестолочь, – выругался Мертон. – Ар-тил! Сроду такого слова не слыхал.– Он повернулся, обращаясь ко всем находившимся в комнате: – Что же это за штука – артил, а? Черт меня побери, если я знаю. А вы? Ну, кто-нибудь?

– Да ведь я не дочитал, – сказал Брайн протестующе, снова берясь за газету.

– Так дочитывай. Ну, шевелись, пострел, я хочу узнать, что там пишут нового. Что же это значит – ар-тил? Начало слова или все тут, больше ничего нет?

Брайн негодовал.

– Я дочитаю, только заткнись, не мешай мне. Ар-тил-ле...

– Опять не вышло. – Мертон ткнул его в бок пальцем и подмигнул остальным. – А я-то думал, ты мастер читать, – сказал он нарочито разочарованным тоном. – .Должно ж там еще что-нибудь быть, кроме артилле.

– Ага, есть, – отозвался Брайн, поняв теперь, что .Мертон шутит. – Есть еще немного, маленький хвостик. Слушай, теперь все прочел: ар-ти-лле-ри-я.– И повторил медленно: – Артиллерия – вот какое слово.

– Опять не слава богу, – проговорил Мертон, озадаченный. – Что ж оно значит, это... Как там, пострел?

– Артиллерия.

– Артиллерия, – повторил Мертон.

– Я не знаю, – сказала Лидия.

– Пушки, что ли, а, Джордж? – спросил Мертон не совсем уверенно.

Ага, пушки.

– Валяй дальше, пострел.

Брайн медленно прочел:

– Артиллерия ведет подготовку к бомбардировке Мадрида...

Брайн слыхал, что, когда исполняется одиннадцать лет, уже можно получить аттестат, но кто-то сказал ему, что для этого надо еще выучить латинский язык и сдать по нему экзамен. Как-то вечером он сидел в кухне в Ноуке.

– Бабушка, кто говорит на латинском языке?

– Не знаю, Брайн.

Он повернулся к Мертону!

– Дедушка!

– Чего тебе, пострел?

– Кто говорит на латинском языке?

Он все еще упорствовал, все еще верил, что Мертон, раз он дедушка, должен знать все на свеге.

– Понятия не имею, – последовал ответ.

– А ты, дядя Джордж, знаешь?

– Нет, парень, не знаю.

Озадаченный, он снова принялся за свою книжку. Так кто же говорит на латинском? Он спросил Теда Хьютона, и Тед Хьютон тоже не знал. Спросить Джонса значит навлечь на себя беду – затрещину за то, что он, глупец, не знает такой простой вещи, пусть даже никто в классе этого не знает. И уж лучше так и не узнать, думал Брайн, чем получить трепку. Конечно, ясно, что испанцы говорят по-испански, французы – по-французски, а немцы – по-немецки, но кто же все-таки говорит на латинском, на этом странном языке, на котором написаны слова на оборотной стороне монет? Он стал списывать; «Georgius V. Dei Gra: Brit: Omn: Rex Fid:..» да, это, пожалуй, будет еще почище абиссинского. Мистер Джеймс, преподаватель более сдержанный, не пускавший в ход кулаки, когда ему задавали вопросы, объяснил Брайну.

– Но язык это мертвый, – добавил он, – теперь на нем никто больше не говорит.

Тем все и кончилось, одно только беспокойство попусту.

В школьном дворе Брайн перехватил летящий бумажный самолет, и оказалось, что он сделан из странички, вырванной из французской грамматики. Брайн расправил недолетевший бомбардировщик, попробовал разобрать то, что он нес на своих крыльях, – местоимения и существительные с одной стороны страницы, карта Парижа в картинках – с другой. Брайн отдал дюжину шариков за остатки книги, потом пошел разыскал Теда Хьютона и похвастал покупкой.

Черноволосый и бледный Тед умел считать по-французски.

– Братишка у меня безработный, делать ему нечего, вот он и учит французский – книги берет в библиотеке. Он и меня немножко научил.

Они уселись где-то в углу, принялись повторять:

– Эн, де, труа, катр, сэнк, сиз, сет, юит, неф, диз.

– А как будет одиннадцать?

– Забыл, – сказал Тед. – Спрошу брата, завтра тебе скажу.

Названия первых десяти чисел были выучены за несколько минут, остались на полочке памяти на всю жизнь, но вот начиная с одиннадцати и выше – тут дело другое, тут начинался как бы ряд крепких болтов, открывающих двери в неизвестное.

Брайн перевернул страницу грамматики.

– А что такое местоимение?

– Ну, в общем, это имя, – объяснил Тед. – Всякий знает, что это такое.

– Нет, это не имя, это слово вроде «он» или «она».

– Ты что, спятил? – высмеял его Тед. – Местоимение это имя, я тебе говорю.

Брайн сунул ему книгу под нос.

– На, смотри, «они» – это местоимение, так здесь написано, ну, значит, и «ils» тоже. Так как же, черт тебя подери, может это быть именем?

– Бестолковщина, – заметил Тед. – Может, книжка-то уж больно старая.

– Ну нет, – сказал Брайн свирепо. – Если так, заберу свои шарики обратно. – Он полистал страницы. – Все-таки книжка – хорошая, очень много в ней слов. Maison, chemin, chapeau, main, doigt, – произносил он медленно, выговарbвая так, как было указано в скобках под каждым словом.

Тед вырвал у него нз рук книгу, чтобы посмотреть еще раз, будто не верил, что все эти слова и в самом деле в ней находятся.

– Ага, – сказал он одобрительно, – в общем, неплохая книжонка. – Он полистал страницы, заглянул в конец книги. – Сто девяносто страниц. Длинная.

– Двенадцать шариков за нее отсыпал, – напомнил ему Брайн, выхватывая книгу; раздался звонок, возвещавший, что перемена окончена.

География, история, родной язык – каждый из этих предметов повествовал о странах и людях. В книге «Страны и жизнь» были цветные картинки – верблюды возле больших кораблей на Суэцком канале и снежные вершины гор на экваторе. В «Основах истории» он прочитал о том, как греки захватили Трою, спрятавшись в брюхе деревянного коня, которого сами же троянцы и притащили к себе, думали, это боги послали им с неба подарок (вот дурни, тоже сообразили!). А на уроках английского языка мистер Джонс часто читал вслух «Коралловый остров» или «Унгаву». Но победила география. География – это тетради с нелинованными чистыми страницами, по которым учитель прокатывал валик, отчего получалась контурная карта. Потом учитель писал на доске незнакомые названия, их надо было списывать, наносить на карту. Брайн. рылся в посудном шкафу, сдирал заграничные этикетки с коробок и банок, в журналах отыскивал изображения разных континентов и все это наклеивал на странички своей тетради по географии, пока тетрадь не распухла от вклеек и заметок.

Перемена кончилась, старосты выстроили учеников по шести в ряд. Асфальтовая дорожка вела под уклон к уборным. На стене школы, там, где размещались классы малышей и девочек, большими белыми буквами было написано: «Чистота сродни благочестию». Это было сделано по приказу мистера Джонса, он специально нанимал человека заново перекрашивать буквы, чтобы в первые дни каждой новой четверти они сияли и сверкали в укор ораве ребятишек-голодранцев, щеголявших в башмаках со стоптанными каблуками и частенько забывавших умыться.

Над блестевшими шиферными крышами собрались первые тучи, и хлестал холодный дождь, когда они из школьного двора вошли в классы. В такую погоду хорошо под любой крышей, и Брайн радовался, что сейчас по расписанию урок английского языка. Желудок после обеда в «бесплатной столовой» был еще полон, к тому же Брайн рассчитывал дома получить полпенса, раз сегодня четверг – день выдачи пособия.

Телеграфные перестукивания крышками парт и топот ног заполнили класс, в котором учитель еще не появлялся. Никто не отдал распоряжения зажечь свет, и потребовалось немало шума, чтобы рассеять мрак, разлившийся вокруг. Брайн вместе с Тедом н Джимом Скелтоном двинулся к теплым батареям и оттуда стал смотреть, как в проходе между рядами катаются две дерущиеся пары мальчишек; запах от сырых курток и штанов смешивался с запахами дыхания и паркетной краски. Яростный стук дождя за окном усиливал шум в классе.

За стеклом в двери медленно возникла хитрая физиономия и на секунду застыла.

– Назад, по партам! – прошипел Брайн. Мгновение – и хаос сменился порядком. Багровая, оживленная физиономия мистера Джонса поворачивалась то туда, то сюда, он старался, прежде чем войти в класс, охватить взглядом сразу все. Секунды тянулись, как минуты. Брайн отвернулся от физиономии за дверью и почти с улыбкой смотрел прямо перед собой, уставившись в пустоту.

Дверь с треском распахнулась, и при виде сузившихся от ярости глаз смолкло все, только отчетливо слышался стук дождя, барабанившего в стекла. Мистер Джонс схватил четверых драчунов, извлек их одного за другим на середину класса и точно рассчитанными пинками выстроил в ровную линию.

– Из-за чего затеяли драку? – заорал он, тряся мальчугана, стоявшего поближе.

Шум дождя нарастал, будто где-то прорвалась плотина, потому что все, кроме яростно орущего мистера Джонса, казалось, перестали дышать. Жизнь ушла, остались лишь страх и ненависть. Мальчуган не мог ответить, и быстро следовавшие один за другим удары изгнали тишину из класса.

– Почему ты дрался, дубина? – снова завопил мистер Джояс прямо в ухо, по которому только что ударил.

– Просто так, – всхлипнул мальчуган.

– Просто так? – бесновался мистер Джонс. – Как это «просто так», дерзкий щенок?

– Просто так, сэр, – прорвалось сквозь рыдания. Саркастически улыбаясь, мистер Джонс приподнял крышку кафедры и вытащил указку. От злобы он перегнулся чуть ли не пополам, когда кинулся с ней на виновных.

– Просто так не дерутся, ты, кретин! – орал он, изо всех сил ударяя по спине и плечам того, кто стоял ближе остальных. – Престо так не дерутся,. слышишь, ты, слышишь? А? Хочешь драться – вжик, вжик, вжик, – так дерись со мной. Ну, начинай! Вжик, вжик, вжик. Дерись, ты, оболтус!

«Он псих, – думал Брайн. – Когда-нибудь хлопнется в припадке, да и сдохнет. Это так же верно, как то, что я сижу здесь. Или от припадка сдохнет, или чей-нибудь отец придет и вышибет из него душу».

– На места! – бросил мистер Джонс, тяжело дыша, поправляя ярко-синий галстук. – Старосты, ко мне.

Четыре ученика с желтыми ленточками в петлицах вышли вперед.

– Достаньте из того шкафа две пачки книг под названием «Остров сокровищ». Раздайте каждому по книге.

Старосты с готовностью принялись выполнять поручение.

– Следующие несколько недель я провожу с вами занятия по английской литературе, – продолжал Джонс. – Сейчас начнем читать «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона.

Классу было дозволено легким гулом выразить свое удовольствие.

«Остров сокровищ». Брайн об этой книге слышал. Пираты, корабли, приключения в далеких странах, драки, как их в кино показывают, – среди голубых волн и пальм,– и все это происходит за миллионы миль и в то же время будто где-то у тебя над головой: кажется, привстанешь и дотронешься до сабли и пушки или до сука на дереве, можешь подтянуться и спрятаться среди веток...

– И по четвергам, через урок, – вновь послышался противный, громкий н тягучий голос мистера Джонса,– буду задавать вопросы по прочитанному. – Серые глаза сверкнули, пустые глаза, если осмелиться заглянуть в них, что, впрочем, было не так уж опасно, как казалось, потому что в те часы, когда на него не нападала охота колотить мальчишек, они смотрели не видя. – И горе тому, кто окажется невнимателен, – заключил он зловеще, открывая книгу, чистый учительский экземпляр, который положил перед ним староста.

Читал Джонс хорошо, первый абзац прокатил низким, гудящим голосом, и воображение мальчишек зажглось, как пороховой фитиль. Они видели перед собой капитана таким, каким его впервые увидел Джим Хокинс, – гордого, подозрительного отщепенца, тяжело ступающего по склону утеса, и за ним тачка, а в ней старый, видавший виды матросский сундук; слышали, как он потребовал стакан рому и сказал Джиму Хокинсу, чтобы тот глядел в оба, не появится ли одноногий негодяй, по имени Пью. Джонс легко и быстро прочитал несколько глав, и класс был отпущен. Все бегом помчались домой, вернувшись в мир реальностей, где дождь уже перестал и мягкое неяркое солнце играло в радугах бензиновых луж и воды посреди умытых улиц. Брайн радовался свободе: хорошая книга, которую он только что слушал, тотчас вызывала представление о щедро раздаваемых затрещинах, которые посы-пятся на класс, едва только мистер Джонс начнет задавать вопросы по прочитанным главам.