Текст книги "Ключ от двери"

Автор книги: Алан Силлитоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Они двигались проворно, молчком, пробираясь через осоку: шагать надо было быстро, не то тут же наберется вода в башмаки. Возвышаясь над пропастью, полной жестянок и шлака, пустое, запертое на ночь здание – Санпасть,– из трубы которого дым уже не шел, казалось теперь под нависшими тяжелыми тучами почти хрупким, будто на него давит непомерная тяжесть и долго выдержать ее оно не сможет.

Брайн заметил, что Берт прихрамывает и всю дорогу от свалки идет как-то странно. Наверно, камешек в тапку попал, хотя нет, непохоже. Он уже думал было спросить, но Берт вдруг сказал:

– Вот здесь влезем. Я первый, а ты за мной. Забравшись на гору мусора, он передал мешок Брайну и одно мгновение пристально вглядывался в стену. И вот квадрат из нескольких аккуратно вцементированных кирпичей превратился в мощный магнит – Берт стремительно пролетел пространство, отделявшее его от стены, и распластался, как лягушка, на ее вертикальной поверхности. Цепляясь руками, он долез до оконного карниза, подтянулся и оказался в проеме окна.

Брайн отчетливо увидел выщербину в стене, за которую можно было ухватиться, и, швырнув в окно мешок, в свою очередь вдруг словно прилип к стене, чувствуя, чте ноги у него висят где-то футах в двадцати над землей. Холодные, тяжелые капли дождя зашлепали по его рукам.

– Ты давай скорее лезь, пока не вымок, – посоветовал Берт.

Ноги Брайна, как раскачивающиеся железные палки, – он с тревогой почувствовал, что одна нога словно бы тяжелее другой, – тоже нащупали опору. Удержаться стоило немалых усилий, Брайн даже дышать перестал и пытался просунуть каждый палец как можно глубже. Он еще поднатужился и стал медленно подтягиваться. Пальцы соскальзывали, будто падавшие на карниз дождевые капли были не водой, а жиром. Однако пальцы не успели оторваться, он не просвистел, как бомба, вниз, а, дернувшись локтями вперед, подтащил туловище к верхнему каменному выступу и сел.

– Сколько времени лез! Чего ты там копался?

– Быстрее твоего, – огрызнулся Брайн. Он глянул назад на болото, на свалку, на железнодорожный путь и фабрики вдали и нигде не увидел ни единой живой души. Он повернулся и посмотрел внутрь Санпасти уже с высоты всего в шесть футов. Перед ним были горы отбросов, готовых к сожжению в первый же день недели; жестянки, ящики и зола шли от стены волнами и образовывали эскарпы перед десятком остывающих печей. Через высокие сводчатые оконные проемы во всех стенах огромного помещения лился тусклый свет. Стоя на выступе и оглядывая эти просторы, Брайн подумал, что все здесь как в церкви, если бы не отбросы, наваленные горою внизу.

Печи, задвинутые щитами и закрытые на засов, казались безобидными, они уже не походили на пасти чудовищ – были серые, как трупы, призрачные и немного жуткие в своем временном бездействии. Остатки печного жара, тепло золы и ударяющий в нос запах подпорчен ных овощей и рыбы – все тут смешивалось в одно.

Что-то шевельнулось в груде мусора.

– Кошка. Им здесь жратвы – лопай не хочу. – Хриплый голос Берта отдался эхом в пустом пространстве между потолком и горами отбросов. – Ну, вперед! – Он прыгнул на ярд от оконного карниза и упал в мусор, почти зарывшись в нем так, что ноги совсем скрылись. – Будто на перину валишься! – крикнул он.

Брайн зажал ноздри и неуклюже полетел вниз. Холодная, скользкая селедка отскочнла от его лица.

Зеленые глаза рассерженной кошки впились в него: ее возмутило это вторжение. «Я не имею права тут быть,– подумал Брайн. – Нас выгонят, если кто вдруг зайдет. Да и что тут возьмешь, какого черта мы сюда забрались? Надо было нам пойти и промотать мои шесть пенсов». Он приподнялся и посмотрел, во что же это он свалился, и не сразу разглядел в серой тьме наступающего вечера, что лежало кучами и поднималось чуть не до половины высоты стен Санпасти. Это были селедки, соленые и копченые, и макрель – в жизни своей он не видел столько рыбы, даже на картинках, где громадные пароходы плывут и тянут за собой невода, полные добычи.

– Откуда все это?

– Не знаю, – сказал Берт. – Да я думаю, она вся протухла.

– А тухлым не очень пахнет.

– Все равно тухлятина, уж будь уверен.

– А что, если домой немного взять, а? – спросил Брайн. – Можно поджарить к ужину.

– Нельзя, воняет, как дерьмо. – Берт говорил убежденно.

Брайн готов был поверить его опыту, но все-таки сказал:

– Не так уж воняет.

– Если не тухлая, зачем бы она здесь валялась, а? – возразил Берт. – Поработай-ка башкой.

– Я и работаю. Смотри, кошка ведь ест. – Брайн поднял рыбу, понюхал ее, открыл ей рот, повернул хвост. – По мне, рыба как рыба.

Берт был уже в противоположном конце, рылся в кучах каких-то других отбросов.

– Это ее сюда из лавок приволокли! – крикнул он в ответ.

– Столько рыбы сразу и в пятидесяти лавках не наберется.– Брайн швырнул селедку обратно в кучу. – Наверно, на грузовиках привозили, да?

Берт ответил, что, должно быть, на грузовиках.

– Наверно, лавочники выбрасывают потому, что продать не могут, верно? Лежалый товар. Вот как тянучки, они тоже иногда попадаются на свалке.

– Да выкинь ты из башки эту чертову рыбу. Жилы тянешь, – сказал Берт. – Иди-ка сюда, поищем, что получше.

«Целые пароходы здесь выгружены, можно тысячи накормить. Поджарить на сковородке или испечь. Целый бы год набивали пузо, пока не затошнит», – думал Брайн.

– Трепло ты! – крикнул он Берту, на четвереньках пробираясь к нему по жестянкам и золе.

Берт был слишком поглощен делом, чтобы огрызаться.

– У них здесь почти каждый день столько рыбы,– сказал он. – Только она всегда тухлая.

Он ринулся к куче отбросов – Брайн никогда не видел, чтобы Берт так ловко орудовал скребком. Консервные банки, бутылки, картонные ящики, апельсинная кожура и какая-то неопределенная, слипшаяся масса – все это он расковыривал, ивой раз поддевал на конец скребка, рассматривал при меркнущем свете и снова бросал или откладывал в сторону на мешок.

Брайн подошел поближе посмотреть, как это у него так быстро получается.

– Какой скребок-то у тебя! Крепкий. Здесь нашел?

– На свалке. Валялся под стружками – под теми, что с завода Рэли.

Самодовольно улыбаясь, Берт поднял скребок вверх – только на минутку, чтоб показать.

– Поверю, когда погляжу, – сказал Брайн, у которого уже зародилось подозрение.

Берт взмахнул скребком, и Брайн ухватился за его конец, потянул к себе, а Берт засмеялся.

– Думаешь, почему я хромал всю дорогу? Чтоб на свалке никто не увидел, понятно? Нельзя ведь, чтоб увидели.

– Это его лучший скребок! Он же без него пропал! – крикнул Брайн негодующе. – Ах ты стервец поганый! Да как ты посмел?

Берт пробовал отпираться – валял дурака, хотя все же чуточку надеялся, что ему поверят.

– Это не его, не Эгера. Вот ей-богу! Провались я на этом месте, если вру.

– Врешь, врешь! Не знаю я, что ли, скребок Эгера? Я не слепой!

Берт бросил разыгрывать невинность и повернулся к Брайну.

– Ну и что ж, если его? Эгер ведь его нашел, да? Денег за него не платил, верно? А нам-то скребок нужен или нет?

Брайн вынужден был отступить перед этим заградительным огнем – доводы звучали убедительно.

– А все-таки красть тебе было незачем.

– Я и не крал. Я нашел скребок у него в мешке. И потом, знаешь, там у него таких еще штук десять, я видел. Он их каждый день по два, по три находит. Или, может, тащит у кого, как я.

«Кто его знает», – подумал Брайн. Теперь все его внимание было поглощено тем, что делал Берт, а тот принялся рыть в куче отбросов нечто вроде пещеры. Брайн продолжал стоять в стороне, наблюдая за ходом этих энергичных раскопок; у ног его ложился всякий домашний скарб. «Ишь как действует, так, пожалуй, скоро и до стены докопается. Вот что значит спереть такой скребок! Работает, как молотилка в поле возле Ноука».

Берт почти скрылся в своем туннеле. «Чего он ищет? Я потом тоже туда пойду. Что там такое под мусором? Может, он меня не пустит. Пустит, ведь он мой двоюродный брат. И к тому же друг. И день рождения у нас в одном и том же месяце». Большая жестянка с самого верха горы угрожающе покатилась прямо на Брайна, – он было хотел отпихнуть ее ногой, но мысль, что это небезопасно, остановила его. Берт, смекалистый и проворный, умеющий за себя постоять, насчитывал среди своих предков не одно поколение углекопов; он тотчас навострил уши, будто где-то далеко услышал некое таинственное потрескивание подпор в шахте. Еще одна жестянка покатилась сверху, за ней банки, бутылки, мокрая бумага, и Брайн увидел, что вся гора покачнулась, как от землетрясения. По верху ее пробежала нацелившаяся на рыбу кошка; на мгновение она метнула свои зеленые глаза в сторону, словно испугавшись, что это ее легкие лапки раскачали гору.

Пока внимание Брайна было отвлечено кошкой, Берт уже успел отскочить в безопасное место. Гора развалилась почти бесшумно. Все сотни фунтов отбросов снова заполнили пустое пространство. Берт катился по склону, его смех и визг отдавались эхом под высоким потолком. Брайн тоже отпрыгнул подальше. Он был разочарован тем, что вырытый Бертом туннель полностью исчез.

– Здорово, верно? – Берт счищал с себя золу,– А мне ничего, не завалило. – Руки у него были пусты – черные, все в царапинах, между двумя пальцами порез.

– Ну. куда ты иго девал? – спросил он у Брайна воинственным тоном.

– Чего? О чем ты болтаешь?

Берт огляделся, порылся в карманах и вдруг, поняв, что скребок потерян, затрясся в приступе отчаянной брани, а весь мир свелся для него к тому, что творилось сейчас в темном лабиринте его сознания.

Брайн глянул на осевшую гору отбросов. Всю ночь надо копать, чтобы найти.

– Давай помогу искать.

Берг никак не мог успокоитсья, не мог начать действовать.

– Эх, такой скребок! – все повторял он. – Ты только подумай: такой скребок! Лучший скребок Эгера.

– Швырнут его вместе со всей этой дрянью в печь, уж будь уверен,

– Сам знаю. – В проклятиях Берта звучали слезы. – Идиот я, дурак полоумный. Спер, протащил через всю свалку попусту. Попусту тащил, сволочь эдакая.

Брайн отвернулся – в мозгу его бились, просясь наружу, четыре слова. Но он не мог произнести их, говорилих только мысленно и все равно чувствовал, что он дураки предатель. «Это бог его наказал, – вот что повторял он про себя. – Это бог наказал его ва то, что он спер самый лучший скребок Эгера». Бога никакого нет, бог – это брехня, орал отец, когда мать выводила его из себя, грозя, что бог его за все накажет. А может, он все-таки есть? Брайн палкой поковырял в отбросах у стены; Берт с хмурым видом наполнил свой мешок.

«А может, и нет его. Каково-то будет бедняге Эгеру завтра утром, когда он увидит, что у него стащили скребок! Просто спятит, ведь теперь ему придется ковырять на свалке старыми скребками, которые то и дело ломаются, а ими и не наскребешь ничего путного. Может, еще подумает, что это я у него стянул. Мне лучше пока туда не ходить, вдруг правда подумает, что это сделал я. Вот пакость какая получилась! Где буду доставать дрова для печки? И все из-за Берта, олуха несчастного. Потерял, паскуда. Мне жалко Эгера. Мне его жалко. Безработный, живет только тем, что добудет на свалке. Только и есть у него, что пальто да ржавая коляска: Теперь вот даже лучшего скребка лишился. Ну а осточертело же мне все – все бы к чертовой матери».

Выбирались они так же, через окно, и до того были мрачно настроены, что уже не думали об опасности, когда с большой высоты прыгали вниз на тропинку.

– Жрать хочу, – проворчал Берт, устало волоча ноги. – Кроме этого паршивого шоколада, сколько времени ничего во рту не было.

От Санпасти вела прямая дорога к ярким огням Уоллатон-роуд. Грузовики, автомобили, автобусы казались затейливыми значками на нотных линейках и словно выбивали барабанную дробь, когда катились вдали, шумно н почти непрерывно: народ возвращался с работы.

– Дома, конечно, жрать нечего, – сказал Брайн.– Уж это ясно.

– И у нас тоже.

В воздухе пахло весной, зелень была такой свежей – и мох, и трава, и молодая крапива, обстрекавшая им ноги, когда они вошли в самую гущу живой изгороди. На западе небо покраснело, будто ночной сторож за тучами зажег свой фонарь, сидит и караулит, чтобы никто хитростью не пробрался в рай там, позади туч. Отблеск втого красного пламени пал на отвесные, выложенные серыми плитками газометры, отчего они показались еще выше проходившим мимо Брайну и Берту. Брайн порылся в кармане.

– У меня ведь есть еще те шесть пенсов, что мне Эгер дал за дрова. Может, пойдем купим чего-нибудь пожрать? Возьмем жареного картофеля с хлебом, набьем брюхо?

– Ага, здорово, – сказал Берт, обнял Брайна за плечи, и оба зашагали быстрее.

3

Брайн смотрел, как две свиньи отщипывают от кучи угля пыльные черные кусочки.

– Дедушка, а почему свиньи едят уголь?

Мертон замешивал в лохани отруби возле двери прачечной.

– Делать им нечего, пострел, вот почему. Брайна такое объяснение не удовлетворило.

– Это потому, что они голодные?

– Свиньи всегда голодные.

– Так ведь им дают отруби н картошку с шелухой.

Мертон размешивал металлической лопаткой жидкое месиво.

– Э, они сожрут все что хочешь. И тебя тоже, надоедный ты щенок, если подам тебя им в корыте.

Прекратив таким образом расспросы Брайна, Мертон высыпал в лохань мешок картофеля. Брайн видел, что по тропинке шагает, ведя за руль свой велосипед, дядя Джордж, высокий, худощавый человек в кепке, кадровый рабочий на заводе Рзли, а в глазах Брайна – божество с волнистыми волосами.

– Ты откуда, дядя Джордж?

– С футбола.

– А что там делал? – спросил Брайн, подумав: «Играл он или только «болел»?»

– Не спрашивай, и тебе не будут врать, – ответил Джордж, ставя велосипед под навес.

Брайн засмеялся и пошел за дядей в кухню, где бабушка месила тесто для пирогов и хлеба.

– Читал листки на стенах?

Джордж нагнулся снять с брюк велосипедные зажимы, потом вскинул глаза, уже держа зажимы в руке.

– Взяли Аддис-Абебу. Похоже, что с абиссинцами покончено.

Его мать сочувственно пощелкала языком.

– Вот ведь стервецы эти итальянцы, Только подумать– травят газами бедных чернокожих, которые никому никакого вреда не сделали.

– Они, можно сказать, сражались зонтиками против пулеметов, – сказал Джордж.

– Итальянцы за это еще поплатятся, вот увидите, – пророчествовала Мэри, размазывая джем на куске раскатанного теста. Брайн слушал с таким напряженным вниманием, что незаметно для себя открутил пуговицу на рубашке. – Послушай, что это ты там выделываешь? – воскликнула Мэри. – Смотрите-ка, стоит и откручивает пуговицы.

Ему дали банку из-под джема и ложку – он выскреб, высосал и вылизал все остатки и приступил к новым расспросам:

– Бабушка!

– А?

– Кто войну выиграл?

– Какую?

Он был озадачен.

– Ну, войну.

– Последнюю, что ли? Он не знал, что сказать, боялся, что его надуют, подсунут какую-нибудь другую войну.

– Последняя война – это на которой убили дядю Оливера?

– Да.

– Ну так кто же выиграл эту войну?

– Никто, – сказала Мэри, забирая у него липкую банку. – А теперь иди и вымой руки, будь умником.

Он пошел озадаченный. Как это может быть, чтобы никто не выиграл войну? Хоть бы кто когда ответил на его вопросы! – досадовал Брайн. «Никто!» Это не ответ, просто так, обман. Не бывает такой войны, чтобы ее никто не выиграл. Кто-нибудь да выиграл, а другой проиграл. Вот как это бывает. Моя лицо и руки в тазике, который бабушка наполнила для него водой, он слышал, как они там все еще разговаривают о войне в Абиссинии.

На дальнем краю Вишневого сада под шатром из облаков и деревьев на опушке Змеиного бора стояли два дома, и жили в них фермеры-землепашцы. Брайн знал только некоторых из ребятишек, время от времени выскакивавших из дверей обоих домов. Каждую субботу он бродил по холмистой местности, зачарованный длинной темной полосой леса на горизонте, привлеченный этим больше, чем двумя домиками у опушки, и часто, как исследователь, мысленно наносил все на карту. Но он редко заходил далеко, в открытые поля за Змеиным бором.

Из ложбины послышались визг и болтовня девчонок. На всех были похожие розовые платья, и у всех в руках цветы – ромашки и лютики. Девочки направлялись в его сторону, но, не дойдя, увидели поляну с цветами, встали на колени и принялись рвать цветы. Одна из девочек подняла глаза и сказала:

– Здравствуй!

Он смутился, засунул руки глубоко в карманы и, остановившись, принялся носками башмаков рыть в дерне ямки.

– Здравствуй, – ответил он.

– Ты ведь живешь в доме Мертонов, да? – сказала она уверенно.

– А ты почем знаешь?

– Мы видели тебя, ты играл во дворе, когда мы проходили мимо. Правда, Фанни?

– Я помогу тебе рвать цветы, – сказал Брайн. Ей это не понравилось: даже не спросил, можно ли.

– Рви, если хочешь, только не мне, у меня и так уж полным-полно. Помогай Фанни.

– Эй, Бренда! – крикнула Фанни, добежавшая до самого леса. В руках у нее были охапки белых и желтых цветов, из карманов тоже торчали цветы – живой сноп из цветов. – Пойдем поищем колокольчики. Я знаю место в лесу, где их пропасть.

Брайн пересек Вишневый сад и в сотне шагов от домиков уселся на траву, вытащил из кармана пакетик с сигаретными картинками-вкладышами – всякие цветы – и начал раскладывать их по временам года.

Подошла Бренда, и он спрятал картинки в карман.

– А я нашла баранчики, – заявила она, усаживаясь с ним рядом. – В лесу.

– А мне все равно.

– Было бы не все равно, если б это ты нашел, – поддразнила она.

– Нет, все равно.

– Нет, не все равно.

– Нет, все равно, – повторил он. – Потому что я не люблю баранчики, меня от них тошнит.

– Нет, любишь.

– Нет, не люблю.

– Нет, любишь, – настаивала она с решительным упорством, чуть не плача.

Он отвернулся.

– Не люблю я их.

– Я тебе сейчас как двину! – крикнула она, лицо у нее покраснело от злости.

– А я тебе сдачи дам, – ответил он. Она встала.

– Если ты не любишь баранчики, значит, ты дурак, потому что, кто не любит баранчики, тот дурак.

Положение безвыходное. Они в упор глядели друг на друга. И вдруг она сказала:

– Я тебя люблю, Брайн.

Брайн был ошарашен. Люблю? Отец и мать любят друг друга – синяки под глазом, шишки, опрокинутый стол, злобные взгляды и «никаких тебе сигарет, никогда, никогда!» Учитель говорил, что бог любит всех. Итальянцы отравляют газами чернокожих, косят их пулеметами. Пособие по безработице, грозы, школа. Картина в гостиной у бабушки – это тоже про любовь.

Они посмотрели друг на друга.

– Ну, что же теперь нам делать? – спросил он. Снова рассердившись, она сверкнула на него глазами.

– Если ты не любишь баранчики, то ты дурак. – И убежала обратно в лес.

Он вытянул шею – над кустами и деревьями еле можно было разглядеть трубы Ноука. Ветер пригибал пучки высокой травы, по небу протянулись густые тучи. Вдалеке по Кольерс Пэд ехал велосипедист, его фигура мелькала в просветах между кустами.

Брайн пошел дальше. Вишневый сад был большой и пустынный, стоял в стороне, не был огорожен – от дома до дома добрая миля, деревьев нет, и только кустарник да холмы разнообразили его зеленую поверхность, а фоном ему служила колоннада Змеиного бора. Лес перепачкал башмаки неосторожного Брайна соком баранчиков и чистотела, укрыл его, выгнал на полянку, вскоре утомил, испугал, но звал все дальше в гущу, где каждый листок был живым и треск сухих веток под ногами отдавался в напряженных нервах.

На берегу ручья Брайн выбрал из песка гладкие камешки, набил ими карманы и зашагал дальше среди кустов и высоких стволов, иногда нагибаясь, чтобы сорвать поганку или поднять уже разоренное птичье гнездо. Или вдруг запускал камешком вдогонку быстрой птице, наперед зная, что не попадет.

Он прополз под свалившимся деревом. В гуще леса, откуда уже не были видны поля и не слышно было ничего, кроме шороха собственных движений, он подтянулся на руках, добрался до самой низкой развилины ветвистого дерева и полез дальше; трухлявая кора испачкала ему колени и руки, короткие сучки оцарапали пах. Он уселся и стал смотреть на зеленые пни, на джунгли папоротниковых зарослей – его пристанище от черных водоворотов школьного года и домашней жизни. Доносились негромкие звуки – журчание ручья, звонкое, ритмичное кукование кукушки, мычание коровы где-то в поле у опушки. По обе стороны тропинки росли баранчики, а там, где ручей терялся в заросшем кустами болоте, на полянках мелькали голубые пятна колокольчиков. Лес после долгой зимы был сырой, в воздухе стоял тяжелый запах земли и грибов, но на открытых местах солнце уже успело подсушить почву. Брайн сложил ладони, приставил их рупором ко рту, желая издать тарзаний клич, но между деревьями пронесся лишь неуверенный, воркующий звук, который быстро замер, наткнувшись на непреодолимую преграду расстояния. Брайн слушал, как он затихает, ждал наступления тишины и вдруг принялся выкрикивать подряд все известные ему ругательства, во всю силу легких, чтобы слова разнеслись как можно дальше. Выкрикнув одно ругательство, он выжидал, пока эхо не умрет вдали, и, выговаривая отдельно каждый слог, посылал следующее – бросал клич, а который не ждал ответа. Устав от игры, он спрыгнул вниз и отправился обедать в Ноук.

Тетя Лидия обещала Брайну сводить его в «Империю». Лидия была тридцатипятилетняя полная миловидная женщина, все еще незамужняя и желавшая – Брайн слышал, как об этом говорила мать, – пожить в свое удовольствие, прежде чем остепениться и начать семейную жизнь. Том, ее кавалер, был человек уже немолодой, в волосах проседь, лицо худое, костистое; он гонял Брайна с разными поручениями всякий раз, как приезжал в Ноук провести вечер.

Тщательно умытый, в новом пальто, Брайн чувствовал, что его ведут в какое-то совершенно необыкновенное место.

– А что там будут показывать? Лидия сильнее потянула его за собой.

– И петь будут, и танцевать, и клоуны будут смешить.

– А ковбои и индейцы?

– Нет, сегодня их не покажут.

– А львы, тигры и змеи?

– Это только в цирке бывает, – сказала она. – Да и незачем тебе смотреть такую гадость. Укусят еще.

С самого начала Брайн был так уверен, что его ждет потрясающее зрелище, – он даже не счел нужным расспрашивать. Воображаемая им огромная открытая сцена, уходящая бесконечно далеко в глубину, сжалась до обыкно-енных подмостков, на одном конце которых под светом нескольких электрических лампочек поет женщина, а на другом старается распотешить публику клоун. В сердцах Брайн прикусил себе губу: и ради этого его столько скребли и мыли!

Том уже купил билеты – полчаса назад, сказал он, – и успел заглянуть в бар «Под персиковым деревом» перехватить рюмочку: не мокнуть же под дождем.

Время в мюзик-холле проходило быстро. Брайн то и дело глядел на часы за ложами на стене, почти не смеялся остротам клоунов – смешно было только, как они кувыркаются и падают на сцене. Больше всего ему понравился человек с морским львом, потому что лев лаял и хлопал ластами, если публика аплодировала. Единственное, что ему вовсе не нравилось, когда он сидел прикованный к своему плюшевому сиденью, – это сигарный дым, от которого мутило, пока наконец происходящее на сцене не захватило его целиком. Он отупел от вихря цветных огней, четкие, ритмичные звуки заполонили слух. Он смотрел не мигая, когда на сцене принялись танцевать женщины, одетые в нечто вроде купальных костюмов, и совсем вытаращил глаза, увидев, что из-за кулис вышла еще одна, на которой, казалось, уже и вовсе ничего нет.

В антракте Том и Лидия курили сигареты – дома Лидия курить не смела. Она открыла пачку и аккуратно, с нескрываемым удовольствием отогнула серебряную бумажку, а картинку-вкладыш передала Брайну. Когда по проходу пошла девушка с мороженым, Лидия сказала, ища кошелек:

– Поди-ка, Брайн, купи, пожалуйста, три стаканчика.

Том сунул ему в руку шиллинг, и Брайн стал пробираться среди ног, твердых, точно стволы деревьев, локтями расчищая себе дорогу в забитом публикой проходе. Народу было много, все болтали, а он стоял в очереди, дожидаясь, когда ему дадут деревянные ложечки и мороженое в леденящих пальцы картонных стаканчиках – новинку для него, потому что он никогда еще не держал их в руках целыми и невредимыми, всегда видел только под ногами на улице – раздавленные, выпачканные в грязи. Он принялся читать надписи на каждом стаканчике, но тут в зале погасли огни, антракт кончился.

Занавес поднялся, и из оркестра вырвался, словно подстегнутый хлыстом, поток восточной музыки. Брайн двигался по проходу в конец зала, в каждом темнеющем ряду ища Лидию и Тома, а сам поглядывал на сцену, боясь что-нибудь пропустить. Из-за кулис появилась темнолицая дама в развевающихся одеждах – ее приветствовали арабески восточной музыки. Брайн уставился на причудливый богатый наряд и тюрбан; шелка и атлас плотно облегали фигуру дамы. Еще больше он был поражен внезапным завыванием темнолицей красавицы.

– Тетя Лидия! – крикнул он, еще не дойдя до своего стула. – Тетя Лидия, это королева Абиссинии?

Да уж не иначе, – отозвался кто-то.

– Здорово сказано! А ведь похоже, правда?

– Мне самому это в голову не пришло. Послышались реплики, хихиканье, и Лидия, прыская со смеху, потащила его к креслу. Не отрывая глаз от сцены, Брайн снял картонный кружочек со своей порции мороженого. Он сам почти верил тому, что находится в Абиссинии, до тех пор пока не увидел, как переменилась цифра в рамке красного света, когда занавес закрылся перед следующим номером.

На обратном пути в автобусе его укачало, Тому с Лидией пришлось возвращаться пешком. Они ничего не имели против, воздух был свежий, дождь перестал, и Брайн, взглянув вверх, увидел миллион звезд – точно светящиеся хлебные крошки на громадной скатерти. Лидия и Том зашли в бар, а его оставили за дверями – хотели проглотить по кружке пива – и вышли через полчаса. Лидия нагнулась к Брайну, дала пакетик с хрустящим жареным картофелем – от нее пахло пивом. Они свернули в темную улицу, прошли мимо фонаря у будки ночного сторожа, где прокладывали канализационные трубы.

– Дядя Том, Абиссиния очень далеко отсюда?

– Ага, – ответил Том, посмеиваясь. – Очень даже далеко.

– А как далеко?

– Тысячи миль.

– Я хочу туда поехать.

– Поедешь в свое время.

– Я хочу поскорее.

– Чернокожие тебя там съедят, – сказала Лидия.

– Не съедят. У меня будет ружье, как у солдат, я видел на картинках. Ведь Поль Робсон – чернокожий, а людей-то не ест!

– Вот это оторвал, – засмеялся Том.

Дома остались позади, они шли теперь по длинному туннелю под железнодорожным мостом, где Лидия всегда боялась ходить одна или даже в обществе Тома.

– Иди, иди, – сказала она резко. – Не лезь в лужу, ноги промочишь.

– Я хочу в Абиссинию, – сказал Брайн. – Я хочу уехать далеко-далеко.

– Хватит тебе болтать про Абиссинию, – сказала Лидия с досадой. – На нервы действуешь.

Некоторое время они шагали молча.

– Тетя Лидия, когда придем домой, я нарисую карту.

– Да ты не умеешь карты рисовать, – ответила она теперь уже спокойным тоном: они подходили к Ноуку.

– Умею. Это легко.

– Первый раз слышу.

– А мы их в школе рисуем, – настойчиво уверял он. – Я люблю рисовать карты.

4

Неудачным замужеством Ада сама закрыла перед своими детьми двери Ноука. «Доддо – непутевый, – бранился Мертон, – сквернослов, пьянчуга, обормот, ни вразумить, не пожалеть такого, ни помочь ему уже нельзя». Доддо, наверно, расхохотался бы и с дерзким вызовом признал справедливость столь быстрого н решительного приговора своего тестя, скажи это ему Мертон прямо в глаза, но старик не удостоил его объяснением, и все же там было хорошо известно, что Мертон, кипя гневом и возмущением, подверг семейство Доддо остракизму.

Как-то в пятницу, когда Доддо орудовал лопатой в проулке неподалеку от Уоллатона, Ада велела Берту взять сверток с рубашкой, костюмом и шляпой и отнести отцу. Поручение было несложное, но она заставила и Берта и Брайна повторить все слово в слово; Доддо должен переодеться прямо там, на работе, сразу идти в город, ни в какие кабачки не заглядывать и встретиться с ней перед началом представления возле «Империи».

– Думает, я дурачок, ничего не могу запомнить,– ворчал Берт, таща здоровенный сверток и держа его прямо перед собой так, что Брайну пришлось взять на себя роль поводыря, чтобы Берт не налетел лицом и свертком иа колючие кусты изгороди. – Я сейчас прикинусь слепым, может, кто подаст. Миссис! – заорал он шедшей навстречу им женщине. – Подайте слепому!..

Но та прошла мимо, не взглянув, и он передал сверток Брайну.

Уже спустились сумерки, когда они наконец отдали Доддо парадный костюм н взамен получили его завернутую в газету рабочую одежду и по пенсу за труды.

– А теперь марш домой, обтрепанцы. Смотрите, не вздумайте залезть к кому-нибудь в сад или огород или фокусничать с газовыми счетчиками, не то двину в ухо, понятно?

Они скрылись в темноте.

– Знаешь, что я сделаю, когда вырасту?

– Что? – спросил Брайн.

– Найду большущий лес и в самой его середке выстрою себе хижину. И все буду сам себе выращивать в огороде, и еще буду стрелять кроликов и птиц – заживу, как граф, жрать буду до отвала.

– Здорово, – согласился Брайн. – А мне можно будет там жить?

– Ладно, живи себе, если хочешь.

Брайн подумал о местоположении дома, у него уже были наготове вопросы.

– А где построишь дом?

– Еще не решил, где-нибудь в Шервудеком лесу, наверно, там, где Робин Гуд жил. Из деревенских лавок натаскаю себе все, что мне потребуется, и браконьером тоже стану. Я всегда смогу удрать к себе, никакие фараоны меня не догонят, если дом построить в самой глубине леса. А все, что стащу в лавке, спрячу, буду этим питаться зимой, когда в огороде ничего не растет и охотиться тоже трудно.

– А как же сигареты и пули для ружья?

– Не хитро. Натаскаю столько, чтоб хватило на всю зиму, а может, стащу еще и пива – когда только вздувается, напьюсь, как отец. И буду есть тушеных кроликов, и помидоры, и свинину, и хлеб с самым лучшим маслом и сверху еще намажу клубничным джемом. Усядусь в своей хижине, и пускай снег идет, а у меня огонь в большом камине с решеткой, поставлю чайник, знай буду себе поживать день за днем, пить чай и комиксы читать. А потом вот что я еще сделаю, когда вырасту: жить стану один, чтоб вокруг сто малышей не бегали. Здорово это, Брайн, в своем-то доме, уж можешь мне поверить! И пусть дождь льет хоть каждый день, мне ведь наплевать, раз я-то сижу внутри и окна и двери закрыты. Никто ко мне не будет приставать – вот чего я хочу, когда вырасту. Потому и хочу построить себе хижину в лесу и только для одного себя.

– А в кино как же, разве не будешь ходить? – спросил Брайн. – Или вдруг захочется погулять по городу?

– Нет. Будет у меня моя хижина, и ничего мне больше не нужно. У меня знаешь сколько дел наберется? Каждый день надо ходить в лес с топором, рубить дрова для камина, или сажать салат, или расставлять сети и силки, кроликов ловить. Когда живешь в собственном доме, дел всегда хоть отбавляй, даже и не подумаешь в кино ходить. Уж это я знаю, Брайн.