Текст книги "Повесть о храбром зайце (СИ)"

Автор книги: Акс Цевль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Петух: Если б молчание было спортом, я принёс бы отчизне медаль. Говорить я когда буду?

Крот: Сразу после него.

Петух: А он?

Крот: Что он?

Петух: Он будет молчать?

Крот: Вы будете молчать? (Обратился в Волканяну.)

Волканян: Я?

Крот: Вы! Кто ещё?!

Волканян: Да что мне?!

Крот: Будет. Вы довольны? (Обратился к Петухову.)

Петух: Нет! Но я готов… на жертвы. Ради вас и справедливости, кукареку!

Крот: Всё! Прокурор! Продолжайте! Лихо, бодро, со всей присущей вам раздольерской прямотой! («Боги лесные, как я устал!»)

Волканян: Да, я гатов! Так вот! Этот заэц, каторава ми все знаим, эта не проста заэц, а тайный саветник царя-кравапивца! 15 лет назад его не саслали в силку, а атправили са спецальним заданием тайной экспедиции. Он всё знаит, всё можит падтвердить. Он лична камандавал расстрэлами!

Крот: Это правда, свидетель? Хотя какой вы «свидетель» если это правда?!

Заяц:.…

Крот: Свидетель! Зайцев!

Волканян: Гавари!

Заяц поднял голову, посмотрел на медведя. Медведь опять кивнул. Мол, «давай, скажим им.»

«Скажи им!»

«Скажи им… Вот этим? Вот этим выродкам, этим спятившим, этим кровавым клоунам я должен подчиниться? А почему? Потому только, что я боюсь их? А если я их не боюсь? Если я сейчас увидел их – увидел такими, какие они есть на самом деле?! Это вот перед ними я душу должен скрутить и выплюнуть с кровью? Сгорбиться пониже, чтобы низких не притеснить? А чего тогда… чего тогда мы стоим?

Чего стоит наша монархия, если теперь мы готовы грязью обмазать её, лишь бы шкуры свои спасти? Если страх звериный вытравил из нас всё разумное? А они, победители, потом и скажут: «вот как выкручивались, вот оно, нутро их, и вскрылось»! И они же будут правы! Правы! Если так ведут себя, значит не было и нет у них ценностей! Не были готовы свою жизнь отдать ни за что, а жизни других за шкуру свою сдавали на судах в любых количествах! «И вот вам, яркий пример, товарищи раздольеры.»

А не дам я вам такого примера! Поиграли, хватит. Рвите второй глаз, рвите руки, рвите сердце. Рвите что хотите! Всё отрывается! Только честь вам не вырвать. Нет инструментов у вас таких, чтобы честь вырывать.»

Крот: Заяц Зайцевич! Говорите.

Волканян: Давай, не малчи!

«Прости, государь. Предав тебя сейчас, я обессмыслю свою жизнь. Ты должен это понять.»

Заяц: Всё ложь. От «а» до «я».

Волканян: Как?!

Крот: Не мешайте. Что именно вы назвали ложью, Заяц Зайцевич? «От «а» до «я»?» Это что? Назовите по пунктам. Конкретно!

Заяц: Я никогда не был никаким тайным советником никакого «царя-кровопивца». Я никогда не командовал расстрелами. В горы за туманами я был выдворен ссыльным. По громкому делу о коррупции в дозорах (уверен, все в курсе). И кстати, названная прокурором «тайная экспедиция» была упразднена ещё Медведем IV-ым. И тут солгал.

Волканян: Что ты несёшь? Ты понимаешь? Ты понимаешь, что ты несёшь?

Заяц: Хочешь спросить «понимаю ли я последствия»? Да, я понимаю последствия.

Волканян: Тагда тем более дурак.

Петух: Не дурак. Уж точно не дурак.

Крот: Насколько я понимаю, тут мы… закончили.

Петух: Одну минуту, ваша честь!

Крот: Нет, не дам я вам минуты.

Петух: Пытки были? (Спросил петух, подбежав к зайцу. Встал в упор, близко до неприличия.) Ну? Ну?! Уже поздно, ни от чего не отвертишься, ко ко ко! Говори!

Крот: Адвокат Петухов! Отойдите от свидетеля! Охрана! Уберите!

Едва не спавший Квакер встрепенулся и пошёл на петуха. Снимает дубинку с пояса – медленно как во сне, намеренно демонстративно.

Петух: Всё, всё, всё! Ко ко ко! Отхожу, отхожу! А ты говори!

Крот: Не должен он ничего говорить! Охрана, не трогайте!

Квакер отступил с облегчением.

Заяц: Пыток не было.

Петух: Что?!

Заяц: Пыток не было.

Крот: Довольны, адвокат Петухов?!

Петух: Как?! Зачем ты лжёшь?!

Волканян: Щас он не лжёт! Он тагда лгал! Не была у нас пытак, понял?!

Петух: Запугали, ко ко ко? Зачем лжёшь суду? Думаешь, хитрый такой?

Крот: Адвокат Петухов! Отойдите от свидетеля. Дальше отойдите!

Петух: Отойду, отойду! А ты всё-таки дурак, кукареку! Трус и дурак!

Крот: Адвокат! Не смейте оскорблять свидетеля! Он своё сказал, а мы почти закончили. Охрана, выведете!

Квакер: Есть, ква!

Волканян: Квакер-джан! Падайди, на ушка скажу!

Квакер: Есть, ква!

Волканян переговорил с Квакером, передал какую-то бумагу и ключи. После, Квакер вывел зайца из зала суда, закрыл за собой тяжёлые двери.

VI

Квакер: Ну что, ква? Пойдём. Будет что сегодня посмотреть.

Заяц: Сегодня же и казнь?

Квакер: Да. Тут же, где фонтан раньше был, ква. Арена. Уже собрались, через час-другой посмотрим.

Заяц: Тогда зачем это судилище?

Квакер: Ты читать не умеешь, ква? Вон, смотри! (Квакер указал на плакат.) Это театр, ква. Был театр. И остался театр.

Заяц: А я зачем?

Квакер: А не зачем. Идём, ква!

Вернулись назад, под землю. На пункте остановились, зайцу заковали ноги.

Одна из жаб: Ну что, ква? Теперь не побегаешь!

Квакер: Не отвалятся лапы-то?

Одна из жаб: Не отвалятся! Раньше шарик мотали, а теперь вот пластинка с дырками, ква. Это как в трусах приспущенных ходить, ква-ха-ха! Только трусы из металла.

Квакер: Ладно, ква. До вечера!

Одна из жаб: Давай, ква ква, расскажешь потом.

Квакер: Да было бы что!

Поднялись обратно в музей. Стало ещё шумнее, на улице опять играли песни, кричали пламенные речи, ура, и ура, и ура… «… и так видимо до завтра». Прошли по серии коридоров, поднялись на (последний) третий этаж, вышли на балкон. «А, тут раньше оперу смотрели!»

Квакер: Вот тут мы и будем лицезреть «истории капризы». Это хорошее место, ква. Тут много балконов – полукругом в рядок, ква – но этот лучший. Точно, ква. Потом будет всё забито, ква.

Заяц: Заковали значит, чтобы из окна не выпрыгнул?

Квакер: Прыгнуть ты можешь, ква. Хоть сейчас. Убежать не можешь.

Заяц: Это да.

Квакер: А знаешь, ква, зачем ты тут?

Заяц: Нет.

Квакер: Мне прокурор сказал, мол, «пусть посмотрит на царя своего в последний раз». Это тебе подарок. Насколько я понимаю прощальный.

Заяц: За что подарок-то?

Квакер: Промолчал же, ква. Не сказал про пытки. А вот в остальном ты… неправильный выбор сделал.

Заяц: Может быть.

Квакер: Хочешь совет, ква?

Заяц: Хочу.

Квакер: Не спи этой ночью. И вообще не спи. Лучше спи тут. Час или два ещё ждать.

Заяц: Ну тогда… спасибо.

Квакер: Вот у стенки, ква. На солнышке.

Заяц сел на указанное место. Прислонился к стенке. Закрыл глаз.

Квакер: Ты не думай, что я друг тебе, ква. Просто… Я хотел бы быть твоим врагом, а не твоим истязателем.

Заяц: Даст Бог лесной, ещё сразимся.

Квакер: Я не верю в Бога.

Заяц: Значит ты уже проиграл.

Квакер: Ква-ха-ха! Ква-ха-ха! Спи, давай.

Заяц лёг на бок и заснул почти моментально. В камере с дикобразом он толком и не спал. Мрачное предчувствие некого кровавого исхода не покидало его ни на секунду. Вопрос был один: когда? Теперь же всё прояснилось. «Наступила определённость». «Покой…»

Покой продлился недолго. Спать под уже осточертевшие раздольерские гимны было просто невозможно. То и дело орали в матюгальники какие-то бессмысленные заклинания. Стучали барабаны, заяц вздрагивал и резался о свои кандалы.

Наконец дождались: началось. Квакер подозвал зайца к краю балкона, к высокой балюстраде с волнистой перилой – «отсюда раньше выглядывали морды с биноклями и лапы с веерами». «А там внизу все лучшие артисты играли примерно такие же сцены. Точно так же казнили кого-то и объявляли о победе точно так же. А зрители смотрели и мечтали. Вот теперь сбывается мечта. Теперь казнь будет настоящей, теперь кровь будет настоящей, смерть будет настоящей. Каждый будет в ней соучастник. Каждый свидетель и судья. Каждый – убийца.»

По началу заяц видел только головы и флаги. Бушевали, гремели, расходились и собирались – как настоящие большие волны в шторм. Потом загудели трубы. Флаги и головы стали теснить по сторонам арены. «Ага, вот они, бойцы!» Показались жабы в доспехах со звёздами. Как корабль прорубали себе путь, мотали дубинками и ослепляли фонарями. «А вот и процессия!»

Квакер: Прокурор идёт, ква. Щас и царя твоего увидим.

За группой Волканяна плёлся медведь, закованный так же, как и заяц. За ним четверо с дубинами, высокими щитами. Щитами прикрывали именно медведя – толпа разорвала бы его в клочья, дай ей такую возможность.

Стена жабья с трудом удерживала агрессивных зрителей – готовы были плохо, невыученны, неслаженны. «Видно, что все новые. Ни один в армии не служил. Эх…»

Разогнали наиболее дерзкую часть толпы с арены, поставили сброшенные ранее ограждения. Показался эшафот – низкий, в две ступени, «значит будут рубить». Палач в красном балахоне и маске без черт. Стоит как каменный, не двигается.

Квакер: Палач, ква. Это Квакевич. Он хорош. Ты его знаешь.

«Разве?»

Процессия добралась до арены. Поднялись на эшафот. Каждый занял своё место.

Волканяну передали свиток. Застучали барабаны, загудели трубы, жабьи рыцари застучали в доспехи. В первый раз им удалось перешуметь толпу. «Сейчас будет прочтён приговор.» Это поняли, умолкли, стали ждать.

Волканян сорвал печать, раскрыл свиток и почти без акцента прочёл:

Волканян: Именами великого раздолья, нашей великой страны, её отцов и сынов, верных и неподкупных, подсудимый Медведь Медведьевич Медведев (известный в старом мире как Медведь VI) приговаривается к смертной казни через… отрубание головы!

Волканян собирался читать и дальше, но его уже не было слышно. Низкий голос его тонул в безудержном гвалте толпы. Они ведь «так долго сдерживались», а теперь их прорвало. Стали шатать ограждения, кто-то даже бросался на жаб. Только один теперь мог остановить их, только один из всех обладал такой силой. Он вышел к ним.

Волков, окружённый со всех сторон своей свитой, едва поспевавшей за ним, вышел на арену, запрыгнул на эшафот. Он проигнорировал Волканяна, подавшегося к нему, встал прямо перед медведем. Он стоял и смотрел на него. Не двигаясь, и наверное ничего не говоря. Медведь поднял голову и они встретились глазами. Минуту, а может быть и больше они стояли и смотрели друг на друга. Победитель и проигравший. Председатель центрального комитета раздолья и последний царь леса.

Толпа утихла. Показалось наверно, что они говорят или хотят говорить – пытались расслышать, но вслух не было произнесено ни слова. Они молчали. Они смотрели.

Волканян: Паследние слова? (Решил прервать «историческую сцену» Волканян)

Волков: А как же! (Ответил Волков, развернулся к толпе) Ну что, товаррищи ррраздольерры! Послушаем последнее слово царря усопшей монаррхии?

Толпа кричала по-разному.

Волков: Послушаем, послушаем! Мы собственные тррадиции чтим. Прригоррённый имеет прраво на слово последнее, кем бы он ни был. Так, пррокуррорр?

Волканян: Всё верна, председатэл!

Волков: Тогда говорри! Скажи своему нарроду парру ласковых в последний рраз!

Волков спрыгнул с эшафота, вернулся к своей свите. Только сейчас среди них заяц заметил заю. Там же были другие волки – Волченко, обвешанный оружием, юнный Волкер и Волкошвили в новой (неизвестной зайцу) форме, чуть в стороне от всех. Волканян тоже спрыгнул и встал рядом со своим вождём.

Медведь подошёл к краю эшафота. К собственному удивлению, толпа замерла. Поняли сейчас, что важно услышать это «последнее слово» ушедшей эпохи. Об этом со смехом и издёвками будут рассказывать детям. Когда-нибудь это станет очень мешно. И может быть – только может быть – это когда-нибудь станет грустно.

Медведь: Благодарю вас. Я… я хотел… я писал свою последнюю речь. В своей камере, понимаешь. Я помню её наизусть, но сейчас я вижу, что… к последней речи в жизни подготовиться нельзя. Всё, что казалось мне беспредельно важным, оно так и осталось беспредельно важным, но уже не для меня. Сейчас, в эту минуту, я уже ни с кем не связан. Мне в связи с моим народом было отказано. Народ решил, что я ему ненужен. Что ж, раз дошло до этого… видать и в самом деле я вам ненужен. Что может быть печальнее и смешнее, чем король, который ненужен? Сожаление. Я очень боюсь, что однажды вы будете сожалеть о том, что сделали… что делаете сегодня. И я очень надеюсь, что ошибки ваши ещё поправимы. Да, да, ошибки. Ошибки неизбежны. Вы сегодняшние не лучше себя вчерашних. Чудес-то не бывает. Бывают проклятья. Не хочу, чтобы вас прокляли. Не хочу, чтобы вы превратились в чудовище. Чудовище, забиение которого станет великой честью для любого, имеющего представления об этой самой чести, о достоинстве. О чём я говорю? Я не многое мог увидеть из окошка своей камеры – спасибо и за то, что оно у меня было, окошко это. Кое-что разглядеть сумел. О кое-чём рассказали.

Во-первых вы должны прекратить гонения пернатых. Чем скорее, тем лучше. Признаки геноцида уже проявились. Это грех, страшный грех, за который будут расплачиваться (и никогда не расплатятся) наши будущие поколения. Я прошу вас придержать свой гнев. Страшные вещи творите. Без смысла. Это ваше раздолье? Тогда я рад умереть.

Помните, что говорили наши древние: «народ, поставивший себе задачей истребить другой народ, сам должен быть истреблён». Думаете что-то изменилось с тех времён? Нет, продолжайте свои безумства и вы увидите, что законы леса… никуда не ушли, не изменились ни на йоту.

А эта ваша безумная милитаризация? Где вы набрали столько оружия, понимаешь? Вы что со всем миром собрались воевать, понимаешь? Или вы соскучились «по бряцанью металла», о котором так презрительно кричали, когда требовали от меня роспуска армии? Что изменилось? Вы изменились? Да ни разу! Осмелели, охамели, вкусили кровь, и до сих пор в себя прийти не можете.

Это я… это я вас распустил. За это меня и казните. Жаль только, что ритуальные казни не решают никаких проблем. Напоследок я…»

В этот момент зайцу показалось, что медведь смотрит прямо на него. «Нет, слишком далеко. Он же не орёл.»

Квакер: Он знает, что ты тут, ква.

Медведь: … я хочу пожелать простого житейского счастья тем, кто остался верен мне. Вы возвышенны (потому, что возвысили меня), вы прекрасны (потому, что любите свой лес… и вообще – любите). А я люблю вас. Прощайте».

Медведь встал на колени и положил голову на пенёк. Застучали барабаны. Палач Квакевич поднял топор, прицелился, встал в позу.

Квакер: Он хорош, ква. Должен отрубить с одного удара.

Квакевич опустил топор. Отрубил голову. «Отрубил с одного удара. Хорош, ква.» Голова упала и покатилась. Полилась кровь как из пушки, залила арену до ворот. Барабаны отстучали свою партию и загудели трубы.

«Вот и всё… Убили. Вот и тебя не стало, государь мой. Прощай. Прощай…

Прощай.

Никогда прежде я не чувствовал себя таким одиноким. Тысячи ещё нерубленных голов захлёбываются от счастья, а я один… не могу дышать. Так дурно, что не дышится. Насколько чужероден я для них… Чужой. Один. Один против всех. Теперь и навсегда.

Никого у меня больше не осталось. Одни предали, другие забыли. Презрели меня, заклеймили. Всех лучших поубивали одного за другим. За что? Зачем? Зачем вы это устроили? Бандиты. Не поверю никогда, что новый мир так строят! Просто бандиты, которые пришли нас разорвать на части. Расколоть на стайки, натравить друг на друга и всех поубивать, всех и каждого! Убийцы вы, бандиты. Никакие вы не революционеры!

Надо мстить. Надо мстить! Сил душевных нет – никакой надежды – но надо мстить. Я – милиционер. Я вас… арестую. Один. Один против всех. Теперь и навсегда.»

Заяц смотрел, но ничего не видел. Что-то там двигалось как в луже, что-то жило вопреки разумному. Стоял как вкопанный, погружённый в свои мысли, всё более пустые.

Когда толпа стала притихать, на эшафот вернулся Волков и вся его волчья стая. Ограждения больше не удерживались; все смешались, слились в разноцветный муравейник.

Квакер: Он так и не сказал, ква. Ни намёка, ни зацепок… (Как буд-то сам с собой говорил Квакер)

«Стой! О чём это он? Что он должен был сказать? Сказать мне? Что такое они пытались выжать из него? И что он так и не сказал?»

Квакер: Но ладно. Сейчас будет очередной концерт возвышенных речей, ква. Если угомонятся, ква. Нам с тобой это ненужно слушать. Задолбали, ква.

Заяц: Согласен.

Квакер: Тогда на выход, ква.

Вернулись в музей. Квакер вызвал Кваку, сам ушёл «по другим делам».

С Квакой спустились под землю. Зайца вернули в камеру, а дикобраза вызвали «наверх».

Долго ещё играли концерты на улице. И ночь всю, и следующий день.

VII

Чёрная комната. Дикобраз на «стульчике с секретами» – перевязан одним ремнём, сидит привычный, проверенный. Перед ним жаба – Квакер. Уставший, ненавидящий всё живое, но больше всех себя. Он выпил берёзки, угостил дикобраза, закурил.

«Просить будет, дикий. Опять «просьба», брр.»

В черноте комнаты и белом свете фонаря дым кажется твёрдым, дикобраз – слабым и беззащитным, Квакер – великим как Бог. «Наверно для таких кажимостей и существуют чёрные комнаты, ква».

Квакер: Как дела, ква?

Дикобраз: Не жалуюсь, начальник! Какие, брр, мои дела!

Квакер: Хочешь на свободу?

Дикобраз: Почему и нет, брр? Не откажусь.

Квакер: Хочешь, ква, или не хочешь?!

Дикобраз: Хочу, брр! Хочу.

Квакер: Ну тогда, ква… расклад такой. Выполнишь просьбу, ква – тебя переведут на север. Там ты сам знаешь как оно. Каторга, ква. Но тебе помогут. Долго там не задержишься. Дадут всё, что надо. Если не замёрзнешь, добежишь до границы, ква, а там уж делай, что хочешь. Вся жизнь твоя, ква. Только сюда не возвращайся. В остальном, ква – всё, как ты хотел.

Дикобраз: Меня смущает пара «если», но раз ты говоришь, начальник, брр… я согласен. «Всё, как я хотел». Что надо делать?

Квакер: Да ничего особенного, ква. Ты, я слышал, виртуозно владеешь ножом, ква?

Дикобраз: Виртуозы играют на скрипке, а я так, начальник… умелец, в своём роде. Брр.

Квакер: Такой нож тебе нравится, ква? (Квакер показал нож – достал откуда-то из-за спины.)

Дикобраз: Мне любой нож нравится, брр. Не вижу только. Уж больно фонарь у вас яркий.

Квакер: Это твой нож. Понятия не имею, где ты взял его, ква, из чего сделал. Это твой нож, ква. Получишь на выходе.

Дикобраз: Кого убить, брр?

Квакер: А ты не знаешь, ква?

Дикобраз: Не знаю.

Квакер: Зайца, зайца. Ты должен убить зайца, ква. Этой ночью. Через час или два, ква. Покричи потом. Придёт Квако, приложит тебя к земле, ещё кого-нибудь подзовёт. Ну а так, как сегодня нет никого, приду я, ква. Спасу тебя. А дальше ты всё знаешь, ква. На север, но уже без меня. Вопросы, ква?

Дикобраз: Один вопрос, брр.

Квакер: Ну?

Дикобраз: Сами не можете?

Квакер: О, ты какой! Дерзкий, ква. Я солдат, ква. Я выполняю приказы. Будь моя воля, я б вас сразу к стенке поставил. Но это я, ква. А есть не только я. Не только и не столько. Вот сегодня, перед своей благополучной кончиной, мишка, царская морда, про «страшный грех» говорил. Мол, «всем вам будет», ква. И «никуда не денетесь вы», ква. Так вот там наверху – где не я, ква – тоже думают про «страшный грех» и всё подобное. Вот и не берут они греха на душу, ква. Зачем? Если есть Квакер, а у него есть Дикобраз. Ещё вопросы есть, ква?

Дикобраз: Вопросов нет, начальник.

Квакер: Ну вот и хорошо, ква. Вот и хорошо… Держи свой нож, «умелец» (Квакер подошёл к дикобразу сзади, вложил нож в рукав рубашки.)

Дикобраза вывели из чёрной комнаты и сопроводили в камеру.

«Ну что, заяц… посмотрим теперь, ква, чего ты стоишь. Доживёшь ли ты до завтра? Или не доживёшь? Путёвка на север у меня одна, ква ква.»

Глава IV: Побег

I

Дело шло к ночи. В лесу орали песни, а в камере сидело двое. Оба играли «обычное равнодушие» ко всему, скепсис и сарказм, натужную улыбку – всё то, что должно быть в беседе 2-ух потерявших всё заключённых. Они пристально следили друг за другом, подмечали каждый жест. Они вслушивались в малейшее дребезжание голоса.

Все чувства напряжены. Эта камера станет гробом для одного из них. Ночь переживёт другой.

Дикобраз: Эй, дикий!

Заяц: Чего? Я собираюсь спать.

Заяц не собирался спать. Он собирался лечь и притворяться спящим. «Чем быстрее, тем лучше».

Дикобраз: Скажи мне, дикий… Ты как хотел бы жить, брр?

Заяц: Ты издеваешься? Помечтать захотелось, на ночь глядя?

Дикобраз: А ты помечтай, брр. Можешь помечтать?

Заяц: А я не знаю. О чём я могу мечтать? О том, чтобы время назад вернуть и всё исправить? Время назад не возвращается.

Дикобраз: Значит нельзя мечтать о прошлом, брр. Ты о будущем помечтай.

Заяц: Не могу. Не получается. О чём я – вот здесь и сейчас – мечтать могу? Лук хочу и стрелы, 9 штук. Перестрелять всех и каждого.

Дикобраз: Ну а дальше, брр?

«К чему он ведёт?»

Заяц: Сбежать отсюда. Ты как буд-то о чём-то другом мечтаешь?!

Дикобраз: А дальше что?

Заяц: Дальше? Царь наказал мне счастье житейское. Говорит, будь счастлив. Он каждый раз мне про счастье что-то говорил. Или спрашивал. Семья, очаг, все дела.

Дикобраз: Ну а ты?

Заяц: Я же сказал тебе, дикобраз. Не мечтается. Не могу. 15 лет мечтал о доме родном. Вернулся, а дома нет. Тюрьма есть, а дома нет. И никогда уже не будет, понимаешь? Я не хочу жить в их раздолье! Помнишь, что царь сказал перед казнью?

Дикобраз: Откуда я могу помнить, дикий? Я тут сидел, иголки гладил! Бррр!

Заяц: А, ну да. Я думал всех вывели.

Дикобраз: Да нет, дикий. Тебя только. Ты ж особенный.

Заяц: Интересно узнать почему.

Дикобраз: Ты меня спрашиваешь?

Заяц: Нет, мне правда интересно.

Дикобраз: Наверно потому, что ты символ, дикий. Не просто так, а «символ», брр. Ты – враг народа. Контра.

Заяц: Для ритуальной казни значит готовят? Эх, и про всё про это царь сказал.

Дикобраз: Царь это сказал, царь то сказал, брр! Бррр! Нет больше твоего царя, дикий! Убили его! Убили. Убили.

Заяц: Я ЗНАЮ!

Дикобраз: Не ори!

Заяц: Я знаю, что его убили. Я… сам видел… что его убили.

Дикобраз: Ты пойми, дикий, что ты теперь один. Как я один. Папку убили, брр. Папка не вернётся, брр! Ты теперь сам должен придумать о чём тебе мечтать.

Заяц: Мои мечты преступны.

Дикобраз: О, так что же, брр? Мечты проявились? А где ж они были минуту назад, брр?

Заяц: Тебе чего надо, дикобраз? Что от меня услышать хочешь? Что я теперь такой же как и ты? Да. Для них я ещё хуже тебя.

Дикобраз: Не понимаешь ты меня, заяц.

Заяц: Так ты не юли! Хоть раз скажи прямо то, что сказать хочешь!

Дикобраз: Да немного я тебе сказать хочу, дикий. Юлю? Юлю, брр. Просто так разговоры длиннее. А срок короче. Смекаешь, дикий?

Заяц: Смекаю, смекаю. Не привык я ещё к твоему времени. Мы в горах по-другому разговаривали. Иногда вообще не разговаривали. Я как-то дал обет молчанья, представляешь?

Дикобраз: И чё ж ты не молчишь, ха ха хабрр?!

Заяц: Так я год молчал. Один год. Ровно.

Дикобраз: И как это помогло тебе?

Заяц: Как это помогло? А я не уверен, что это должно было мне помочь. Учитель Орикс хотел, чтобы я жил… по-разному. Чтобы я не скучал. Я всё равно скучал, но старался не подавать виду. Старался походить на них хоть в мелочах, подражал им.

Дикобраз: Но домом горы тебе не стали, брр.

Заяц: Нет, не стали.

Дикобраз: Не хочешь в горы?

Заяц: Не знаю. Но я думаю об этом.

Дикобраз: И что ты думаешь, брр?

Заяц: Да ничего хорошего я не думаю. Я не хочу бежать. Я набегался. Моё место здесь. С моим лесом.

Дикобраз: Да. Да, ты прав, брр. Моё место здесь…

Дикобраз замолчал, погрузился в собственные мысли. «Ну и чего он хотел от меня? Как-то он резко оборвал разговор. Странно даже для дикобраза. Таким его не видел.»

Заяц: Я – спать.

Дикобраз не ответил. Даже не двинулся. «Непохоже, чтобы он что-то замышлял. Но перемена в нём очевидна. Что именно изменилось в нём? Что он понял?»

Заяц лежал мордой к стенке; закрыл глаз и вслушивался в тишину. У сердца держал лапу со своим рукоделием. Оно и сейчас не было закончено – иголка держалась плохо, при сильном ударе пойдёт назад, вопьётся в лапу.

Шло время. Медленно, тоскливо, опасно.

Через час заяц уже начинал подрёмывать. Ещё чуть-чуть и он заснёт глубоким сном. Вероятно – «очень вероятно» – последним сном в своей жизни.

«Нельзя. Нельзя засыпать! Слушай… слушай его. Он должен что-то сделать. Он не может камнем сидеть на одном месте! Или он встал уже, а я не слышал? Неужели я проспал? Э, если так и дальше пойдёт – конец мне! Что делать?

Ещё пол часа или час я могу притворяться, но какой в этом смысл? Пройдёт этот час, а он так и будет сидеть. Потом я встану, буду делать вид, что у меня бессонница. День придётся помучаться. Он заснёт – надо будет облазить всю камеру ещё раз. Если ему передали оружие, я должен его найти. Но это если он заснёт. А если он тоже будет притворяться? Тогда победит тот, кто дольше продержится без сна. Но у него оружие, а у меня «держалка». Он лучше видит. Я лучше слышу. Шансы неравны. Так, что же делать? Пока: не спать. Главное не спать. Не спать! А там по ситуации…»

Прошло ещё несколько минут. Дикобраз вздохнул и выдохнул. Глубоко, громко.

Дикобраз: Бррр брр брр…

«Вот! Вот момент. Вот сейчас! Нет, пока ждать.»

Дикобраз поднялся, сел на нары. Сидит. «Наверно смотрит прямо на меня. Приготовиться. Сейчас.»

Но дикобраз не торопился.

Дикобраз: Бррр брр брр.…

«Кажется он снимает рубашку. Зачем? Он тоже будет спать? Нет. Что-то другое у него на уме. Что-то другое. Не собирается же он задушить меня скрученной рубашкой? У него должно быть оружие. У него должно быть настоящее оружие. Было ли оно у него сразу? Или передали сейчас? Сегодня? Куда его вызывали? Кто? С каким допросом? Почему все части тела на месте?»

Крутились вопросы в голове, важные и неважные. От напряжения изнывала лапа – игла впивалась в ладонь до чёрных отметин, до крови. Теперь время тянулось болезненно медленно. Но дикобраз не торопился.

Дикобраз: Бррр брр брр.…

«Ну? Ну что ты? Давай!»

Дикобраз: Бррр брр брр… Набегался… Моё место здесь.

Удар. Ещё удар. Хлынула кровь. Ещё удар, уже слабее, тише.

Заяц встал резко. Развернулся к дикобразу.

Заяц: Что ты…

Дикобраз: Вот и всё, дикий… набегался. Моё место здесь.

Сильным ударом большого боевого ножа дикобраз пустил себе кровь из сонной артерии. Попал не с первого раза. Залил камеру как бассейн. Весь пол и стены красные, но в темноте не видно.

Дикобраз: Вот и всё, дикий.

Умер. Дикобраз умер.

«Дикобраз… что ж ты делаешь, дурак! Дурак! Мы могли бежать. Бежать отсюда. С таким-то ножом мне ни одна жаба не страшна, да и ты не промах. Зачем так-то? Дурак… дурак…»

Дикобраз умер. Убил себя ножом. Никогда раньше заяц не видел как животные сами себя лишают жизни. Он знал, что такое случается в тюрьмах. Даже шнурки забирали раньше – на них вешались. Чего только не делали заключённые, чтобы лишить себя проклятой жизни. Но это было где-то там – «за дверью», в другом покрытом мраком мире. Теперь же мир этот вытеснил все другие, разорвал на щепки двери, и стал миром зайца. Одним единственным, без версий. Сидит заяц в маленькой камере. Самоубийца в крови. Он сам в крови. Темно и очень-очень страшно.

«Гроб. Это проклятый гроб! Нельзя тут больше оставаться! Ни секунды. Сводит с ума эта чернь, этот липкий пол, эта рожа застывшая в оскале! Ненавижу. Боюсь. Дикобраз… Неужели не нашёл ты других вариантов? Зачем мы говорили? Зачем тебе мои мечты? Я что должен был тебе сказать? Что? Если бы во мне была надежда – хоть какая-нибудь – смог бы я передать её тебе? Но как? Как?!

Прости меня, дикобраз! Я честно уже ни во что не верю! Я даже не знаю способен ли я ещё… на что-то высшее. На что-то выше чувства голода. Теперь я понимаю смысл этого мрачного заточения. Мне нечего любить в мире мрака! Они отняли у меня саму возможность любви! Вот оно… страшнейшее из наказаний. Вот он, ад на земле. А тогда… что кроме боли и ненависти мне остаётся? Что ещё я могу выдавить из своих ран? Прости, дикобраз. Я так же низок как и ты. Я не нашёл в себе ни капли доброты для тебя. Я не могу любить во мраке. Я обречён.»

Нож дикобраза лежал рядом с ним, у бедра. Он положил его так, чтобы зайцу не пришлось выдирать его.

Заяц взял нож, вытянул лапу вперёд себя. Задержал дыхание, не двигается. Смотрит на лезвие ножа – оно отсвечивает свет, которого нет и не может быть в этой камере – в нём отражение. «Теперь ещё страшнее.»

«Убить себя?! Он для этого его положил? «Моё место здесь…» Да, и моё место здесь…

Убить себя? Какая нормальная мысль! Какая простая! Убить себя на зло им всем. Мне даже попрощаться теперь не с кем. Кому обо мне плакать?! Вот тут. Тут дикобраз, а я тут рядом. Вот тут, напротив. Или может у стеночки? Так, чтобы спиной… Так соскользну же. Нет, надо лечь. Нет, не хочу лежать. Как-то по-другому. Да какая разница как?! Главное, что теперь-то… всё. Зачем жить? Я не знаю зачем жить. Гроб мне сделали. Пора.»

Заяц поднял голову и громко засмеялся. Это был смех всех чувств сразу. Всех, что в нём ещё были. Всё вокруг показалось дурным до предела – ненормальным, больным, плывущим в стороны (как тогда в больнице). Он смеялся и не мог остановиться. Он стал бить рукояткой ножа в пол, но этого было мало. Встал, ударил в стену – раз, раз, ещё раз – и этого оказалось мало. Он смеялся и бил всё вокруг.

«Это бред! Это бред! Всё тут бред! Это королевство материализовавшегося бреда! А может и меня нет?! Может тут вообще никого нет?»

Заяц: Ауууу! (закричал заяц)

Заяц: Ауууу!

Заяц: Ээээй, начааальник! (Крикнул заяц в дверь и ударил по ней ножом несколько раз.

«Идут или не идут?! Давайте, валяйте! Я покажу вам берсерка, сукины дети!»

Заяц подбежал к дикобразу – схватил его за шею, за руку, «нет, так не берётся». Отодвинул, обошёл сзади, обхватил двумя руками, наконец поднял и подтащил к окошку в двери.

«Ну? Идут или не идут? Почему я опять ничего не слышу? Давай, эй!»

Заяц: Начальник! Ээээй, начааальник!

Лапы затекают. Остатки крови хлещут из шеи дикобраза.

Заяц: Ээээй!

???: Что разорался, ква? Щас по морде получишь, крикун, ква ква ква!

«Это Квако. Он близко. Сейчас откроет. Давай!»

Заяц: Он умер! (Заяц практически вставил морду дикобраза в ещё неоткрывшееся окошко). Он умер!

Квако: Кто умер? Кто умер, ква? Щас, погоди, ква! Щас открою, всем наваляю, ква ква ква!

«Давай!»

Окошко открылось. Заяц с силой вдавил дикобраза в проём – брызнула кровь на Квако и его проклятый белый фонарь. Теперь если отойти, он может так и повиснет, подумал заяц.

Квако: Что это? ЧТО ЭТО ЗА ХРЕНЬ, КВА КВА КВА!

Заяц: ОН УМЕР!

Квако: Что?! Почему?!

Заяц: Это вы его убили! Это ты его убил, Квако! Ты и всё твоё проклятое раздолье! Жри теперь! Пей его кровь! Ты же крови его хотел? Пей, Квако! И мою можешь выпить! Давай, заходи в наш уютный гроб!

Квако: Заткнись, заяц! Заткнись, ква! Мне запретили, но я тебе пару хороших вставлю! Что, ква? Умом тронулся там?

Заяц: Да, тронулся! Да! У меня труп на два квадратных метра! Всё в крови! Я может спать спокойно должен, ась?! С трупом? Выведи меня в другую камеру!

Квако: Не ори! Выведу! Но ты заткнись, ква ква ква! Заткнись! А ну отошёл! Морда к стенке! Нижние на ширине верхних! Отошёл от двери, ква. Давай!