Текст книги "Повесть о храбром зайце (СИ)"

Автор книги: Акс Цевль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Отдохнув у мельницы, смочив речной водой глаза, заяц прыгнул на дерево и поскакал к известной ему дороге. Зрение восстановилось, но осталась неприятная жгучая боль. Сейчас глаза его были большими и красными как яблоки. «Главное, что б не выпали», в шутку (но и всерьёз тоже) думал заяц.

IV

Уже глубокой ночью, уставший и сонный, заяц подходил к дубу дозорных. Его окликнул знакомый голос. Довольно высокий для самца, режущий воздух и уши своими рычащими «Р».

???: Здоррров, заяц!

«Чей же это голос? Знаю же! Точно знаю.»

Показался угловатый силуэт. Подходит к фонарю, выходит на свет. Это он! «Волк!»

Волк: Заяц! Давно тебя жду. Столько лет тебя не было и вот, даже не навестил меня! Старррого дрруга!

Заяц: Волк! Извини, забегался.

Волк: Да ладно, заяц. Я всё понимаю. Видишь, сам пришёл. Скучал.

Заяц: Скучал, говоришь? Ну что ж, я может быть тоже скучал. Ты однако ж в окошко-то меня не высматривал, занят был делами всякими. Ась?

Волк: Пррравда, заяц, прравда. Дел у меня всегда по горррло.

Заяц: А ко мне какое?

Волк: Никакого! Как есть никакого! Пррросто посмотрреть на тебя прришёл. Смотрррю вот.

Заяц: Да и я смотрю.

Волк: Ты помни, заяц, что я на тебя смотррю.

Заяц: И ты не забывай, волк. Я тоже на тебя смотрю.

Волк: Хе хе хе… Вот и посмотрррим кто кого перрресмотррит.

Заяц: Посмотрим, посмотрим. … Всё? Или ещё что-то?

Волк: Гади, заяц. Есть тут у меня кое-кто. Прривёл, вот. Что б ты и на неё тоже посмотрррел.

Заяц: Кого ж ты привёл?

Волк: А ты не знаешь?! А вон она подходит, вон!

Заяц обернулся и душа его ушла в лапы.

«Она! Зая!»

Зайка слушала разговор с дерева, потом спрыгнула и тихо (как только самки умеют) подкралась к зайцу. Красивая, высокая, повзрослевшая и как ни странно… поблекшая. Что-то ушло из неё. Штрих, нюанс, последний мазок, последняя нота… последнее слово решающее судьбу всего произведения – вот это… ушло, не оставив и тени. Что? Как? Столько вопросов, которые заяц никогда-никогда не задаст. Он смотрел молча, без смысла – так же смотрел он в горы у мельницы. Совсем забыл про волка…

Волк наслаждался своей партией, надрывал пасть в безумной улыбке до ушей. Он победил так просто! «Всё той же фигурррой!»

Волк: Я вас оставлю! Поговорррите. Посмотрррите дрруг на дрруга.

Заяц не отвечал, всё смотрел. Как буд-то было какое-то важное слово, оставленное для неё, заготовленное годы назад, но теперь слово это превратилось в звуки. Произнести их можно, но сам себя не поймёшь. А раз других слов нет или не ищешь их, не говоришь, а только смотришь.

Когда волк ушёл она заговорила.

Зая: Зря вернулся. Рано вернулся. Не мог подождать?

Заяц отвёл глаза и почувствовал себя неуютно – как буд-то разбудили в лучшую минуту сна.

Заяц: А чего мне было ждать? Ждать, пока вы тут… «новый мир» построите?

Зая: Да. «Новый Мир».

Заяц: Нельзя построить мир топором палача. Нужны тонкие инструменты, а у вас один топор.

Зая: Ты ничего о нас не знаешь. Это у вас топоры и палачи, дозорные башни и штабы, а нам их не понадобится. Ты это увидишь. И скоро.

Заяц: А если не увижу? Если не захочу увидеть?

Зая: Тебе придётся увидеть. Придётся открыть глаза один раз в жизни!

Заяц: Вот! Раз «придётся», значит будет и топор, и палач. Тебя используют.

Зая: А тебя не используют?

Заяц: Я на службе.

Зая: А ты брось. Уйди! Встань плечом к плечу с народом! Со мной встань!

Заяц: Против кого? Против тех, кому как и мне придётся ещё прозреть, чтобы в живых остаться? «В новый мир войти»? А степень прозрения будет измеряться чем? Полным с вами согласием? А несогласие станет преступным, разве нет? И вот их-то преступных за вернозрячий народ я должен буду расстрелять? Ты что мне предлагаешь?

Зая: Ну теперь уже ничего… Если останешься – ты обречён. Лучше уходи.

Заяц: Я дома. Идти мне некуда.

Зая: А мне есть куда идти. Потому что дома у меня никогда не было, но скоро и у меня будет дом!

Заяц: Дом разрушенных фантазий и несбывшихся надежд. Дом у тебя есть. Просто ты его не любишь, как и все твои «друзья». Или кто вы там – «товарищи»?

Зая: Мы животные. Мы то, что мы есть, а не то, что вы хотите из нас вылепить.

Заяц: Ну всё правильно, деградировать-то веселее. Лепить ничего из себя не надо – это ж усилий требует…

Зая: Ты не видел этот лес в депрессии! «Деградировать веселее»! Не говори мне про деградацию – она сидит на троне и ты ей служишь! Ты – убийца и преступник! Ты служишь преступному режиму, прогнившему и проклятому! Проклявшему нас всех!

Заяц: О, начался митинг под луной! Ничего не меняется у вас! Всё те же словечки, всё та же вода.

Зая: Так и у вас ничего не меняется! Это вы лес в застой и скатили, вы!

Заяц: Меня лично тут не было. В этом одном ты права – я не всё про вас знаю. Но знаю достаточно.

Зая: Уходи. Возвращайся в горы. Хоть ненадолго.

Заяц: Нет.

Зая: Почему?!

Заяц: Потому, что ты предлагаешь мне побег. Предательство. А всё то, что ты можешь предложить мне взамен… меня не интересует.

Зая: А я тебе ничего «взамен» не предлагала!

Заяц: Потому, что я тебя предупредил.

Зая: Потому, что ничего нет!

Заяц: Ну и ладно.

Зая: Последний раз тебе говорю: подумай. Время у тебя ещё есть.

Заяц: Сколько?

Зая: Немного. Мало.

Заяц: А точнее?

Зая: Не скажу.

Заяц: Не знаешь?

Зая: А я не на допрос к тебе пришла.

Заяц: Ну, на допрос я к тебе сам приду.

Зая: Не придёшь, не успеешь. Прощай.

Заяц: Ну прощай.

Зая:.…

Заяц:.…

Зая ушла, а заяц остался. Прислонился к дубу и опять же без мысли смотрел на луну и звёзды.

«Где-то там есть созвездие «Заяц». Козлы всякому бреду козлиному учили меня, а я учился от скуки. Всё думал: ну как это можно зайцем назвать?! Может они зайцев не видели до меня? Хотя нет, видели, раз назвали…»

Зашумели рядом кусты – кто-то сидел в них и сидел давно. Заяц потянулся за луком, но услышал знакомое хрюканье.

Свинья: Заяц хрю на на!

Из кустов выполз свин с арбалетом и щитком. Обмотанный с ног до головы какими-то верёвками с ветками, в странной шапке с гнездом.

«А, это камуфляж! С таким в болота ходить, не в кустах сидеть.»

Свинья: Заяц на! Я его на мухе держал всю дорогу на! Потом она на! Ааа! Заснул на.

Заяц: Пить меньше надо, свинтус!

Свинья: Меньше не надо! Я тебе мигал на! Мотал хрю на веткой! В морду пихнул себе на! Обпотел, чуть не сдох там!

Заяц: Молодец!

Свинья: Чё не стрелял на?

Заяц: А ты чё не стрелял?

Свинья: Ждал на!

Заяц: Вот и я ждал.

Свинья: Чего ждал на?

Заяц: Да разобраться надо. Понять всех и каждого. Она ж права: я многого ещё не понимаю. Что вы тут и как вы тут… слова какие-то новые.

Свинья: Это! Она!

Заяц: Что она?

Свинья: Это она же хрю на на!

Заяц: Ну говори, говори! Что она-то?

Свинья: Она же на тебя доносы писала и других подговаривала! Всё – липа! Всё она на! Она тебя упекла!

Заяц: Да я знаю.

Свинья: И тогда знал?

Заяц: И тогда знал.

Свинья: Чё не оправдывался на? Чё молчал на суде на?

Заяц: А чего мне оправдываться? Я и сейчас оправдываться не буду. К тому же… правда-то там тоже была. И если б начали копать, то и тебя бы, верный друг, «упекли». И кто знает: может и не говорили бы сейчас.

Свинья: Это да на. Верно на.

Заяц: Верно и ладно. Закрыть старьё, давай работать.

Свинья: Есть, капитан на!

Заяц взабрался на дуб и влез в окно штаба. Свинья поднимался по стремянке: в начале она раскладывалась, потом цеплялась к верёвкам. Свинья лез наверх и тянул одну из верёвок за собой. Так добирался до первой ветки и поднимал вперёд стремянку, тут же складывал и раскладывал её снова (теперь уже в другую сторону), наконец цеплял верхней ступенью за другую такую же под штабом. Свинья лез дальше, забирался на вторую ветку. Отсюда первая стремянка падала вниз, а верёвка цеплялась за крючёк рядом. По второй ветке свинья полз на брюхе, вторая стремянка тянулась за ним, опять раскладывалась и опять же вешалась на крючёк. Это был какой-то несуразный лабиринт из дерева, свиньи и огорчённой физики (от того работавшей здесь лишь частично).

«Эта свинья ещё и летать научится», думал заяц, подавая лапу товарищу.

Сели за стол. Свинья выложил найденные им листовки.

Свинья: Нашёл на!

Заяц: Отлично! Где взял?

Свинья: Эти 2 у бобров на, на плотине. Вот эту у бывшей охранки нашёл. В помойке хрю на на!

Заяц: Да я тоже сегодня полазил. Мусора на болотах стало ещё больше.

Свинья: Правда на! Скоро утонем в собственных отходах. Будет хорошо!

Заяц: Ну нескоро ещё, нескоро… не радуйся. Вот эта вот последняя откуда?

Свинья: А эта на… на рынках ходят такие.

Заяц: Интересно…

По форме листовки ничем не отличались от тех пустых с типографии. Но в этих была дата, одна и та же на всех. Небольшие отличия были только во времени: в ночь, с рассветом или в полдень.

Заяц: На полную луну выходит.

Свинья: Точно.

Заяц: Ну, это хорошо. Есть время.

Свинья: План?

Заяц: План?! … Будет тебе план, будет. Но будет завтра. Я очень устал. Развезло меня… от сложности бытия лесного.

Свинья: Бывает на. Ты поспи тогда. Выспись на. Где остановишься?

Заяц: А где ещё я могу остановиться? Тут и заночую. Нору-то мою завалили?

Свинья: Завалили на.

Заяц: Ну вот. Тогда и говорить не о чем. Поживу пока на деревьях.

Свинья: Ты это… извини на. К себе не приглашаю – семья.

Заяц: Сколько у тебя там уже?

Свинья: Выводок на! То ли 12, то ли 13!

Заяц: Что же ты детей сосчитать не можешь?

Свинья: Могу, но не считал. Много их, много хрю на на.

Заяц: Да уж. Семья так семья! Счастлив ты, свинтус? Меня вот король спрашивал сегодня. Счастлив, мол, или нет? Ась?

Свинья: Я на? Пожалуй, что и счастлив на. Работать только надоело. С ума схожу на. Мерещится всякое.

Заяц: Может и не просто так мерещится. Тучи-то сгущаются над лесом.

Свинья: А то на! Революция на!

Заяц: Опять эти революции! Опять эта беснота, эта… слов не подобрать культурных. … Мне тоже, знай, надоело. Пусть я в горах сидел всё это время – странно же жаловаться, казалось бы – но вот вернулся. И что я вижу, что я слышу? Всё тоже самое! Слово в слово! Революция у них с минуты на минуту!

Свинья: И это «с минуты на минуту» на длится хрю на на сколько лет уже! Я ни хрю на не понимаю чё они хотят на!

Заяц: Чё хотят, чё хотят?! Да всё тоже, что все и всегда. Ценности у них из песенок и сказок. Но не в этом дело! Ты пойми, я не против их ценностей. Я против их методов. Ведь в конечном счёте нам останется не то, к чему они придут, а то, что за собой оставят. Кто разгребать-то будет за господами революционерами?

Свинья: Понятно кто на! Мы на!

Заяц: «Мы на»! Так нас же первых расстреляют за доброту и всё святое! И тут же ад начнётся на земле! Угробят лес за песенки и сказки.

Свинья: Да были б на хоть сказки наши…

Заяц: То-то и оно. … Задерживаю тебя? Иди домой, свинтус. Иди к семье.

Свинья: Пойду на. Пойду.

Заяц: И детей сосчитай пожалуйста.

Свинья: Хе хе хе, жену спрошу на.

Заяц: Привет передавай.

Свинья: Передам на, передам. Дай покажу тебе перед уходом мои убранства на!

Заяц: Чего-чего?

Свинья: Что б ты знал что да как на…

Свинтус показал зайцу некоторые «секретные отсеки» штаба – всё то, что он тут понаделал под воздействием своей запущенной паранойи. В стенке было оружие, за стенкой щиты, под полом «припасы», полезные и бесполезные, в потолке ловушки и «инструменты для допросов», модифицированные и улучшенные. Были и совсем необычные ноу-хау у свинтуса, но в основном только в планах, на бумаге. Планировал он танк, механического голема и цепелин (некое летательное средство).

Свинья: Це-пе-лин! Большой на, круглый на!

Свинтус особенно гордился этой штукой. Ему казалось, что вот её он сделает, и все проблемы мира решатся окончательно и бесповоротно. Прежде всего его проблемы должны были разрешиться. И паранойи, и видения, и осточертевшая революция – все эти ужасы, мучающие его свининую душу. Почти счастливую, но очень уставшую.

Свинтус то кричал, то шептал, хрюкал и ругался, всё не мог остановиться – рассказывал и рассказывал о своих волшебных мирах. Заяц слушал и грустил.

«Не место тебе в дозоре, свинтус. Надо уходить, мой старый друг. Сейчас не скажу – больно будет. А потом скажу. Завтра же начну подыскивать кого-то. Вот гиену бы перевербовать… он был хорош сегодня. А ты, свин, прости. Не твоё это.

И как ты справлялся только все эти годы без меня? Хотя чего я спрашиваю?! Не справлялся он ни с чем. Себя запустил. Лес запустил. Да и семью свою наверно тоже… запустил. Эх, свинтус…»

После большого воодушевления приходит большая усталость. Свинтус уже не держался на копытах, чуть не повис на стремянке, чуть не запутался в верёвках. Кое-как приземлился в кусты (те самые), поднялся, почесался и пошёл. Заяц смотрел ему вслед, пытаясь понять насколько и как быстро восстанавливается его зрение. Наперёд нужно было это знать.

«Так… а теперь самое время решить, где и как я буду ночевать. Свинтуса я люблю, но я ему не доверяю. На осознанное, идейное предательство он вряд ли способен, а вот по глупости предать может. Даже не заметит и не поймёт как оно случилось. Потом раскаиваться будет искренно, но будет поздно.

Вот если я знаю, что друг мой слаб, не предаю ли я его, возлагая на него ответственность, с которой он почти наверняка не сможет справиться? И тогда, когда он предаст меня, буду ли я в праве винить его? Винить-то я его буду. Буду, буду. Но лучше, конечно, не проверять ни дружбы, ни любви. Всё ценное тонко и хрупко. Рвётся и бьётся. …

Нет, надо уходить отсюда. У реки, недалеко от музея, была у нас квартирка секретная для встреч с агентом. Нора на пару голов. Тогда свинтус ещё учился, не знал про неё. А теперь знает? Может и знает. Но почему тогда не предложил её? Я же вспомнил про неё. Почему он не вспомнил?

Надо проверить. Отсюда недалеко. Прыг-скок и там.»

Память не подводила зайца: за несколько минут он проскакал всю дорогу от дуба к секретной норе. Кругом уже зажглись фонари, закружились светлячки и широкой дугой засияли звёзды. Вечером было облачно и пахло дождём, а теперь облака ушли, не проронив ни капли, и небо буд-то исчезло – чёрная-чёрная пропасть над головой и звёзды висящие на невидимых нитях.

«Очень много света этой ночью. Даже странно думать, что кто-то освящённый всем этим богатством может желать чего-то другого. Вот если бы каждый на свете мог проникнуть в лучшие мысли мои и лучшие чувства мои, смог бы он ненавидеть меня? Этот каждый. Если бы мы все умели так проникать друг в друга, пришло бы кому-нибудь в голову разделить себя на верных и неверных? Созвучных и несозвучных? Родных и инородных? Какая им нужна революция? И нужна ли она вообще нам?

… Не знаю. За себя знаю, за всех… нет, не знаю.»

Под меченым камнем заяц нашёл ключ. За виноградом нащупал ручку, открыл дверь. Казалось замок был хорошо смазан, дверь открывалась тяжёло, но не скрипела, за ней не разлеталась пыль, не разбегались мыши.

«Всё как-то слишком аккуратно. Кто-то здесь бывает. Бывает часто.»

Заяц зажёг фонарь, стоявший прямо за дверью – стоял он так, чтобы входящий обязательно наткнулся на него. Были тут и свечи, старые огарки и целые, в связке. Коробка с инструментами, гора разноцветных тряпок, пустые бутылки от берёзки.

«Ну а теперь поищем тут «секретные отсеки». Они тут точно должны быть…»

Заяц зажёг несколько свечей и расставил их по углам. Стал ощупывать стены и пол. Где-то стучал, где-то топал, пытался куда-нибудь просунуть лапу. По началу было и любопытство и азарт, но скоро заяц выдохся. До рассвета всего ничего, а он так и не спал.

«Ну и ладно. Надо понимать, тут у свинтуса что-то вроде секретной мастерской. Что он тут делает? «Цепелин»? Танк? «Инструменты для допросов», «модифицированные и улучшенные»? Под землёй? Хотя где ещё? Надо будет по возможности скрыть свои следы.»

Заяц потушил фонарь и свечи, попытался разложить всё так, как оно было. Запер дверь, лёг к стенке и уснул.

Глава II: Переворот

I

Заяц шёл по болоту. Ступал в зелёное месиво, но не тонул в нём, а скользил грациозно как птица. Он не чувствовал тела, он был лёгким, прозрачным. Его как буд-то бы не было. Но он был.

«Всё это по-настоящему!»

И мрак, и мерзость, и зелень шуршащая то низко, то высоко. У всего, казалось, есть мысль и цель. Всё подчинялось единому закону, разуму. Это разумное, это нечто безусловно видит зайца и чувствует его так же, как он чувствует его.

«Кто ты? Если ты в голове моей, покажись! Хоть видением призрачным покажись!»

И оно показалось. Из болотной массы и тьмы над ней поднялись столпы ожившей жижи, за ними стенки слизи с волосами плетёными, а в них шары воздушные, цветные. Всё это пульсом поднималось вверх и расширялось волнами вокруг. Приобретало форму. Твердело.

«Что это?! Что ты такое?»

Не разобрать – ни на что это не похоже. Не зверь, не дерево, не камень. «Разум». Только это слово крутилось у зайца в голове. Оно разумно и будет говорить с ним.

Тяжёлый и как буд-то далёкий гул, свист, впивающийся в уши как пиявка и бассистое урчанье с перекатами – всё это, как орган церковный, сливалось в музыку, напоминающую речь. Да, именно так казалось зайцу. Разум повелевал своему великому организму двигаться и шуметь, так, чтобы в этом движении и шуме заяц мог понять его. Это, бесспорно, было честью и нужно было научиться эти звуки понимать.

«Но что? Что я должен понять? Ответь.»

Оно ответило.

Оно: Ты найдёшь меня. Ты придёшь ко мне. И ты расскажешь мне.…

Заяц: Что? Что я могу тебе сказать?

Оно: Я хочу знать… сколько вёрст до приморья.

Заяц: Что?!

Оно: Ты скажешь мне?

Заяц: Если узнаю… то конечно. Скажу!

Оно: Узнай.

Заяц: Узнаю.

Оно: Где-то должно быть написано.

Заяц: Я найду.

Оно: Найди и посмотри. … И иди. Иди. И ди-ди-ди-дидиииии…

Внезапно вернулось чувство веса и заяц стал тонуть. Он провалился на слой ниже, потом ещё один ещё ниже, потом ещё, ещё… закрыл глаза ушами, остановил дыханье, задрыгался как только мог, но всё без пользы.

Мир погрузился в темень. Заяц потерял сознание, возможно даже умер, но… тут же проснулся.

Проснулся заяц в луже. Захлёбывался в мутном потоке уже минуту или две. Кашляя и рыгая, тресясь от холода, заяц мучительно поднялся и пополз по стенке. Не сразу понял, где находится.

«Это та же нора? Что случилось за ночь? Воды набежало много. А! Тонем! Потоп? Река разливается? Нет, не сезон. Могло плотину прорвать. Тут же река рядом! Чем там бобры занимаются?! А может что похуже? Надо выбираться отсюда. А то ещё свин придёт, вопросы лишние…»

Вода набиралась быстро. Там, где стена кривая и земля пониже, уже по колено. Там же образовалась воронка.

«Ага! Вот, где «отсеки секретные»!»

Заяц запустил руку в воронку и под слоем песка за плитой нащупал загнутый дважды штырь – приподнимая и подкручивая его, заяц поднимал плиту – это заняло какое-то время. Под плитой обнаружился люк, круглый, с шипами.

«Вот и нашёл я твои мастерские, свинтус! Но сейчас не время. Надо уходить.»

Заяц закрутил штырь в исходную позицию и присыпал песчяной массой «как было» – плита опустилась на место, снова образовалась воронка.

«Во всём остальном свинтус обвинит потом. И правильно сделает. Свечки, фонарь… да, всё на месте. Перед сном раскладывал.»

Дверь открывалась наружу, всё набиравшаяся вода никак ей не мешала. Заяц вышел, закрыл дверь и спрятал ключ под камень.

«Как бы его не вымыло.»

Тут вода растекалась на уровне лап, но собиралась в ложбинах, больших и маленьких.

«Если прорвало плотину, то многие лишатся своих жилищ. Малые норы у берега уже не восстановишь. Куда бежать? Надо посмотреть что там с плотиной – это наверх, недалеко.»

Заяц поднимался по холмам. Земля под лапами дрожала, деревья подпрыгивали и как буд-то ещё глубже впивались в землю. Кое-где холмы поменьше сносило мусорной волной, появлялись трещины. Кажется где-то был пожар, доносились вопли и сверху и снизу.

«Что это – судный день?! Хоть бы кто попался!»

Заяц вышел на дорогу. Тут казалось природа успокоилась и замерла. В шагах 30-и заяц увидел указатель – столб с десятком расписных дощечек и фигуркой совы, расправившей крылья. Почему-то очень захотелось подойти к нему и узнать «сколько вёрст до приморья». Заяц не помнил зачем, но был уверен: эта информация ему необходима жизненно.

Заяц уже подходил к указателю, уже рукой к нему тянулся, но снова удар! Задрожала и разверглась земля. Западали крестами деревья. Дорога растрескалась и теперь кусками съезжала на холмы. Хлынул мощный горячий поток – камни, мусор, коренья, тела – в белом обжигающем глаза пару уже не разобрать. Опять вопли и стоны, и с высот и с низин.

Заяц ухватился за столб указателя и держался так крепко, как мог. Прямо перед глазами болталась оторвавшаяся дощечка – та самая: «Приморье, запад, 1030 вёрст».

«Вроде было всё это, разве нет? Было, было. Чувство такое. Зачем мне приморье? Там контрабанда и пингвины с чайками. Что я там забыл? Странно всё это. Проснись наконец, надо выбираться!»

Столб накренился; уже ломался в двух местах. Дорога ушла совсем, образовался водопад. Там внизу трещина только ширилась и сосала в себя всё то, что намывало в неё течение. «Верная смерть», думал заяц.

Столб висел уже кверх ногами, а с ним и заяц, и дощечка «Приморье, запад, 1030 вёрст». Он пытался пролезть к основанию указателя, но каждое его движение отзывалось хрустом ломающегося дерева.

«Что же делать? На чём-то же он держится? Залезть туда, а оттуда куда? Куда, куда… Не знаю куда! Так и висеть? Нет, лучше побороться.»

С новой уверенностью заяц ухватился за ещё неотломавшуюся часть фигурки совы и вместе ней полетел вниз – прямо в сосущую трещину. До пояса ушёл в песок, смягчивший падение; стал погружаться, прощаясь с жизнью, но вдруг ногами уткнулся во что-то твёрдое.

«Может быть дерево встало поперёк! Несёт! Опять!»

То ли дерево вставшее поперёк тонуло, то ли пески закручивали и голову и ноги – болтало как в шторме на море. Ещё и на голову сверху падал всякий хлам. И пар клубящийся, и брызги тяжёлые как град. Заяц набрал воздуха и нырнул в песчяные воды. Ногами и руками обхватил дерево и попытался ползти вверх по стволу. Продвигался он или нет понять было невозможно. Все чувства были забиты шумом, движением, потоком, падением, разного рода кишением частиц. И сам он был частицей этого бездушного, не считающегося ни с кем и ни с чем перемола земли.

«Зачем? Зачем ты снова и снова перемалываешь себя в кровь? Зачем воздвигаешь по травинке храмы и крепости, и разрушаешь их мигом одним? Неужели без смерти прошлого твоего, не может рождаться будущее твоё и наше? О как бы я хотел не видеть смерти больше никогда! Да пусть и новая жизнь не рождается – это ладно! Пусть повиснет время, пусть остановится земля. Но… Но так ли хорош этот миг, чтобы в нём остаться, застрять? Не умрут его добродетели, но и грехи его не умрут. Прекрасное ни-ког-да не станет прекраснее, а ужасное так и останется столь же ужасным, сколь ужасным было оно в любое время до нас. Так что же… я должен принять твою смерть? Я только смиряться могу с тобой? Как жители гор смирились? Ушли, оставили природу собственным законам. А зачем тогда воля? Зачем я руку совал в огонь, зачем с холмов высоких прыгал в камни? Чему учила меня боль? Смирению и только? Неужели ничего в своей короткой жизни я так и не смог изменить? А должен был? Я даже этого не знаю. И вот так уходить, с одними вопросами.…

Больше не могу! Воздуха нет, сил нет, лапы онемели – смерть! Не могу…»

Снова удар, ещё один, ещё другой – заяц уже не мог понять внутри его колотит или снаружи. Колотило в весках, колотило в сердце, колотило в земле и цепью отдавалось всему лесу. Новый страшный поток ещё выше, ещё громче, ещё мощнее прежнего: большая голубая волна упала сверху и раскрошила остатки разбитых холмов с упавшей дорогой. Как меч дорубила сосущую трещину, высвободив накопившееся в ней. Полетел вниз мусор, вырванные изломанные деревья, раскуроченный кусок указателя с совой, бездыханное и окровавленное тело зайца. Что-то ударило его по голове, что-то резануло его в руку, что-то ободрало ему спину и изорвало одежду.

Волна спала. Заяц как тряпка повис на ветке высокого клёна, залив его кровью до земли.

II

Сознание вернулось. Вернулась боль и зачесались раны. Нашёлся воздух в лёгких, сердцебиение утихло. Утихла и земля, и воздух. Начался дождь. Ливень с градом. Небо стемнело, как буд-то ночь опять.

«Значит не смерть. Значит воля! Значит надо работать. Надо идти. Бежать, лететь… К плотине!»

Раны оказались неглубокими. «Царапины». «Уж точно несмертельные». Плащ в негодном состоянии: рваный в нескольких местах, капюшон отваливается. «Ну что ж, придётся мокнуть.» Потерял почти все стрелы. Осталась тройка и единица. «А вот это нужно исправлять как можно скорее. Вообще неплохо бы расширить арсенал.»

Дороги теперь не было, пришлось обходоми наворачивать круги. Попадало много деревьев – по некоторым (из тех, что побольше) можно бегать теперь как по мостам, по другим только катится и падать. Из котловин растекались озерца, в расщелинах образовывались новые сосущие ямы. Разваленные жилища с деревьев, прижатые норы, тела погибших. Много их.

«Неужели с этого берега… я один выживший? Да, тут почти никто и не живёт – это правда. Места-то тихие. Были. А теперь вот… Кто-то должен будет за это ответить.»

Плотина оказалась разваленной, и, как показалось зайцу, разваленной самовольно. Уже на подходе он обо всём догадался. «Стачка.»

Бобры бастовали с утра. Никто не работал, а кто-то (пока предположительно) сам разваливал плотины. Бегали хороводами, кричали раздольерские лозунги, жгли какие-то соломенные чучела. Призывали, проклинали, тужились и храбрились. Глядя на них и вспоминая морды 19-и трупов, насчитанных на пути сюда, заяц испытывал глубокую звериную ненависть к этим одурманенным болванчикам революции и тем особенно, кто их дурманит и зовёт.

???: Кто здесь власть?! (Вопил заводила.)

Толпа: Мы здесь власть! (Как рабы своему господину отвечала отупевшая от чувств толпа.)

Заяц подходил к бобрам всё ближе, пытался высмотреть заводилу.

«Ну давай! Давай ещё раз!»

???: Кто здесь власть?!

Толпа: Мы здесь власть!

«Вот он!»

На этот раз заяц заметил его. Красная повязка!

«Ничего не меняется! Всё те же, всё то же! Надо брать его! Но как я подойду? У меня нет ничего. Стрелы и то две. Надо ждать. Ждать.»

Не спуская глаз с заводилы, заяц вернулся к деревьям на краю поляны; залез на ветку повыше, стал ждать. Отсюда он хорошо видел всю местность, но так же хорошо видели и его. Дозорного в нём верно не узнавали – слишком уж потрёпанный был вид. К тому же был он один, а это странно.

«Очень странно. Какого лешего я тут один?! Где гвардия, где дозоры?! А они что творят? Это вот кому они показывают? Если я тут единственный представитель власти (а меня и не узнали) вы для кого тогда всё это делаете? Вот для того павиана в перьях? Он кто у вас, журналист свободной прессы? Я даже не знаю, что это за вид такой. Они видимо знают. Свои, родные. Чем дальше, тем роднее. В одном-то поле не садиться.

Какая-то дикая, пустая бессмысленность… и 19 трупов. Застрелить его что ли?! Этого, с повязкой. Нет, могу попасть в «мирного». Павиан потом расскажет всему миру про режим, который нужно свергнуть. А какие-нибудь «свои, родные» помогут нам умереть за высокое. Желательно всем и сразу. Желательно за справедливость. Чтобы потомкам ничего не объяснять.»

Заяц копил злобу. Он не мог оторваться от этой красной повязки, не мог вырвать из памяти погибших. «19, 19, 19», повторял и повторял он про себя.

Заводила призывал идти к царской поляне, «соединиться с братьями и сестрами», «в едином порыве», «гидру свергнуть» и ещё много чего банального и подсудного. Толпа неособо его слушалась – вроде бы и собирались, но явно не торопились. Для решительного броска «рабочих масс» чего-то не хватало. Что-то ещё должно было произойти здесь и возможно кто-то даже знал, что именно.

В небе показалась сова с матюгальником. Требовала расходиться и угрожала посадками. Из-за дождя слышно было плохо. Сплошное «бу-бу-бу».

Сова спустилась пониже. Этого и ждали: тут же стали закидывать камнями и палками. Всё было у них на готове, под лапой. Припрятано, положено, роздано кому надо. Действовали хаотично, но с большим революционным воодушевлением. Пели песни и бросали.

После пары случайных попаданий, хитрая сова сманеврировала и закружила прямо над толпой – стрелять вверх трудно, камни падают обратно на голову и локтями при размахе разбиваются носы.

Сова ещё раз повторила свою речь и поднялась на безопасное для себя расстояние. Заметила зайца и подлетела к деревьям.

Заяц: Сова! Где наши?!

Сова: Заяц! Немедленно к царю! Немедленно на поляну!

Заяц: Что происходит?!

Сова: Приказ, заяц! Немедленно на…

Сова не договорила. Выстрел. Выстрел со стороны толпы. Стрела средняя, в левое плечо. Артерия, кровь.

Сова упала на землю и как-то печально заныла, что-то проорал заводила и тут же с гулом рванула в миг обезумевшая толпа: бежали к деревьям, бежали добивать – камни держали, но уже не бросали.

Заяц спрыгнул с дерева и пошёл к толпе. На ходу изготовил стрелу, натянул лук, прицелился.

«Вот она, красная повязка! Впереди всех бежит!»

Выстрел.

Заводила падает, вопит, другие падают на него. Давка, паника, растерянность. Заяц приготовил вторую (и теперь последнюю) стрелу. Сделал пару шагов назад и через плечо крикнул сове.

Заяц: Сова! Можешь лететь?

Сова: Не знаю!

Заяц: Поднимайся! Поднимайся как хочешь и лети на высокое дерево – тут их много. Так, что б поглубже и что б не достали. А я пока… задержусь.

Сова: Хорошо. Попробую!

Заяц: Давай!

В это время зайца уже закидывали камнями. Сова поднималась, но ещё не улетала – кажется она пыталась вырвать стрелу. Заяц не видел этого, он немного отступил, чтобы подобрать валявшийся в грязи матюгальник – штука эта удобно вешалась на шею и почти не мешала.

«Поговорим пока. Ты улетай, а мы поговорим.»

Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!

Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!

…

…он хотел прочитать какую-то осмысленную речь, хотел призвать их к осознанности. Хотел так сказать, чтобы они проникнулись, чтобы почувствовали «его лучшие чувства», чтобы поняли «его лучшие мысли». Он наверное даже мечтал об этом моменте – мечтал всю жизнь. Представлял, что однажды он встанет вот так же – один против толпы – всё им скажет, а они ничего сказать не смогут, потому что слезами будут давиться. Потому, что против правды не попрёшь, а правда-то точно за ним.

Заяц разочаровал сам себя. Он не знал ещё, что именно так и именно в такой всю жизнь ожидаемый момент оно и случается. «Ах, печально и глупо в самом себе разочаровываться.» Глупо и тяжёло. «Опять этот давящий воздух. Это от дождя…».

Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!

Только это одно заяц кричал толпе, снова и снова. А толпа? Толпа отвечала ему привычной взаимностью: «ментяра позорный», «ментовское отродье», «сам падла, самого убьём».