Текст книги "Повесть о храбром зайце (СИ)"

Автор книги: Акс Цевль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Муфлон: Ну бэ! Какой же ты теперь имперец! Империя-то ваша – того бэээ! Да?

Заяц: Того. Как и ваша.

Муфлон: Ну-ну! Мы-то своё ещё наверстаем, а вы?! Вы вообще кто такие, бээээ? А? Мы вот 2 недели уже сидим и думаем, бээээ – кто вы такие?! Кто бэ?! Каждый день что-то выдумывают! Сплошной концерт у вас там, талалай! А?

Заяц: Так точно. Сплошной концерт.

Муфлон: Не нравится?

Заяц: Не нравится.

Муфлон: Так ты что ж, бээээ, сбежал что ли?

Заяц: Бегу.

Муфлон: Куда?

Заяц: На историческую родину.

Муфлон: А где она у тебя?

Заяц: Не знаю. Где-то там. Там, где такие, как я.

Муфлон: Уммм, вот как!? Бэ! Что-то мне подсказывает ты туда нескоро доберёшься, бэ-хэ-хэ-хэ-хэ!

Заяц: Что-то мне подсказывает я не доберусь туда никогда. … Тала-тала.

Муфлон: «Нескоро» или «никогда» – это теперь, бэээээ, от тебя одного зависит. Ну и от звёзд, конечно. …А? Тала-тала?

Заяц: Тала, тала. В чём моё преступление?

Муфлон: Сам как думаешь?

Заяц: С корнями что-то не так?

Муфлон: Кончай из себя дурака строить, талалай! Ты прекрасно знаешь, что с ними не так, бээээ!

Заяц: Нет, не знаю.

Муфлон: Откуда они?

Заяц: Не знаю.

Муфлон: А я знаю. Подсказать? А?

Заяц: Ну, подскажи. («Мне же тоже интересно».)

Муфлон: Есть только одно место на Земле, где можно раскопать ТАКОЙ женьшень! Это место, бээээ – императорский заповедный сад!

Заяц: Это тот, который размером с небольшую страну?

Муфлон: Тот самый.

Заяц: И как я мог там оказаться?

Муфлон: Никак, бэ! Тебя там быть не могло! Ты же с северного шёл, а?

Заяц: Да. То-то и оно, что с северного!

Муфлон: То-то и оно, талалай! Ты – контрабандист. Контрабандист, контрабандист! Не смотри так! Что?! Шёл по реке на плоту (чёрт знает откуда, чёрт знает куда – сейчас неважно), потом высадили тебя подельники, да? С товаром уже высадили, со всем хорошим, а? Деревня «Хвосты», помнишь такую? Вспоминаешь, бэээ? Там же ты встретился с другим таким же контрабандистом – кошаком по кличке вампир. Да? Пока всё сходится?

Заяц молчит. Муфлон, и не ожидавший ответа, продолжает.

Муфлон: Оттуда ты должен был идти на «лесопилку» так называемую – там же, по реке. Мы все отлично знаем чем они там занимаются, да, талалай? Какая у них там «лесопилка»! Бэ! Там ты должен был передать часть товара, но! Кто-то тебя предупредил! Хуай дан такой же, как и ты! Непонятно только кто! Кто этот вангбадан, а?! А бэ? А бэээ, неважно! Ты узнал об облаве, и ты, умный-разумный бэ… ты пошёл в обход. А потом ты вообще исчез! Как? Как это у тебя, бэ, получилось?! Не знаю. Видимо попытался свернуть назад, в волшебное раздолье ваше, но и там что-то пошло не так! И ты, байчи, опять подался к нам – сам! Ты… на что надеялся? Думал у нас работать вообще не умеют?! Сидят тут болваны рогатые, а? Не надо вам лаоваям на нас смотреть сверху вниз! Не надо! Что?

Заяц: Я не смотрю на тебя сверху вниз, но, тала-тала, работать ты не умеешь. Может и стараешься, но…

Муфлон: Тинджи! Стоп, стоп, стоп! Это откуда такой учительский тон вдруг взялся в твоей глотке?! Я ж тебя предупредил – не смотри на меня сверху вниз! БЭ! Не смотри!

«Личные комплексы у тебя что ли?! Все на тебя смотрят сверху вниз! Держу пари, и самка твоя тебя выше! Ты ж муфлон, а муфлон – это судьба!»

Заяц: Ты не поверишь, но я сам дозорный. Был по крайней мере.

Муфлон: «Был»! Бэ! Что ж, на пенсию вышел?! Что так рано?

Заяц: Власть в стране поменялась. Распустили все органы, включая половые. «Уволили», если кратко.

Муфлон: А где ж ты был, когда власть менялась?

Заяц: Я боролся, как мог. («… но ты вряд ли поймёшь. Съезжай уже с этой темы.»)

Муфлон: Значит плохо боролся! Надо было лучше бороться!

Заяц: Значит плохо боролся. Надо было лучше. Спасибо за совет. Пусть и запоздалый.

Муфлон: Служил, я так понимаю, ты не лучше. Бэээ!

Заяц: Может и не лучше, но дольше. Дольше, чем ты.

«И «дольше» – это не синоним «выше», муфлон! «Дольше!» Дольше! Всего навсего дольше!»

Муфлон: Ну и? И как твоё «дольше» возвышает тебя надо мной, а, талалай?!

«О Бог лесной! Ещё один параноик в дозоре!»

Заяц: Да не… Я просто хочу сказать, что… ты делаешь ошибки! Ты неправильно ведёшь допрос! Ты косячишь!

Муфлон: Где же я косячу?!

Заяц: А где косячат?! Здесь и косячишь! На рабочем месте своём косячишь! Ты ж допрашивать меня должен! А ты что делаешь?

Муфлон: А я что делаю?! Бээээ!

Заяц: А ты мне всю свою теорию сам выкладываешь! На тарелочку, к чайку! Кто так делает? Или ты в своей теории этой настолько уверен, что думаешь и вариантов других быть не может? Нужно наводящие вопросы задавать! Так, что я б сам выкаблучивался! А ты… (Заяц вздохнул, сдаваясь без боя.) А ты, я теперь вижу, никакой допрос вести и не собирался. Да?! Просто засадить меня решил? Или что у вас там за это причитается? Сразу казнь? На плаху?

Муфлон: Если наркота обнаружится, то и… то и на плаху, талалай.

Заяц: Да у тебя тут пограничники наркоманы, а ты и не видишь! В доле?! Может тебе и женьшень мой передали на обмен? Штука-то хорошая, редкая! Что же ты? Обворовать меня решил таким вот способом?! На судьбу-то мою тебе плевать! Тебе на всех плевать! Скольких ты загубил своими «теориями»? Я ж насмотрелся на вашего брата, хоть здесь, хоть там… такие вот дозорные как гады из под камня выползают при любых царях! Всё у вас с комплексов детских начинается. Боль-то надо как-то заглушать! А на это ж деньги нужны! Вот вы и сходите с ума, начинаете выдумывать ни как народ свой защищать от мерзости, а как систематично обирать его, ничего взамен не давая! Ты же должен доказать им всем, что нет тебя главней и выше! Ты ж для этого живёшь! Ну так давай! Я понимаю – сам такой же! Был. Давай! Доказывай! Крови моей хочешь? На, пей! (Заяц поднял лапу – на это тут же отреагировал ибекс, фыркнул, сделал шаг вперёд.)

Муфлон: Молчать! Бээээ! Разорался тут! Лапу опусти! Лапу опусти! И молчать! Молчать! БЭ! БЭ! БЭ!

«Да пожалуйста! Да на здоровье! Я всё сказал. Мог и короче даже.»

Муфлон: Думай про меня, что хочешь, вангбадан! Скоро, со дня на день! Приедет товарищ из шэхуэйбу и заберёт тебя с собой – туда, где ты узнаешь, что такое «хорошо». Посмотришь вот! Посмотришь как у нас дела делаются, заносчивый ты лаовай (как все вы)! А пока бэ… Шэнъян (обратился к ибексу)! Выводи! Пусть посидит пока у нас, пусть остынет к приезду обезьяны.

Ибекс подошёл к зайцу, приказал подняться и убрать лапы за спину. Заяц так и сделал. Поднялся, развернулся. Уставился в потолок в ожидании. Ибекс перевязал лапы зайца какой-то скрученной тряпкой с иголками навроде тех, что выпадали с дикобраза; повернул на выход. «Что это?! Прямо режет – не пошевелить! Жжёт как в масле раскалённом!»

Заяц: Лапы не отвалятся от таких наручников?

Муфлон: Если дрыгаться не будешь, то может и не отвалятся, бе-хэ-хэ-хэ-хэ! Тут недалеко, талалай! Веди его, Шэнъян! Пусть комаров там жизни учит! Нарисуются такие вот на головы наши! И как всегда свысока, как всегда они свысока.…

Заяц не дослушал, что именно свысока – ибекс закрыл дверь, а муфлон продолжил свою речь в одиночестве. «Надо полагать, он любит сам с собой повозмущаться. О как несёт-то его! Распаляется! Прямо как наши.» Идя по коридору, заяц заметил коробку со своим новым именем – «Талалай». «Наверное там лук мой и стрелы. Женшень, я так понимаю, ушёл в другие места. Ну, что и следовало ожидать.»

Вышли во внутренный двор. Травка жёлтая, бордюр высокий, решётка мелкая-мелкая – «зиндан».

Примечание:

Ибекс, как и большинство горцев, говорит почти исключительно на горском, а заяц отвечает ему на ломаной комбинации горского с островитянским, разбавляя вдобавок имперско-приморским жаргоном и грязным уличным матом (понятным во всём мире). Надо сказать, и ибекс старается не отставать – матерится как портовая островитянская якудза. Записывать такие диалоги «в чистом их виде» я не могу, поэтому от сих и до конца записываться они будут в уже переведённом виде.

Ибекс: Тебе повезло, красный. Раньше заключённый себе яму сам копал. А теперь, как видишь, все удобства, бээээ! Полезай!

Заяц: А «наручники»?

Ибекс: «Наручники?!» А! Ты садись – я сниму.

Решётка зиндана открывалась наверх, с неё свисали верёвки с узелками. Заяц сел перед ямой – так, как было указано. Ибекс распутал «наручники» с иголками и пнул зайца копытом в спину. Заяц успел ухватиться за решётку, но получил ещё один удар по шее, ещё один по голове (от этого последнего удара чуть не слетела шапочка с рогами, пошла кровь). После ибекс буквально запихал зайца в яму, накрыл решёткой, закрыл штырём.

Ибекс: Ну, красный? Как номер?! Нравится, бээээ?!

Заяц пролетел метра 3–4 (может и больше), упал в грязную лужу. Видимость минимальная, «но всё же лучше, чем в чёрной камере с дикобразом». «Наверно 5 на 5… на 5. Эти рогатые любят свою точность. Дотошные.».

Ибекс: Ты, красный, отсюда не выйдешь – даже не думай! Не мечтай, бэ! Сам виноват. Ненужно было про пограничников говорить. Молись Богам Горным, чтобы он забыл про это!

Заяц: Это ты молись! Наркоман!

Ибекс: Я не наркоман бэ! Мой брат, этот ербайву – наркоман. Я только так… работаю.

Заяц: Знаю я как вы работаете! Знаю как вы малолеток калечите! Всю жизнь вас таких давил и давить буду! Так, что это ты – молись своим Богам! Ты молись, пока не поздно! Я ж отсюда выйду! Я обязательно отсюда выйду!

Ибекс: Нет. Не выйдешь. Завтра что-нибудь случится. Что-нибудь… непредсказуемое. И ты умрёшь. Это знаешь тут… часто бывает. Проклятое место. Проклятое, бээээ-хэ-хэ!

«Вон оно как! Что-нибудь непредсказуемое! Завтра!»

Ибекс плюнул в яму, побил копытом об решётку, ушёл. Заяц снял шапочку с рогами, вытер кровь – она стекала в глаз и ниже по щеке. Огляделся. «Стены вроде как из камня – какие-то очень уж гладкие. А пола нет совсем. Лапы тонут в земле под лужей. И откуда она взялась? Сколько дождя сюда может накапать?!» Заяц посмотрел вверх – почти ничего не увидел через решётку, такой мелкой она была. Только маленькие «дырочки неба». Голубое небо, серое небо, «скоро ночь». «И опять погружение в чернь…»

Заяц крикнул, и странным образом крик его рассеялся как туман. Крикнул ещё раз – «тоже самое». Как буд-то что-то прижимало крик его к земле. Подобный эффект заяц наблюдал в одной пещере в приморье – «давно это было… в детстве наверно». «Да, то время было моим детством. …»

«Проклятое место. «Проклятое место», он сказал. Проклятое место… Понятно. Будет имитировать несчастный случай по каким-нибудь естественным причинам. Что же он выдумает? Отравит? Да нет! Кормить меня здесь уже не будут. А жаль. Я б поел. Э-эх! Ещё час-другой, я и жуков жрать буду с аппетитом. На рынках они это дело любят. Туристы аж деньги дают за гадость эту. Чуть-чуть я до рынка не добрался, а так хотелось! Уже предвкушал как торговаться буду! Наконец продал бы этот чёртов женьшень! Были бы деньги, хороший номер, ужин, может быть даже «продажная любовь» (а почему нет?) – всё бы позволил себе! Буд-то из ада вышел, и на всё один день имею! А тут… из одного котла в другой. Там посидел, тут посиди! Сколько так ещё я вынесу?! Мне не нравится, когда меня дерьмом запихивают в яму. Я этого не заслужил! Это я себя пылью могу назвать – я могу, а ты – наркоманский вытрах – ты перед этой пылью будешь кланяться. Вопрос только в том – как? Как я это сделаю?»

IV

Заяц удивлялся тому, что почти ничему не удивляется. Заяц боялся того, что почти ничего уже не боится. Заяц злился, потому, что не злился, а очень сейчас хотелось злиться, хотелось рвать и метать. «Было бы что…»

«Какой-то странный покой». Какой-то странный покой удивлял зайца. «Это покой просветления? Это покой безумца?! Может ли безумец стать «просветлённым»?

Странные мысли и ещё более странные воспоминания. Неуместные, никчемные. «Ведь странно же в одной тюрьме вспоминать другую? Да и что там вспоминать? Не просветления я там добился. Я там сошёл с ума! Я спятил! «Слетел с катушек».

Тогда… дикобраз убивает себя – как-то необыкновенно быстро – мгновенно, молниеносно – я ничего не успел ему сказать! А хотел ли? Наверно. Он же про мечты меня спрашивал. Про счастье, дикобраз, да? Про счастье ты хотел узнать? Так я и сейчас тебе про него ничего не скажу! Но… но вот тогда!

Тогда!

Тогда я «тронулся умом»! Тогда «слетел с катушек». Сошёл с ума! Сошёл с ума! Сошёл с ума, потому, что иногда ведь совершенно необходимо с ума сходить! Какие-то чувства должны обостриться, какие-то другие должны исчезнуть насовсем. Это не развитие бойцовских качеств, нет! Это деградация души. Сознательный и резкий поворот, шаг в сторону и шаг назад. Тогда кровь бурлить начинает, а голова гореть! Мышцы напрягаются, сокращаясь до своих пределов, кости гнутся как прутья! Видишь через стены, через время видишь, слышишь шорох в карманах и мысли в голове! Вот так! Вот так ты сходишь с ума, чтобы выжить! Один-два раза в жизни. Наверное за каждый раз потом ты платишь цену – ту цену, что при этой жизни и назвать-то нельзя! Оно и… оно и понятно. Я ведь никогда не хотел убивать! Что б я там не говорил, как бы я не угрожал кому-то! Я боюсь убивать! В момент убийства есть это страшное ощущение образовавшейся в природе пустоты. Ничтожащее нечто из глубин, бессознательное, механическое, насекомоподобное. На месте бывшей жизни сию минуту образуется зияющая пустота, и точно такая же, и точно такого размера, внутри тебя – отскакивает рикошетом, отбивая осколки. И чем легче ты это сделаешь, тем меньше тебя останется. Всё! Секунду назад была у нас тобой борьба! С ним! Вот с этим! У меня! У меня был враг, и во вражде с ним была у нас на пару бесконечность смыслов! А теперь всё! В момент не стало. И нет победы, и нет поражения! Ничего нет! Есть только это ощущение пустоты, убившее всю нашу бесконечность смыслов. Это ничтожащее нечто. Это насекомое, съедающее жизнь. Эта… смерть из старых басен. Нельзя ужиться с ней, немного не сойдя с ума. Нельзя. Не получится. Таков с ней договор. Главный вопрос в котором один:

Вопрос в том, сможешь ли ты вернуться? Я сошёл с ума там, в темнице нашей с дикобразом. Это было необходимо. Я убил… я убил нескольких. Это было… это казалось неизбежной необходимостью. Я не видел (и не искал) других вариантов – их не было. Их не было в моём безумии! Кровь, огонь и горы оружия – всё это было. А призывающее к добродетели искусство сгорало со стенами Эрмитажа! Перед танком Волченко (такого же безумца как и я) искусство больше не имело силы! Тогда и там это торжество бессознательности насекомого казалось… органичным. Это была победа насекомого над всеми нами.

А дальше меня мотало как дырявый плот на волнах океана. Какие-то сны, какие-то видения! Образы какие-то неоднозначные. Я всё теперь забыл! Даже общей мысли (если была она там у меня) не вспомню! И с чего я решил потом, что я рыцарь из древних текстов? А Волкявичюс (видимо тоже сошедший с ума, давно и окончательно)? Он-то почему решил, что я «рыцарь леса»?! Да и был ли он вообще?! Был ли там Волкявичюс? Или погиб тогда же? 16 лет назад? Откуда он взялся? Говорили же мне, что убили его. В газете писали. Нет, погоди – это было позже! Я уже был тут, на монастырской. Пару лет уже как!

Ничего не понимаю! Был он или не был?

С другой стороны, меня ж наверно тоже похоронили (надо же плевать куда-то)! И я теперь «внезапно воскресший» сижу тут и рассуждаю о том, что может быть в природе, а что нет! А уж газеты наши, ненаши, и «наши невполне»! Тот ещё «надёжный источник» для шпиона!

Волкявичюс скорее всего был. Откуда ж у меня мог взяться этот проклятый женьшень? Где ты накопал его, а, Волкявичяу? И куда уплыл? Куда-то он уплыл?! Надеюсь далеко. И очень надеюсь – это «далеко» не заповедный сад императора! Хотя… наверное туда он и поплыл, старый негодяй! Как был ты вор, так вором ты и остался! Ещё и меня подставил (пусть и не хотел того)!

(Не хотел ли? Да, я хочу думать, что не хотел.)

Так что же? Получается, муфлон прав? Меня со всех сторон обложили контрабандисты, сдали мне краденный женьшень и послали дураком через границу?! Какая-то… какая-то чушь во всём этом! Как буд-то наспех состряпали из того, что знали. Но зачем? Ничего умного в голову не идёт. Кажется я прав был тогда. Муфлон просто хочет женшень императорский, хочет денег. Или: «продвижение по карьерной лестнице» (так оно у них называется?) – за этим вызвал какую-то обезьяну из шэхуэйбу. Шэхуэйбу – это, если мне не изменяет память, разведка ихняя, и внешняя, и внутренняя. У-у! Как говорится, «краски сгущаются». Обезьяна эта загадочная может уничтожить меня на раз-два, она же может меня спасти. Надеяться-то больше и не на кого! Главное до обезьяны этой дожить. Ибекс настроен решительно, он явно не шутит. Хочет прикрыть брата своего от муфлона, который, как ни странно, ничего о наркоделишках их и не знает! Нет же – это странно. Странно всё это. Может он и в самом деле… «верный своему делу» дозорный?! Что ж тогда такой невнимательный? Или ибекс у него навроде моего свинтуса? И надо бы, но жалко?! Посмотрим. Хорошо бы подготовиться к завтрашнему спектаклю. Но что я могу?!»

При всём желании, заяц не мог выдумать ничего полезного, ничего хоть сколько-нибудь стоящего. Он облапал все 4 стенки, проползал площадь – 5 на 5, пытался лезть наверх, выдалбливая прорезь на углах, но: всё оказалось тщетно, всё без толку, потраченное время. Разве, что гадов насобирал по стенкам – надавил, накрутил «шарики» по сантиметру-полтора, сложил на кучку из песка и камушков. «Тошно. Пока тошно, а потом… может быть. К утру сами в рот залезут…»

«Тогда… В деревне – как он назвал её? А! «Хвосты»! Неудивительно, что я о ней не слышал. Этих хвостов у нас на каждую дорогу по десятку будет! Что было в деревне? Да вроде ничего особенного. Кошак-контрабандист по кличке «вампир». Хозяин таверны, и хитрый, и глупый (как все хитрецы). Послал меня… Куда ж он меня послал? Ах да! «Лесопилка» какая-то. Коты сказали, что резня там у бычков, кровища, все дела. Муфлон обмолвился про облаву. А на самом деле? И то, и другое? В какой последовательности? Может быть и правильно я сделал, что не пошёл туда, а может быть и нет. Это теперь неважно. И это теперь неважно.

В поле случилось со мной поворотное! В поле. Я как буд-то бы умер и воскрес, только на этот раз по-настоящему. Провалился в освобождающее беспамятство, покой близкий к смерти, одна механика без сознания. Буд-то сам стал насекомым, съедающим жизнь. Нужно! Нужно было наесться ею, чтобы вновь прийти в себя. 1000-у лет нужно ползать червём, чтобы прожить день зайца. 1000-у лет без звёзд, без революций, без каких бы то ни было чувств… 1000-у лет в одну ночь! А может и в каждую! Возможно… слишком много я накрутил жуков этих. Лазают, ползают! В голову лезут уже! Вот эти чёрные особо настырные. Жёлтые по-проще. Этих на потом.»

Заяц смочил один из насекомьих шариков собственной слюной, обтёр одеждой, съел.

«Никак. Песок во рту. А так… никак. Можно есть. Только не хочется. Больше не хочется есть всякую гадость. Я вышел, я выхожу… я постепенно выхожу из своего безумия. Тогда на поле случилось это… «поворотное». Проснувшись ото «сна, длинной в тысячелетье», я понял, что время моё продлено, и надо в нём чем-то быть. Чем-то большим, чем пыль. Чем-то большим, чем заяц, теряющий память. Теряющий память… Да. Горькая правда, но да. Я пытаюсь вспомнить каждую маленькую деталь и разглядеть её как синюю бабочку из туманов, но что-то ускользает от меня, закрывает чёрными лентами, слепленными волосами. Что-то внутри отмерло, я не восстановился полностью. Я и сейчас не чувствую себя целиком. Как буд-то тела моего больше оставшегося сознания. Меня не хватает на собственную жизнедеятельность! Вот что страшно!

А! И словно в ответ замкнуло что-то в рёбрах! Стучит само по себе, расходится опять! Отстучало, пронесло. … Нога отключается. Все лапы по очереди. Что же не так?!

Может муфлон правильно сказал тогда? Может и нужно было с поля повернуть на лес? В раздолье?

Нет. Конечно, нет. Нужна легенда. Нужен образ. Нужны документы. Нужна биография, «реноме». Только до орикса бы добраться! Орикс помог бы мне – я в этом не сомневаюсь нисколько! Только вот… кто я теперь? В его возвышенном, равно удалённом от всех, мире я кто теперь? А никто. Просто пыль. Та самая. У дороги.

Вчера я, сам того не понимая, представлял империю, а империя, возвышаясь надо мной и ими, представляла меня. Даже в качестве ссыльного я продолжал быть частью этой моей великой империи, её поражающей любое воображение истории, её короны, её семьи. Это было вчера, ушедшее, оплёванное как и я вчера. А сегодня? Сегодня я что представляю? Страны у меня больше нет! Раздолье есть, а страны нет! Раздолье ж не страна и вряд ли когда-нибудь ей станет! Да даже если и станет! Это когда ещё будет?! Теперь со мной можно делать всё, что угодно! Можно бросить меня в зиндан без суда и следствия, можно заморить голодом до полусмерти! Можно и не мелочиться даже – «к чему полутона?» – можно сразу укокошить! Распилить «на шарики» и съесть в каком-нибудь элитном ресторане! Чёрных сюда, жёлтых сюда! Никто и интересоваться не будет, что случилось! Что тут?! Кто тут? Никого! Волков что ли честь своих граждан будет защищать? Чем? Красивыми речами? У Волченко хоть танк есть, но что ему «ваши права»?! Ни к чёрту не сдались ему, психопату кровавому, «ваши права»! Он не для того революцию делал, чтобы «ваши права» защищать! Нет, прав он не гарантировал. Как и всякий революционер.

Никто теперь меня не защитит. Но я-то ладно. Речь-то не обо мне! Речь о целом моём народе! Ведь милионы ж! Ведь милионы живых душ, потеряв страну свою, в сей же час превратились в звенья пищевых цепей своих соседей! Нас хоть на товары режь теперь, хоть на сырьё для них, хоть на услуги (весьма специфического, надо сказать, характера)! И ведь… разве ж это всё в новинку, ась? Да нет же! Как земли начали терять, так это всё и началось! Ещё при старом царе, при «смелом», при V-ом!

Что-то конечно делалось, но чаще, чем хотелось бы обоим сторонам «было поздно». Случалось опять и опять это «поздно». (Так и с моей семьёй случилось, «кстати, кстати»…) Предлагай, не предлагай, а вернуться могли уже не все – абстоятельства, жизнь. Что делать? Оставались там бесправными чужаками, вечно угнетаемыми мелкими во всех смыслах народцами – «героями» с пятидневной историей от сотворенья мира! Да ладно мы! Себя бывает нелегко обнюхать! Но разве ж так не бывало до нас? Не уж то не читали мы басен исторических, не уж то мы в музеи не заглядывали? Ведь было это всё! Ведь раз за разом и один в один! Как же мы разобраться-то не можем в трёх черепках на полке?!

Съедят нас! Эх, съедят по одному. Дураки! Что же мы такие дураки оказались!? Бегали, носились, умничали друг перед другом, петушились! О, бедный мой государь! Я навеки останусь верен тебе! «До смерти и после неё!» Но скажи мне, мой государь…

Как позволил ты это с нами провернуть?! Государь мой… Увы, я знаю. Я только так… собственные связки посотрясать! А так-то я знаю! Я надеюсь. Опять надеюсь на тайный знак…»

Самочувствие зайца ухудшалось. На бесчувственных каменных лапах он поднялся из лужи, облокотился о стену. В ушах зазвенело, «запрыгало», потом заложило до глухоты. «Я здесь коньки отброшу. Надо думать.» Заяц мысленно осмотрел себя от лап до головы с рогами. «Нужно скрутить рог. Заточить может быть? Так-то он острый сам по себе. Но как-то так нужно сделать, чтобы снимался он резко и незаметно. Так, чтобы «с подвохом». Так, чтобы…» Ощупывая рог, заяц напоролся на что-то инородное – маленький такой выступ с углублением крестом, «похоже на головку болта». «Неужели, Волкявичяу?»

Заяц снял шапочку не без труда – за это короткое время шапочка успела «влиться» и прилипнуть. Расправил уши. «А! Стоят! Главное, что уши стоят! Вроде бы и слух восстанавливается, но всё равно вибрирует там что-то. Может гад ползёт очередной!»

Свет в зиндан уже не пробивался – «совсем как там, у нас». «Теперь только ощупью.» Предполагаемый болт найден был на том же месте – показалось даже, он немного вышел из рога. «А! Вот ты где! Да, это болт! Надеюсь хватит ногтя, чтобы его скрутить.»

Болт оказался коротким и грубым, скрутился как вбитый – «не уровень Волкявичюса, но может быть так и задумывалось». Болт выпал и тут же утонул в песке. Верхняя часть рога подалась и должна была двигаться, но что-то ей мешало. «А, понял!» Заяц повернул рог как ключ, «вниз, немного в сторону, а дальше как… а дальше как ножны меча»! Верхняя часть левого рога снималась «как ножны» – она скрывала загнутый полумесяцем нож, острый и тонкий как лист бумаги. Держался он ещё на двух болтах – один скреплял его с нижней частью рога, другой «подстёгивал» к ремню.

«Беру, беру! Беру свои слова обратно! Работа тонкая, Волкявичяу! Красиво.»

Лапа соскользнула, заяц упал. «Совсем сил нет! А уши? А уши стоят! Хорошо! Хорошо…

Хорошо, что уши стоят…»

Внезапно лужа окрасилась красным и как буд-то углубилась. Стены завибрировали в знакомом уже до настояшей боли ритме, «задышали», покрываясь венами всех оттенков вен – лилово-красным, лилово-синим, буд-то съедающим их чёрным, ядовитым и гнилым. Из густеющей кровавой лужи стала вылазить большая жаба. «Это… Квако? Я же убил тебя! Откуда ты взялся? Червём ко мне приполз?» За Квако вылазила другая жаба – «Квакевич! Палач!». Третьей жабой был Квака.

Заяц: Чего? Чего вы тут забыли?

Квако: И правда, ква! Скажи-ка, Квака ква! Чего мы тут забыли?!

Квака: А что, ква, квакать, Квако? Вот к нему, ква! К нему, ква, пришли!

Квакевич: Явились, ква!

Квако: Явились, ква ква ква! Явились!

Заяц: Чего вам надо?!

Заяц жался к стенке и бился об неё головой. Дрыгался всем телом бешено и хаотично – извивался дико, как буд-то сам себя хотел сломать. Ему не хватало воздуха, он задыхался. Он был уверен, что душат его чёрные вены этого злого и проклятого, дышащего, но не дающего дышать, зиндана. «Эти чёрные-чёрные вены!»

Квака: Что нам-то надо, ква? А то ты не знаешь, ква?

Квако: А то ты не знаешь, ква?

Заяц: Чего вам надо?!

Квака: Да пришли мы к тебе не по делу, а удовольствия одного ради, ква ква ква! Что б ты обосрался зашли, ква ква ква!

Квако: Обосрался, ква ква ква!

Квакевич: Обосрался!

Квако: Обосрался, обосрался, обосрался!

Заяц: Хватит! ХВАТИТ!

Квако: Что «хватит», ква?! Обосрался, ква?!

Заяц: Да обосрался я, обосрался! Так обосрался, что сейчас на бок повернусь и преспокойно спать буду! Вот как я обосрался!

Квака: Что-то не очень и похоже, ква! Брешишь, ква! Брешишь! Вон как тебя трясёт всего! А, ква? О как трясётся, ква!

Квако: Трясётся ква, трясётся!

Квакевич: Трясётся!

Квака: А почему, ква?

Квако: А почему, ква?

Квакевич: А почему, ква?

Заяц: А почему, ква?

Квака: А потому, что обосрался, ква ква ква!

Квако: Обосрался, ква ква ква!

Квакевич: Обосрался, ква ква ква!

Заяц: Обосрался, ква ква ква!

Квака: Ты, заяц, привыкай, ква ква ква! Это мы пока только так, ква! Обозначиться зашли! Подразнить, ква! Мы теперь, ква, часто к тебе заходить будем!

Квако: Не отвертишься теперь, ква ква!

Квака: С любимой в постельку ляжешь, ква, глазик закроешь, а там мы, ква ква ква!

Квако: Вздремнёшь у роддома, сына дождавшись, а там мы по люлькам лежим – галдим, ква ква ква! Квакаем, что б ты страдал и плакал!

Квакевич: Присядишь на последний путь, а и там, в последнем сне, ква, мы для тебя цветочки испоганим! Не друзья там будут, не любимые, а мы, ква! Не убежишь, не отсидишься, ква ква ква!

Заяц: Да и хрен с вами, ква ква ква! У меня так весело, что вы сами ж и сбежите, лишь бы не видеть того ада, в который вы же, дорогие, жизнь мою и превратили! Да! Да если б не вы!

Квака: Что «если б не мы», ква?

Заяц: Если б вы волков не поддержали, то ничего б и не было! Просто не случилось бы! Никакие «пистолеты» б им не помогли! Никакие пламенные манифесты! Вы, жабы болотные, стали их силой на улицах и в темницах. Вы стали и руками революции, и ногами. Жаль, мозгов вам только не досталось! А вы их и не просили! Вы другое просили! За другим пришли! Вы пришли разорвать меня и мою империю! За это я убил вас. ЗА ЭТО Я УБИЛ! Всё, разговор окончен! Пошли вон! ПОШЛИ ВОН! ВООООН!

Всё стихло. Исчезло. Как буд-то что-то лопнуло. Внутри. Снаружи. Везде.

V

???: Живой?! Живой, неживой?! Эй ты, янггуизи! Бе-бэ-бэээээ!

«Это тот ибекс… тот негодяй… брат того другого. Наркомана. Что тебе надо?!»

Заяц поднял голову, посмотрел наверх: свет из приоткрытой решётки падал ярко-жёлтыми квадратиками вниз, кривил чуть-чуть наискосок и проходил по лапам зайца. Освещалась только самая центральная часть зиндана – та, где вчера была лужа. Сегодня от неё почти ничего не осталось. «Высохла? Испарилась? Как?!»

Приоткрывший решётку вряд ли видел зайца – он ждал, он что-то говорил, плевался, бросался камнями. Один из камней попал зайцу в колено, но заяц не почувствовал ни удара, ни боли от него. Лапа однако дёрнулась, колено хрустнуло. «Чёрт!» Наконец ибекс заметил движение зайца.

(Уже не таясь, заяц искал свою шапочку с рогами – к счастью, она оказалась там же, где и обычно – на голове, крепко пристёгнутая ремешком.)

Ибекс: Вижу! Вижу, что выжил, красный гад, бээээ! Зря. Очень зря.

«Выжил?! Что он имеет ввиду? А что он вчера говорил? «Проклятое место»? «Непредсказуемое»? Что было вчера, что было ночью? Что я пережил здесь? Спросить? Молчать? Расскажет сам? Важно это или неважно?»

Ибекс: Про племена водяных слыхал?! А бэ? Сумасшедшие козлы навроде тебя, бэ-хэ-хэ-хэ-хэ!

«Водяные козлы с восточных полей? Знаю. Я с ними даже… «общался» (насколько это было возможно). Приходилось. Водяные козлы в большинстве своём – дегенераты второй волны 90-ых. Ориксы пытались их окультурить, но насколько мне известно тех самых теоретически возможных «положительных результатов» не было и нет по сей день. А вот конфликты бывают. И статьи под императорские гранты, конечно, тоже случаются. (Это, впрочем, уже не моё дело.)»

Ибекс: Так вот ты теперь один из них, бе-хе-хе-хе! С чем тебя, бэ, и поздравляю! Прошёл!

«А! Ах вот, оно что… Теперь всё понятно! Я не сошёл с ума! Главное: я не сошёл с ума! (Или по меньшей мере: я не сошёл с ума вчера!) Это же «ритуал первого охотника», и я каким-то чудом его прошёл! Как? Я не знаю!

Для своих ритуалов инициации водяные козлы используют особый яд с тяжёлым наркотическим эффектом. Неподготовленного он убивает почти сразу. У того же, кто на протяжении лет принимает яд всё возрастающими дозами, появляется шанс выжить. Главное ему при этом не потерять рассудок – галлюцинации от наркотика сильные, долгие, почти у каждого смертельно опасные. Их боятся больше самого яда, оно и понятно. Инициируемого опускают в специально для него подготовленную ванну, в которой он должен продержаться ночь. Если он (или сердце его) не справится, то ванна станет ему могилой. В лучшем же для него случае быть ему «капитаном – первым охотником», мужем какой-нибудь знатной козлихи, почётным гостем «главного капитана» всех водяных козлов. В это трудно поверить (да никто мне и не поверит), но теперь и я… теперь я тоже…