Текст книги "Свобода"
Автор книги: Афаг Масуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Его неуютная, убогая маленькая комната больше напоминала исследовательскую лабораторию, чем жилье человека...
...Эксперимент окончен, – подумал профессор, оглядывая комнату, результат налицо...
...Светало, розовый свет зари постепенно заполнял комнату, изгоняя растворяющиеся в наступающем утре ночные кошмары профессора...
***
... Шумные, как всегда коридоры клиники, казалось, жили своей жизнью, отдельной от тихих улиц еще спящего города...
... Стараясь избежать лишних встреч, надоевших приветствий с противно-искусственной улыбкой, профессор торопливо прошел полутемным, натертым керосином коридором в самый угол, где находился его кабинет.
Последнее время бодрые лица коллег, их быстрая походка, громкие голоса почему-то вызывали у профессора раздражение.
Он с облегчением вошел в кабинет, повесил на вешалку пальто, надел белый, накрахмаленный халат и снова вспомнил умершую три года назад жену...
После ее смерти халат профессору стирали больничные нянечки, но, несмотря на это, он каждое утро, натягивая халат, вспоминал о жене.
... По укоренившейся за много лет привычке профессор тщательно вымыл руки, расчесал перед зеркалом, висящим над умывальником, седые усы и волосы и огляделся.
...К медицинским карточкам, оставленным вчера на столе, кажется, прибавились новые...
Он сел за стол и начал просматривать их.
Раздался тихий стук в дверь, и в проеме появилась голова девушки, работающей в регистратуре.
– Доброе утро, профессор...
– Доброе утро, – буркнул он, не поднимая головы.
– Кто-то звонил вам. Он назвался, но я не расслышала имени. Спрашивал, в какое время вы принимаете. Я сказала...
– Правильно сделала, – все так же, не поднимая головы, ответил профессор и с бьющимся от нетерпения сердцем стал ждать, когда же девушка уйдет.
... Она еще немного постояла в дверях, потом ушла. Из коридора донесся ее странный, непрекращающийся смех.
Последнее время у людей, даже известных, солидных специалистов, долгое время проработавших в этой центральной психиатрической клинике, появлялись некоторые странности в поведении, они вдруг совершали поступки, совершенно не вяжущиеся с их возрастом, характером.
... Профессору вспомнилось, как позавчера главврач вдруг заперся в своем кабинете, весь день никого к себе не впускал, на стуки в дверь и звонки по селектору не отзывался, а в конце рабочего дня он вдруг вышел из кабинета весь раскрасневшийся и, что-то мурлыча себе под нос, отправился домой, бросая вслед встречавшимся ему в коридоре всякие непристойные замечания.
... А не далее как вчера заведующий отделением психотерапии, пожилой профессор облачился в смирительную рубашку, да еще умудрился каким-то образом обвязать себя толстой веревкой.
... "Да, сотрудники клиники, кажется, постепенно становятся похожи на своих пациентов", – подумал профессор и, взяв одну из медицинских карточек, стал читать: "Возраст – двадцать семь лет, первичный диагноз: легкая форма психопатии, симптомы: разочарованность в жизни, злопамятность, тяга к одиночеству".
... Он взял другую карточку:
"Возраст: сорок три года, первичный диагноз: тяжелая форма психопатии, симптомы: разочарованность в жизни, мания преследования, общая агрессивность, тяга к одиночеству".
... В дверь тихо постучали.
– Прошу... – профессор как попало сложил карточки и взглянул на часы. Было десять минут десятого.
... В кабинет вошел невысокий пожилой мужчина. Молча просеменив к столу, он сел напротив, потом положил на колени громадный, не соответствующий его росту портфель и устремил на профессора взгляд маленьких глаз.
... Лицо этого человека определенно показалось профессору знакомым, но он никак не мог вспомнить, где видел посетителя.
– Слушаю вас, – сказал профессор, поправив очки.
– Разрешите представиться, академик Сираджов... – мужчина, не вставая, протянул профессору маленькую ладонь.
– Очень приятно, – ответил профессор, пожимая холодную, как лед, руку академика.
– Я... занимаюсь философией... так сказать, философ. Преподаю в университете... – заговорил Сираджов, волнуясь и прижимая к груди портфель.
Профессор, слушая его, перебирал на столе карточки, но карточки академика среди них не было.
Она оказалась у академика, он извлек ее из портфеля и положил на стол.
– Сказали, что без карточки вы не принимаете, вот я на всякий случай и взял ее.
... "Сираджов К.Н., возраст: семьдесят один год, – читал профессор, первичный диагноз: старческий психоз, симптомы: мания преследования и опасности, страх, склероз".
– Профессор, – снова заговорил академик, придвигая свой стул ближе к столу, – я прошу вас, не относитесь ко мне как к больному. Я не лечиться пришел к вам. Я пришел к умному человеку, единственному специалисту, который сможет понять меня, помочь мне...
... От этих слов профессора затошнило...
– поймите меня правильно... Мы оба ученые... – академик заговорил быстро. Словно боялся, что его остановят. Вы занимаетесь психикой людей, я – их самосознанием, мировоззрением... Наши специальности в чем-то родственны...
– Я слушаю вас, – проговорил профессор, раздражаясь этим длинным предисловием, – прошу вас, говорите.
...Эти слова словно успокоили академика, он провел рукой по редким волосам, зачесав их назад, молча в нерешительности посмотрел на профессора, а потом тихо сказал:
– Профессор, мне снятся кошмары...
– Странно... – с нервным смешком отозвался профессор, – вроде бы видеть кошмары – это наше дело.
– Вовсе нет, профессор, – заволновался вдруг академик. – Мне снятся какие-то ужасы... Просыпаюсь в холодном поту от собственных криков... А бывает, что и не могу проснуться... Задерживаю дыхание, задыхаюсь и так вытаскиваю себя из сна... А потом пью лекарства, но ничего не помогает. Сердце готово остановиться. А у меня ведь в прошлом году был инфаркт...
... Вот, к чему приводят кошмары, подумал профессор, слушая академика. Типичный психоз. Это ждет и меня. А может, я уже дождался. Какой же сумасшедший признается в своем безумии?!.
Последнее время, наверное, и он, как и все сотрудники клиники, постепенно начал походить на своих пациентов...
...Академик совсем разволновался... Говорил так, будто сейчас должно произойти что-то ужасное и он не успеет договорить...
–... Жена почти каждую ночь вызывает "скорую помощь". Врач приезжает, слушает мое сердце и смотрит так, будто видит меня в последний раз... Я боюсь, профессор, – проговорил Сираджов, и профессору показалось, что он вздрогнул.
Взглянув в маленькое лицо академика, затем, переведя взгляд на его щуплые, похожие на птичьи когти, руки, профессор сказал:
– Успокойтесь, дорогой, не спешите. Здесь, слава Богу, вам нечего бояться... Страх – это нормальное чувство, рожденное нервным перенапряжением, утомлением или глубокой депрессией. Не надо себя пугать, в этом нет Ничего опасного. Будет лучше, если вы постараетесь ответить на мои вопросы... Значит, вам снятся кошмары... Можете сказать, как давно это началось?..
Академик задумался, что-то подсчитал и ответил:
– Месяца три-четыре...
Он хотел еще что-то добавить, но промолчал, задумчиво посмотрев на профессора.
– А вы можете рассказать, что вам конкретно снится?..
...Казалось, академик давно ждал этого вопроса. Он приблизил лицо к профессору и тихо, словно боясь, что его подслушают, прошептал:
– За мной следят, профессор...
Профессору от этих слов стало не по себе, но, не подав вида, он переспросил:
– Следят?..
... Академик утвердительно кивнул головой...
– А кто следит? Вы его знаете?..
– Я не могу выяснить это... – все так же шепотом ответил академик.
– Значит, вы не знаете его... А кого-нибудь подозреваете?.. Скажем, может быть, когда-то, пусть даже в молодости вы кого-нибудь обидели или остались кому-то должны...
...Академик молча смотрел на профессора, словно не понимая или не слыша его слов.
– Может быть такое, коллега?.. – повторил профессор, жирно подчеркнув в карточке фамилию академика.
– Решительно, нет... – внезапно пробудившись, ответил Сираджов.
– Вы можете пересказать сон во всех подробностях?..
– Могу...– ответил академик и как будто испугался собственных слов.
– Расскажите, пожалуйста. И не спешите, нам никто не мешает. Чувствуйте себя спокойно. Мы ведь – коллеги, и к тому же ровесники. Представьте себе, что мы сидим на скамейке в маленьком сквере...
Профессор достал из ящика стола трубку, набил ее.
Весь страх, написанный на лице академика, в одно мгновение сконцентрировался в его потемневших глазах.
– Я всегда вижу его на трамвайной остановке... – начал он, – он стоит и притворяется, будто разговаривает с кем-то... но на самом деле наблюдает за мной... я же вижу... иногда он краем глаз посматривает в мою сторону...
При этих словах сердце профессора замерло, а потом забилось сильней. Он глубоко затянулся трубкой.
... Академик говорил отрывистыми фразами, иногда, вдруг споткнувшись, замолкал. Будто забывал или не решался говорить дальше. Его била дрожь, он съеживался. Не знал, куда деть руки, то прятал ладони под мышки, то сжимал их между худых коленей.
– ... Я вижу его в толпе...
Он замолчал и растерянно посмотрел на профессора.
– Рассказывайте, рассказывайте... – Профессор выбил пепел из погасшей трубки в пепельницу. – Значит, он исподтишка наблюдает за вами...
– Он всегда стоит на одном и том же месте и с кем-то тихо переговаривается... Причем, я знаю, что он говорит обо мне... Потом подходит трамвай, я сажусь... Он тоже... но всегда едет стоя и всегда позади. И всю дорогу не сводит с меня глаз...
– Вы всегда видите одно и то же?.. – профессор снова раскурил трубку, чувствуя, как дрожат его пальцы. Он спрятал руки в карманы халата.
– Одно и то же, одно и то же... Я не знаю, куда мне деваться... И всегда на последней остановке, когда все расходятся, он идет за мной... Ждет случая остаться со мной один на один...
Академик, рассказывая сон, окончательно расстроился. Он походил то на испуганного ребенка, то на психопата – глаза его то расширялись, то сужались, превращаясь в испуганные точки...
Профессору почудилось, что дрожание губ академика отчего-то передалось его векам. Он ощутил давно забытое мелкое подрагивание в левом глазу.
–... Короче, я схожу, и он тоже... А потом, умирая от страха, долго играю с ним в прятки на темных улицах.
– Простите, не понял, – хрипло проговорил профессор, а потом, смущенно откашлявшись, добавил: – я насчет пряток не понял...
– Я кружу вокруг дома, – дрожащим голосом ответил академик, – чтобы он не узнал, где живу, прячусь то за деревьями, то в переулках... И очень боюсь, профессор. Этот страх, словно пробку вбили мне в горло... и я задыхаюсь, бегая по темным переулкам...
... Профессор вспомнил свой сегодняшний сон... как, ускользнув из когтей своего преследователя, он бросился в безлюдный блок, перепрыгивая через ступени, и, добежав до своей квартиры, дрожа от охватившего его ужаса, искал ключи.
– ... А этой ночью... – академик закашлялся, но продолжал говорить сквозь кашель, – ... он почти дошел до моих дверей... Я все нажимаю на звонок... он звенит, из квартиры слышен голос жены, а дверь все никак не открывается... а снизу уже доносятся его страшные шаги... я тогда обеими руками колочу в дверь, кричу, жена откликается: "Сейчас, дорогой... иду", однако двери не открывает... сердце уже готово разорваться, но все равно дверь остается закрытой... – академик взмахнул дрожащими руками, стараясь наглядней представить эту картину, – и тут я почувствовал, как кто-то сзади положил мне руку на плечо... Я чуть там же не умер... – при этих словах мертвенная бледность покрыла лицо академика. – ... Я хочу крикнуть... позвать на помощь, но не могу, воздуха не хватает...
Академик закрыл лицо ладонями и, кажется, беззвучно заплакал.
...Профессор почувствовал, как и ему комок подкатывает к горлу. Он сделал усилие, подавил его, кое-как взял себя в руки и со спокойным лицом продолжал слушать академика.
...На лице Сираджова было страдание... Глаза запали, кончик носа пожелтел...
– Помогите мне, профессор... Это никакая не усталость... Я совершенно здоров. Только вы можете мне помочь... Я знаю... Вы спасаете наркоманов, безо всяких лекарств замораживаете пораженные участки их мозга. Я знаю... Я все знаю... Знаю, скольких людей вы избавили от болезненного страха...
– У вас неверная информация, – с неожиданной резкостью ответил профессор, – я ничего не замораживаю...
– Профессор, если вы откажетесь мне помочь, то до конца жизни не простите себе этого! – вдруг возмущенно воскликнул академик, а потом, словно испугавшись своего крика, уронил голову на руки и закашлялся...
"Он кашляет от сердечной недостаточности", подумал профессор.
– Во-первых... – уже мягче проговорил он, чувствуя, как холодеет лицо, – я не говорил, что не хочу помочь вам. Просто, хочу, чтобы вы знали, невозможно отключить какие-нибудь участки мозга. Можно лишь с помощью психотерапии локализовать, ослабить их деятельность, вот и все...
– Спасите меня, профессор...
– Вы хотите сказать, что...
– Да, да... Избавьте меня от этих ужасных снов... Умоляю вас... они во сне могут увести меня...
– Кто – они?..
Академик придвинулся к самому краю стула, почти касаясь коленями пола...
– Я должен открыть вам одну тайну, профессор... – словно не слыша вопроса, академик почти вплотную наклонился к профессору и зашептал: – Я знаю точно, эти сны – на самом деле не сны...
– Не сны?.. – переспросил профессор, глядя в глаза Сираджову.
Тот в эту минуту походил на сумасшедшего...
***
– Все, что я вам рассказал, профессор, на самом деле не сны, – с этими словами, академик многозначительно покачал головой. – Как бы вам это объяснить. Все это, я, конечно, вижу после того, как засыпаю... но это не сон... Это... – академик на миг умолк, глаза его болезненно сверкнули, но тут же угасли. – Это... начало пути, ведущего туда... – академик ткнул пальцем куда-то за спину.
– Куда – туда?..
– Туда... – повторил академик, глаза его расширились от ужаса, он снова всхлипнул. – Я не смерти боюсь, профессор... я... – он снова перешел на шепот – боюсь заблудиться в тех снах... Время перехода в смерть во сне безгранично... я боюсь навечно остаться в тех темных переулках, где, умирая от страха, спасаюсь от своего палача... Вы меня понимаете, профессор?..
– Понимаю...
... Но профессор ничего не понимал, сны академика смешались с его собственными в странную, непостижимую картину...
...Трамвайная остановка, темные переулки, настойчивое преследование... все до ужаса было взаимосвязано... Оказывается, не только он хотел избавиться от кошмара черных страшных водоворотов...
– Я знаю, рано или поздно, мне не вырваться из этих снов... – с тоскливой задумчивостью сказал академик, – но не это меня пугает... Я боюсь навеки остаться на этом страшном перепутье...
Академик умолк, казалось, он выбился из сил, блеск в его глазах угас.
– Эти сны – сущий ад, профессор, – еле слышно проговорил он. – Там ад... – Он снова замолчал, поднял голову и взглянул на профессора погасшим взором.
... Попыхивая трубкой, профессор молча смотрел на него поверх съехавших на кончик носа очков...
– Вот уже несколько месяцев я работаю над одной темой... – академик говорил так слабо, что создавалось впечатление, будто говорит вовсе не он. – ... И вот с самого начала работы я в таком положении... словно попал в какие-то сети, капкан... В таинственный, опасный, невидимый капкан... Который месяц я не могу избавиться от этих кошмаров... Хотел даже сжечь все свои записи, но не решился... Да и разве можно сжечь свои мысли, профессор?!.
Он несколько мгновений растерянно смотрел на профессора, потом, устало вздохнув, продолжил:
– Я в этой работе затронул некоторые запретные темы... И, думаю, из-за этого и начались преследования...
– Запретные темы? – профессор с недоумением посмотрел на академика. Какие? – спросил он, чувствуя, что теряет голову в этой путанице. Для него уже не имело значения, нормален академик или болен. И от этого только сильней сжималось сердце...
... В глубине глаз академика мелькнул ужас. Взглянув на профессора, он ткнул пальцем вверх.
... Профессор отложил потухшую трубку... Потер холодными онемевшими руками лицо...
Кто-то тихо постучал, потом дверь скрипнула. В кабинет заглянула дежурная в белой шапочке.
– Профессор, здесь больные интересуются, будет ли прием?
Профессор непонимающе взглянул на нее, потом торопливо пробормотал:
– Нет, нет... Завтра, завтра...
А академик, казалось, выговорившись, с чувством исполненного долга молча сидел, уставившись в пол.
Профессору никак не удавалось привести в порядок мысли. Свои сны за прошедшую неделю, сны академика, этот разговор... Ад... запрет... страдания...
Одно только было ясно: академик совершенно здоров.
Его логика, страх, разговор, выражение глаз – все свидетельствовало о муках нормального человека.
И, кроме того, академик пересказывал его же собственные сны, которые довели самого профессора до сердечной болезни... Вселить сейчас в сознание академика сомнения – значило бы вселить эти же сомнения в собственном сознании...
Профессор мучительно размышлял, внимательно наблюдая за продолжавшим глядеть в пол академиком...
Странным было то, что академик чем-то походил на сумасшедшего...
Слушая его все это время, профессор одновременно перебирал в памяти сотни прочитанных книг, рукописей, информации – старую и свежую, большую и мелкую – по теории психиатрии, но не мог вспомнить, чтобы хоть где-то рассматривались сны, снящиеся двоим людям одновременно...
В памяти всплыла только маленькая заметка, прочитанная в прошлогодней "Науке и жизни" о двух сестрах, очутившихся во сне в одном и том же месте. Это можно было бы объяснить родством и обычным беспокойством. А чем объяснить этот случай?..
... Академик все так же молча смотрел в пол...
– Вы можете описать того человека?.. – профессор поднялся, сунул руки в карманы халата.
– Описать?.. – встрепенулся, словно пробудившись, академик.
– Ну, к примеру, как он выглядит, молод или стар?..
– Он молод... – сразу ответил академик, и в его глазах мелькнули искры надежды. – Лица его точно описать не смогу, но роста он высокого, широкоплечий... в такой сероватой клетчатой куртке...
При последних словах академика профессор почувствовал, как по телу разливается слабость...
... Может, он что-то путает?!. Может, академик что-то путает... Или по какой-то намеренной ошибке мешает одно с другим?!.
Он отвернулся к окну, пряча лицо от академика, и, ощущая гул в ушах, посмотрел на улицу.
Этого не может быть... Этого никак не может быть...
Гул заполнил весь мозг, стиснул уши...
Академик приблизился, встал за его спиной.
– Умоляю, профессор... Я вижу, вы можете что-то сделать... ничего от меня не скрывайте... Вы же обещали, сказали. Что будете говорить со мной как коллега...
Но он ничего не мог сказать академику... Разговор врача с больным, как с товарищем по несчастью, не влезал в рамки ни практики, ни теории психиатрии. Это не соответствовало и врачебной этике, достоинству, более всего ценимым профессором.
Он обернулся, взглянул на академика – в его светло-голубые при солнечном свете глаза, в лицо с мелко подрагивающими морщинами... Он ничего не мог сказать академику... Это могло вконец расстроить и без того слабые нервы Сираджова.
Он обнял по-детски хрупкие плечи академика, усадил его на стул:
– Садитесь, мой дорогой...
Сейчас он обычными приемами успокоит его, отправит домой, а сам останется один на один с этими кошмарными снами здесь, в больнице, окруженный психическими больными и немногим отличающимися от них врачами...
В голове опять все смешалось... Ясно было одно: он жил нормальной, спокойной жизнью, пока однажды в собственном доме, в собственной постели неожиданно не провалился в очень глубокий, темный колодец, и в этом колодце, пожиравшем его своей сложностью, мраком, оказался, кроме него, еще один человек – этот хрупкий голубоглазый академик...
– Я не отказываюсь от своих слов. Но с одним условием... – сказал профессор. – Обещайте, что больше никто не узнает о нашем разговоре.
– Обещаю, – ни секунды не задумываясь, ответил академик.
...На всякий случай профессор решил еще раз вглядеться в его лицо, отыскать признаки указанного в медицинской карточке старческого склероза, но почти тут же отказался от своего намерения.
– Мне снятся точно такие же сны... – проговорил он, утирая платком с висков пот.
В то же мгновение тоскливый страх на лице академика исчез.
– И вы?..
– Да, и я...
– Те же...
– Все, что вы рассказывали... Молодой парень, остановка трамвая, темные переулки...
– Вы хотите сказать, что вам снится то же самое?.. – словно сам себе проговорил академик.
– Именно то же самое...
– Это невозможно, – с бессмысленным выражением на лице пробормотал академик. – Нет... ведь это совершенно невозможно, профессор... – Вдруг на него напал нервный смех. – Это... вы так успокаиваете меня?!.
– Нисколько...
– Послушайте... – лицо академика резко помрачнело, – вы, кажется, продолжаете обследовать меня?!. Профессор, прошу вас...
– Нет, все не так... – ответил профессор, теряя терпение, чувствуя, как душит его узел галстука. – ... Выслушайте меня... – профессор глубоко вздохнул, – оставьте ваши подозрения, прошу вас. Сейчас не место... Я внимательно выслушал вас, пожалуйста, послушайте теперь меня вы...
... Профессору было трудно говорить, в горле пересохло, язык распух. Он налил из стоящего на столе графина воды и, не предлагая академику, крупными глотками выпил весь стакан. Зазвонил селектор, напоминающий пожарную сирену. Профессор снял трубку.
– Да?
– Коллега?! – послышался на другом конце голос главврача.
– Да...
– Почему вы не принимаете больных?.. Это еще что за новости? – голос главврача звучал так, словно он разговаривает лежа.
– У меня больной... Сложный случай...
– Насколько сложный?..
– Чрезвычайно сложный... – раздраженно ответил профессор.
– Ну что же... – и главврач повесил трубку.
Профессор тоже опустил трубку на рычаги и снова утер пот с лица.
– Мы с вами, кажется, и в самом деле коллеги... но в чем, вот это мы сейчас совместно и должны выяснить. Если этот сон, или, как вы его называете, ад показывают только нам двоим, в этом, действительно есть какая-то цель. Что пока нам об этом известно: мы оба – ученые, обоим нам за семьдесят. Вы связываете сны с научной работой, которую сейчас ведете... Говорите, что написали что-то о Нем... предположим, что это так. Но что же сделал я?..
Академик сидел растерянный и онемелый, как человек, получивший неожиданную пощечину...
– Послушайте, – продолжал профессор, опершись о стол, – я понимаю, ваши нервы и без того расстроены... поверьте, и у меня с нервами не в порядке. Но сейчас не время подчиняться капризу нервов. Вы сами говорите, что с трудом приходите в себя после этих снов. А мы с вами не в том возрасте, чтобы не обращать внимания на такие вещи. Конечно, смерть неизбежна, никто из нас не вечен. Не знаю, как вы, но я хочу выяснить все до конца. Поэтому не мучайте меня. Вы ждете от меня помощи, а я говорю вам: без вашей помощи я ничего сделать не смогу... По элементарной причине – все это уже за пределами психиатрии...
Профессор умолк и посмотрел на академика. Тот, казалось, не понял ни слова из сказанного...
Вейсов вышел из-за стола и продолжил, расхаживая по кабинету.
– Начнем с того, что сны, как и отпечатки пальцев, индивидуальны и присущи лишь конкретной личности. То, что один и тот же сон во всех деталях и подробностях снится одновременно двум людям, на мой взгляд, невозможно ни с какой стороны. Вы согласны со мной?
Сираджов спокойно смотрел на него.
–... В таком случае мы должны отыскать какой-то процесс или причину, а может быть, неизвестную нам закономерность, порождающую это явление, принимаемой нами за абсурд...
Академик, казалось, все никак не мог решить для себя – содержится ли в словах профессора горькая истина, или это продолжение обследования, поэтому он плохо прислушивался к его словам.
Тот, оборвав себя на полуслове, остановился перед академиком.
– Вы все еще не верите мне...
Академик молчал ...В его маленьких глазках мелькнуло презрение. Потом он вдруг странно заворочался на стуле.
– Я устал... – проговорил он и встал, – мне казалось, вы поймете... Он взял свой портфель и, сгорбившись, пошел к двери. Потом вдруг обернулся и спросил: – Профессор, вы знаете, какого цвета ад?.. На сером берегу серого моря людей загоняют на серый корабль...
Академик умолк, будто комок снова перехватил ему горло... Или так показалось профессору?!.
...Тщедушный, вконец расстроенный, он на мгновение застыл у двери, потом обернулся.
– До свидания, профессор, – сказал он, и тихо выйдя из кабинета, притворил за собой дверь.
...После его ухода профессор долго стоял посреди кабинета, стараясь обрести утраченное равновесие.
... Надо было все обдумать... не спеша, терпеливо пропустить, как сквозь сито, последние месяцы, может, даже годы, все детально исследовать, перечитать внимательно литературу о сновидениях...
...Когда профессор вышел из больницы, шел дождь... На трамвайно остановке толпились люди... Но эта толпа, казалось, обжигает ему кожу. Он отошел в сторону и встал у газетного киоска. По противоположной стороне прошла группа людей, с национальными флагами в руках, распевая песню "Свобода", они, очевидно, направлялись к площади Свободы. Это были в основном небритые юноши в куртках и девушки-студентки, которые шли, смеясь и держа дружку под руки...
Чего они хотят, думал профессор, глядя сквозь мокрые стекла очков на это шумное сборище...
И вдруг он с ужасом понял, что единственный, кого он хочет увидеть сейчас на этой грязной остановке напротив своей уродливой клиники, так это того неизвестного преследователя в серой куртке.
...Он расхаживал по лужам, подняв воротник пальто, и думал, что оба они – и академик, он сам, наверное, больны. Видно у обоих тот самый старческий склероз, указанный в медицинской карточке академика. Мания преследования и опасности, склонность к одиночеству, ощущение страха...
Страх – самое сильное и необходимое чувство, привязывающее человека к жизни, поддерживающее инстинкт самосохранения, очевидно, к старости достигает наивысшей черты... – думал профессор. – ...Чем старее становится человек, чем ближе он к смерти, тем крепче, может быть, именно страх связывает нас с жизнью.
... Ему вспомнился нездоровый блеск в глазах академика, его совсем не старческие рыдания, вспомнились слова, которые тот произносил, тыча пальцем то себе за спину, то в потолок...
... Его собственное положение было еще сложней. Ведь если академик хотел избавиться от своих снов, уничтожить канал сна и жить спокойно, сам профессор, выходит, жаждал этих мрачных снов, как бы кошмарны и самоубийственны они ни были... Это своего рода наркомания.
... Сномания... – подумал профессор и горько сам себе улыбнулся.
Получается, что в отличие от академика он не хочет жить спокойно... Не хочет или не может?..
Не могу, подумал профессор, потому что мне давно уже тяжело жить в этой серой грязи, среди этих людей с одинаковыми лицами. Он попытался вспомнить, с каких пор овладела им эта "сномания", и понял, что это пришло несколько лет назад после смерти единственного родного ему человека, любимой жены... Он помнил, как после похорон жены вернулся в свою опустевшую квартиру, долго не мог переступить порог дома, покинутый женой, а потом весь вечер никак не мог согреться в холоде опустевшего дома... Потом же, когда он, не раздеваясь, лег, укрылся одеялом и долго тихо плакал, и ему удалось, наконец, уснуть, вот с тех пор все и изменилось...
Ему приснилась жена, которую он только что похоронил на лежащем на горе кладбище... Как и в прежние счастливые времена, жена сидела с ним на балконе, пила чай, а профессор смотрел через окно их теплого балкона на метель, воющую на улице, и чувствовал себя спокойным и счастливым...
С той ночи жена стала сниться ему по ночам... тяжелая, длящаяся несколько лет болезнь иссушила жену, кода на ее исхудавших руках свисала, напоминая клубочки ниток. Но во снах жена виделась ему с каждым разом все бодрей. Как в здоровые годы, она готовила его любимые блюда или, напевая, легкими шагами расхаживала по дому...
Поэтому профессор, кое-как перетерпев убогие дни, пропитанные горьким ароматом сиротства, вечерами спешил домой. Он уже не ощущал ни холода, ни одиночества в доме. Едва дождавшись ночи, профессор устремлялся в полные покоя и тепла сны на свидание с женой...
...А потом, через какое-то время он стал во снах испытывать неведомое в реальной жизни наслаждение, он чувствовал, как замкнутое пространство его маленькой квартиры вдруг непостижимым, сумасшедшим образом расширялось... Помнится, как-то во сне профессор, оставив жену на балконе, вернулся в комнату и вдруг оказался в чудесных сорокакомнатных чудесных покоях... Потом, проснувшись, он долго и со странным удовольствием вспоминал этот чудесный дворец с волшебными дверями, мозаичными полами, зеркальными потолками. Он помнит, как с тех пор каждую ночь находил разные предлоги, чтобы оставить жену на балконе и уйти в этот сказочный дворец с сорока комнатами, а оттуда он попадал в еще более иные волшебные миры, где ему открывались картины беспредельных просторов, и птицы на огромных парусах крыльев уносили его в страны, полные тайн и загадок, и росли небывалой красоты цветы, которыми невозможно было налюбоваться, и текли, переливаясь тысячью красок волшебные реки, в которых он не мог накупаться...
... И теперь профессор не мог точно вспомнить, когда, на каком из поворотов этих чудесных снов потерял он жену... Ему помнится только, что с некоторых пор он стал спешить домой и торопил приближение ночи отнюдь не для встреч с женой, для того, чтобы скорее погрузиться в этот мир, который с каждым сном становился все ярче, сказочней, загадочней.
...Эти сны, думал профессор, незаметно стали частью, причем основной частью его жизни. Вот и итог, – подумал он, – это все дела его хитроумной жены. Это она обманом исподтишка, задурив ему голову любимыми блюдами, ласковыми песнями, заманила в эти сны, а сама теперь занялась Аллах знает кем. Может быть, сыном, которого они потеряли несколько лет назад. Может быть, сейчас она торопливо готовит что-нибудь для него.
Вспомнил, как перед самой смертью жена обернула к нему измученное болезнью лицо и прошептала: "... как же я буду там без тебя?! Я буду скучать по тебе... очень скучать..."
... Она там не скучает... – подумал профессор, – явно, не скучает. Это здесь до бесконечности скучно и неинтересно, а там интересно и опасно.
