Текст книги "Лючия, Лючия"

Автор книги: Адриана Триджиани (Трижиани)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Мистер Де Мартино, рада вас видеть, – протягиваю я ему руку.

– Как настроение?

На мистере Де Мартино шерстяные брюки и рубашка с галстуком. Никогда раньше не видела его без белого поварского передника.

– Где Данте?

– Он закрывает лавку. Твои братья заедут за ним, – разглядывает мое платье миссис Де Мартино.

– О, спасибо вам за это чудесное платье.

– Кузина привезла из Италии несколько платьев, мои девочки выбрали себе приглянувшиеся, а я подумала, может, тебе понравится это. Мне известно, что ты обожаешь всякую одежду поэтому я решила, может, тебе это будет в пору, – улыбается она.

– Да оно мне очень нравится. Извините, я на кухню, помогу маме.

Я ухожу на кухню, где мама поливает томатным соусом bracciole – маленькие рулетики из нежной говядины, начиненные базиликом.

– Они так рано пришли, – шепчет мама.

– Да уж.

– Хочу дать тебе один совет. Ты молода. Ни за что не спорь с Клаудией Де Мартино. Она тебя съест заживо.

Я громко смеюсь. Мама шикает на меня.

– Сейчас уже все по-другому, – замечаю я. – Не так, как раньше, когда невестка жила вместе со свекровью и была чуть ли не ее служанкой. Времена меняются. Я не стерплю, если будущая свекровь будет указывать мне, что делать. Я намерена высказываться честно, не потому что мне так хочется, а потому что у меня есть собственное мнение.

– Есть у тебя мнение или нет, не имеет никакого значения. Она – хозяйка, – шепчет мама.

– Лючия? – останавливается в дверях Данте.

Ему так идет этот костюм, и у него такая теплая улыбка, что я понимаю, за что так люблю его. Он похож на кинозвезду Дона Амичи. У Данте карие глаза, густые черные волосы, выразительный нос, пухлые губы и мужественные широкие плечи. Когда я была еще совсем девчонкой, то вырезала и клеила в специальную тетрадку все статьи о Доне Амичи и фильмах, в которых он снимался. Когда мне впервые довелось увидеть Данте, то я тогда подумала: это знак, если мальчишка из Ист-Виллидж так похож на моего любимого актера. Я обнимаю жениха и целую его в щеку.

– Прости, я заставила твоих родителей ждать, – извиняюсь я.

– Не страшно. Матушка прождала весь день, чтобы попробовать ваше brocciole.

Мама что-то бормочет. Мы не обращаем внимания.

– Данте, я получила прибавку к зарплате, – с гордостью говорю я ему.

– Здорово, – целует меня в щеку Данте. – Ты упорно трудилась. Рад, что они заметили.

– Голубки, мне нужна ваша помощь, – мама протягивает мне большое плоское блюдо, а Данте – соусницу. – Поздравляю, Лючия. Я счастлива за тебя. Теперь и мне помоги, – чмокает меня мама и приглашает Де Мартино к столу.

Пока все усаживаются, я смотрю во двор. С моего места видна только маленькая часть сада – кусочек пожелтевшей травы да серая мраморная кормушка для птиц. На Рождество мама насыпает туда зерно и ставит рядом керамическую статуэтку Иисуса Христа в яслях. Но сегодня там только немного мутной воды. Мне так хочется, чтобы мама вычистила ее; от нынешнего ее вида меня коробит. Но у мамы так много забот по дому. Вот и теперь она накрыла прекрасный стол, в центре которого поставила несколько свечей. Их-то и зажигает сейчас папа. В их мягком свете даже миссис Де Мартино кажется симпатичнее. Папа читает молитву, и я помогаю маме раскладывать еду.

– Где сегодня ваши сыновья? – спрашивает миссис Де Мартино.

– Они в «Гросерии», разгружают машину, – отвечает папа.

– Мы подумали, что было бы лучше, если сегодня здесь будем только мы, – говорю я и улыбаюсь Данте. Таким счастливым я его еще никогда не видела.

– Сеньор Сартори, вы знаете, что ваша дочь ходит пешком домой одна? – поливает соусом мясо на своей тарелке миссис Де Мартино.

– Я не одобряю этого, но она уже взрослая женщина и может гулять там, где ей вздумается, – передавая ей хлеб, вежливо говорит папа. – Спасибо тебе за хлеб, Петер, – улыбается он будущему свекру.

– Только из печки, – хвастает миссис Де Мартино.

Мы приступаем к еде, и разговор становится более теплым и дружелюбным. Самое лучшее в том, что выходишь замуж за итальянского парня, – можно не опасаться никаких сюрпризов. Наши семьи похожи, у нас одинаковые традиции, превосходная еда, и разговоры, приправленные соседскими новостями и сплетнями. Забавно. Лучше и быть не может.

– Итак, приступим к делу? – говорит Данте, кладет руку на спинку моего стула и ждет.

Я начинаю:

– Может, в субботу, первого мая, в нашей капелле Святой Девы Марии из Помпеи?

Миссис Де Мартино перебивает меня:

– Нет-нет, в церкви Святого Иосифа на Шестой авеню будет лучше.

– Но это не мой приход, – вежливо говорю я.

– Будет твоим. Ты переедешь жить к нам и будешь ходить в нашу церковь. Это традиция, – миссис Де Мартино смотрит на моих родителей так, словно ищет у них поддержки.

– Я знаю, но пока я еще не вышла замуж и живу здесь, на Коммерческой улице. Меня крестили в этой церкви, я прошла там конфирмацию и посещаю каждую воскресную мессу. Именно там мы и познакомились с Данте. Я знаю, что вы рассорились со старым священником, но ведь это было сто лет назад…

– Отец Килкаллен ненавидит итальянцев, – говорит миссис Де Мартино.

Мама пожимает плечами:

– А мне казалось, что как раз наоборот.

– Давайте не будем спорить. Мам, пап, это будет Святая Дева Мария из Помпеи, – тоном, не допускающим возражения, говорит Данте.

Миссис Де Мартино смотрит на мужа.

– Я не против, – пожимает тот плечами.

– Что ж, решено. Первое мая. Наша капелла Святой Девы Марии, – похлопывает меня по руке Данте.

Не знаю почему, но это меня жутко раздражает. Потом он долго рассказывает о грузовике с хлебом, заплутавшем где-то в Бронксе. И когда этот грузовик в конце концов к ним приехал, оказалось, что по пути водитель съел дюжину булочек Миссис Де Мартино смеется слишком сильно над каждой подробностью этой истории, а мне вот ничуть не смешно.

– От вас я должна ехать до работы на метро. Вы переехали так далеко на восток. Мне надо будет садиться на электричку, чтобы добраться до Тридцать пятой и Первой, и вставать раньше, чтобы приезжать вовремя, – мимоходом говорю я.

Все молчат. Я пытаюсь начать разговор заново:

– Рут Каспиан шьет мое свадебное платье, оно должно быть очень удобным, потому что…

Миссис Де Мартино перебивает меня:

– Ты вообще не будешь работать в магазине.

– Простите? – притворяюсь я, что не расслышала, но, честно говоря, просто не могу прийти в себя.

– Не будешь работать, станешь домохозяйкой. Когда выйдешь замуж за моего Данте, станешь жить с нами и помогать мне по дому. Мы выделим вам комнату с видом на улицу. Отремонтируем кухню, в доме станет уютно. Вы будете там счастливы.

– Но у меня есть мое дело! – Я смотрю на Данте, разглядывающего свои ботинки.

– Ты можешь шить и на дому, – заявляет миссис Де Мартино.

Я поворачиваюсь к маме, которая как будто пытается что-то сказать мне, но не могу понять, что.

– Я не могу брать шитье на дом. Это совсем не то. Я швея в отделе эксклюзивных заказов магазина «Б. Олтман». Я работаю там уже шесть лет и в будущем мечтаю стать управляющей отдела, если, конечно, улыбнется удача и мне предложат это место. И вы ждете, что я от всего этого откажусь? – оглядываю я сидящих за столом.

Никто не смеет посмотреть на меня. Я хлопаю Данте по руке, но далеко не нежно, как обычно.

– Данте?

– Дорогая, мы поговорим об этом позже, – как никогда прежде властно говорит он.

– Почему? Может, все-таки поговорим об этом прямо сейчас? Зачем вводить в заблуждение твою мать. Я намерена продолжать работу в магазине.

Мне на ум пришла история помолвки и замужества моей бабки. Свадьба была устроена ее родителями в Италии. Никто не говорил ни о любви, ни о романтических чувствах, только обязательства и повиновение. Рутина! Бросить работу в универмаге? Только не в 1950-м году! Только не в Нью-Йорке! Клаудия Де Мартино сошла с ума, если думает, что я собираюсь шить женские платья в крошечной комнате на Эй-авеню. Нет уж, увольте!

Тишину нарушают только скрипучие звуки, которые издает папа, пытаясь открыть еще одну бутылку кьянти.

– Давайте не будем о работе. Обговорим лучше все детали будущей свадьбы, – любезно говорит папа.

Миссис Де Мартино словно не слышит его:

– А что будет, когда у вас родится ребенок? – Она кладет вилку в ряд с ножом и ложкой.

– Мы будем счастливы, – говорю ей я. Кто же не счастлив, когда родится ребенок.

– Я не собираюсь воспитывать твоих детей, пока ты будешь работать в магазине, – разъяряется миссис Де Мартино.

– А вас никто и не просит, – бросает моя мама.

Она вроде говорила, что я должна быть обходительна с миссис Де Мартино, однако сама вступается за меня. Мама делает глубокий вдох и размеренно говорит:

– Клаудия, моя дочь хочет сделать карьеру. Но это не значит, что она не может заботиться о семье. – Мама смотрит на меня. – Это не означает, что она не будет заботиться о семье. С детства она умеет делать все: готовить, гладить, убирать. Она всегда была отличной помощницей в доме.

– Спасибо, мама, – говорю я.

– Она хорошая хозяйка, – мама отодвигает тарелку и начинает теребить салфетку. – Но она совсем не такая, как я, как ты. Я пыталась втолковать ей, что у женщины и по дому хватает хлопот, безо всякой работы на стороне. Со временем, я думаю, она это поймет и пересмотрит свое отношение к жизни.

– Хорошо, если действительно пересмотрит, – с раздражением говорит миссис Де Мартино. – Но я почему-то уверена, что она даже и не помышляет об этом. Если Лючия будет работать в магазине, значит, целый день ее не будет дома. А кто в это время будет с детьми? – миссис Де Мартино плавно отодвигает свой стул от стола и намекает: – Понимаете, о чем я толкую?

– Это уже не ваше дело. И не мое. Это их дело, – кивает мама на нас с Данте.

– Думаю, миссис Де Мартино в каком-то смысле права, – уступаю я.

– Видите. Она понимает, что женщина не может работать, когда у нее дома дети.

– Миссис Де Мартино, это ваши слова. Я совсем не о том говорю. Попробую растолковать… – На самом деле я не знаю, о чем говорить, я обескуражена и не готова к подобному разговору. Мама предупреждала, что у Клаудии Де Мартино жуткий характер, но на деле оказывается даже хуже. Она – просто ведьма, кошмарный сон. – Дайте я объясню.

– Жду с нетерпением, – опираясь подбородком на руки, говорит мама.

– Я думала, что буду решать проблемы по мере их появления. Сначала выйду замуж, а уж потом начну обсуждать возможность рождения детей…

– Возможность? Ты смеешь пред лицом Господа такое заявлять? Господь посылает нам детей, когда Он считает нужным, а не когда ты хочешь. Да как ты смеешь указывать Богу! – Кончик носа миссис Де Мартино краснеет, в ее глазах блестят слезы. – Я совершенно не понимаю тебя. Разве ты не любишь моего сына?

– Несомненно, люблю.

– Тогда как ты можешь ценить его меньше, чем свою работу в магазине? Я не понимаю! Мужчине нужно знать, что для жены он – на первом месте. Все остальное потом. Иначе она не заслуживает того, чтобы называться его женой.

– Миссис Де Мартино, я прекрасно знаю, что еще недавно родители все решали за детей… – Данте пихает меня под столом. Понятно почему. Лица его родителей вытянулись. Должно быть, их женитьба тоже была предрешена. Я современная девушка, поэтому неудивительно, что Клаудия считает меня эгоисткой. По сравнению с ней я таковой и являюсь. – Не то чтобы это было плохое дело…

– Дело? Какое дело? – громко говорит миссис Де Мартино.

– …но времена изменились. Мы хотим сами принимать решения. Мы хотим равенства, а не угнетения.

– Я никого не угнетаю! – Мистер Де Мартино ударяет по столу кулаком. Столовое серебро подскакивает и со звоном падает со скатерти. – Я глава моей семьи. Глава! Мужчина – главный в доме.

Кажется, у мистера Де Мартино плохо с сердцем. Он так побледнел, поэтому я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к Данте. Он любит меня и примет такой, какая есть. И когда я смотрю на него, то понимаю: насколько сильно мое чувство, настолько же мне хотелось бы делать все по-своему. Если я перееду в его дом, жизнь моя станет невыносимой. Я не хочу отказываться от своей мечты из-за родителей Данте, моих будущих свекра и свекрови. Разве я должна? Я сама зарабатываю на жизнь. И если однажды мне захочется покинуть отчий дом, я смогу снять собственную квартиру и жить, как мне нравится. Я остаюсь с родителями только потому, что мне нравится моя комната с видом на Коммерческую улицу. Я люблю папу с мамой и, пока не выйду замуж, хочу быть с ними.

– Извините, но я не могу. – Слова вылетают так быстро, что сначала я и сама ничего не понимаю.

– Что это значит? – Данте выглядит ошеломленным.

Первый раз в жизни я сожалею, что вынуждена быть честной. Я смотрю ему в глаза и понимаю, что не смогу солгать.

– Я не могу выйти за тебя замуж. Прости. Не могу, и все, – отчаянно пытаясь подавить слезы, начинаю я.

– Не говори так, Лючия, – бормочет потрясенный Данте. – Будь по-твоему. Ты можешь работать, не беспокойся.

– Это ты только сейчас так говоришь. Когда мы поженимся, и я буду жить в вашем доме, твои родители постоянно будут вмешиваться в нашу жизнь. Я обманывала саму себя, думая, что с переездом моя жизнь не изменится.

Мне вдруг кажется, будто пуговицы на лифе моего платья – это гвозди, которые забили мне в грудь.

– Я очень хорошо делаю свою работу. Мне сегодня даже прибавку к заработной плате дали. Прибавку!

– С тобой определенно не все в порядке! – заявляет миссис Де Мартино. – Посмотри на моего сына. Он отличный мальчик Как ты можешь менять его на неизвестно что, менять на свою работу! – Она говорит «работа» так, словно это ругательное слово. – Да как ты смеешь делать такое! – встает она и прислоняется к стене, словно без ее поддержки упадет.

– Я ничего не делаю. Я говорю о своих чувствах. – От слез мое лицо начинает чесаться. Папа дает мне свой платок.

– Тебе должно быть стыдно! Вот как ты должна себя чувствовать!

– Баста, Клаудия. Баста. Ты не видишь, что Лючия и так расстроена? – тихо говорит папа.

– Вы, синьор, не имеете никакой власти в вашем доме, – шипит она папе.

Мама смотрит на папу, сдерживаясь, чтобы тут же не рассмеяться; никто еще не говорил с ним в таком тоне. Потом миссис Де Мартино поворачивается ко мне:

– Лючия Сартори, ты молода, и поэтому много парней за тобой увивается. За тобой! Самой красивой девушкой Гринвича. Я все время только и слышу: «Лючия Сартори, Bellissima!» Конечно, в это трудно поверить, пока не увидишь тебя собственными глазами. Всякий хороший итальянский парень хотел бы жениться на тебе. Но ты не станешь хорошей женой! Ты слишком упорная, – кричит миссис Де Мартино.

Мой отец встает, подходит к Клаудии и спокойно говорит:

– В этом доме никто не смеет оскорблять мою дочь. В возмущении мама качает головой.

– Забери кольцо! – велит миссис Де Мартино своему сыну.

– Вы хотите получить кольцо? – не могу я поверить своим ушам.

– А ты, Данте, не хочешь… не хочешь забрать кольцо? – Миссис Де Мартино протягивает руку и ждет, пока я не положу в нее кольцо.

Я поворачиваюсь к Данте, но он смотрит на свою мать:

– Мама, перестань.

– Она, – презрительно усмехаясь, говорит миссис Де Мартино, – любит свою работу больше, чем тебя.

– Это неправда, – мягко говорит Данте.

– Забирайте. – Я снимаю кольцо с пальца и отдаю Данте: – Кажется, это твое? – Потом поворачиваюсь к его матери: – Или оно принадлежит вам?

– Вообще-то, мне, – встает мистер Де Мартино и берет кольцо. – Это я его купил.

Миссис и мистер Де Мартино идут в прихожую и берут свои плащи.

– Это безумие, – умоляет меня Данте. – Давай все обсудим.

– О, Данте.

Я знаю, что должна все исправить, пойти вслед за его родителями и просить у них прощения. Мне так хочется обнять Данте, сказать ему, что нам надо уехать, сбежать, снять собственную квартиру, начать все заново. Разве бывает такое, чтобы такой чудесный день так паршиво закончился? Чтобы все пошло прахом?

– Лючия, я позвоню позже, – бормочет Данте и плетется к двери вслед за родителями.

Как только они исчезают, у меня начинает болеть живот.

Входит Эксодус, за ним Анджело, Орландо и Роберто.

– Мы пришли к десерту, – объявляет Эксодус. – Куда это они собрались?

– Домой, – шепчет мама.

– Кажется, они рассержены, – говорит Анджело.

– По пути к машине миссис Де Мартино так громко топала, будто пыталась потушить кучу окурков, набросанных вдоль дороги, – вступает в разговор Орландо.

– Что ты им сказала? – спрашивает меня Роберто.

– Что хочу продолжить работу в магазине, а им, видите ли, это пришлось не по вкусу. Мистер Де Мартино даже забрал у меня обручальное кольцо.

– Я же говорил тебе, что они болваны, – пожимает плечами Эксодус.

– Хочешь, мы вернем тебе кольцо? Мы можем его побить, – предлагает Орландо.

– Мальчики, – предупреждает мама.

– Ну, он заставил нашу сестренку плакать.

– Нет, это ваша сестра заставила плакать его, – наливая в бокал вина, говорит папа.

– Они успели поесть? – интересуется Роберто.

– Да, но очень много еды осталось, – приглашает их к столу мама.

Мои братья ведут себя так, словно ничего не случилось, словно я не отдала только что свое бриллиантовое кольцо, ввязавшись в спор с миссис Де Мартино, и тем самым не изменила свою судьбу.

– Как вам кусок в горло лезет? – возмущаюсь я.

– А что нам остается делать, – с набитым булочками ртом говорит Роберто. – Голодать только потому, что Де Мартино идиоты?

Не могу поверить глазам своим. Я будто через окно наблюдаю за чужой семьей с Коммерческой улицы. Если вы выросли в большой семье, то воспринимаете всех своих братьев и сестер так, словно они – часть тебя самого. Представьте себе осьминога: его щупальца двигаются в разные стороны, но все равно они являются частью единого целого. Роберто старший, поэтому он – глава; Анджело, второй по счету, – миротворец; Орландо, средний ребенок, – мечтатель; Эксодус, самый младший, – своенравный, непредсказуемый буян. А следом за ними я – малышка. И неважно, сколько у меня седых волосков, я навсегда останусь их малышкой. Потому что я – девушка, мамина помощница и служанка в собственном доме. Это я в субботу, в свой выходной, отпарила каждую салфетку, которая лежит сейчас на столе. Мои братья работают в лавке, и пока они не женятся, или пока я не выйду замуж, я вынуждена прислуживать им.

Мама берет тарелки с сушилки и протягивает их братьям. Орландо накладывает себе bracciole.

– Невероятно, что ты потратила такое превосходное мясо на этих Де Мартино, – ворчит он. Орландо высокий и худой, хотя ест больше всех. У него интеллигентное треугольной формы лицо, красивые темные глаза, и он очень добрый.

– Де Мартино вернется, – уверяет Роберто.

– Я так не думаю, – тихо говорит папа.

– Ой, пап. Милые бранятся – только тешатся. Со всеми бывает, – подмигивая мне, улыбается Анджело.

– Если он не вернется, я рыдать не стану, – накладывая себе еду, говорит Эксодус. – Мужчины, они как рыба. Хочешь выйти замуж? Идешь туда, где много парней, забрасываешь удочку с какой-нибудь наживкой[12]12
  Игра слов: автор использует слово bait (англ.), которое можно перевести как «наживка» или «искушение».


[Закрыть] и начинаешь вытягивать леску. Зачем возвращать Данте Де Мартино. Ты можешь поймать и получше.

– Он выгодная партия, – замечает ему мама.

– Нет-нет, это мы – выгодные в Гринвиче партии, – настаивает Эксодус. – Каждая местная девушка мечтает выйти за одного из нас замуж. И заешь, чем мы так хороши? Скажу тебе. Потому что у нашего папы есть «Гросерия» и этот дом, а еще все мы работаем. Это называется соблазнительный аромат денег. Их привлекает наше богатство. Они видят, как все чудесно обустроила мама, и в их головы закрадывается мысль: «Все это может принадлежать мне».

– Просто ты не доверяешь людям, – говорит ему Анджело.

– Вообще-то он прав. А тебе, – показывает Роберто своей вилкой на меня, – лучше смириться с этим.

– Сестренка, не слушай его. Мы в любовных делах не советчики. Никто до сих пор так и не женился, – вздыхает Анджело.

– Мама, ну почему я должна подчиняться? Ради чего? Оставить тебя, переехать к востоку на пятьдесят кварталов и делать для Клаудии Де Мартино все, что я делаю для тебя, с той лишь разницей, что я еще и вынуждена буду уволиться с работы. Какой в этом смысл?

– Тогда вообще не выходи замуж. Ради семьи мне тоже многим пришлось поступиться. Тебе хорошо известно, сколько у меня забот.

– Твоя жизнь действительно так трудна? – смотрит на маму папа.

– Нелегка, – смущенно отвечает мама.

– Радуйся, Лючия. Тебя освободили от такого тяжкого бремени. От жизни… похожей на нашу! – улыбается Анджело.

– По мне так и хорошо, если Лючия вообще не выйдет замуж. Мне нравится, как она стирает белье, – подмигивает мне Роберто.

Братья смеются.

– Знаете что? Это нисколько не смешно. Попробовали бы сами себе готовить и стирать, вам бы пошло на пользу.

– Ой, ну, это уж слишком. Мы ведь только хотим, чтобы ты была счастлива, Лю.

– Я не ваша собственность. Вы… да вы просто стая обезьян, по крайней мере, ведете себя не лучше. Все вам шуточки, да?

– Мама, кажется, проклятье Катерины все-таки существует, – бормочет Роберто.

– Замолчи! – шикает на него мама.

– О чем это ты говоришь? – спрашиваю его я. Потом смотрю на маму, испепеляющую взглядом Роберто. – Что за проклятье Катерины?

– Роберто. Язык твой – враг твой, – укоряет отец.

– Папа, о чем говорит Роберто?

– Ни о чем. Так, вздор. Забудь. – Мама отодвигает от себя тарелку и откидывается на спинку стула.

Эксодус ставит локти на стол:

– Кто-то проклял нашу сестренку? Это венецианец, как папа, или барезец[13]13
  Житель, уроженец города Бари.


[Закрыть], как мама?

– Только барезцы знают, как управляться с таким оружием, – говорит Орландо.

Снова мои братья смеются. Я смотрю на папу:

– Почему ты мне ничего не рассказывал?

– Я не позволяла ему, – восклицает мама. – Иногда лучше быть в неведении, чтобы собственными мыслями не привлекать беду.

– Лучше уж знать, – возражаю я.

– Нет никакой необходимости. От секретов бывает много пользы. Помнишь мою тетю Николетту? У нее одна нога была короче другой. Какая была польза рассказывать об этом жениху до свадьбы. Это могло стать причиной их размолвки. А так они прожили вместе пятьдесят семь лет.

– Пусть, но я другая, мама. Я хочу знать.

– Какая тебе разница? Проклятье, оно и есть проклятье, – мама делает глоток вина из папиного бокала.

– Это все венецианцы, – начинает папа. – Много лет назад мы с моим братом Энцо жили в Годега ди Сант-Урбано – поместье между городом Тревисо и Венецией. Нам было около двадцати, и мы были фермерами. Наше поместье находилось в плодородной долине; весной и летом там можно было выращивать любые овощи. Но у нас была мечта. Мы собирали урожай кукурузы и отвозили его на открытый рынок в Тревисо. Отличный был рынок. Чем там только не торговали: овощами, фруктами, рыбой – всем, что душе угодно. Постепенно мы скопили денег и в 1907 году поехали в Америку. Мы хотели создать собственный рынок, наподобие того, что мы видели в Тревисо. Энцо и я были командой. Приехав в Америку, мы придумали имя нашему рынку. Переделали английское слово на итальянский манер, чтобы даже в названии чувствовалась Италия. «Гросерия». Потом в доме моей кузины я встретил вашу мать, а Энцо в Маленькой Италии[14]14
  Район Южного Манхэттена в Нью-Йорке; традиционное место проживания американцев итальянского происхождения.


[Закрыть] познакомился с девушкой по имени Катерина.

– Папа, мы знаем все про твоего брата. – Мне не хочется слушать папины истории о прошлом нашей семьи. – Мы знаем, что вот уже много лет вы даже не разговариваете. Мы знаем, что он фермер в Пенсильвании, но никогда не встречались ни с ним, ни с нашими двоюродными братьями и сестрами. И все потому, что вы никак не можете простить друг друга. Но какое это имеет отношение к проклятью?

– Мама и твоя тетя…

Мама громко возмущается:

– Не смей называть ее «тетей». Она не достойна называться нашей родственницей.

– Мама с Катериной не ладили.

– Пап, это слишком мягко сказано. Я помню, как они надрывались, пытаясь перекричать друг друга, – вставляет Роберто.

Папа продолжает:

– Нехорошо это было. Из-за этого мы с Энцо и поссорились, и уже не смогли восстановить былые братские отношения. Поэтому мы решили прекратить наше партнерство и бросить жребий. Монету. Победитель получал право выкупить «Гросерию» и этот дом, а проигравший должен был забрать деньги и покинуть Нью-Йорк.

Анджело хихикает:

– Кошмар, мы могли стать фермерами в Пенсильвании.

– Фермер – почетное занятие, – не соглашается с ним Эксодус.

– В то время ваша мама была беременна Лючией. Это случилось летом 1925 года. Проиграв, Энцо расплакался. А Катерина пришла в бешенство, начала кричать. Тогда она и наложила на тебя проклятье, – поворачивается ко мне папа.

– Я не верю, что кто-то может насылать проклятье. Это какое-то итальянское вуду, – усмехаюсь я.

– А что за проклятье, папа? – спрашивает Анджело.

– Она сказала, что Лючия умрет от разбитого сердца.

– Ненавижу ее, – ворчит мама.

– И вы на самом деле верите, что расторжение помолвки – следствие этого проклятья?

– Похоже на то, – хмурится Роберто.

– Подождите-ка! Я сама ее расторгла. Никто меня не заставлял. Ни одна ведьма не совалась в дверь с отравленным яблоком, ни одной странной птицы не оказывалось на подоконнике, и я ни разу не проходила под лестницей, так что давайте забудем об этом. Проклятье не имеет к размолвке никакого отношения, – делаю я рукой такое движение, словно отгоняю от себя муху.

– Но тебе действительно не везет с мужчинами, – ласково говорит Орландо. – Вспомни Монтини, который грозился броситься на машине в океан с моста, ведущего в Джерси.

– Я тут ни при чем. Он был ненормальным, – защищаюсь я.

– А что произошло с Романом Тальфаччи? – спрашивает Орландо.

– Это я его побил. Он оскорбил Лючию, так что это – моя вина, – объясняет Эксодус.

Некоторое время мы молчим. Никто не может подобрать слов. У мамы растрепались волосы, а белые ладони закрывают лицо. Папа покачивает бокалом и глоток за глотком пьет вино, как будто по поговорке пытается найти в нем истину. Мои братья откинулись на спинки стульев. Может, они верят в проклятье и гадают, как защитить меня в мире духов и колдовства.

Раздается звонок. Роберто идет к телефону и поднимает трубку.

– С тобой желает говорить Де Мартино.

Мама смотрит на меня умоляюще:

– Поговори с ним. Он такой хороший парень.

Я иду на кухню и беру у Роберто трубку:

– Данте.

– Я забрал у отца кольцо, – говорит Данте.

Я молчу.

– Лючия, мне все еще хочется на тебе жениться. Мама не сдержалась. Она просто погорячилась.

Я снова молчу.

– Лючия, что случилось? Ты встретила другого?

– Нет-нет, ничего такого, – хотя это не совсем правда. Я встретила Данте Де Мартино, ангела во плоти, хорошего настолько, что он не может пойти против воли родителей, потому что для него счастье – угождать им.

– Я буду ждать, сколько потребуется, Лючия, – ласково шепчет он.

– Знаю.

Я и так заставила его ждать слишком долго, но если мне хочется сделать карьеру, я сама должна принимать решения. Со всем соглашаться – это удел домохозяек.

– Я хочу на тебе жениться. Ты не считаешь, что уже пора? – говорит Данте.

Ну как я могу объяснить ему, что, пока я работаю, время не существует, что у меня впереди еще много всего. Жизнь, наполненная учебой, и мир, в котором нет предела полету воображения. Ему не понять. Я помню его лицо, когда говорила ему о прибавке. Он был рад за меня, но совсем мной не гордился.

– Извини, Данте.

Он вздыхает так словно хочет что-то сказать, но молчит. Потом желает мне спокойной ночи и кладет трубку. Мы не можем долго сердиться друг на друга, наши размолвки всегда быстро заканчивались. Но почему-то эта ссора кажется мне последней (в смысле, мне кажется, что это конец наших отношений). Я вытираю лоб кухонным полотенцем и иду обратно в гостиную, где мои родители сидят за столом и ждут. Братья ушли.

– Лючия, что ты ему сказала? – с надеждой смотрит на меня мама.

– Сказала, что не выйду за него. Я просто не могу.

Мама всплескивает руками и глядит на папу с нескрываемым разочарованием. В ее глазах я неудачница. Мне посчастливилось встретить порядочного мужчину из прекрасной семьи, но я сама все разрушила. Но как мне сказать ей, что любовь должна вдохновлять меня, а не угнетать. Что любовь должна давать мне силы, а не отнимать их. Как мне объяснить, что я просто не могу, и не важно, насколько сильно мое чувство к Данте. Я не могу выйти за него замуж и жить в его доме, где меня будут ценить только как прачку или кухарку. Именно такой жизнью живет моя мама, и если я все это выскажу, то ей будет очень больно. Слезы наворачиваются мне на глаза от мысли, что за один вечер я причинила боль стольким людям. Чтобы не закатывать сцену, я быстро поднимаюсь к себе.

Когда я вхожу в комнату, воротник платья, подаренного миссис Де Мартино, словно кусает меня. Я оттягиваю его, со злостью расстегиваю пуговицы и снимаю платье. Потом надеваю халат, забираюсь в кровать и смотрю сквозь окно на луну. Она, словно серебряный амулет, блестящий в мягком свете свечи. Здесь, в моей мансарде, далеко от земли, мне кажется, что я Рапунцель[15]15
  Принцесса, персонаж немецких сказок.


[Закрыть], хотя я прекрасно понимаю, что никакая я не принцесса. Я отослала принца прочь. Наверное, я просто недостаточно люблю Данте, потому что я могла бы испытывать к мужчине и более сильное чувство. Я беру телефон и звоню Рут. Гудок, еще гудок, и еще. Вспомнив, что она ужинает с родителями Харви, я вешаю трубку. Надеюсь, у нее все в порядке.

– Я устала, – услышав стук в дверь, кричу я.

– Это я, – говорит папа.

Он входит и садится на стул, чтобы утешить меня, как делает всякий раз, когда меня кто-то обидел или я кого-то подвела. Что бы ни произошло в моей жизни, отец всегда находит нужные слова.

– Твоя мать переживает, – начинает он.

– Прости, пап.

– Но я спокоен.

Его слова вселяют в меня надежду.

– Спокоен?

– Да. Ты всегда знала, что делаешь. Если не готова, незачем выходить замуж. Из этого все равно ничего хорошего не выйдет. Я не признаю старого обычая, по которому родители выбирали тебе спутника. Мне тоже выбрали жену задолго до того, как я понял, что вообще означает слово «жениться». Я был обещан девушке из Годеги. Мне не хотелось жениться на ней, но мой отец настаивал.

Я сажусь на кровати:

– Мне казалось, что ты приехал сюда начать свое дело. Но ты просто бежал, да?

– Да.

– Так ты меня понимаешь!

– Мама думает, что это я вбиваю в твою голову все эти глупости. Она думает, что ты слишком независима. Но мне хочется, чтобы у тебя было все, что есть у моих сыновей, чтобы ты упорно трудилась и прожила интересную жизнь; чтобы ты всегда оставалась независимой, потому что независимость означает, что ты сможешь сама о себе позаботиться.

– Мама так старомодна.

– Каждому свое. Я пытался объяснить ей, но она ничего и слышать не желает. Мама уверена, если что-то хорошо для матери, то это хорошо и для дочери.

– Но мы такие разные, пап. Мне не хочется во всем соглашаться с миссис Де Мартино только потому, что кто-то от меня этого ждет. Я не чувствую себя перед ней обязанной! Как вообще она посмела говорить, что мне придется бросить работу! Как будто она должна принимать решение. Если Клаудия додумалась до такого, чего же мне еще от нее ожидать? Я буду несчастна в их доме. Мне хочется большего. У меня так много планов.