Текст книги "Лючия, Лючия"
Автор книги: Адриана Триджиани (Трижиани)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Роберто размещает последнюю сумку в машине. Доменик, Бартоломея, Орсола и Доменика подходят, чтобы попрощаться с нами.
– А где Эксодус? – словно цыплят, пересчитывая нас по головам, спрашивает мама.
– Мама, – говорит Эксодус каким-то странным голосом. Его сарказм и юмор куда-то улетучились, и им на смену пришел серьезный тон.
– Идем. Мы должны успеть сесть на поезд до отправления самолета.
Мама поворачивается к грузовику, на ее плече висит маленькая сумочка, в другой она держит свой кошелек.
– Мама… я не собираюсь возвращаться, – говорит Эксодус.
Свободной рукой мама хватается за поручень на грузовике:
– Что значит, ты не собираешься возвращаться?
– Я остаюсь здесь, – решительно заявляет он.
– Но как же Нью-Йорк? – спрашиваю я.
Я бы могла представить, если бы на такое решились Орландо или Анджело, но никак не Экс. Который был мне ближе всех.
– А что?
– Это же твой дом! – говорю ему я.
– Нет, мое сердце здесь.
К Эксодусу подходит Орсола, и он продолжает:
– Мы решили пожениться.
– O Dio. – Мама плюхается на скамейку в грузовике. – Антонио Джузеппе, как тебе это нравится?
Нам всем прекрасно известно, что будет дальше, раз уж мама называет папу полным именем. Родители поворачиваются к Эксодусу, а мы отходим в сторону в ожидании взрыва.
– Что ты надумал, Экс? – ласково говорит папа.
– Пап, ну ты же знаешь, что мне нравится работать в «Гросерии» вместе со всеми вами. Но всю жизнь я мечтал жить за городом. Я мечтал о ферме. Я люблю начинать работу вместе с первыми лучами солнца и трудиться до заката. Я создан для этого, для того чтобы выращивать овощи и фрукты, а не продавать их. Мне нравится предзакатная тишина, когда я дою коров. Мне нравится, как мои ботинки утопают в только что вспаханной земле. Не хочу я больше жить среди шума города. Мне нужен покой. – Экс простирает руки, и все мы слышим, как ветер гуляет в пшенице. – Вот моя музыка. Я уверен, что нашел свое дело.
– Но ты мне нужен дома, – тихо говорит папа, глядя сквозь своего сына на бескрайние поля, что лежат за ним.
– У тебя есть еще три сына. И если будет необходимость, ты в любой момент можешь нанять работников со стороны.
Никто из занятых в семейном деле еще никогда не произносил слов «нанять работников со стороны». Считается, что это звучит как оскорбление, потому что весь смысл создания такого места, как «Гросерия», в том, чтобы оставить своим детям прибыльное предприятие, чтобы родственники жили рядом друг с другом и работали вместе.
Мама повышает голос:
– Мы никогда не станем нанимать работников. Лучше уж совсем закрыть лавку!
– Мария, успокойся! – поворачивается к своей жене папа. – Это его родина.
– Нет, это все девушка. Красивая девушка! Не забывай, – язвительно говорит мама.
Орсола смотрит в землю. Мне хочется подойти к ней, обнять и объяснить, что ее вины в этом нет. В нашей семье все дела так решаются, и как только она выйдет замуж за моего брата, она все это испытает на себе.
Экс обращается к папе, самому здравому в этой перепалке:
– Ничто не может сделать меня таким же счастливым, как ответственность за свою собственную жизнь. Выращивать собственную еду, колоть дрова для печи. Вот чем мне хочется заниматься. И именно так я мечтаю жить.
Мама воздевает руки к небу:
– Господи, благодарю. Наконец-то мы узнали, чего хочет Эксодус. Хорошо, тогда скажи мне, сынок, где тот плут, которого я родила, с которым нянчилась, растила, заботилась как об ангеле все эти годы? Где он? Может ему удастся дать мне какое-то вразумительное объяснение, потому что ты – ты как с ума сошел. Ты опьянен романтикой пшеничных полей Доменика, итальянскими ночами, вином! – Мама переходит на крик: – Ты сейчас сядешь в эту машину и поедешь домой в Соединенные Штаты Америки, гражданином которых являешься! Живо!
Эксодус стоит на месте. Орсола плачет, а папа, которому совсем нельзя находиться на солнце, того и гляди поджарится.
– Мария. Пусть остается.
– Антонио!
– Пусть остается. Если один из моих сыновей хочет уйти из дома, то это место, где бы мне хотелось его видеть. Сартори уже сто лет не были здесь и ничего не выращивали. Я счастлив, что мой сын возвращается на родину, в дом, где я вырос, и мне будет отрадно знать, что мои внуки вырастут здесь же.
Тишину нарушают только звуки, издаваемые курицей, что бродит по соломе в хлеву. Сидя в грузовике, мама держится за голову; она понимает, что папа прав. Эксодус забирается в грузовик и обнимает маму:
– Ты всегда в моем сердце мама.
Наконец папа вспоминает, что есть и еще один момент в этом деле. Он ошибся насчет Розмари, когда та становилась членом нашей семьи, и теперь он не хочет повторить свою ошибку. Он поворачивается к Орсоле.
– Орсола, добро пожаловать в семью, – говорит он ей.
Она обнимает папу, а потом и всех нас и, наконец, маму. Папа протягивает маме свой носовой платок Она вытирает нос и говорит:
– Кто-нибудь в этой семье собирается провести свадьбу как положено?
Роберто крутит ручку на капоте грузовика и заводит мотор, семья Доменика вылезает из грузовика, и последнее, что мы видим, поворачивая на дорогу к Годеге ди Сант-Урбано, – это Эксодус, обнимающий Орсолу за талию, и маленькая курочка, выглядывающая из дверей фермерского дома – нового семейного очага для брата.
Глава 9
Когда мы сходим с самолета в Нью-Йорке, Джон уже дожидается у выхода. В руках он держит дюжину алых роз, перевязанных белой атласной лентой. Как обычно, одет он безупречно. На нем бежевый холщовый костюм, белая рубашка в тоненькую голубую полоску и темно-синий галстук. Он такой же, как на фотографии, которую сотни раз я разглядывала в Италии. Но когда я вижу его наяву, такого красивого, мое сердце начинает бешено колотиться; у меня перехватывает дыхание. Я знаю, что настоящая леди не должна бегать, но мне наплевать. Я мчусь к выходу и падаю в его объятия. Прижимаюсь щекой к его шее и вдыхаю аромат его кожи. Как давно я не делала этого.
– Устроим свадьбу пятнадцатого ноября, – шепчет он.
– В ноябре! Нам же нужно разослать приглашения, договориться с музыкантами, составить меню и купить все продукты, а платье вообще не начато! Это безумие! – восклицаю я.
Вся моя семья в сборе, но они стоят кучкой поодаль, словно мох на старом утесе.
– Я больше не хочу ждать, – улыбаясь, говорит он.
– Я тоже!
– Мы все успеем организовать в срок, – с некоторым беспокойством заверяет мама.
Я довольно хорошо ее знаю, она думает, что слишком мало времени осталось, но с того разговора с отцом Абруцци она изо всех сил старается не перечить нашим с Джоном планам насчет свадьбы. Вместо препирательств она просто чмокает Джона в щеку. После того, как мама высказывается, братья спохватываются и подходят к Джону, чтобы пожать ему руку. Только папе, моему дорогому папочке, приходится приложить большое усилие, чтобы выдавить из себя улыбку. Он больше не скажет ни слова против Джона, потому что он дал слово отцу Абруцци, и к тому же, он не хочет потерять меня. Ну почему он никак не поймет, как я счастлива?
Роберто и Розмари едут в «паккарде» вместе со мной и Джоном и изрядным количеством нашего багажа, а родители, Орландо и Анджело едут следом на такси. Я рассказываю Джону о решении Эксодуса остаться в Италии, а Розмари рассказывает ему о нашем путешествии в Венецию. Когда все мы добираемся до Коммерческой улицы, Джон помогает братьям выгрузить багаж, существенно потяжелевший от купленных в Италии книг, подсвечников, кожаных сумочек и шелковой материи. Люстру и все украшения для нашего дома доставят по морю. У Джона какие-то дела, поэтому он целует меня в щеку и обещает, что вечером мы вместе где-нибудь пообедаем.
Прежде всего я забираюсь в душ. Стою под роскошной, бьющей сильным напором струей горячей воды целых пятнадцать минут, наслаждаясь каждой секундой. Целый месяц мне пришлось мыться в убогом корытце с еле теплой водой. Я выхожу из душа и надеваю халат. Потом иду в коридор, где Ро протягивает мне стакан лимонада.
– Не стоило этого делать, – говорю я.
– Почему, черт возьми! Я не видела кубиков льда тридцать один день! И мне хотелось показать тебе, что на самом деле они существуют.
Она чокается со мной и спускается вниз по лестнице, давая мне возможность одеться к ужину.
Я захватываю свитер и иду к двери, чтобы встретиться с Джоном. По вечерам в Нью-Йорке еще довольно тепло, но по сравнению с Венецией вечера здесь мне кажутся прохладными. Джон заказал столик в «Везувио».
– Ты думал обо мне? – спрашиваю я, когда мы садимся за столик в нашей кабинке (отделенный перегородками уголок в ресторане).
– Каждую секунду. А ты?
– Каждые полсекунды, – наклоняюсь я через столик, чтобы поцеловать его.
– Я до смерти боялся, что ты повстречаешь какого-нибудь итальянского графа или герцога или как они там таких называют и решишь остаться навсегда.
– Если бы даже они выстроили всех итальянских холостяков в линию от самой вершины Альп до каблуков на моих туфлях, я бы ни на секунду не соблазнилась. У меня уже есть самый лучший в мире жених. Зачем мне на них смотреть?
– Красивые девушки могут выбирать.
– Вот я и выбрала тебя.
– Я купил кое-что для тебя, пока ты была в отъезде, – улыбаясь, говорит он. – Когда я увидел это, то сказал сам себе: «Есть только одна девушка на свете, которая способна оценить его по достоинству». Джон машет рукой, подзывая Пэтси, высокого, элегантно одетого итальянца, владельца ресторана, который подносит к столу большую коробку.
– Зачем? Я… мне казалось, что мы должны экономить деньги на строительство дома…
Коробка размером чуть ли не со стол и около полуметра высотой; она перевязана такой широкой атласной лентой, что мне приходится повозиться, чтобы развязать ее.
Когда я снимаю крышку, у меня подгибаются колени. Оттуда я достаю норковое пальто из самого мягкого и черного меха на свете. У него воротник-стойка и широкие манжеты.
– Посмотри, как сделана подкладка, – говорит Джон.
Я выворачиваю пальто наизнанку и вижу, что на подкладке вышито золотыми буквами мое имя.
– Все будут знать, кому оно принадлежит.
– Лючия – прекрасное имя, – заявляет Пэтси, который гордится отведенной ему в этом деле ролью. – Оно означает «свет». Вы такая красивая девушка, что вам вовсе не нужно норковое пальто, чтобы украшать себя. А многим девушкам такое пальто просто необходимо, – уходя, прибавляет он.
– Дорогой, разве мы можем себе такое позволить?
– Что значит, «можем ли мы позволить»? Это первое меховое пальто в твоей жизни. Ни к чему беспокоиться, сколько оно стоит.
Мне бы следовало сказать Джону, что это не первое меховое пальто в моей жизни. Папа уже подарил мне шерстяное пальто с воротником из лисы, когда меня приняли на работу в «Б. Олтман». Но Джону совсем не обязательно знать об этом.
– Но мы должны, прежде всего, построить дом. Это же наша мечта.
– За дом я уже рассчитался.
Джон делает глоток «Манхэттена» и начинает раздраженно барабанить пальцами по столу.
Есть что-то странное в том, как он это сказал, словно за дом он уже рассчитался, а за все остальное – нет. Я вспоминаю Рут, которая заставила поклясться меня, что я обсужу денежный вопрос с моим женихом. Но я так и не сделала этого. Мне и в голову не приходило, что деньги могут стать причиной споров.
– Хорошо. Я купил его не для того, чтобы ты расстроилась. Я верну его, – говорит он.
– Нет, оно мне нравится.
– А мне показалось, что как раз наоборот.
– Оно мне очень нравится. Ведь мне подарил его ты. Извини, что заставила тебя думать, что я неблагодарная.
– Но получается именно так. Ты думаешь, я, проезжая по центру города, открыл окно автомобиля и выбросил на улицу тысячу долларов с такой легкостью, словно это конфетти? Ты думаешь, что я сорю деньгами ради того только, чтобы поразить окружающих?
– Нет, совсем не…
– Ты мне не доверяешь, да?
– Ты с ума сошел! Я же выхожу за тебя замуж.
– Ты мне веришь?
– Если бы не верила, меня бы сейчас здесь не было.
Невероятно, что такой чудесный вечер с таким роскошным подарком обернулся препирательствами. Я перевожу дух.
– Джон. Ну же! Я так переволновалась, что сама не своя. Мне очень нравится это пальто, и я буду надевать его как можно чаще.
Джон успокаивается:
– Ты моя девушка. Я просто хочу, чтобы у тебя было все самое лучшее.
– Хорошо. Будь по-твоему.
– Давай примерь его, – говорит он, потом достает пальто из коробки и держит его словно полотенце для купальщика, выходящего из воды.
– Сейчас?
– Именно. Я хочу увидеть тебя в нем.
Я встаю и просовываю руки в рукава пальто. Какое же оно роскошное, мягкое и легкое! Пэтси присвистывает.
– Спасибо, дорогой.
Я встаю на цыпочки и целую Джона в губы. Открыв глаза, я смотрю на свое отражение в маленьких зеркалах, которыми украшены стены кабинки. Сотни миниатюрных отражений меня в норковом пальто.
– Джон, ты голоден? – спрашиваю я.
– Не очень. А ты?
– Совсем не голодна. Почему бы нам не уйти отсюда?
Джон улыбается и уходит. Позже я встречаюсь с ним у входа в ресторан. Он приподнимает свою шляпу.
– Куда изволите, мадам?
– Будьте так любезны, отель «Карлайл», – подыгрывая ему, отвечаю я.
До пятнадцатого ноября еще так долго ждать.
Делмарр и Рут прикрывали меня весь август, потому что Хильда Крамер не любит, когда кто-то берет отпуск больше чем на две недели. Но после такого продолжительного отсутствия я с восторгом вхожу в дверь отдела «Пошив женской одежды на заказ». Я так рада возвращению в нашу «святая святых». У меня есть шелк для моего свадебного платья и достаточно историй о моих приключениях в Италии для Рут и Делмарра. Я пришла пораньше, чтобы успеть подготовить свой стол для работы, пока не объявилась вся команда. Теперь я смотрю на доску, на которой мелом записаны работы, которые нам надо выполнить.
Вместо привычной системы корректировок желтым мелком и окончательного варианта розовым, на доске нарисованы символы, которых я прежде никогда не видела. Рабочий стол Рут выглядит так же, но корзины для хранения эскизов какие-то другие. Я толкаю дверь кладовки и вижу, что она забита рулонами с тканью от пола до потолка. Я испытываю замешательство. Возвращаюсь обратно в рабочую комнату, а оттуда иду в кабинет Делмарра. На стене все еще висит подписанная сестрами Макгуайр их фотография, а на его столе все еще стоит круг с палитрой цветов. Я вздыхаю с облегчением.
– Корпоративный шпионаж? – говорит за моей спиной Делмарр.
От звука его голоса я подпрыгиваю на месте.
– Никогда так не делай! – кричу я и через мгновение обнимаю его за шею.
– Что же это, Тальбот не был ласков с тобой? – крепко сжимает меня Делмарр.
– Что тут происходит, Делмарр? Все выглядит как-то не так.
– Не все, просто небольшое дельце с описью. Им понадобилось знать, что у нас тут есть: каждый метр ткани, каждый сантиметр бейки, каждая бусина всех размеров. Мне кажется, что Хильда Ужасная чувствует: недолго еще продлится ее успех.
– Ее хотят уволить?
– Понизить.
– Так твое имя будет на марке одежды?
– Не-е-ет.
Делмарр садится и закидывает ноги на стол:
– Ничего ты не смыслишь в мире торговли. Во-первых, если человека увольняют, то ему будет очень сложно найти новую работу, а во-вторых, они просто наймут кого-нибудь знаменитого и поставят на марке его имя.
– Но ты и есть этот человек.
– Спасибо. Может, я бы и мог стать известным, но пока это не так. По крайней мере, она так думает. Достаточно я наслушался от начальства.
– Сволочи.
– Да еще и Элен хочет увольняться.
– Увольняться?
– У нее такой огромный живот, что она не может работать. Виолетта витает в облаках, мечтая об этом своем полицейском; ни о чем другом и думать не может. На прошлой неделе она отправила заказчикам три костюма с не подшитыми краями. Мы выглядели глупо. А потом Рут…
– Что с ней?
– Харви хочет, чтобы она ушла с работы и они могли завести ребенка. Ему кажется, что здесь Рут слишком сильно устает. А теперь еще ты. Я потеряю и тебя, как только Джон-Жуан наденет на твою руку обручальное кольцо.
– Нет, я останусь, – обещаю я.
– Брось, Лючия. Давай посмотрим правде в глаза. Вы пришли ко мне после школы с горящими глазами, живые, полные сил…
– После колледжа имени Кэти Гиббс.
– Не имеет значения. Вы пришли сюда с намерением покорить мир, не меньше. Но к двадцати пяти годам вы бежите отсюда, словно в вашей рабочей комнате кто-то заложил мину. Вы спешите выйти замуж, и как только вы это сделаете, вы оставите меня.
– Я не уйду, Делмарр. Не уйду.
– Тальбот не позволит тебе работать. Он будет заботиться о тебе с таким же тщанием, с каким натирает до блеска капот своего «паккарда», и посадит в фарфоровую кладовку в Хантингтоне. Такова твоя доля, малышка, – Делмарр наливает в большую кружку кофе и протягивает ее мне.
Меня воспитывали мужчины, поэтому я никогда не задумывалась над тем, что для меня существуют какие-то ограничения в том, чем я могу заниматься. Но вопрос не только в том, чего я хочу; я должна выслушать и мнение Джона.
– Но почему я не могу остаться?
Я понимаю, что Делмарр прав. Ни одной женщине еще не удавалось одновременно делать карьеру и быть домохозяйкой. Я надеялась, что мне удастся каким-то образом совместить и то и другое. Но, кажется, только мужчине доступно счастье достичь высот в работе и иметь нормальную семейную жизнь.
– Он любит тебя, но любит, чтобы ты была свободна для него в любую минуту, как ему захочется. Ты можешь добиваться своей цели, но только если она не идет вразрез с его планами. Поверь мне. Я старше тебя, и встречался с таким уже миллион раз.
Я гляжу в свою чашку с кофе, которая выглядит как черная дыра, куда меня затягивает.
– Так не должно быть.
– Да, не должно. Но у тебя нет иного выхода. Ведь это – любовь.
Делмарр убирает со стола ноги и резко встает.
– Но сейчас, в эти скорбные дни угасания «Пошива женского платья на заказ» магазина «Б. Олтман», я умоляю тебя выполнить заказ мадам Эшфилд. Два вечерних платья на выход и одно нарядное домашнее платье для приема гостей. У нее ужасная фигура, поэтому не делай их слишком узкими.
– Очередная Красная Дама.
Это одна из наших шифровок Она относится к даме с самыми пышными формами, что была у нас. Делмарр придумал ее, когда снимал с этой дамы мерки, и все цифры были больше красной метки на сантиметровой ленте.
– Как всегда неотразима, – смеется Делмарр.
– С возвращением, Лючия, – вздыхаю я.
Каждый год, уезжая в отпуск, втайне я испытываю страх, что по возвращении мой стол будет пустым и для меня не останется работы. И вот происходит то, чего я так боялась: меня не было здесь месяц, и, вернувшись, я застала мой блистательный замок на третьем этаже самого лучшего магазина Нью-Йорка в руинах. Я иду к своему рабочему столу и достаю коробку со швейными принадлежностями из ящика. Из застегивающегося на молнию кармашка, я вынимаю свою маленькую красную расчетную книжку из банка «Чейс нэшнл». 5 июля 1951 года я выписала чек на семь с половиной тысяч долларов на имя Джона, чтобы он вложил эти деньги в строительство нашего дома. У меня практически ничего не осталось из тех денег, что мне удалось скопить. Если отдел закроется, я буду зависеть от Джона. Но я не хочу становиться зависимой от кого бы то ни было! Я содрогаюсь от мысли, что мне никогда больше здесь не работать.
– Как Италия? – влетая в комнату, спрашивает Рут. Я поспешно убираю расчетную книжку.
– Привет! – со слишком большим воодушевлением говорю я.
Рут целует меня в щеку:
– Что-то случилось?
– Я соскучилась по тебе.
– Послушай, да ты вся трясешься. В чем дело?
– Мы потеряем работу.
– Ты уже говорила с Делмарром? Мы, видимо, чересчур хороши для обновленного «Б. Олтмана». Они хотят, чтобы на каждом этаже продавалась готовая одежда. Представляешь, сколько сюда понавезут всякого барахла? Неопытные швеи будут шить в спешке, воцарятся дешевые ткани, от которых всегда будет вонять краской, сколько их ни стирай. Только представь! Высшее общество Нью-Йорка скоро прикажет долго жить.
– Рут?
Мой голос дрожит, когда я произношу ее имя. Она откладывает карандаш.
– Я отдала все мои сбережения Джону.
– Что ты отдала?
– Все мои деньги.
– И как он ими распорядился?
– Вложил в строительство нашего дома.
– Да, хорошо. – Рут вздыхает с облегчением и сцепляет руки в замок на затылке. – Ты напугала меня.
– Да он не собирался промотать их, – говорю я в его защиту.
– Ладно, ладно. Я в тебе уверена. Лючия, дорогая. Мне тоже нужно кое-что сказать тебе, – наклоняется поближе ко мне Рут.
– Что?
Я пытаюсь взять себя в руки, но у меня в голове вдруг всплывает имя Аманды Паркер и мысль о том, как девушки из высшего общества умеют увести мужчину друг у друга.
– Знаешь, Харви иногда ходит посмотреть скачки. После хедера он пару раз приглашал с собой Джона. А на прошлой неделе, вернувшись домой, Харви сказал мне, что Джон – игрок и ставит на скачках по крупному. Харви выбрал лошадь, а Джон поставил на нее сто долларов.
У меня сердце ухнуло от услышанного. С той самой минуты, когда я заглянула в свою расчетную книжку и увидела, что одна красная черта подведена в конце сведений о накоплениях, меня охватил страх.
– Ты ведь не думаешь, что он ставит мои деньги, а?
– Нет-нет. Я уверена, что он никогда бы не сделал такого. Но я знаю тебя, и то, что ты откладывала каждый цент с того самого момента, как мы начали здесь работать.
– Зачем ему понадобились мои деньги на строительство, если у него так много своих? – размышляю я вслух, а потом смотрю на Рут, которая раздумывает над тем же вопросом.
– Дорогая…
Я прекрасно представляю, что она собирается мне сказать.
– Ты ведь так и не обсудила с ним денежный вопрос? Я качаю головой, а она продолжает:
– Погоди-ка. Прежде, чем принять какое-либо решение, давай все хорошенько обдумаем. Ты ведь дала ему деньги на строительство вашего дома?
– Рано или поздно мы все равно объединили бы наши деньги, – подтверждая свое решение, говорю я. – Я хотела быть полноправным партнером во всем. Что в этом плохого?
– Ничего плохого, конечно. Он ведь скоро станет твоим мужем. Ты должна доверять ему, – по-доброму смотрит на меня Рут. – Меня не волнует, играет ли он на деньги. Знаешь, иногда Харви уходит со своими приятелями пропустить стаканчик и возвращается домой навеселе. Приходится признать это. Одному нужны коктейли, другому – лошади. Что тут попишешь? У каждого свои слабости. Главное, чтобы эти слабости не превращались в привычку.
Этим вечером по дороге домой, перейдя Пятую авеню, я оборачиваюсь, смотрю на «Б. Олтман» и слезы начинают катиться по моим щекам. Самые счастливые дни в моей жизни прошли в этом месте, но теперь все меняется.
Как мне жить, если я не буду каждый день встречаться с Рут? Она знает обо мне все. Когда я призналась ей, что мы с Джоном занимались любовью, она отправила меня к своему дяде – известному гинекологу из Верхнего Ист-Сайда, и он разъяснил мне как предохраняться. А еще я безумно скучаю по Элен Ганнон, которая вырезает детали из ткани с таким мастерством, словно работает алмазным стеклорезом по зеркалу. Детали, что выкраивает Элен, всегда идеально подходят друг к другу; она снимает мерки, делает выкройку из ткани, и потом подгоняет платье по фигуре заказчицы. Никто больше не сможет делать так, как умеет она; и вот теперь она будет применять свой талант для шитья детской одежды. Даже если Виолетта и может иной раз досаждать, она верная подруга. Если требуется ее помощь и приходится задерживаться допоздна, то на нее всегда можно рассчитывать. И, наконец, Делмарр, который взял меня под свое крылышко, несмотря на то, что я не могла отличить Шанель от Скиапарелли.
Но дело не только в том, что я теряю своих друзей. Мир тоже теряет нечто. Качество, которое всегда было главным для меня, теряет свою значимость. Зачем учиться подшивать край платья вручную, это долго и требует определенных способностей. Можно просто прострочить шов на машине и бросить вещь в корзину, где лежит еще дюжина точно таких же. Делмарр уже не будет лично встречаться с заказчицами, чтобы разузнать, что те желают получить, не будет изучать их гардероб и фигуру, чтобы создать такое платье, которое способно сделать их неотразимыми. В изготовлении готовой одежды нет места таким встречам. Неужели женщины на самом деле хотят бродить между вешалок в магазине, на которых висит одежда, скроенная по одной выкройке и отличающаяся только размером и цветом? Мир ждет прискорбное будущее, в котором не будет места изысканности. Постепенно авторская одежда будет выходить из моды, а готовая будет становиться все более популярной.
– Что с тобой стряслось? – спрашивает папа, пока я снимаю пальто.
– Не со мной, с магазином. У нас в отделе проводят проверку.
Мне не хочется обсуждать это с папой, поэтому я иду на кухню. Но он следует за мной.
– Что с работой? – спрашивает он.
– Пока неизвестно, – говорю я таким тоном, чтобы он понял, что разговор окончен.
Мама спускается по лестнице и присоединяется к нам в кухне:
– Лю, я решила надеть на твою свадьбу коралловые бусы. Сначала я подумала насчет бирюзы, но потом поняла, что хочу чего-то поярче, более праздничного, нарядного. Как тебе кажется?
– Лючии скоро негде будет работать, – объявляет папа.
– Папа, – возмущаюсь я.
– И что? Она же скоро выйдет замуж, – беспечно говорит мама. – Ей не придется работать. И по дому будет хватать забот.
– Ты сейчас говоришь точь-в-точь как Клаудия Де Мартино, – замечает папа.
– С чего вдруг ты вспомнил ее, – защищается мама.
– Потому что у нее были точно такие же мысли насчет Лючии.
Папа накалывает на вилку мясо, которое потихоньку тушится на плите.
Мама протягивает ему небольшой металлический поднос и говорит:
– Антонио, послушай меня. Лючия выходит замуж за очень порядочного, образованного человека. Они будут жить совсем иначе, не так, как мы с тобой. Он человек практичный, часто бывает в разъездах, он, – поднимает она вверх руку, – часть «высшего света». Они ведь будут жить в пригороде, так? В доме с видом на океан, в прихожей которого будет висеть люстра из Мурано. Посмотри-ка. А в нашей прихожей стоит торшер, который стоял тут еще до нашего приезда. Эта девушка не похожа на нас, и хочешь ты того или нет, тебе придется признать это. – Мама обнимает меня: – У нас одна дочь, и мне совсем не хочется терять ее, потому что ни одного из мужчин, с которыми у нее были отношения, ты не считаешь вполне ее достойным.
– Разве может мужчина быть вполне достойным? – восклицает папа.
– Просто некоторые порядочнее других.
– Папа, да что с ним не так?
– Я не понимаю его, Лючия.
– Но зачем, скажи, тебе это надо? – прерывает его мама. – Ей с ним жить, не тебе.
– Ты просто вообще не хочешь, чтобы я выходила замуж! – в сердцах бросаю я.
– Неправда. Я признал Розмари, я сумел полюбить ее. Я разрешил моему сыну Эксодусу остаться в Италии с Орсолой, потому что характер у нее очень похож на характер твоей матери. Они отличная пара. Если бы я понял, что Джон Тальбот в силах стать тебе хорошим мужем, я бы во всем стал тебе помогать, поддерживать. Меня не интересует, влюблен он в тебя или нет, меня беспокоит он сам. Я переживаю. Прости уж меня. Иначе не получается.
Если бы только папа знал, насколько мне необходимо поговорить с ним о моих опасениях, особенно сегодня. Но он сделал все для того, чтобы этот разговор не состоялся. Мне постоянно приходится отстаивать своего жениха, поэтому я не могу быть до конца честной. Я напугана, ужасно напугана тем, что не смогу жить в мире Джона, не смогу привыкнуть к образу его жизни. Я боюсь, что мне придется соглашаться со всеми его безумными затеями, будь то начало нового предприятия или покупка таких вещей, каких мы не можем себе позволить. Мне даже не известно, какими деньгами он располагает. Мне страшно разозлить его своими расспросами. Я росла и видела, как мои родители делят все обязанности, включая денежный вопрос, но Джон ведет себя так, словно подобные вещи для него пустяковые, презренные, раздражающие. Наверное, я боюсь оказаться недостойной Джона Тальбота.
– Папа, прошу тебя, перестань переживать. Мне нужна твоя поддержка. Помоги мне.
Я, наверное, выгляжу жалко, потому что папа обнимает меня.
– Я всегда буду с тобой, – говорит он.
– Однажды он полюбит Джона, – обещает мама.
– Я тогда стала бы еще счастливее, – всхлипываю я.
Папа выглядит таким изнуренным в ярко-желтом свете кухонной люстры. Я причина того, что мой папа состарится раньше срока.
Поднимаясь вверх по лестнице в свою комнату, я хочу, чтобы этажи не заканчивались, чтобы я могла подниматься до тех пор, пока не почувствую себя хотя бы чуточку спокойнее. Как я скучаю по Эксодусу, особенно сегодня! Не знаю почему, но я уверена, когда мы собираемся все вместе, никто не может причинить нам вреда, обругать или наслать проклятье.
Когда до свадьбы остается несколько дней, я вдруг понимаю, что начала вставать все раньше и раньше по утрам (сегодня я проснулась в три часа) и не могу заснуть снова. Я лежу в постели и размышляю о Джоне.
Сегодня я прокручиваю в голове эпизод, который произошел в июле. Я сидела в машине с Джоном, он вез меня домой после работы. Я приглашала его зайти к нам, но он не мог, потому что у него была назначена какая-то встреча. Я уже было собралась выйти из машины, но он, улыбаясь, спросил: «Чековая книжка с тобой?» Я достала свою расчетную книжку и выписала чек на имя Джона Тальбота. Потом согнула его и аккуратно оторвала от книжки. «Это все что у меня есть, дорогой», – сказала я. Он взял чек, даже не заглянув в него, сложил в несколько раз и сунул в нагрудный карман своего пиджака. «Немного, малышка, но это все, что у тебя есть», – весело сказал он, а потом поцеловал меня. Я понимаю, что это была всего лишь шутка, но для меня эти слова были словно пощечина.
– Лючия! – зовет снизу мама.
– Да, мам?
– Ты можешь заскочить в «Гросерию» по дороге на работу?
Я беру свою сумку. Внизу мама подготовила бумаги.
– Передай это папе и скажи ему, чтобы внимательно перепроверил каждую цифру. Поставщик прислал список блюд, которые будут на праздничном ужине. Как Делмарр, красивое платье сшил?
– Элегантное, мама. Сколько у нас приглашений?
– Около трехсот, – говорит мама. – Куда им отправлять подарки?
– В Хантингтон.
– Как продвигается строительство?
– Я не видела, мама. Джон хочет сделать мне сюрприз. Мы проведем там нашу первую ночь.
– Так и должно быть, – с гордостью говорит мама.
Слава богу, она никогда не заговаривала о брачной ночи. В противном случае у меня на душе было бы уже два греха: смертельный (прелюбодеяние) и простительный (обман).
Когда я прихожу в «Гросерию», папа, словно скульптуру, устанавливает на высокую тумбу большую головку пармезана.
– О, интересный ход, – говорю я.
