Текст книги "Лючия, Лючия"

Автор книги: Адриана Триджиани (Трижиани)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Зачем вообще было что-то спрашивать?

Папа опрыскивает овощи и, не поворачиваясь ко мне, говорит:

– Он мне нравится. И я думаю, что вы прекрасная пара.

– О, пап.

Как мне хочется объяснить отцу, почему я избегаю встреч с Данте с того вечера, когда он поцеловал меня. Тогда мне показалось, что мое к нему чувство возвращается, но сразу за этим пришло ощущение, что я снова попала в ловушку.

– Папа, а тебе нравится Джон Тальбот?

– Почему ты спрашиваешь? – обходит прилавок папа. – Вы снова встречаетесь, да?

– Мы вместе обедали.

Мой голос дрожит, потому что, по правде говоря, мы с Джоном проводим много времени друг с другом. Мы обедаем, катаемся по городу, навещаем его мать. Он пытается доказать мне, что я для него единственная.

– Он очень похож на тебя, у него есть свое дело, – защищаюсь я.

– Нет, он просто остроумный мужчина с хорошим вкусом и дорогой машиной. У него большие планы, но нет работы.

– Мне нравится, когда мужчина хорошо одет и ухожен. Это значит, что мужчина уверен в себе. Что касается его планов, то они у него действительно выдающиеся, и кто, как не ты, папа, – человек, который приехал в эту страну ни с чем и создал свое дело, – может понять, что значит, когда у человека есть большая мечта.

Папа опирается на прилавок:

– Лючия, суди о мужчине не по словам, но по его делам.

– Я что-то не понимаю, папа. Что тебе известно такого, чего не знаю я?

– У каждого человека есть свои слабые стороны. Ты ослеплена мистером Тальботом, потому что внешность – это твоя страсть. Тебе нравится его одежда, образ его жизни, ведь он так беззаботен. Пусть отменный вкус – твой талант, но это и твоя слабость. Благодаря этому ты шьешь прекрасные платья, но все же в жизни это скорее недостаток. Помнишь, ты рассказывала мне о заказчице, у которой фигура напоминала баклажан. Вы сотворили чудо: занизили линию талии на платье и вставили плечики, создавая впечатление пропорциональной фигуры. Что касается Джона Тальбота, то тебе не дано понять, что он собой представляет, потому что ты восхищена им. И даже если ты видишь в нем какие-то недостатки, ты уверена, что тебе удастся их исправить. Ты заблуждаешься.

– Папа, я отдаю себе отчет в своих желаниях. Да, я восхищаюсь им! И не вижу здесь ничего плохого.

– Мне ясно только то, что ты готова прощать ему его недостатки и замечать только его положительные качества. Но если ты хочешь выйти замуж, то должна понимать и принимать слабые стороны – затем, чтобы ценить сильные. Лючия, – устало говорит папа, – я знаю тебя с самого твоего рождения. Разве я когда-нибудь принуждал тебя к чему-то только потому, что мне хотелось?

– Нет, папа.

– И никогда впредь я не стану навязывать тебе свое мнение, что делать или кого любить. Я просто прошу тебя не терять голову. Будь начеку. Ни к чему спешить.

– Могу пообещать тебе, папа, что не буду торопиться.

Я огорчена. Мне так хочется, чтобы Джон понравился папе. Если я буду продолжать с ним встречаться, мне просто необходимо папино одобрение.

– Лючия, пригласи его на ужин в воскресенье.

– Ты серьезно, пап?

– Посмотрим, кто он таков. – Папа улыбается и протягивает мне вишневую карамель на палочке, как он делал, когда я была девчонкой. – Идем домой.

Три воскресенья подряд Джон Тальбот ужинал вместе с нами, и теперь всем известно, что мы – пара. Мама от него просто в восторге. Папа остается при своем мнении, но, по крайней мере, он старается. Рут и Харви пригласили нас с Джоном на первый хедер[35]35
  Ритуальный иудейский ужин, который устраивается на Пасху.


[Закрыть] в их новом доме. Обычно всю Пасху я провожу в капелле, сначала Великий четверг, потом Страстная пятница, а потом ночное бдение в ночь с субботы на воскресенье. Пасха всегда была моим любимым праздником, но в этом году я вообще не пойду в церковь. Я не была в нашей капелле Святой Девы Марии из Помпеи со дня похорон Марии Грейс. Иногда мне хочется помолиться, но я не могу. Я все еще слишком рассержена на Бога, а молитвы в таком состоянии будут неискренними. Мама беспокоится за мою веру, но я не могу делать вид, что чувствую себя умиротворенно в том месте, где я чувствую боль, где вспоминаю о том, с какой легкостью Бог может оставить нас в тот самый момент, когда мы больше всего в Нем нуждаемся.

Я никогда не была на хедере, но мне известно, что Рут приготовит традиционную для еврейской Пасхи еду, которая символизирует исход еврейского народа из Египта. Новобрачные Гольдфарб (Харви настоял, чтобы Рут взяла его фамилию) нашли отличную квартиру рядом парком «Грамеси», на другом конце города от Коммерческой улицы.

– Ты уверена, что хочешь пойти пешком? – спрашивает Джон, берет меня за руку, и мы спускаемся по ступеням крыльца. – Уверена?

– Конечно.

Джону очень идет его темно-синий костюм из габардина. Он такой красивый.

– Я оделся как надо для хедера?

– Ну конечно. – Как здорово, что Джон обеспокоен, понравится ли он моим друзьям. – То, что надо. Отлично выглядишь.

– Нет, это ты у нас красавица, – возражает он. – Тебе очень идет желтый цвет.

– Я сама сшила это платье.

Делмарр привез мне отрез шерстяного крепа из поездки в Монреаль, где он закупал ткань. Из него я сшила костюм с черно-белой отделкой «в елочку» и золотыми пуговицами на жакете. Моя любимая деталь – это баска, которая спереди собирается изящными складками, а потом встрачивается в шов на спине, придавая живость жакету. К костюму на распродаже я купила черные туфли-лодочки.

– Мне нравятся девушки, которые могут сами шить свою одежду, – говорит Джон.

– Все девушки?

Я жалею, что произнесла эти слова. Мы с Джоном уже обсуждали этот вопрос.

– Не все. Только ты.

На углу улицы Корнелии Джон останавливается, крепко обнимает и целует меня. Увидев нас, проезжающий мимо таксист присвистывает.

– Спасибо. Мне нравится, когда ты так говоришь.

– Лючия, я люблю тебя.

Я закрываю глаза и наслаждаюсь этими словами. Джон Тальбот любит меня!

– Джон, я тоже люблю тебя, – говорю ему я.

– Я не сомневался – улыбается он.

Потом мы идем в магазин, где Джон покупает бутылку вина для Рут и Харви. Розмари приготовила макароны, которые я несу с собой в красивой кастрюльке. Пока мы переходим Пятую авеню, Джон держит меня за руку.

– Лючия, меня кое-что тревожит.

У меня екает сердце. Он ведь сказал, что любит меня, в чем тогда дело?

– Что? – как можно спокойнее говорю я.

– Я не нравлюсь твоему отцу. Он думает, что я – лжец.

– Лжец? – Я пытаюсь отогнать от себя эту мысль. Джон, послушай меня. Папа старомоден. У него свои принципы и соображения о том, что хорошо, что плохо. Он никак не может понять, как ты зарабатываешь себе на жизнь. Ему кажется, что в мире существует только три области, в которых можно открыть собственное дела: еда, одежда и недвижимость. Ты занимаешься другим, и он не понимает этого. Вот в чем вся беда.

– А ты представляешь себе, чем я занимаюсь?

– Ты – предприниматель.

По правде говоря, я особо не раздумывала, как Джон зарабатывает себе на жизнь. Он очень занят, много путешествует и у него много денег. Он отлично одевается и водит меня в лучшие заведения города. В ресторане «Везувио» на Сорок восьмой Вест-стрит для него всегда зарезервирован столик Что еще я должна знать о нем? Папа так насторожен, потому что он слишком печется обо мне.

– Поговори с отцом, скажи ему, что нет причин не доверять мне.

– Пойми, я его единственная дочь. Он заботился и оберегал меня с самого моего рождения. Но теперь, когда я выросла, его чрезмерная опека не всегда хороша. Иногда мне даже кажется, что он на меня давит.

– Он давит и на меня. Как будто я хочу извлечь какую-то выгоду от знакомства с тобой.

– Тебе же известно, что это неправда, поэтому не стоит беспокоиться, – сжимаю я руку Джона.

– Я сам придерживаюсь старых правил, и вовсе не ищу его благосклонности. Мне нужно его уважение.

– Дай ему время, – заверяю его я.

– Мне известно, что ты самая желанная в Гринвиче девушка, и самая выгодная партия.

Я смеюсь:

– Ты сумасшедший!

– Разве ты не замечаешь, что творится, когда ты идешь по улице? Все оглядываются. Они оборачиваются, чтобы еще раз взглянуть на тебя. Ты не похожа на них, потому что у тебя особое предназначение.

Не знаю, что и ответить на это. Никто прежде не воспринимал меня с этой стороны. Разве только Делмарр, но, конечно, не Данте. Он видел во мне исключительно жену пекаря.

– Мне и в голову такое никогда не приходило. Чего может добиться девушка, если она никому не известна, и у нее нет связей?

– Ты добьешься всего, чего пожелаешь.

Я останавливаю Джона и целую его. Мне нравится, что он верит в мои силы и понимает меня. Я для него не просто девушка, что сидит рядом. Я – часть огромного мира, и Джон видит, какое место в этом мире я могу занять.

Квартирка Рут и Харви походит на купе поезда. Она очень маленькая, хотя Рут и удалось все мило обустроить. Краска, обои и искусно драпированные шторы делают свое дело. А еще у них красивый стол; здесь есть и некоторые вещи, которые им подарили на свадьбу. Пусть изысканный сервиз и набор столового стекла слишком большие, и в однокомнатной квартире немыслимо принять столько человек, на скольких они рассчитаны, но разве это имеет какое-нибудь значение. Рут счастлива. Они с Харви после самых продолжительных в истории ухаживаний и помолвки теперь целиком принадлежат друг другу и наслаждаются совместной жизнью.

Во время ужина Джон сжимает под столом мою руку, словно мы прячем какую-то страшную тайну от мира. Мы влюблены и не скрываем наших чувств. Если он без ума от меня, то я безумнее в сто раз. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы сделать Джона счастливым.

Когда я пришла на работу и увидела, что помощник Хильды Крамер оставил для нас новый заказ, мне пришло на ум, что наш отдел заказов похож на сказку о сапожнике (Хильда) и эльфах (мы). Невидимый посланник появляется ночью и оставляет задания, мы шьем одежду, а потом этот посланник быстро уносит ее своему повелителю, который решает, выдержали ли мы испытание. Я воображаю, как Хильда сидит в своей роскошной квартире в Верхнем Ист-Сайде, посланник показывает ей платья, а та одобряет или отвергает их.

– Что ты тут делаешь в такую рань? – увидев меня за рабочим столом, спрашивает Делмарр.

– Мне не спится, – говорю я.

– Логично, – наливает себе чашечку кофе Делмарр, а потом доливает мою.

– Спасибо, – тянусь я за чашкой. – А сам ты зачем так рано пришел?

– Честно? – Делмарр закуривает. – Я раздумываю, как мне поступить.

– Неужели ты хочешь уйти из «Б. Олтман»?

Меня охватывает тревога. Если Делмарр уйдет, что же станет со мной, с Рут, с «Флэпперс»? Он наш руководитель. Без него этот отдел не может существовать.

– Возможно.

– Но…

– Ш-ш, Лючия, я вас тут не оставлю. Вы уйдете вместе со мной.

У меня отлегло от сердца, но мне все же грустно. Мне нравится «Б. Олтман». Как я могу уйти отсюда? Я ведь так люблю свою работу по большей части потому, что работаю вместе с Делмарром, его я боготворю. Вмиг я принимаю решение уйти вслед за ним.

– Ну, так ты пойдешь со мной? – спрашивает он.

– Куда угодно. В любое время. Только позови.

– Правда? – откидывается на спинку стула Делмарр.

– Да. Для этого тебе даже не придется на мне жениться.

– Извини, я бы и не смог. Только не на тебе. Да вообще ни на ком. По пятницам я люблю посидеть в «Эль Марокко», выпить «Манхэттен», поболтать с завсегдатаями, а потом вернуться домой на рассвете и проспать почти всю субботу. Роль мужа не для меня.

– Почему же?

Делмарр улыбается:

– Я пришел на свет, чтобы прожить жизнь холостяком. Если бы мне хотелось жениться, я бы остался на ферме в Версале, штат Индиана. Звучит как название французского города, но жители произносят эти слова как «ярд-сейл»[36]36
  Распродажа вещей на дому (англ.).


[Закрыть]. Это одна из причин, почему я оттуда уехал. Мое правило – никогда не жить в городе, жители которого не могут выговорить его название.

– Ты никогда не рассказывал, откуда ты родом.

– Думал, если ты услышишь эту историю, то умрешь от восторга, – смеется он. – Это был захудалый городишко, с единственным кинотеатром – моим спасением. Я обожаю смотреть кино. Особенно комедии на Парк-авеню, когда юная наследница влюбляются в своего дворецкого, а потом обнаруживается, что он вовсе не слуга, а принц. Мужчины там всегда такие стильные. Они прекрасно одеты, очаровательны и остроумны, и рядом с ними всегда есть девушка. Я страстно желал быть таким же, как они; я не хотел быть похожим на фермеров, что окружали меня, они постоянно были заняты в поле и редко вели друг с другом беседы. Но моя жизнь – в общении. И вот я обнаружил свой дар. Я мог с точностью воспроизвести любой костюм, который я увидел в кино. Когда учитель увидел мои рисунки, он всячески стал мне помогать.

– Ты талантлив.

– О, да. Никто не мог рисовать так, как я, по крайней мере, в Версале. Но вовсе не мой талант выделял меня из среды фермеров, в которой я вырос. Это мое любопытство. Я хотел увидеть Атлантический океан. Знаю, это глупо, но я хотел ощутить песок под ногами и увидеть волны белого цвета. Я составил целый список того, что я хотел увидеть. А еще найти место, где Фред Астер[37]37
  Американский танцовщик и актер, в 1933–1939 гг. выступал в паре с Джинджер Роджерс.


[Закрыть] и Джинджер Роджерс снимались в «Цилиндре».

– Это было в «Эль Марокко». Недалеко отсюда, так?

– Да. Сначала я работал на ферме и иллюстратором в местной газете. Когда началась война, ушел служить во флот с намерением добраться до Нью-Йорка. Учитель мои рисунки отправил на рассмотрение в нью-йоркскую художественную школу, и меня приняли туда в соответствии с «Солдатским биллем о правах»[38]38
  Закон 1944 г., предусматривал финансирование медицинского обслуживания, санаторного лечения и образования для ветеранов Второй мировой войны.


[Закрыть]. Представляешь. Мне пришлось служить на передовой – тихоокеанский фронт, – чтобы быть поближе к большому городу. Мне не терпелось увидеть океан и, с божьей помощью, мне это удалось. А когда война закончилась, я был так счастлив, что остался в живых, что сказал самому себе: я готов рискнуть всем. Тогда я и отринул свою фамилию и сделал из себя того, кто сейчас сидит перед тобой. Делмер Дикинсон из Версаля, штат Индиана, стал Делмарром.

– Делмарр определенно звучит более представительно, чем Делмер.

– На собеседовании Хильда спросила, француз ли я. Я хотел было соврать. Но передумал и сказал: «Мисс Крамер, я имею отношение к Франции лишь потому, что ем круассаны на завтрак». Она рассмеялась и приняла меня на работу.

Глава 7

Большинство людей любят осень в Нью-Йорке, но мне кажется, что самый прекрасный месяц – это июнь. Девушки снимают фетровые шляпы и надевают соломенные, убирают зимние ботинки в самый дальний угол шкафа и влезают в открытые сандалии, а шерстяные юбки заменяют шелковыми. Куда ни посмотришь, везде ярко одетые женщины, будто цветы в саду.

Все только и думают, что о свадьбах. Светские красотки называют июнь «месяцем умопомрачения»; а Делмарр прозвал его «сезоном сумасшедших невест», потому что в июне у нас всегда целая гора заказов от невест и их нетерпеливых мамочек Мы работаем с утра до ночи, чтобы сшить такое платье, которое понравится и невесте, и ее матери, и жениху, и даже цветочнице, которая поставляет цветы на свадьбу. Большинство невест делают последнюю примерку всего дней за десять до свадьбы, поэтому наш рабочий график – сущая лихорадка.

Делмарр заказал множество рулонов воздушной вуали пастельных тонов: розовой, голубой, мятно-зеленой, желтой. К концу июня мы израсходовали ее до последнего сантиметра. «Придерживайтесь классического стиля», – слышим мы наставления Делмарра, когда еще одна перепуганная невеста начинает просматривать образцы платьев в его кабинете. Когда она наконец выбирает и уходит, он появляется и театрально декламирует:

– Еще одна свадьба. Розовая вуаль.

Делмарр, конечно, превосходный модельер, но его способности продавца не идут с этим ни в какое сравнение.

Благодаря наплыву клиентов до нас долетают и кое-какие слухи. Рут делала примерку для одной невесты из светского общества и случайно услышала, как та обсуждала со своей подружкой недавнюю помолвку Аманды Паркер с одним юристом из крупнейшей адвокатской фирмы города. Рут тут же пересказала эту историю мне. Я очень обрадовалась, потому что не хочу, чтобы Джон опять начал с ней встречаться и расстроил наш роман.

Всего лишь пятьдесят кварталов отделяют мою жизнь в Гринвиче от великолепия Верхнего Ист-Сайда, но мне кажется, что это два разных мира. В центре есть лоск и события, где нет места дочерям эмигрантов первой волны, и нам всем это прекрасно известно. Как итальянке мне рады в роскошных частных клубах только при условии, что я иду под руку с одним из его членов. Рут – еврейка, поэтому она вообще не вхожа в это общество. Отец Элен Ганнон был участковым полицейским в Бруклине, поэтому она тоже не вписывается в это общество. А бедняжка Виолетта – дочь вдовы, получающей пособие, поэтому у нее никогда не было возможности познакомиться с нужным человеком, чтобы изменить свою жизнь. Да мне бы и не хотелось дружить с теми светскими девушками, чьи платья я шью. У моих подруг такие характеры, которые получаются, когда приходится добиваться в этой жизни всего самостоятельно.

На столе для кройки Элен отмеривает три метра швейцарки в белую крапинку. Я встаю, чтобы помочь ей закрепить ткань.

– Все, не могу больше молчать, – необычно бодро говорит она. – Девочки, у меня новости. Скоро появится маленький Ганнон.

Мы обступаем ее и начинаем поздравлять.

– Ничего, если я тоже вам кое-что расскажу? – кротко спрашивает Виолетта. – Мне просто не хочется отнимать у Элен ее радость.

– Ты не отнимешь, – уверяет Элен. – Выкладывай. У меня впереди еще девять месяцев, успею нарадоваться.

– Я счастлива сообщить вам, что я встречаюсь с офицером полиции Дэниелом Кэссиди. Мы познакомилась, когда меня попросили выступить в качестве очевидца одного происшествия на станции метро «Пятьдесят девятая улица». Мы встречаемся уже в третий раз. Кажется, я ему нравлюсь.

– Ты влюбилась? – спрашиваю я.

– Надеюсь, – вздыхая, говорит Виолетта. Потом радостно улыбается. – Скажем так, я теперь отношусь к жизни как пресвитерианка[39]39
  Пресвитерианцы отвергают епископат и признают только сан пресвитера, избираемого народом.


[Закрыть], хотя меня воспитывали как католичку.

– Дай-ка угадаю, наверное, твой полицейский – пресвитерианин, – возвращаясь к работе, усмехается Рут.

– Да, но совсем не из-за него я открыла для себя новые религиозные идеи, – объясняет Виолетта. – Вместо того чтобы верить в петлю греховности, которая затягивается на шее каждого человека, в иерархию грехов – от простительных до смертных, за которые будешь гореть в аду, – я уверовала в предназначение, в предопределенность. Наши судьбы уже написаны, мы просто выполняем божественный замысел. Все хорошее, что происходит с нами, должно было произойти, а все плохое – это уроки, которые должны научить нас, как поступать правильно.

– Ты шутишь, да? – поражается Рут. – Мне нужно выпить.

– В этом месте можно пить только Хильде Крамер Ужасной, – потягивается Элен. – Мне как-то пришлось починять отделку на ее жакете, и странной, скажу я вам, она пользуется парфюмерией – запах, как у джина. А было-то всего три часа дня.

– Вот поэтому она так и не вышла замуж, – собирая обрезки ткани со своего рабочего стола и выкидывая их в корзину, говорит Рут. – Она слишком для этого занята, потому что любит потравить байки со своим ухажером «Томом Коллинзом»[40]40
  Коктейль из джина (или вермута) с лимоном (или лаймом) и сахаром, разбавляемый содовой водой.


[Закрыть].

– Эй, она ведь такая же, как мы – деловая женщина, – говорю я, пытаясь защитить эту старую, но отважную даму, которая приложила немало усилий, чтобы добиться успеха. – Что плохого в том, что ты руководитель и карьера для тебя – все. Если бы не она, мы бы с вами не работали в «Б. Олтман».

Виолетта подрезает концы оберточной бумаги, из которой мы делаем выкройку.

– Будет тебе. Ты вряд ли закончишь свою жизнь, как Хильда. У тебя же поклонников больше, чем пуговиц на всей твоей одежде. Кстати, твой папа смягчился насчет Джона? Он поедет с вами в Италию?

Виолетта прикалывает выкройку к ткани. Элен протягивает ей ножницы, и Виолетта начинает резать материал.

– Ты же знаешь, папа не позволит взять с собой мужчину в поездку с ночевкой, если, конечно, он не муж.

– Не беспокойся, – утешает Элен. – Дай ему время. Когда ты выйдешь замуж, твой отец изменит мнение.

– Но сначала он хочет испытать на прочность ваши чувства, – говорит Рут. – Это просто часть превосходного плана Папы Сартори. Он намерен увезти тебя подальше от страны и от Джона, этакое искушение Европой.

Рут протягивает мне целый ворох эскизов, чтобы я убрала их на место. Я смеюсь над ее размышлениями, хотя на самом деле мне совсем не смешно. Хотя папа и стал относиться к Джону радушнее, он все равно остается холоден с ним, что бы Джон ни сделал, как бы я ни уговаривала папу. Но я упряма ничуть не меньше отца. За месяц в Италии я попытаюсь переубедить его. Когда он поймет, что я люблю Джона в разлуке даже больше, он не сможет не принять его.

Я сажусь за свой рабочий стол и начинаю разбирать наброски Делмарра. Некоторые из этих платьев мы сделаем к осени; остальные никогда не будут исполнены в ткани и останутся в архиве. Просматривая работы, я понимаю, какие из них появятся на свет. Делмарр избавился от силуэтов Диора – платье с корсетом и пышной юбкой, – ему на смену придут другие: женственные прямые платья из тканей, за которыми легко ухаживать. Драпировки, подкладки, пышность остались в прошлом. Время простоты линий. Делмарр предлагает удобную одежду и для деловых женщин, и для домохозяек Внизу он сделал приписки: «простота», «минимум ухода», «простота стирки». Делмарр чувствует, что нужно деловой женщине и домохозяйке, намного лучше, чем мы сами. Люди начинают превыше всего ценить время. Время – вот роскошь, и Делмарр это прекрасно понимает.

Иногда, если до свидания у меня в запасе есть свободное время, я выдвигаю свой стул для шитья на крошечную терраску, закидываю ноги на перила, дышу свежим воздухом, чтобы на моем лице появился румянец и не пришлось пользоваться румянами «Макс Фактор». За что я больше всего люблю мою комнату, так это за вид из окна. Когда я смотрю на дорогу, то вдоль нее видны сады наших соседей, окруженные заборами и беспорядочно растущими деревьями. Эти сады такие разные: от богато украшенных мраморными скульптурами ангелов в стиле рококо до простых в деревенском стиле со скамеечкой под одиноким дубом. Здесь живут разные слои общества, я бы сказала, что на Коммерческой улице этих слоев так же много, как в торте «Наполеон» Розмари.

Делмарр говорит, что самое долгое в жизни ожидание – это когда ждешь чьей-то смерти, но я с ним не согласна: самое долгое ожидание – когда ждешь, что мужчина попросит твоей руки. С того вечера, как мы ходили к Рут на хедер, когда Джон сказал, что любит меня, я все жду, когда же он предложит мне выйти за него замуж Что еще мы должны знать друг о друге?

Когда мы с Джоном вместе, мы никогда не говорим о том, что я должна буду уволиться с работы, никаких условий вроде тех, что выдвигает Харви насчет карьеры Рут, только размышления о том, как мы будем работать бок о бок друг с другом и станем равными во всем. Мы могли бы оставаться на лето у Хантингтонского залива, а оставшуюся часть года вести роскошную жизнь в квартире на Пятой авеню с большой террасой, где можно выращивать розы. Я представляю себе званые ужины при свечах и долгие воскресные дни, когда не надо ничего делать, а можно просто посидеть с книжкой в шезлонге, пока солнце не начнет заходить над Центральным парком. Я думала, что всю жизнь проживу в Гринвиче, но теперь мне хочется переехать в центр города.

Не думаю, что у нас когда-нибудь будут дети. Смерть Марии Грейс изменила мои планы на этот счет навсегда, да и Джон не особо горит желанием обзавестись ими. Я представлю себе, как он угощает мороженым моих племянников и племянниц в кафе «Рампельмайер» или везет их на прогулку в парк. Наша жизнь будет наполнена общением и карьерой. Разве есть в такой жизни место детям?

Джон не просто предупредительный, он еще и ласковый и добрый, но наши разговоры о будущем внезапно заканчиваются приблизительно в середине лета 1951 года. Конечно, Джон понимает, что если мы обручимся, я приглашу его с собой в Италию. Но он не предлагает мне этого. Он остается работать, пока я буду смотреть Венецию. Завтра уже 30 июня, но я до сих пор не замужем и даже не помолвлена. У Джона какое-то дело в Чикаго в июле, а мы с семьей уезжаем первого августа, поэтому я расстаюсь с ним на целых два месяца. Он, наверное, думает, что я расстроена, но мне бы не хотелось первой заводить разговор о помолвке и женитьбе. Потому что нет ничего хуже для женщины, чем намекать мужчине, что пора бы сделать предложение.

Одной из черт итальянского воспитания папы является то, что он придерживается строгих правил, и главное из них – это отдых, каникулы на целый месяц, обычно в августе. Каждый год, со дня рождения Роберто, папа закрывает «Гросерию» и вывозит всю семью за город. Мы снимали коттедж на берегу озера в штате Мэн, на побережье Джерси, и дом с верандой рядом с пляжем Рехобот в Делавэре. Как только мы приезжаем в загородный дом, мы прекращаем всякие разговоры о работе. Мы купаемся, едим, смеемся, играем в настольные игры. Никогда мне еще не доводилось видеть папу таким взволнованным, как в этом году. Это, наверное, оттого, что он возвращается на родину со своей собственной семьей.

Чтобы наш последний день вместе стал незабываемым, Джон везет меня на пляж на восточную оконечность Лонг-Айленда. Я тщательно подбираю одежду, потому что мне хочется, чтобы до встречи в сентябре в его памяти я осталась красивой. Я надеваю новый белый купальный костюм, с обманным разрезом вокруг талии. Мы с Рут купили их на распродаже, когда «Коул» из Калифорнии объявили о распродаже пляжных принадлежностей.

Джон заедет за мной через несколько минут, поэтому я тороплюсь одеться. Поверх белого купального костюма надеваю свободную бледно-розового цвета юбку со вставками белого и ярко-розового цвета, в тон к ней тряпичные туфли с ленточками, которые завязываются на лодыжках как у балерины. На одной руке застегиваю широкий золотой браслет. Потом прикалываю коралловую со вставками из морской звезды брошь – единственное украшение, которое подарил мне Джон, – на свою соломенную шляпку с широкими полями.

Когда я смотрюсь в зеркало над моим туалетным столиком, я вижу в нем уставшую девушку. Месяц работы с утра до ночи не добавил моим глазам блеска, а выражению лица спокойствия и умиротворенности. Надеюсь, мой бело-розовый наряд отвлечет внимание от темных кругов под глазами.

– Джон приехал, – кричит снизу мама.

Я хватаю свою пляжную сумку и спускаюсь вниз, где он уже дожидается меня. На нем белые брюки из хлопчатобумажного твида и голубая рубашка. Он уже успел загореть, и выглядит как один из тех состоятельных повес, которых можно увидеть на страницах журнала «Лайф» на террасе их вилл на острове Капри.

– Прекрасно выглядишь, – говорит он и целует меня в нос.

– Ты тоже.

Джон берет у меня пляжную сумку, отказываясь от настойчивых просьб мамы взять с собой немного еды.

– Спасибо, миссис Сартори, не нужно, мы перекусим в кафе рядом с пляжем.

– Хорошо, – уступает мама.

В машине Джон с восторгом рассказывает о деле, которое он затеял с питомником в Нью-Джерси. Контракт с прежним исполнителем истек, поэтому Джон хочет заключить новый на свое имя.

– Есть какое-нибудь дело, которое был бы тебе не под силу? – спрашиваю я.

– Что ты имеешь в виду? – обиженно смотрит на меня Джон, а потом опять начинает следить за дорогой.

Папа все еще уверен, что Джон тратит попусту свое время в ресторанах и предпочитает вечеринки честному дневному труду. Папа сказал мне, что Джону нужно начать заниматься каким-то одним делом, а не ввязываться во все, что попадается под руку. Я пыталась убедить папу, что для строительства отеля в Манхэттене необходимы связи, которые как раз и приобретаются в ресторанах, где собирается вся элита города. Теперь я говорю:

– Дорогой, я просто хотела сказать, что у тебя много дел. Вот и все.

– А. Хорошо, понятно, – немного расслабляется. Джон. – Это большой город, и здесь очень много возможностей. Я столкнулся с одним из заместителей мэра в ресторане отеля «Тафт» – они все там завтракают – и завел с ним разговор о яичнице-болтунье у буфетной стойки. Он мимоходом упомянул о контракте на поставку деревьев для парков. Я сделал несколько звонков, и вот у меня небольшое дельце с нашей администрацией.

– Здорово, – легонько сжимая его руку, говорю я.

Джон улыбается мне, радуясь, что я одобряю его планы. Я никогда не говорила ему о том, что чувствую, когда он заводит разговоры о делах, а он никогда не спрашивал, как я к этому отношусь. Мне казалось, что это плохой знак. Сам он не может понять моих чувств, а я боюсь ему что-либо говорить. Уверена, этот страх уйдет, когда мы поженимся.

Как девушка, которая работает с двадцати лет, я кое-что понимаю в делах. Я, конечно, не знаток, но согласна с папой: единственный способ чего-то добиться – это сосредоточиться на чем-то одном, и делать это лучше других, чтобы стать известным как можно большему количеству людей. Папа рассказал мне, какое значение для покупателей имеет обслуживание, когда им приятно совершать покупки. «Гросерия» отлично обустроена. Здесь покупатели наслаждаются видом великолепных прилавков больше, чем самой едой. А еще папа всегда дает попробовать свои продукты покупателям. Когда я рассказала об этом Делмарру, он стал повторять папин опыт и убедил нас предлагать заказчикам кофе или чай с выпечкой, когда они приходят на примерку. Забота о заказчике – чрезвычайно важное дело.

Джон оставляет машину у границы резервации Монток[41]41
  Конфедерация индейских племен в центре и на востоке острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк.


[Закрыть]. В придорожной палатке мы берем по хот-догу и содовой, а потом долго идем пешком до пляжа. Там мы забираемся на самую верхушку старого маяка, а потом гуляем по прилежащему к пляжу парку. Из парка идем в городок и любуемся местными домами, окна которых выходят на океан. Джон отмечает, насколько эти дома разные по стилю, и спрашивает меня, который мне больше всего по душе. Как здорово, что он представляет нас вместе в одном из таких домов, какие я могла видеть только на страницах журналов. Я думаю о Данте Де Мартино, который мечтал, чтобы я прожила до конца дней своих в доме его родителей, и лишь изредка выезжала на Кони-Айленд. Данте даже и вообразить себе не мог такую жизнь, какая будет у меня с Джоном.

Мы не единственные, кто на обратном пути решил зайти на открытый блошиный рынок и разведать, какие сокровища он скрывает. Люди побросали свои машины прямо на газоне, а сами слоняются повсюду. На кресле-качалке прикреплена маленькая табличка: «Продается».

– Вот почему сюда всех так тянет, – заговорщически шепчет Джон. – Кто сможет устоять перед старым креслом-качалкой?

Потом он идет в другой конец рынка к складному столику, на котором навалена целая куча личных вещей, от носовых платков до ботинок. Берет маленькое инкрустированное бирюзой зеркальце и в пару к нему такую же расческу.