Текст книги "Лючия, Лючия"

Автор книги: Адриана Триджиани (Трижиани)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– А ты как думала, откуда у тебя талант? – улыбается он.

– Ты уже взял смокинг на прокат?

– Нет.

Он идет к кассе, я следом за ним.

– Ребята уже позаботились о костюмах. По крайней мере, ты бы мог…

– Подвести к алтарю и выдать замуж самую красивую девушку Гринвича.

Пока он выкладывает в кассу мелочь, заверяет меня:

– Я знаю, что мне предстоит сделать. Твоя мама талдычит мне об этом каждый вечер. Ей хочется, чтобы свадьба была лучшей из всех, что когда-либо устраивалась в городе. В конце концов, хотя бы у одного ее ребенка будет такая свадьба, какие принято проводить у итальянцев. Ты же знаешь этих барезцев, они любят, когда все безупречно, гонятся за блеском.

– Папа?

– Да?

– Я хочу, чтобы ты перестал давать мне деньги, когда я выйду замуж Достаточно с тебя и приема, который ты оплачиваешь. Хорошо?

– Зачем ты так говоришь?

– Мне хочется, чтобы вы с мамой больше заботились о самих себе, чтобы вы не уставали.

Он закрывает кассу, обходит прилавок и целует меня в макушку:

– Конечно, конечно.

– Я не шучу, – решительно говорю я.

– Отправляйся на работу, – велит он, заканчивая выкладывать один ящик помидоров и открывая следующий.

Я иду в другой конец магазина и прощаюсь с Анджело, который подкладывает лед в витрину со свежей рыбой.

Я успеваю пройти полквартала, когда Анджело нагоняет меня, окликая по имени:

– Лючия, вернись! Папе плохо!

Когда я бегом возвращаюсь в «Гросерию», папа сидит на стуле. Роберто протягивает ему стакан воды.

– Папа, прошу тебя, пей, – умоляет Роберто.

– Пусти меня.

Я поднимаю папину голову и смотрю в его глаза:

– Тебе нужно в больницу.

– В больницу? Чушь! – говорит он.

– Нет, ты поедешь. Немедленно, – приказываю я.

У папы ужасный цвет лица. Так плохо он выглядел только когда потерял сознание в Италии.

– Со мной все в порядке.

– Надеюсь, но такого не должно повторяться.

Роберто подгоняет грузовик, пока мы с Анджело сидим с папой.

– Только не надо устраивать из этого трагедию, – просит папа.

– Папа, если с тобой что-то случится, я умру, – встав перед ним на колени и обнимая его за ноги, говорю я.

Самое скверное в том, когда звонишь домой и сообщаешь плохую новость, – то, что мама бросает трубку, и ты не можешь знать, поняла ли она сказанное, а если поняла, то все ли с ней в порядке или она потеряла сознание. Когда я рассказываю ей, что папа в госпитале святого Винсента, она было дает отбой, но потом вдруг отвечает. Она не удивлена, потому что за завтраком, когда она сказала папе, что он очень бледный, он только махнул рукой.

К тому времени, как мама добралась до больницы, она совершенно успокоилась.

– Антонио, тебе нужно поберечься. – Она подходит к его кровати и берет его за руку.

Доктор Бобби Гольдштейн – кардиолог – входит в палату. Он худой и очень молодой, у него доброе лицо.

– Мистер Сартори, я ваш постоянный покупатель.

Папа сияет.

– Ваша ветчина самая лучшая в Нью-Йорке.

– Вылечите моего мужа, и вы будете обеспечены ею до конца жизни, – обещает мама.

– Моя жена готова раздарить весь магазин, – сжимая мамину руку, пытается шутить папа. – Потом он серьезно смотрит на доктора: – Скажите, что это было?

– Хорошая новость в том, что это был не инфаркт, – говорит доктор Гольдштейн.

– А плохая новость?

– Мы не вполне уверены, что на самом деле с вами произошло.

Анджело поясняет:

– Доктор, папа поднимал ящик с помидорами, когда это случилось. Может в этом причина?

– Не исключено, – улыбается доктор. – Через некоторое время мы проведем еще кое-какие обследования.

– Что может сделать папа, чтобы подобного не повторилось? – спрашиваю я.

– Не поднимать тяжести. Поменьше беспокоиться. И соблюдать диету…

– Да, знаю-знаю: отказаться от сливочного масла, яиц и спиртного.

– Вы курите?

– Одну сигарету за ужином. Только и всего. Днем я не курю.

– Если бы с вами все было в порядке, я бы мог утверждать, что одна сигарета вам не повредит. Но в данных обстоятельствах вам следует отказаться и от нее.

– Я выброшу все эти сигареты! – горячится мама.

– Никаких нагрузок. Забудьте про разгрузку ящиков с грузовика. Рекомендую вам гулять, но не больше километра в день. Нужно придерживаться диеты. Поначалу это нелегко, но со временем вы забудете свои старые привычки питания. И каждый месяц вы должны приходить к нам на осмотр.

– Отказаться от еды, сигарет, работы, досуга. Будут еще пожелания, доктор?

– Было бы замечательно, если бы вы отнеслись к этому со всей серьезностью. Мы оставим вас здесь на ночь, чтобы провести дополнительное обследование.

Когда доктор Гольдштейн выходит из палаты, мы пытаемся приободрить папу. Он смеется вместе с нами, но я вижу, что он напуган. Такое угнетающее чувство, когда видишь, что глава твоей семьи напуган.

– Мы будем делать все так, как сказал доктор, – решительно заявляет мама.

– Разве можно так жить? – возражает папа.

– Можно. Ты ведь не хочешь умереть, Антонио Сартори, так? – Мама целует папу и прижимается щекой к его лицу.

– Хорошо, уговорила, – говорит он. – Обещаю остаток жизни есть исключительно творог и салат, отрастить уши и превратиться в кролика.

Мама выпрямляется и ласково, но решительно говорит:

– Меньше всего меня волнует, в кого ты превратишься, если ты жив и здоров.

Розмари, как настоящая кума, отдает все силы, чтобы помочь мне подготовиться к свадьбе. Она взяла на себя заботу о гостях, подготовке традиционных итальянских confetti, крошечных пакетиков с миндалем в сахаре. К каждому пакетику она с тщанием привязала ленточку; они так изящно выглядят в открытой коробке в гостиной. Чтобы не отставать, мамины кузины из Бруклина сделали несколько тарелок с печеньем для каждого стола. Мама вычистила кладовку рядом с кухней и забила полки блюдами с лакомствами – печенье с абрикосовой начинкой; круглые печенья в кокосовой стружке, украшенные розовым кремом; фиговые и финиковые полоски, выложенные пирамидой, завернутые в пленку и перевязанные ленточками. Как только мама открывает дверь в кладовку, весь дом наполняется смесью запахов ванили, кокоса, лимонного сахара. Это напоминает мне Рождество. Мама стряпает к каждому празднику.

– Не знаю, понравится ли тебе это, но так принято делать в Бруклине, – говорит Ро, вытаскивая из коробки куклу, одетую в свадебное платье. У нее пышное платье и длинная фата из тюля. Когда Розмари поворачивает ее, то она моргает глазами; у куклы ярко-розовые губы, а на подбородке нарисована родинка.

– Мы посадим ее на капот машины. – Наверное, я выгляжу озадаченной, потому что Розмари продолжает сердито: – Привяжем на «паккард» Джона.

– Здорово, – говорю ей я, пытаясь выдавить из себя подобие улыбки.

Во мне заговорила венецианская кровь. Я люблю простоту. Это у неаполитанцев принято сажать куклу на капот.

– Я была уверена, что тебе понравится.

Из другой коробки Розмари достает еще одну куклу. Она одета в атласное платье светло-коричневого цвета, как мои подружки невесты: Рут, Виолетта и Розмари, которая сама по себе еще одна кукла.

– А эта для машины, в которой поедут свидетели, – с надеждой смотрит на меня Ро.

– Это ты сшила куклам платья? – спрашиваю я.

– Да.

– Красивые. Отличные кружева. Прикрепи ее ко второй машине.

Кажется, тяжкий груз упал с плеч Розмари.

– Спасибо. Ты так много сделала, чтобы все устроить, и мне хочется, чтобы ты знала, что я тебе очень признательна. – Я крепко ее обнимаю.

– Спасибо тебе, Лю. Ты была так ко мне внимательна. – Розмари отворачивается.

– Что такое? – Хотя можно и не спрашивать. – Ты думаешь о Марии Грейс, да?

Розмари вертит в руках куклу, разглаживая каждую складочку на ее платье.

– У меня скоро будет еще один ребенок. Только это секрет. Я не сказала даже Роберто. Я подожду, пока не закончится свадьба.

Я прижимаю ее к себе еще крепче:

– Поздравляю. Мария Грейс будет ему ангелом-хранителем.

Она смахивает слезинку:

– Знаешь, кроме Роберто и наших родителей, ты единственная, кто держал ее на руках.

– Знаю. До конца жизни я буду помнить это. Иногда я вспоминаю малышку, какой приятный запах шел от ее тела, и как она устроилась на моих руках.

– Опять что-то стряслось? – входя в комнату и ставя на скамейку коробку с приглашениями, спрашивает Роберто.

– Нет, – заверяю я. – Какая свадьба обходится без слез? Любимый братец, ты забрал кольца?

– Положись на меня.

– Где будет «мальчишник»?

– В «Везувио». Где же еще? Твой жених уверен, что в Нью-Йорке только это заведение может называться рестораном. Конечно, там с ним носятся как с королем. Да и еда там отличная.

– Мы дома! – кричит мама. Они с папой возвращаются с приема у врача. Мы с Розмари и Роберто несемся в прихожую.

– Что сказал доктор? – спрашивает Роберто.

– Вы видите перед собой здорового человека. У меня сильное сердце. Паек, на котором держит меня ваша матушка, все-таки возымел результат.

– Слава богу! – обнимаю я родителей. – Я была уверена, что все будет в порядке, если слушаться доктора.

– Мне хочется выпить чаю, – улыбаясь, говорит мама.

Папа с Роберто идут за ней в кухню.

– Слава богу! – повторяет Розмари. – Теперь твоя свадьба ничем не будет омрачена.

– Сегодня последний день до вашей свадьбы, миссис Тальбот. Я выполню сегодня любое ваше желание, – говорит Джон, пока я стою на ступенях крыльца. Он берет меня за руку. Мне приходит в голову, что сегодня последний раз, когда он заезжает за мной в дом моих родителей. Сегодня последний день, когда дом 45 по Коммерческой улице будет мне приютом.

– Знаю, мы так не договаривались… – начинаю я.

– Не важно.

– Я хочу прямо сейчас увидеть наш дом.

– Хм, – раздумывает Джон. – Ты действительно этого хочешь?

– Да я просто сгораю от нетерпения!

– Тогда поехали, – прижимаясь ко мне, говорит он.

Почти всю дорогу до Хантингтона мы молчим. Когда мы сворачивает на дорогу, вдоль которой выстроились строящиеся дома, я наклоняюсь и целую мужчину, который в это время завтра станет моим мужем. Внезапно я передумываю. Я не хочу увидеть дом заранее.

– Разворачивайся, – говорю я.

– Что? – замедляет движение Джон.

– Мы возвращаемся в город.

– Кажется, ты хотела взглянуть на дом.

– Ты столько труда в него вложил. Давай все оставим как есть.

Джон настаивал, чтобы в первый раз я увидела дом именно в ночь после свадьбы. И мне хочется, чтобы завтра вечером произошло нечто особенное. Не хочу портить сюрприз ни ему, ни себе.

– Ты точно уверена? – поднимает брови Джон.

– Точнее быть не может, – уверяю я.

Джон разворачивается на сто восемьдесят градусов и возвращается на главную дорогу. Я гляжу на его профиль, изучая каждую деталь, словно это узор на платье. У него красивые и четкие черты лица: прямой нос, волевой подбородок, квадратные скулы и высокий лоб. Это лицо человека, который знает себе цену. Я ловлю себя на мысли, что воображаю, как бы выглядели наши дети, надеясь, что наша дочь унаследует эти длинные ресницы, а сын – очаровательную улыбку. Я почти изменила свое решение никогда не рожать детей. Мне бы очень хотелось, чтобы в этом мире появилось нечто, что только мы вместе с Джоном можем создать.

– Ты права, – говорит Джон с довольным видом.

– Да?

– Жизнь должна удивлять, – улыбается он.

– Иначе какой смысл жить?

Я включаю радио и, пока настраиваю волну, гляжу в окно и вижу раскинувшийся вдали Манхэттен – мой дом, город, в котором я родилась и в котором провела двадцать шесть счастливых лет. Никогда не думала, что мне придется уехать отсюда, что мне придется попрощаться с Коммерческой улицей. Видимо, пришло время. Но я сама хочу этого. Мне хочется зажить по-новому вместе с моим мужем.

Делмарр восторгается моей спальней:

– Ты – настоящая итальянская принцесса. Какая чудесная комната! Она больше, чем вся моя квартира. На твоем месте я бы уговорил переехать Тальбота сюда. Зачем тебе нужно ехать в это захолустье?

– Хантингтон не захолустье.

Делмарр подходит к окну и выглядывает в сад:

– Не важно. Все равно это пригород. Тебе когда-нибудь приходилось жить в пригороде?

Я качаю головой.

– Приставка «при» тут не случайно. Как ни старайся наполнить свою жизнь новыми впечатлениями, она все равно будет лишь приближением к жизни в городе, а значит, будет довольно скучной.

– Разве можно заскучать, если из твоего окна открывается вид на океан?

– Еще как. Увидишь.

Рут, которая прожила всю жизнь в многоквартирном доме с лифтом, влетает в комнату и резко останавливается, чтобы перевести дыхание.

– Всякий раз, как я добираюсь до твоей комнаты, я понимаю, почему ты такая стройная.

Рут ставит свою сумку на стул и плюхается на мою кровать. Я с недоумением смотрю на ее брюки и мокасины.

– Не беспокойся, – говорит она. – Мне нужно будет только надеть платье. У тебя восхитительная прическа!

– Мне мама помогала, – говорю я.

Мама отлично потрудилась над моими волосами. Мы взяли за образец высокую прическу из журнала «Вог», а потом мама прикрепила к ней диадему, которую подарил мне Джон.

– Выглядишь великолепно, – заявляет Рут.

– Несомненно, этой девушке не откажешь во вкусе, – подтверждает Делмарр. – Родственники Тальбота вряд ли представляют себе, с кем им придется столкнуться.

– У Джона нет родственников. Только престарелая мать, которая по состоянию здоровья не сможет присутствовать на свадьбе. Но еще совсем немного, и он станет членом нашей большой итальянской семьи.

– Хорошо, за дело.

Делмарр достает из чехла мой наряд. Никогда мне еще не доводилось видеть столь красивого платья. Это не платье, а произведение искусства: открытое, с корсетом. На спине ниже талии Делмарр сделал несколько складок, а под них, чтобы придать пышность бедрам, подложил турнюр.

– Видит бог, оно выглядит так, словно сделано из сладкой ваты, – восхищается Рут.

– Прямо из Парижа, – с гордостью говорит Делмарр.

– Вот перчатки, – протягивает мне Рут длинные бархатные вечерние перчатки.

– Помнишь, «Ее перчатки как ночь…» – начинает Делмарр.

– «…становятся все длиннее!» – в один голос заканчиваем мы.

– Так, где моя накидка для церкви? Со времен крестовых походов ни один священник не видел голых женских рук.

– Лю, я не сделал накидку, – бормочет Делмарр.

– О боже! Нет! У меня нет ничего, что можно было бы надеть с этим платьем. И безо всего тоже идти нельзя!

Я уже готова заплакать, как Делмарр вдруг улыбается:

– Это мой подарок.

Из чехла он достает длинную накидку с воротником-стоечкой. На длинных рукавах сделаны широкие манжеты, усеянные бисером, который переливается на свету словно бриллианты.

– Никто из сотрудниц «Б. Олтман» еще не выходил замуж в дряхлой накидке.

Словно сама королева, я надеваю платье и роскошную накидку от Делмарра. Папа видит меня, когда я вхожу в прихожую, чтобы встретиться с ним.

– Stai contenta, – говорит он и берет меня за руку.

– О, папа. Я и так счастлива.

Нет правды больше, чем та, что я сейчас говорю.

Я хотела, чтобы мы шли пешком до нашей капеллы Святой Девы Марии, но мама и слышать об этом не желает. «Ты не успеешь пройти и квартала, как подол твоего платья станет черным!» Поэтому мы поедем на папиной машине, а следом Роберто повезет свидетелей в машине, на капот которой будет прикреплена кукла в платье из тафты. Роберто передал Джону вторую куклу прошлым вечером. Когда я представляю, как Джон прикрепляет куклу на свою машину, я тихонько хихикаю.

Заглядывая в церковь, я убеждаюсь, что все три сотни гостей уже прибыли и расселись по своим местам. Все церковные скамейки, украшенные букетами из белых гвоздик и розовых роз, перевязанных атласными лентами кремового цвета, заняты. Я вдыхаю смесь ароматов духов «Шанель № 5» (несомненно, ими воспользовались мои кузины из Бруклина) и воска свечей, горящих вокруг алтаря.

Элен Ганнон, которая может родить в любую минуту, поворачивается и подмигивает мне со своего места. Она надела сиреневое атласное платье – превосходный контраст ее рыжим волосам. Разве можно описать словами то, что ты чувствуешь, видя своих близких и друзей, всех, кого так любишь, под одной крышей в самый счастливый день твоей жизни?

– Священник просил подождать в приделе церкви, – волнуется Рут. – Откуда иудейке знать, где находится придел в баптистской церкви?

– Успокойся, – говорю я. – Сейчас мы подойдем. Я целую родителей и машу рукой Эксодусу с Орсолой. Они приехали неделю назад, но я с ними почти не виделась, потому что была занята последними приготовлениями к свадьбе.

– Идем, Лючия. Тебя никто не должен видеть, – журит меня Рут.

Мы с ней присоединяемся к Виолетте и Розмари, которые ждут в вестибюле. Под витражным окном находится мраморная купель для крещения младенцев. В углу стоит большая статуя архангела Михаила с мечом и щитом.

– Суровый, – рассматривая статую, говорит Рут.

Розмари расхаживает взад-вперед, пытаясь разглядеть сквозь витражное окно, что же происходит на улице. Я стою спокойно, сжимая в руках свой букет из лилий (модель Клодетты Колберт из журнала «Единственный раз в жизни»). Потом откладываю цветы и поправляю юбку. Противоположная стена украшена позолоченной лепниной, в центе располагается зеркало, в котором отражается статуя Иисуса, стоящая у противоположной стены. В зеркале я ловлю отражение собственных глаз. Потом подхожу, чтобы посмотреть на себя вблизи. У меня голубые глаза, как у папы, они чистые, потому что я хорошо выспалась, но все равно с ними что-то не так. Я чувствую это, и я вижу в своих собственных глазах тревогу.

– Ро, который час? – спрашиваю я.

– Десять тридцать, – сияя, отвечает она. – Но мои часы всегда бегут вперед.

– Разве вчера за ужином я не просила его прийти к десяти?

– Да, просила. Я сама слышала, – подтверждает она.

– Он уже здесь?

– Я не видела его машину. Но это еще ничего не значит. Знаешь, я могу пройти через боковой выход и разузнать, здесь ли Джон. – Розмари надевает пальто и уходит.

– Мужчины никогда не приходят вовремя, – выражает недовольство Виолетта.

– Прими во внимание, сегодня выходной, – поддакивает Рут.

– На дорогах полная неразбериха. А Джон едет сюда их Верхнего Ист-Сайда. Если он застрял в пробке, то ему могут помочь только крылья.

Мы стоим в молчании, время тянется невыносимо медленно. Я слышу, как органист доигрывает мелодию и начинает ее снова.

Наконец Розмари открывает дверь и улыбается:

– Он пока не приехал, но Роберто говорил с ним сегодня утром около восьми. Джон в то время уже завтракал, поэтому я уверена, что он будет с минуты на минуту.

– Который час? – спрашиваю я.

– Всего-то без пятнадцати одиннадцать, – взглянув на часы, утешает Розмари. Как медленно. Несколько минут назад я просила Рут сходит в ризницу и посмотреть, который час на церковных часах.

– Хорошо, нам остается только ждать, – решаю я.

Все молчат, но что они могут мне сказать. Они переживают. Я переживаю. Ну где же он? Может, с ним случилось что-то плохое? Мое сердце начинает бешено колотиться. Мы встречались с Джоном почти год; и ни разу за это время он не опаздывал. Знаю, Рут сказала бы мне на это, что все в жизни бывает в первый раз. Но мне все равно страшно. Я вся трясусь. Мне нужно на воздух.

Забавно, как церковь, которая всегда украшена и вылизана, может вот так вдруг превратиться в приемную. Когда я вхожу в переднюю, я замечаю кучу корзин, оставленных в сторонке; к доске объявлений прикреплены написанные от руки извещения; на полу лежит резиновый коврик с множеством дырочек, сквозь которые прогладывает грязный мрамор.

– Мне нужно на улицу, – говорю я подругам.

Я выхожу наружу. Воздух холодный, поэтому я вдыхаю медленно, чтобы успокоиться. Я поражена, что даже в самый важный день в моей жизни в Гринвиче все остается по-прежнему. На другой стороне улицы, на пешеходной дорожке, мужчина, одетый в робу, заливает масло через широкий шланг в двигатель своего грузовика. Три молодые женщины на углу выбирают журнал в газетном киоске, а в маленьком кафе за столиком сидит пожилой мужчина, которому подносят обед. Неужели никто из них не знает, какой сегодня день?

– Смотри, мама, Снежная Королева! – проходя мимо меня, кричит маленькая девочка. Ее мама улыбается мне, но по выражению ее лица я понимаю, кто я на самом деле. Она отворачивается, берет дочку за руку, и они уходят. Незнакомка все знает; ей все понятно. И мне тоже все понятно. Ей бы не хотелось, чтобы ее дочь еще раз увидела нечто столь же печальное, как я сейчас.

Мне хочется простоять на улице как можно дольше в надежде, что если я буду смотреть на Бликкер-стрит достаточно долго, то машина, на которой едет мой будущий муж, остановится рядом со мной. Не знаю, в какой момент я наконец понимаю, что машине, которую я жду, никогда не суждено появиться. Я возвращаюсь в переднюю. Мои подруги натянуто мне улыбаются. Только Рут потупила глаза. Ей все ясно. Джон Тальбот не собирался на мне жениться. Ни сегодня утром, ни в другой день. Он увлек меня и обманул.