Текст книги "Путешествие вокруг света"

Автор книги: Адельберт Шамиссо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Приложение

^{Из главы «Познание, какое имеем мы о первой провинции Великого океана»}

Каду

В начале 1817 г. в самой восточной части этой провинции на группах Отдиа и Кавен [Малоэлап] островной цепи Радак мы познакомились и подружились с живущим там очень милым народом. Когда мы подошли к группе островов Аур, навстречу нам отправились в своих лодках островитяне и, после того как мы бросили якорь, поднялись на борт «Рюрика». Вперед выступил человек, во многом непохожий на остальных. У него не было такой равномерной татуировки, как у радакцев, а лишь неясные изображения рыб и птиц, порознь или рядами, около колен, на руках и на плечах. Он более коренаст, чем они, кожа светлее, а волосы курчавее. Он заговорил с нами на языке, отличном от радакского и на слух для нас совершенно чужом. Мы тщетно пытались беседовать с ним на языке жителей Сандвичевых [Гавайских] островов. Он дал нам понять, что намерен остаться на корабле и сопровождать нас в дальнейшем путешествии. Его просьба была охотно удовлетворена. С этого часа он все время был на борту «Рюрика». Лишь один раз он отправился на Аур. Он находился на равных правах с офицерами, был нашим верным и всеми любимым спутником до того, как мы вернулись на Радак, когда он быстро изменил свое намерение и решил поселиться там, чтобы хранить и распределять наши дары среди бедных островитян. Не было никого, кто бы больше, чем он, проникся гуманным духом нашего дела.

Каду был уроженцем островной группы Улле [Волеаи], расположенной к югу от Гуахама [Гуама]. Хотя и не знатного происхождения, он был доверенным лицом своего короля Тоуа и исполнял его поручения на других островах. Во время своих поездок он ознакомился с островными группами, с которыми поддерживает отношения Улле: на западе – до островов Пелеу [Палау], на востоке – до Сетоана. Во время последней поездки от Улле до Фейса буря сбила с намеченного курса лодку, в которой находились Каду, два его земляка и вождь с Эапа, намеревавшийся вернуться на родину. Если верить их ненадежному календарю, попавшие в беду островитяне блуждали в открытом море восемь лун. На три луны им хватило скудного запаса продовольствия, расходуемого ими очень строго, а в течение пяти лун они питались только пресной водой и выловленной рыбой. Чтобы удовлетворить жажду, Каду нырял глубоко в море и зачерпывал скорлупой кокосового ореха более холодную и менее соленую, как им казалось, воду. Северо-восточный пассат занес их наконец к группе Аур островной цепи Радак, причем они полагали, что все еще находятся к западу от Улле. От одного старика с Эапа Каду слышал о Радаке и Ралике: однажды мореплавателей с Эапа занесло на Радак, на группу Аур, откуда они через Нугор и Улле вернулись обратно на Эап. Названия Радак и Ралик были известны и одному уроженцу острова Ламурек, которого мы встретили на Гуахаме. Лодки с Улле и окружающих островов часто заносило на восточные островные цепи, и на южной группе Арно, относящейся к цепи Радак, еще живут пять человек из Ламурека, испытавшие ту же участь и попавшие туда тем же путем.

Радакские вожди защищали пришельцев от тех своих дурно настроенных сородичей, чью алчность привлекало железо чужаков. У вождей часто можно заметить благородные побуждения.

Жители Улле, уровень благосостояния которых выше, да и связи более обширные, чем у радакцев, во многих отношениях их превосходят. Каду пользовался на Радаке некоторым уважением. К тому времени, когда мы посетили эти острова, он жил там около четырех лет. На Ауре у него было две жены; дочь от одной из них уже начала говорить.

Наше прибытие на Аур, где о нас прежде ничего не знали, вызвало ужас и изумление жителей. Много повидавший Каду тогда находился на одном из отдаленных островов группы. Его сразу же привезли: нужен был совет, как встретить могущественных чужеземцев, которых склонны были рассматривать как людоедов.

Каду многое знал о европейцах, хотя и ни разу не видел их кораблей. Он ободрил своих друзей, предостерег их от воровства и проводил на «Рюрик», твердо решив остаться у нас и надеясь с нашей помощью вернуться на родину, поскольку однажды, пока он отсутствовал, на Улле побывал европейский корабль.

Бывший с ним земляк и товарищ по судьбе тщетно пытался уговорить Каду изменить свое решение, а друзья напрасно старались запугать; ничто не могло его поколебать. Такое же решение принял и такие же надежды питал другой спутник Каду – вождь с Эапа, которого мы встретили в свите короля Ламари на Удири-ке [Утирике]. Он был уже немощным старцем, и его просьбу отвергли, однако долго не удавалось заставить его покинуть корабль. Весь в слезах, он убеждал нас оставить его. Мы ссылались на его возраст и на трудности, с которыми связано наше путешествие; он настаивал на своем. Мы говорили, что наши запасы строго рассчитаны на определенное число людей. Тогда он предложил высадить нашего друга Каду, а взять его самого.

Заслуживает похвалы та легкость и искусство, с которыми Каду приспособился к нашей среде. Новые условия для него были необыкновенно трудными. Будучи простолюдином, он внезапно был перенесен в круг столь превосходящих по могуществу и богатству чужеземцев, которые, однако, относились к нему как к почетному лицу, и простые матросы обслуживали его как высокого начальника. Не будем умалчивать о некоторых промахах, допущенных им вначале. Он сам исправлял их быстро и легко, не вызывая серьезных нареканий. Когда, вскоре после того как он обосновался у нас, на «Рюрик» прибыли радакские вожди, он выступил против них, причем жестикулировал и вел себя так, как подобало только вождям. В ответ он заслуженно получил безобидную издевку. Больше это не повторилось. Вначале Каду старался подражать походке и манерам капитана, но вскоре перестал это делать. Неудивительно, что на первых порах он смотрел на матросов как на рабов. Однажды он приказал вестовому принести ему стакан воды; тот спокойно взял его за руку, привел к бачку с водой и дал ему ковш, которым все пользовались, Он пришел в себя, понял, что за отношения существуют у нас, проникся духом наших нравов, быстро приспособился к ним, усвоил внешние правила поведения в повседневном общении.

Мало-помалу Каду познакомился с нашими горячительными напитками. Следует заметить, что поначалу матросы угощали его водкой. Когда же один из матросов был за это наказан, Каду разъяснили, что матрос виновен в том, что тайно пил огонь (так Каду называл водку). Больше он ни разу не пил водку, да и вино употреблял умеренно. Вид пьяных на Уналашке побудил его следить за собой. Вначале он по обычаю Эапа вызывал для нас попутный ветер; мы смеялись, и скоро он сам стал смеяться над этими заклинаниями и потом повторял их только в шутку, желая нас позабавить.

У Каду были хороший характер, смекалка, чувство юмора; чем ближе мы узнавали друг друга, тем больше он нам нравился. При его милом характере нам все же приходилось бороться с присущей ему леностью, которая не отвечала нашим требованиям. Больше всего он любил петь или спать. Когда мы расспрашивали его об островах, на которых он бывал или о которых знал, Каду отвечал на вопросы, если же его переспрашивали, он больше не отвечал, заявляя, что уже сказал все, что нужно. Если в ходе разговора мы обращали внимание Каду на то новое, о чем он умолчал ранее, он невозмутимо говорил: «А ты меня раньше об этом не спрашивал». Память у него была нетвердая. Воспоминания оживали постепенно, в зависимости от вызвавших их событий, но мы заметили вместе с тем, что обилие и многообразие объектов, привлекавших его внимание, сглаживали у него прежние впечатления. Песни, подхваченные им у народностей, среди которых он жил, и исполнявшиеся им на разных языках, служили ему одновременно книгой, откуда он черпал сюжеты для своих рассказов.

На корабле Каду вел своеобразный дневник по лунам, для чего завязывал узлы на веревке. Мы заметили, что он делал это очень неаккуратно, и поэтому не могли полагаться на его счет.

Нельзя сказать, что Каду был неспособен к учению или нелюбознателен. Казалось, он хорошо понимал то, что мы ему рассказывали о форме и строении Земли, о нашем мореходном искусстве. Но у него не было настойчивости, напряжение утомляло его, и он стремился ускользнуть к своим песням. Поняв тайну письма, Каду постарался постичь его, однако эти попытки были для него трудны и не дали особых результатов. Все, что ему рассказывали с целью пробудить его энергию, часто совершенно отнимало у него охоту. Он прерывал, а потом вновь возобновлял учение и наконец совершенно от него отказался.

Складывалось впечатление, что он хорошо схватывал то, что мы ему рассказывали об общественном порядке в Европе, о наших нравах, обычаях, искусстве. Лучше всего Каду воспринимал мирный, сулящий приключения замысел нашего путешествия, с коим он связывал намерение передавать народам, с которыми мы вступили в контакт, то, что идет им на пользу и служит их благу, понимая под этим прежде всего пищу. Он хорошо усвоил, что наше превосходство основывается на более обширных знаниях, и поэтому относился с уважением к нашим исследованиям и по возможности содействовал нам, даже если наиболее образованным из нас они казались не заслуживающими внимания.

Когда мы прибыли на Уналашку и Каду увидел эту голую, безлесную землю, он тотчас же обратился к нам с предложением посадить там в подходящих местах кокосовые орехи, имеющиеся на «Рюрике» (к ним он хотел добавить и свои собственные). Он даже требовал, чтобы мы это сделали, ссылаясь на то, что в этом нуждаются здешние жители, и весьма неохотно согласился с нашими доводами о том, что сие совершенно напрасно.

Его внимание привлекала прежде всего природа. На Уналашке он с любопытством наблюдал за рогатым скотом, припомнив, что еще раньше видел коров на островах Пелеу. Многие часы он проводил на пастбище. Но ничто его так не веселило, как стада морских львов и котиков на острове Св. Георгия.

Когда, вернувшись с острова Св. Георгия на корабль, мы беседовали о морских львах, причем Каду сам потешался и потешал нас, искусно подражая их движениям и голосу, его с серьезным видом спросили, видел ли он на прибрежных скалах их гнезда и яйца. Сколь неискушенным ни был Каду в вопросах зоологии млекопитающих, он сразу понял скрытую в этом вопросе шутку и весело рассмеялся вместе со всеми.

Подобно тому как во время плавания Каду тщательно собирал и заботливо хранил ненужные нам куски железа, осколки стекла и все, что казалось нам ненужным, но могло представлять ценность для его земляков, так и на Уналашке он отыскивал на берегу камни, которые можно было бы шлифовать.

Только один раз мы видели этого добродушного, кроткого человека в состоянии сдержанного гнева, даже ярости. Это случилось, когда он напрасно искал свои камни в укромном месте на «Рюрике», где он хранил их, а на его жалобы относительно пропажи никто не обратил особого внимания. Естественно, он счел себя оскорбленным.

Несмотря на свою бедность, Каду был весьма щедр и умел быть признательным. Он оказывал услуги тем из нас, от кого получал подарки, и, когда мы были на Ваху, воспользовался возможностью разумно продать разные мелочи, которые ему дарили, и преподнести всем, кто делал для него приятное, подарки, причем каждому такой, какой, по его мнению, ему понравится. Себе он оставлял лишь то, что могло обогатить или порадовать его земляков. Так, он раздал своим друзьям на Радаке все, что имел, оставив себе только одну драгоценность– ожерелье, которое долго носил, будучи на корабле. Однажды со слезами на глазах он поведал нам тайну этого ожерелья. На Табуаи (остров группы Аур цепи Радак) он бок о бок со своими новыми друзьями сражался против врагов, напавших с островов Медуро [Маджуро] и Арно. Он победил врага, готовясь пронзить его копьем. Однако в последний момент его руку схватила прибежавшая откуда-то дочь побежденного. Каду подарил ей жизнь отца, а она обещала ему свою любовь; он, мужчина, взял с собой драгоценный дар и теперь в память о девушке носил этот залог любви, полученный от нее на поле битвы.

Хочется отметить в характере Каду два превосходных качества: отвращение к войне, человекоубийству и застенчивость, даже стыдливость, которая так его украшала и которой он, живя среди нас, ни разу не изменил.

Каду ненавидел кровопролитие, но трусом не был. Грудь его была в шрамах от ран, полученных в оборонительной войне на Радаке. Когда, готовясь к высадке на остров Св. Лаврентия, мы вооружились, сказав Каду, что сделали это не потому, что хотим напасть на островитян, а в целях самообороны, поскольку будем иметь дело с людьми, настроение и образ мыслей которых нам неизвестны, хотя мы и стремимся установить с ними выгодные для обоих сторон отношения, Каду попросил дать ему оружие – саблю, поскольку на Уналашке он еще не научился хорошо стрелять. Если потребуется, он будет сражаться рядом с нами. Он придерживался мнения, которое составил себе еще на Эапе: седина появляется лишь у людей, переживших ужасы войны.

В отношении к другому полу Каду проявлял щадящую мягкость. Он никогда не приближался к женщине, принадлежавшей другому мужчине. У него всегда было правильное представление о приличиях. То, что Каду узнал на Ваху, было ему противно, и он открыто осуждал это, находя безнравственным. Даже в свободном мужском разговоре он никогда не выходил за рамки приличий.

Самое большое понимание и способность к шуткам мы встречаем у тех народов, которые теснее других связаны с природой, там, где мягкий, теплый климат позволяет вести легкую жизнь, полную удовольствий. Каду особенно любил шутку, но даже в шутке не переходил границы. С помощью небольших услуг или подарков он умел быстро успокаивать тех, над кем весьма удачно подшучивал.

Во время путешествия наш друг неоднократно напоминал нам, что намерен оставаться у нас до тех пор, пока не достигнет цели, и что не покинет «Рюрик», даже когда мы попадем на его любимую родину Улле. Он решил сопровождать нас в Европу, где мы должны будем помочь ему вернуться домой на одном из русских торговых судов, регулярно совершающих рейсы на острова Пелеу, где часто бывают лодки с Улле. Мы в это время сами еще не знали другого пути через Гуахам. Но Каду лелеял надежду (и она сбылась на Гуахаме) получить на одном из известных ему островов – Эапе – сведения о теперешнем местопребывании властителя этого острова, его товарища по несчастью на Радаке. Тогда его люди построят судно и заберут Каду. Эта мысль занимала его все время.

Мы старались собрать на Ваху полезных животных, саженцы и семена нужных растений и затем попытаться распространить их и на Радаке. Каду знал, что мы намереваемся направиться туда, но настаивал на своем. Мы потребовали, чтобы он учился здесь всему, что может оказаться полезным на Радаке. Тогда он сможет обо всем рассказывать нашим друзьям и научить их извлекать пользу из наших даров. Каду как будто понимал наши намерения, но цель их была ему еще неясна. Присущие ему легкомыслие и беззаботность привели к тому, что он очень нерадиво использовал свой досуг, о чем сам впоследствии сожалел [24]24
  Каду легко научился общаться с жителями Ваху и не раз обращал наше внимание на сходство различных слов в их языке и в языках островов первой провинции.


[Закрыть].

Мы направились на Радак и высадились на Отдиа, к большой радости тех немногих мужчин, которые не ушли на войну. С этого момента Каду был самым неутомимым нашим помощником. Он помогал сеять, сажать, ухаживать за животными, рассказывать и показывать островитянам все, что им необходимо знать и уметь. Но он еще не менял своего намерения остаться с нами.

Когда на Отдиа было сделано все необходимое, Каду отправился на Ормед, остров старого вождя Лаергаса, чтобы возделать там участок. В этой поездке на радакских лодках его сопровождал только автор этих строк. Дневные часы на Ормеде мы отводили работе, а вечерние– приятному общению. Женщины пели много песен, посвященных нам и сложенных во время нашего отсутствия. Так наши имена сохранялись в их памяти. Каду рассказывал им о своих странствиях, вплетая в повествование забавные небылицы; он раздавал подарки, приготовленные во время путешествия. На другой день– последний день нашего пребывания на Радаке,– когда на лодке, которая должна была доставить нас на «Рюрик», уже был поднят парус, Каду, чье веселое настроение сменилось спокойной серьезностью, заявил, что остается на Отдиа и дальше с нами не поплывет. Каду уполномочил своего друга сообщить капитану об этом новом решении и, предупреждая возможные возражения, изложил свои доводы. Он остается на Отдиа, чтобы заботиться о животных и растениях, которые без него погибнут и не принесут пользы невежественным людям. Он хочет, чтобы наши дары обеспечили бедных радакцев пищей, чтобы этим людям не приходилось из-за нужды убивать своих детей. Он хочет способствовать восстановлению мира между южными и северными группами Радака, чтобы люди больше не убивали друг друга. Когда животные и растения размножатся в достаточном количестве, он хотел бы построить корабль, отправиться на Ралик и там распространить наши дары. Он хочет, чтобы капитан, которому он вернет все полученное от него, дал бы ему лопату и кое-что из необходимых инструментов. Принадлежащее ему железо он хочет спрятать и, если удастся, спасти от могущественного Ламари. Он рассчитывает, что все эти замыслы ему поможет осуществить его земляк с Аура. Этот земляк должен привезти ему его дитя, дочь, которая после отъезда Каду, как ему стало известно, очень грустила, не могла спать. У его жены теперь другие мужья, и он должен был заботиться о своем ребенке.

Каду сожалел о том, что на Ваху он упустил время и не научился многим полезным вещам, например плетению. В последние минуты Каду старался получить от нас как можно больше советов.

Лодка, на которой мы, борясь со встречным ветром, плыли к своему кораблю, была ненадежной, и солнце уже клонилось к горизонту, когда мы поднялись на «Рюрик», где, к счастью, находился и капитан. Когда стало известно о новом решении Каду, он вскоре неожиданно для себя стал обладателем бесчисленных богатств, таких, которые в этой части света служат «объектом вожделения властителей и народов» [25]25
  Гомер. Илиада. X, ст. 379.


[Закрыть]. Наша любовь к нему теперь проявилась открыто; каждый стремился пополнить из собственных запасов собранные для него железо, инструменты и другие полезные предметы.

Каду увязал свою постель, одежду, белье, отныне ему принадлежавшие, заботливо отложил зимнюю одежду и преподнес ее в подарок матросу, который его обслуживал; правда, тот отказался ее взять.

Солнце уже зашло, когда Каду с его богатством был доставлен на берег. Нехватка времени не позволила составить и передать ему какое-нибудь письменное свидетельство. Была только выбита надпись на медной дощечке, которую прибили к кокосовой пальме на Отдиа. Там указаны название корабля и дата нашего пребывания. Собравшимся жителям Отдиа мы представили Каду как нашего человека, которому приказано наблюдать за животными и растениями и, кроме того, распоряжаться нашими подарками Ламари. Мы обещали также, что через некоторое время вернемся на Радак повидать его и потребовать отчета. Чтобы подкрепить это обещание и в знак нашего могущества, вернувшись ночью на корабль, мы дали два пушечных залпа и выпустили ракету. Когда утром мы подняли якорь, наш друг и спутник был на берегу и занимался животными, часто обращая к нам свои взоры.

Адельберт Шамиссо и его кругосветное путешествие

Русская кругосветная экспедиция 1815–1818 гг. под руководством О. Е. Коцебу занимает видное место в мировой летописи великих географических исследований и открытий. Трехлетнее плавание вдали от родных мест увенчалось многими важными находками. Был выявлен ряд принципиальных особенностей географии Тихого океана, его островов и материкового обрамления. Наиболее ценные сведения были получены по северным районам океана – Берингии, Аляске, Алеутским островам, Чукотке, Камчатке. Экспедиция впервые обследовала и нанесла на карту обширную центральную территорию Тихого океана между экватором и 12° с. ш., 170° и 150° з. д. Итоги этого кругосветного плавания были опубликованы в трех томах под названием «Путешествие в Южный океан и в Берингов пролив для отыскания северо-восточного морского прохода в 1815– 1818 годах». Первые два тома, принадлежащие перу О. Е. Коцебу, вышли в свет в 1821 г. и с некоторыми сокращениями переизданы в 1948 г. в однотомнике под названием «Путешествия вокруг света».

Помимо навигационных, общегеографических и картографических задач, с которыми успешно справлялся сам О. Е. Коцебу и его ближайшие помощники из состава экипажа, экспедиция занималась и более глубокими, естественнонаучными проблемами, связанными прежде всего с детальной характеристикой органического мира океана, его островов и побережий, а также с проведением специальных наблюдений (погода, рельеф и грунты морского дна и берегов и т. д.). Эти работы подготовили благодатную почву для классических исследований Ч. Дарвина, выполненных во время плавания на «Бигле» в 1831–1835 гг.

Для выполнения научных работ в состав экспедиции О. Е. Коцебу были приглашены естествоиспытатели. И среди них известный немецкий писатель и ученый Адельберт Шамиссо (1781–1838), родом француз, прославившийся романтической повестью о Петере Шлемиле, человеке, потерявшем свою тень. В творческом наследии этого писателя заметное место занимает его «Путешествие вокруг света», воссоздающее картину деятельности русской экспедиции на широком историческом фоне. Эта книга никогда раньше не переводилась на русский язык и впервые предлагается вниманию читателей нашей страны. Естественно, необходимо при этом представить автора книги и рассказать об истории ее создания.

Жизненный путь Адельберта Шамиссо был отнюдь не прост и не легок. Выходец из среды французского дворянства, он вместе с родителями был вынужден покинуть отчий кров в начале революции в 1792 г. После долгих скитаний за рубежом семья Шамиссо осела в Пруссии. Паж королевы, гимназист, лейтенант пехотного полка – таковы этапы раннего периода жизни, на первый взгляд довольно обычной для юноши из дворянской семьи. Однако живой ум молодого человека, его ищущая душа изогнули прямую линию его судьбы. Шамиссо рано проявил глубокий интерес к литературе и гуманитарным наукам. Его кумирами становятся Кант, Вольтер, Дидро, Шиллер и, конечно, Руссо. В Берлине Шамиссо посещает кружки, в которых обсуждаются литературные, философские и социальные проблемы. Он завязывает знакомства с интересными людьми, среди которых писатели Эдуард Хитциг и Карл Август Варнхаген Энзе, географ Юлиус Клапрот, врач Фердинанд Кореф и др.

В этом окружении Шамиссо делает первые шаги на литературном поприще, пишет драму «Фауст» и вместе с Варнхагеном Энзе выпускает ежегодник «Альманах муз», который просуществовал всего три года (1804–1806).

Между тем политическая атмосфера в Пруссии накалялась. Жестокое поражение в войне с Францией и оккупация Берлина наполеоновскими войсками в 1806 г. были остро восприняты молодым Шамиссо. Он оставляет службу в армии и решает навестить родственников во Франции, а вернувшись через несколько месяцев в Германию, не застает в живых отца и мать – они умерли за несколько недель до его приезда. К этому времени в изменившейся обстановке рассеялся и круг друзей юности.

Оставшись в полном одиночестве, Шамиссо некоторое время пребывает в растерянности, но вскоре получает приглашение занять должность преподавателя лицея во французском городке Наполеонвиле. Он вновь уезжает во Францию (в 1810 г.), но по роковому стечению обстоятельств места там так и не получает. Шамиссо вынужден зарабатывать на жизнь преподаванием языков и переводами в Париже. Здесь он встречает некоторых старых берлинских друзей, а также знакомится со знаменитым естествоиспытателем Александром Гумбольдтом.

Случай ввел Шамиссо в кружок французской писательницы Жермены Сталь, находившейся в открытой оппозиции к Наполеону. Знакомство со Сталь и ее друзьями значительно обогатило внутренний мир Шамиссо и расширило его кругозор. Однако и это общество вскоре распалось. За публикацию книги очерков «О Германии» в 1811 г. Наполеон изгнал Сталь из Франции, и она обосновалась в живописном швейцарском городке Коппе на берегу Женевского озера. Шамиссо тоже последовал туда, и именно в Швейцарии у него пробудились живой интерес и тяга к естественным наукам.

В 1812 г., когда ему исполнился 31 год, Шамиссо поступает на медицинский факультет Берлинского университета. Он с увлечением занимается ботаникой, участвует в многочисленных загородных экскурсиях и довольно быстро приобретает навыки неутомимого полевого исследователя, каким он предстает перед нами в своем «Путешествии вокруг света». У Шамиссо появляется заветная цель: стать квалифицированным естествоиспытателем.

Жизнь и на этот раз неумолимо вносит коррективы в его планы. После поражения Наполеона в России Берлинский университет закрывается. В сложной политической обстановке того времени Шамиссо не находит своего места. Раздираемый противоречивыми чувствами по отношению к старой и новой родине, он остается в стороне от антинаполеоновского освободительного движения. Поселившись в бранденбургской деревне Кунерсдорф, Шамиссо изучает флору окрестных лугов и лесов и между этими занятиями сочиняет «Удивительную историю Петера Шлемиля» – яркое, талантливое произведение, вошедшее в сокровищницу немецкой и мировой литературы. В образе Шлемиля можно отыскать некоторые черты сходства с самим Шамиссо, и, во всяком случае, в высказываниях героя повести улавливаются настроения, обуревавшие писателя в ту трудную для него пору жизни. В увлечении Петера Шлемиля естествознанием «в самом широком понимании» отразилось сокровенное желание Шамиссо испытать силы в серьезной научной экспедиции.

Таким образом, к тому времени, когда Шамиссо впервые ступил на палубу корабля российского флота «Рюрик» в 1815 г., он был внутренне вполне подготовлен к кругосветному плаванию. Именно поэтому легко понять, что Шамиссо смог не только стойко перенести все тяготы и бытовые неудобства дальних странствий по морям и океанам, но и выполнить большую научную работу, обнаружив при этом незаурядную наблюдательность и глубокую пытливость, свойственные настоящему ученому-естествоиспытателю.

Экспедиция под руководством О. Е. Коцебу преследовала конкретную цель: поиск Северо-Западного морского прохода вдоль берегов Северной Америки. Напомним, что в ту пору все северное побережье Американского материка представляло собой сплошное «белое пятно», а о существовании Канадского Арктического архипелага никто не догадывался. Даже контуры берегов Аляски и Чукотки были малоизвестны. Между тем в этом регионе разворачивала деятельность Российско-Американская торговая компания, которая была явно заинтересована в проведении географических исследований. Поэтому и экспедицию на «Рюрике» нельзя рассматривать как сугубо частную инициативу, осуществленную на средства графа Н. П. Румянцева. Ее цель была тесно связана с интересами Российско-Американской компании, которая контролировалась правительством.

Хотя экспедиции не удалось полностью обследовать Северо-Западный проход из-за внезапно вспыхнувшей болезни О. Е. Коцебу, научное значение работ, выполненных в этом регионе, было огромно. В орбиту географии были включены обширные, ранее мало изученные или вообще неизвестные острова, архипелаги и материковые побережья Тихого океана. Наблюдения погоды, морских течений, глубин океана, температуры, солености и прозрачности воды, земного магнетизма и различных живых организмов составили ценное научное наследие экспедиции.

А. Шамиссо представил научный отчет, который был опубликован на русском и немецком языках под названием «Наблюдения и замечания естествоиспытателя экспедиции А. Шамиссо». Он вместе с рядом других научных материалов составил третий том трудов экспедиции. Публикацию этой книги Шамиссо не одобрил и высказал упреки в намеренном искажении текста своего отчета. Соответственно возник стимул для подготовки новой книги об экспедиции 1815–1818 гг., которую сам Шамиссо считал наиболее значительным событием в своей жизни. Замысел книги вынашивался в течение многих лет и был реализован зимой 1834–1835 гг. «Путешествия вокруг света» до сих пор считаются одним из образцов немецкой прозы и родоначальником научно-художественной литературы о путешествиях. Композиционно книга построена в форме выборки из регулярных записей в дневнике – прием, нередко используемый в литературе.

Вероятно, первоначально Шамиссо видел свою задачу в том, чтобы пополнить и уточнить «Наблюдения и замечания», ранее появившиеся в трудах экспедиции. Это намерение стало осуществляться: появился новый материал о пребывании в Англии, на островах Атлантического океана и особенно в Бразилии, где читателю преподносятся яркие и разнообразные картины тропической природы. Затем писатель явно отходит от этого замысла и сосредоточивает внимание на характеристиках людей и событий, часто отсылая тех, кто особенно интересуется природоведческой тематикой, к соответствующим разделам «Наблюдений и замечаний». Таким образом, мы видим, что отношение Шамиссо к своей предыдущей работе существенно менялось. Если в предисловии к «Путешествию» это отношение носит негативную окраску, то впоследствии в этой же книге ссылки на «Наблюдения и замечания» приобретают налет умиротворенности и не сопровождаются какой-либо критикой.

Не менее сложную эволюцию претерпели взаимоотношения Шамиссо с капитаном Коцебу. После наметившегося первоначально сближения наступил длительный период, когда взаимопонимание между этими людьми было в значительной мере утрачено и даже сменилось отчуждением, которое тяжело переживал не только Шамиссо, но и сам Коцебу. К сожалению, сложившаяся ситуация в какой-то мере повлияла и на проведение научной работы Шамиссо. Только в самом конце путешествия между ними произошло долгожданное объяснение и примирение. «Все, что мне пришлось претерпеть, было забыто, и все недовольство утоплено в море» – к такому итогу пришел Шамиссо незадолго до возвращения в Европу.

Кругосветное путешествие насытило мироощущение Шамиссо разносторонними впечатлениями, что не могло не отразиться на его творчестве. Со страниц «Путешествия» перед нами предстает целая галерея человеческих личностей, характеров, судеб, за которыми проступают живо воспринимаемые контуры той далекой эпохи. При этом, в отличие от многих писателей, не выходивших за рамки географических и природоведческих описаний, Шамиссо набрасывает яркие штрихи к портретам не только своих друзей, членов экипажа «Рюрика» и европейских поселенцев в других частях света, но и многих коренных жителей. Особенно ему удался образ полинезийца Каду, который довольно долго пробыл на борту «Рюрика». Шамиссо наделяет Каду множеством достоинств, показывает его смелость, выдержку, душевное благородство, способность к самопожертвованию. Тем самым полностью развенчиваются представления о «несовершенстве», злобности и коварстве островитян Южных морей. Эти представления мутной волной стали проникать в европейскую литературу в период расширения колониальной экспансии.