Текст книги "Сокровища Мельк-Тауза"

Автор книги: А. Чжимбэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

XXVI

Ранним утром, когда только что выглянувшее из-за гор солнце протянуло над сонной и туманной землей трепетные струны своих первых лучей, из деревушки Бадриэ выехали три всадника. Они были в грязных и рваных одеждах, но на лицах их лежала тень сознания своей значительности, недосягаемого превосходства и суровой замкнутости. К их сердцам не было пути. Для простого смертного они были закрыты. Только для бога были открыты сердца и души этих людей.

Пыльная дорога приняла трех всадников и увела с юга на север.

Через некоторое время по той же дороге выехали из Бадриэ еще три таких же всадника, а немного спустя – по ней проследовала группа в пять человек.

В этой группе был эмир. Он ехал с кавалами принимать имущество шейха Юсуфа. Если бы это имущество было незначительным, то эмир не стал бы беспокоить свою особу и не отважился бы на длинное и рискованное путешествие. Он поручил бы тогда ликвидировать имущество шейха Юсуфа пронырливым кавалам. Но богатство шейха Юсуфа было велико, и темные и неграмотные кавалы не могли ни учесть, ни определить его.

– У шейха Юсуфа тысячи баранов, несчетное число лошадей и рогатого скота, а в палатке – серебряная посуда. Она блестит, как полная луна посте дождя, и ослепляет!.. – рассказывали кавалы, возвращавшиеся из дальних и длительных скитаний по северу. Эмир давно уже обратил внимание на богатства шейха Юсуфа и внимательно прислушивался к рассказам. Он долго и много думал об этих богатствах и мечтал получить их. Мечта осуществлена. И теперь, когда эти богатства стали его собственностью, эмир нетерпеливо стремился к ним.

Хлыст эмира чаще, чем надо, опускался на ввалившиеся бока лошади и подгонял ее. Работала хлыстами и свита, стараясь не отстать от своего владыки.

Теперь кавалы знали, куда и зачем спешит эмир, но эта поспешность не доставляла им удовольствия. Они не имели возможности обойти иезидов и собрать с них дань. Им нельзя было уклониться от дороги в сторону, а там тоже были иезиды, от которых также можно было получить многое.

Кавалы звали на помощь жадность эмира и рассказывали ему о баранах, телятах и быках, приводимых в дар син– джаку. Но это было раньше, когда с синджаком были одни кавалы, а теперь при эмире дары будут еще значительнее.

– Мы остановимся здесь на обратном пути! – сухо ответил эмир и не стал слушать рассказов кавалов. В другое время эмир с удовольствием слушал бы рассказы о таких пожертвованиях, но что значат для него теперь эти отдельные бараны и быки, когда впереди ему мерещатся неисчислимые гурты овец, лошадей и рогатого скота?

Эмир торопился. Он старался не задерживаться в пути и всячески сокращал остановки для отдыха и ночлега. Лошади, на которых выехал эмир со свитой из Бадриэ, были заменены свежими. Этих лошадей эмир приказал взять у иезидов взамен своих.

Кавалы хмурились. Они рассчитывали, что присутствие эмира увеличит приток пожертвований, но на деле получилось что-то другое. Эмир мешал сбору дани, и кавалы не могли получить даже того, что они обычно собирали без эмира.

Падало настроение у кавалов. Появляясь в деревне с син– джаком, они уже не прыгали и не пели. Им было не до песен и плясок. Утомленные непрерывной ездой, кавалы мечтали о длительном отдыхе и не получали его. При каждой остановке синджак вносился в жилье наиболее влиятельного иезида и оставался здесь. Кавалы ели, пили и хмуро думали о том, как много денег прошло мимо них. Без эмира этого не было бы. Без эмира кавалы собрали бы хороший урожай. Удастся ли получить недополученное на обратном пути?.. А что если эмир и обратно поедет с той же недопустимой торопливостью?.. Тогда год ожиданий и рас– счетов пропал без пользы. Если подобные явления будут повторяться из года в год, то кавалам нечего будет делать, да и не будет смысла быть кавалом.

Старейший из кавалов подхлестнул лошадь и умчался вперед. Путь, по которому можно было двигаться с уверенностью в своей целости, кончался. Впереди еще одно иезидское поселение, а дальше – провинция, заселенная дикими и жестокими курдами. Через эту землю и мимо этих людей безнаказанно проходит не всякий. Положение осложнялось еще тем, что приходилось пробираться через проклятое Ущелье Несчастий.

Кавал мчался вперед и соображал:

«Необходимо в этом поселении задержать эмира, набрать денег и разведать путь. Кто знает, что может случиться впереди?..»

Прискакавший в деревушку кавал всполошил все население. К иезидам приближался не один синджак. Вместе с синджаком следовал и сам эмир-эль-хаджи. Землетрясение не произвело бы такого переполоха, какое произвела эта весть. Да и что такое землетрясение по сравнению с приездом эмира? С тех пор, как появилось на земле это убогое поселение иезидов, землетрясения были не один раз. Они уничтожали жалкие строения, превращали их в кучи и сравнивали с землей. Землетрясения были много раз, но эмир приезжает впервые. Поселение иезидов переживало небывалое. Крики и бестолковая беготня встревожили животных. Собаки лаяли и выли, козы и бараны метались среди людей и не находили места. Люди облеклись в праздничные одежды и бежали навстречу эмиру, а впереди них безумствовал от чрезмерной радости старый кавал. Своим поведением он показывал, как надо выражать свой восторг и радость. Скоро к кавалу присоединились вдохновенные добровольцы и стали прыгать и вопить так же, как прыгал и вопил кавал. Шумная встреча не доставила удовольствия эмиру. Он нахмурился и равнодушно смотрел на беснующихся людей, а они лезли к нему, цеплялись за повод и целовали стремя и пыльную обувь.

Старый кавал стаскивал с лошадей свиту эмира и заставлял их плясать и петь. Кавалы не понимали своего товарища. Какой смысл даром тратить силы, когда через час– другой эмир снова двинется в путь?.. Но в голосе и в лице старого кавала была непреклонность и настойчивость, и кавалы послушно спустились с коней. Один из них нес вынутый из-под лохмотьев синджак, а остальные плясали впереди и пели. От ног пляшущих облаком поднялась пыль и закрыла собой и эмира и всю толпу.

Эмир и синджак остановились в жилье иезида, от которого кавалы ожидали наиболее щедрой дани. Высоким гостям с необычной быстротой была подана пища. Эмир и ка– валы с жадностью накинулись на нее. Темное помещение наполнилось шумом от торопливого жевания. Внимание всех было сосредоточено на пище. Глаза не отрывались от блюда и выискивали наиболее вкусные и жирные куски, а челюсти спешили раздробить и перемолоть то, что грязные пальцы совали в рот. Челюстям приходилось торопиться, так как желающих овладеть аппетитными кусочками было много.

Одним из более торопливых был сам эмир. Он сидел на корточках над блюдом, нагнулся над ним и раздвинул локти, чтобы оттеснить от пищи бесцеремонных и жадных, как шакалы, кавалов. В каждой руке у эмира было по куску мяса, рот был переполнен, а глаза не отрывались от быстро убывающей пищи. Эмир не обгладывал костей с той артистической чистотой, с какой проделывали это кавалы. Эмир торопливо срывал с них мясо, а необглоданные кости бросал обратно на глиняное блюдо. Над этими костями должны поработать зубы кавалов и придать им надлежащий блеск и чистоту после того, как блюдо освободится от пищи. Так обращаться с костями мог только эмир. Только он мог оставлять своей свите объедки, и эти объедки свидетельствовали о его милости и заботе о подчиненных.

Головы эмира и кавалов бездействовали. Когда работают челюсти, мозг может отдохнуть.

У дверей жилья стояла притихшая толпа иезидов наслаждалась долетавшими до нее звуками. Там, в полутьме лачуги, вкушали пищу святые люди. Они удостоили жалкое поселение чрезвычайной милости. И то что они с такой жадностью уничтожают неприхотливую еду, свидетельствует об их великодушии и снисхождении. А когда помещение наполнилось трескучей, похожей на горячую ружейную перестрелку, отрыжкой, слушатели впали в восторг. Они никогда не слышали такой звучной и сочной отрыжки. Кава– лы были чрезвычайно светскими и воспитанными людьми, и желудки их могли выражать благодарность со свойственным придворным людям лоском.

Пресытившийся эмир свалился на ложе и уснул, а ка– валы, облегчив желудки, вынесли к толпе синджак. На этот раз их пение и пляски не отличались легкостью и стремительностью. На их осовевших лицах и в отупевших глазах оживление появлялось только при виде пожертвований. Пользуясь всеобщим восторгом и суматохой, кавалы сами выбирали дар синджаку. Вместо барана, они хватали теленка, а вместо теленка гнали корову. В славословие Мельк– Тауза вплетались слова укоров и порицаний.

– Нельзя быть таким скупым, когда к вам приехал сам эмир эль-хаджи. Он удостоил вас милости и веселья, а вы жалеете паршивую корову.

Владелец коровы на минуту переставал жалеть о вырванном у него даре. Ради такого необычного приезда, действительно, можно быть щедрее. И потерявший единственную корову иезид начинал скакать и петь и взывать к щедрости соседей.

Сон эмира был чрезвычайно крепким, но непродолжительным. Проснувшись, эмир поднялся и сел. Заплывшие глаза еле раскрылись и тревожно стали осматривать окружающую его невзрачную обстановку. Грязное и давно немытое тело зудело. Расплодившиеся паразиты грызли святое тело и пили святую кровь.

Эмир долго чесался и скреб грязную кожу, как будто отрывал завалившиеся куда-то в складки мысли.

Старательная работа эмира не осталась бесплодной. Он прочистил помутневшее сознание, и в душу его проник луч понимания.

– Едем? – хрипло спросил эмир дремавшего у стены старого кавала.

Кавал очнулся от тяжелой дремоты и вместо ответа также стал чесаться. Его мысли не подчинялись сознанию. Они были придавлены звериным сном и животными ощущениями.

– Надо торопиться!.. – снова произнес эмир и встал.

– Нет, эмир, нам надо подождать!.. – возразил кавал.

– Почему?.. – удивился эмир.

– Дальше путь пойдет среди курдов. Впереди – Ущелье Несчастий. Через это ущелье из троих путников свободно проходит один… Надо будет послать вперед людей осмотреть все!..

Эмир не возражал. Прошли те времена, когда эмиры были храбрыми и воинственными вождями. Прошли времена, когда на их призывный клич появлялись тысячи отважных головорезов. Они покорно шли за своими эмирами, убивали и уничтожали, а когда выпадала неудача, то безропотно погибали сами. Власть османов изменила все. Бесправен и покорен эмир, трусливы и нерешительны иезиды.

– Когда же мы поедем дальше?.. – спросил с неудовольствием эмир.

– Мы поедем завтра!.. – уверенно ответил кавал.

Но на другой день кавал отправил не разведчиков, а син– джак в ближайшие иезидские поселки. Кавалы должны были собрать дань и оповестить народ о великом торжестве, которое совершит эмир.

Это было в первый вечер после сбора дани. Вернувшиеся кавалы возбужденно рассказывали об успешном путешествии синджака. Еще несколько таких дней, и кавалы могут не роптать на эмира. Их труды будут вознаграждены сторицей. Рассказывали кавалы о быках, коровах и баранах. Упоминали о серебряных и золотых деньгах. Но больше всего говорили кавалы об одной девочке. Ах, какая это была девочка! Земля не видала такой красавицы. Не может быть, чтоб она была дочерью простого иезида. Нет, скорее всего, это райская гурия, по милости Мельк-Тауза заменившая ребенка иезида.

Сперва эмир равнодушно слушал рассказы кавалов, но чрезмерные восторги рассказчиков под конец обратили его внимание. И когда один из кавалов стал высказывать свои предположения о тайных прелестях девочки, лицо эмира отразило дряблую старческую похоть. Рот эмира раскрылся, и на подбородок стекала ниточкой слюна.

Эмир забыл об отъезде. Решено было совершить обряд зачатия великого иезида. Святое предание обещает пришествие этого человека. Он должен покорить мир, очистить его от скверны и создать светлое и радостное царство, в котором будут блаженствовать иезиды. Этот великий человек должен родиться от святого и убеленного сединами ие– зида и непорочной девы. В нем будет мудрость познавшего жизнь, и вместе с мудростью в нем будет сила и устремление не уставшего от жизни. Всепостигший ум и нетронутая сила должны объединиться и создать совершенное. И будет тогда гонимый и нищий народ первым и главным народом на земле.

Большой чан, похожий на ванну, иезиды наполнили водой. В этом чане с водой должен совершиться обряд зачатия. Кругом чана толпа. Она с трепетом ждет начала обряда.

Эмир появился, окруженный танцующей и поющей свитой. Впереди – старый кавал. Он во все горло распевал свою импровизацию.

Вот сейчас залезет в воду Эмир-эль-Хаджи.

Ему подадут непорочную деву.

И будет тогда всем хорошо.

А потом родится великий иезид,

Он победит весь мир.

Иезидам тогда будет еще лучше.

Пойте и пляшите все!

Эмир подошел к чану и стал торопливо раздеваться. Смолкли кавалы и приняли от эмира священные одежды.

Толпа притихла и напряженно ждала. Она удостоилась увидеть голым потомка человека, в которого когда-то воплотился сам Мельк-Тауз.

Невзрачна внешность этого человека. Тело его старчески обрюзгло и потеряло форму. Оно напоминает наполненный водой бурдюк. Портят впечатление руки и ноги. Они непропорционально тонки. Но толпа не видит безобразия эмира. Пред ней святой человек. Он – пример и образец для всех.

Из толпы вытолкнули девочку лет десяти с бледным бескровным лицом, с широко раскрытыми испуганными глазами. Она боится итти вперед. Она в ужасе хватается за стоящих около нее взрослых людей и ищет защиты. Но никто не идет к ней на помощь. Со всех сторон тянутся к ребенку грубые руки и осторожно и настойчиво проталкивают его дальше.

Девочку увидели кавалы и кинулись к ней. Они подхватили ее на руки и бесцеременно стали сдирать платье. Перепуганную и плачущую девочку оголили и подали эмиру, как очищенный от кожуры плод. Жадные руки эмира схватили ребенка и окунули в воду.

Неистовый крик девочки заглушили ружейные выстрелы и восторженные вопли кавалов и толпы.

Великое совершилось.

Голодной звериной стаей кинулась толпа к чану с водой. Эта вода – священна. Она свидетель того, что все необходимое для прихода великого иезида выполнено. В ней – залог непременности ожидаемого. Иезиды с благоговейным чувством разбирают воду из чана и разносят по жалким землянкам.

Кавалы окружены чрезвычайным вниманием. При их помощи выполнен великий акт, который изменит всю жизнь и превратит ее из тяжелой и нищей в сытую и праздничную.

Но суровы и равнодушны лица кавалов. Замкнуты их уста, незримы мысли. Божественное, таящееся внутри их, может быть открыто не всем. Божественное должно быть недоступно. Чем недоступнее и загадочнее оно, тем больше уважения к нему.

Старый кавал выслал вперед нескольких опытных ие– зидов. Они должны разведать дорогу и наблюдать за ней.

Как только разведчики сообщили, что Ущелье Несчастий свободно от курдов, эмир сейчас же собрался и выступил в путь.

Если эмир немного хмурился и был недоволен задержкой, то свита его сияла от удовольствия. За эти дни они основательно заработали. Еще одна, другая остановка и их объемистые кошели будут наполнены серебром и золотом.

Миновав Ущелье Несчастий, эмир и его свита украсили головы белыми чалмами. Белые чалмы должны свидетельствовать о том, что едущие – не иезиды, а паломники-мусульмане, возвращающиеся из святой Мекки и Медины.

Если на могиле великого пророка шейха Адэ сделана надпись на арабском языке для предохранения этой могилы от бесчинства мусульман, если священные рукописи ие– зидов с этой же целью начинаются выдержками из корана, то почему эмиру и каналам не надеть на свои головы белые чалмы. Они будут в этих чалмах все время, пока путь их будет лежать среди мусульман. Они будут носить эти чалмы, но никакая сила не заставит их сказать – «велик Аллах и Магомет пророк его!»

В суровой сосредоточенности проезжал эмир чрез курдские деревушки, молчаливо отвечал на приветствия и неуклонно ехал дальше.

Древний Арарат был одет в белую снежную ризу и величественным стражем стоял на грани двух миров. Два различных мира лежали пред библейским старцем. Один из этих миров уходил в бесконечное пространство севера, другой – тянулся к югу. У подножия Арарата лежала грань, разделяющая эти два мира.

В вечерних сумерках перебрались через эту границу эмир и кавалы, и как только перебрались, они сейчас же сняли белые чалмы. Теперь они были среди христиан. Здесь их никто не будет преследовать за то, что они поклоняются Мельк-Таузу.

Эмир и кавалы направились к Алагезу. Ночь они провели среди иезидов, а утром были в зимней стоянке шейха Юсуфа. Радость, охватившая иезидов, при виде синджака, омрачилась вестью об отлучении шейха Юсуфа. Шейха Юсуфа любили иезиды за справедливость и отзывчивость.

Шейх Юсуф был вдов и бездетен, и никто не стал возражать против захвата имущества отлученного шейха. Эмир остановился в землянке Юсуфа и тотчас же приступил к осмотру вещей. Не было ключей от сундуков, и эмир собственноручно взламывал замки. Он в первую очередь стал искать деньги. Но денег оказалось немного. Эмир отложил серебряную посуду и решил увезти ее в Бадриэ и украсить ею свой дом. Он сбросил свое рваное и грязное платье и надел одежды шейха Юсуфа. Они были велики, но эмир не обратил на это внимания. Эмир был недоволен добычей. Он мечтал найти в сундуках Юсуфа больше драгоценностей. Не остался доволен эмир и осмотром стада овец и крупного скота. Жадность его увеличила и без того преувеличенные рассказы кавалов.

Хмурый и злой вернулся эмир в жилье шейха Юсуфа и созвал новое совещание.

Он вызвал пастухов шейха Юсуфа и расспрашивал о золоте и золотом синджаке, унесенных из царства Мельк– Тауза неизвестным человеком.

– Как тяжелы были свертки с золотом?..

– Один человек их мог поднять с трудом, – ответили пастухи.

Глаза эмира загорелись жадным огоньком. Если бы это золото присоединить к имуществу шейха Юсуфа, – только тогда он остался бы доволен…

– Где этот человек и куда направился он?.. – задал вопрос эмир.

– Я провожал его до железной дороги. Он сел и уехал. Где он теперь – не знаю… – сообщил один из пастухов.

Эмир задумался. Надо будет поискать этого человека. Может быть, удастся найти его и отобрать золото!

Он выделил нескольких кавалов. Они останутся здесь и распродадут и скот и имущество Юсуфа.

С остальными кавалами эмир отправился разыскивать неизвестного человека, захватившего сокровища Мельк– Тауза.

XXVII

Бушуев взял случайно подвернувшийся под руку глобус и спросил:

– Что это, Сальфо?

Сальфо с удивлением осмотрела глобус и ответила:

– Пустой арбуз с ручкой!

– Нет, это – не пустой арбуз с ручкой, а земля, на которой мы живем!.. – пояснил Бушуев.

Сальфо внимательно выслушала Бушуева и еще раз осмотрела глобус.

Бушуев медленно поворачивал глобус и объяснял:

– Вот море, вот суша… Вот здесь находимся мы с тобой…

Сальфо нагнулась над глобусом и напряженно стала рассматривать указанную Бушуевым точку.

Лицо Сальфо было сосредоточенно. Глубокая мысль, охватившая ее сознание, положила на лицо легкую тень. Как редкие драгоценные камни сияли на этом лице большие глаза. Они спрашивали, удивлялись, недоумевали. Тонкие брови походили на крылья собравшейся улететь птицы.

– И мы здесь оба?.. – спросила Сальфо.

– Да, мы оба здесь! – подтвердил Бушуев.

Сальфо медленно взяла глобус, положила на стул и села. Ошеломленный Бушуев стоял и молчал. А Сальфо сидела на сплющенном глобусе и в темных глазах ее сверкали искорки веселой иронии.

– Ты говоришь, что мы оба здесь, – произнесла она со смехом. – Но как мы можем поместиться на этом пустом арбузе вдвоем, когда на нем нет места для одной меня?…

Бушуев рассмеялся. Урок географии не удался. Условность не существовала для Сальфо, ее ум признавал только действительность. Но и окружающая Сальфо действительность не поддавалась ее пониманию. Чтобы понять назначение некоторых вещей, надо было знать причины, заставившие создать эти вещи. Сальфо не знала этих причин, и вещи теряли смысл и значение.

– Зачем ты смотришь на этот лист, покрытый пятнышками?.. – отрывала Сальфо Бушуева от газеты.

– Я хочу узнать то, что случилось! – отвечал Бушуев.

– Так это легче сделать без этого листа… – возражала Сальфо. – Выйди на улицу и спроси у первого человека. Он тебе расскажет все.

Бушуев откладывал газету и начинал объяснять Саль– фо, почему нельзя выйти на улицу и узнать новости от первого встречного. Сальфо внимательно слушала Бушуева, и по глазам ее было видно, что она не понимает тех слов, которые произносит Бушуев. Она знала жизнь небольшую и несложную, в которой не могло быть места газете. И с меркой этой жизни она подходила ко всем явлениям. Бушуев сознавал, что до тех пор, пока не постигнет Сальфо новую жизнь, многое в этой жизни будет казаться ей диким и нелепым. Непониманию Сальфо Бушуев противопоставил терпение.

Странной была жизнь Бушуева. Одной ногой он как будто стоял в современности, а другой – в давно минувшем. Когда Бушуев попадал в среду прежних знакомых, он оживал, загорался. Мысль становилась легкой, живой и стремительной. Бушуев говорил и не мог наговориться, не мог

высказать накопившихся в уме мыслей. Но когда Бушуев возвращался домой, мысль его угасала. Здесь не было надобности в торопливой и настойчивой работе мысли. Здесь некуда было спешить. Перед Бушуевым были большие и красивые глаза Сальфо. Они не знали лихорадочного оживления и торопливости. Не было оживления и на лице Сальфо. Сошел с кожи солнечный загар. Лицо Сальфо стало белым и нежным. И моментами казалось Бушуеву, что около него – ожившая богиня далекой древности. Она с печалью и без слов ищет свое родное и не находит его. Она не может высказать Бушуеву скорбных дум своих, так как нет у нее с Бушуевым общих слов. Не мог Бушуев вывести Сальфо из печального круга. Сделать это может одно время. И Бушуев ждал. Но тяжело ждать, не думая и не действуя.

Искал удовлетворения Бушуев в молчаливой работе. Он вынимал бумагу и торопливо покрывал ее неровными рядами строчек.

Сальфо сидела рядом и внимательно следила за пером Бушуева. А когда Бушуев исписал несколько страниц, Сальфо критически осмотрела их и произнесла:

– Когда бумага была белой, то она казалась лучше… Зачем ты пачкаешь ее.

– Я хочу чрез эту бумагу рассказать людям о том, что видел!.. – ответил Бушуев.

– Ты можешь сделать это иначе… Позови всех и расскажи… – предложила Сальфо.

Бушуев задумался. Но думал он не о том, как выполнить предложение Сальфо. Он спрашивал себя: растет ли Сальфо в своем развитии? И если растет, то нельзя ли ускорить этот рост? Перебирая свои впечатления, Бушуев видел, что если Сальфо не постигла законов городской жизни, то до известной степени она приняла город и примирилась с ним. И это было большим достижением. Необходимо это достижение углубить и расширить.

Бушуев остановил внимательный изучающий взгляд на лице Сальфо. Глаза его неожиданно заметили какую– то шероховатость с левой стороны носа над ноздрей. Такого странного нароста у Сальфо раньше не было. Бушуев нагнулся к лицу Сальфо и тревожно спросил:

– Что это у тебя?

На вопрос, Сальфо ответила довольным смехом.

– Айши проткнула мне нос, вставила кончик гусиного пера и залепила воском!.. – произнесла с оживлением Сальфо и осторожно прикоснулась пальцами к шероховатости на носу.

– Зачем ты сделала это?.. – недовольно спросил Бушуев.

– Как зачем?.. – удивилась Сальфо. – Все замужние женщины делают это. По праздникам они вставляют сюда золотые пуговицы и становятся еще красивее… Я также сделаю себе звездочку на лбу. Я сделала бы ее давно, но у Айши нет пороха. Дай мне порох, и тогда Айши проколет мне кожу на лбу и натрет ее порохом.

– Нет, нет!.. – заволновался Бушуев. – Не надо делать этого. Я не разрешаю тебе уродовать себя. Это – очень нехорошо!

Большими недоумевающими глазами смотрела Сальфо на Бушуева и не понимала.

– Но у всех женщин это есть… – сказала она растерянно.

– Это делают только иезидки, а у других женщин этого нет!.. – возразил Бушуев.

– Но я – иезидка, и, значит, я должна сделать это!.. – настаивала Сальфо.

– Ты – иезидка, но не все иезидки делают такие вещи, – стал придумывать Бушуев доступные пониманию Саль– фо доводы. – Это делают только очень бедные иезидки, мужья которых ходят в рваной одежде и переносят тяжести. Я и ты носим дорогую одежду и не работаем на улице. Значит, ты не должна делать того, что делают другие иезидки. От этих пуговиц и звездочек, их лица становятся не лучше, а хуже.

Сальфо внимательно слушала и не возражала.

Проделанная Сальфо операция обеспокоила Бушуева. Надо что-то предпринять для того, чтобы изолировать Са– льфо от нежелательного влияния окружающих ее людей.

Влияние этих людей имеет хорошие и плохие стороны. До настоящего времени Бушуев не обращал на это внимания. Отрицательное воздействие среды не имело реального проявления. Но теперь Бушуев задумался над тем, что Сальфо от окружающих людей восприняла многое, что может быть не получит отражения на ее внешности, но положит отпечаток на взгляды и представления и изуродует их.

Раньше Бушуев не прислушивался к рассказам Сальфо о ее встречах и разговорах. Теперь он решил внимательно выспрашивать Сальфо обо всем. Надо контролировать каждый ее шаг, каждое слово. Надо вносить поправки к каждому впечатлению, к каждой мысли.

Работа была отложена. Все внимание Бушуева снова сосредоточилось на Сальфо. Сальфо доставляло удовольствие сообщать Бушуеву о всем виденном и слышанном. Она выполняла это с радостью и охотой, как какую-то приятную работу.

– От гробницы шейха Адэ приехали святые люди!.. Очень большие святые!.. – сообщила однажды Сальфо.

– Эти очень большие святые ходят по поселкам иези– дов и берут у них деньги?.. – с добродушной иронией спросил Бушуев.

– Да, но они показывают всем синджак!.. – ответила Сальфо.

– А ты знаешь, – произнес Бушуев, – чем больше святой человек собирает денег, тем меньше в нем святости… И если эти очень большие святые приехали за деньгами, то они приехали не по святому делу.

Сальфо задумалась над словами Бушуева и не досказала мысли.

Очень большие святые были эмир с кавалами. Эмир остановился на окраине города в полуразвалившемся и брошенном всеми строении. Эмир со свитой выходил на шумные улицы и с недоумением наблюдал необычную жизнь. Эмир никогда не выезжал за пределы Моссула. Это был первый большой город, который увидел он. По мнению эмира, город жил дикой, непонятной жизнью. Огромные здания были нелепыми и весьма неудобными постройками.

На улицах шла бестолковая сутолока. Город казался сборищем сумасшедших, наслаждавшихся торопливым движением и толкотней. Находил эмир и кое-что привлекательное у города. Он останавливался перед витринами магазинов, жадно вглядывался в драгоценности на встречных людях и думал:

– Если бы Мельк-Тауз вернул ему военную силу прежних эмиров, если бы в его распоряжении были полчища отважных вооруженных всадников, тогда неудержимой лавиной ворвался бы эмир в этот мирный город, вырезал бы всех сумасшедших людей и захватил бы богатую добычу. В этих огромных и неудобных для жилья домах приготовлено для эмира много хороших вещей. Беда только в том, что эмир лишен возможности взять это.

Город шумел и суетился днем, но к вечеру он уставал, а ночью стихал и лежал, как вымотанная долгой ездой лошадь.

Была непонятна шумная жизнь города, но в эту жизнь паутиной вплеталось понятное эмиру. И с наступлением темноты и тишины эмир обходил людей, живущих в городе своей особой жизнью. По окраинам города ютились люди, и жили они в таких домах и лачугах, в которых уже никто, кроме них, не соглашался и не мог жить.

По темным и безлюдным уличкам и переулкам совершались странные шествия. Впереди двигался гармонист. Он извлекал из двухрядной гармонии тихие нежные звуки. Несколько музыкальных вариантов из уличной песенки «Я больная с кровати встала» запечатлелись в голове му– зыканта-иезида. Он не знал слов этой песни, не понимал значения их, но простой, бесхитростный мотив, немного печальный и вместе с тем задушевный, он воспринял и теперь наигрывал его, услаждая слух святых людей. За гармонистом шел эмир. Он был торжественен и важен. Музыка доставляла ему удовольствие. Музыка, сопровождавшая его, подчеркивала его значительность. За эмиром цепочкой вытянулись кавалы. Они не имели возможности проявить свои таланты. Это был чужой город, с чужими людьми и чужими порядками. Здесь нельзя было скакать и петь. Скачущих и поющих тут, говорят, ловят и куда-то сажают. А так как никто не знал, кто и почему занимается ловлей ка– валов и куда пойманные кавалы сажаются, то желающих прыгать и петь не было. Неизвестное всегда кажется страшнее, чем оно есть в действительности. И кавалам казалось, что пойманных на улице людей сажают в глубокие холодные колодцы, а в колодцах – темнота и сырость. Кавалы прислушивались к печальным звукам гармоники и грустили.

Эмир обходил иезидов и осторожно выспрашивал о человеке, унесшем из царства Мельк-Тауза золотой синджак. Иезиды ничего не слышали о золотом синджаке, но они знали женщину, явившуюся из царства Мельк-Тауза. По словам иезидов, это была очень красивая и очень богатая женщина. Она была замужем, но муж ее не был иезидом, хотя по закону иезидка не могла выйти замуж за чужого человека.

На другой день эмир, сопровождаемый старым кава– лом, явился на квартиру Бушуева.

Сальфо была одна. Эмир окинул ее внимательным и строгим взглядом. Иезиды были правы, когда говорили, что эта женщина красива и богата. Одетая в пестрые ткани Сальфо вышла навстречу к эмиру, встревоженная и недоумевающая. Бушуев запретил ей впускать в комнату грязных иезидов. Но эти двое держались не так, как все иезиды. Они властно отодвинули Сальфо и прошли в глубину комнаты. Они внимательно осмотрели всю обстановку. От их суровых и проницательных глаз не ускользнула ни одна мелочь.

– С тобой будет говорить сам эмир-эль-хаджи, потомок великого Бенни-Уммея!.. – произнес старый кавал, когда осмотр комнаты был закончен. – Отвечай ему так, как стала бы ты отвечать самому Мельк-Тауэу!..

Эмир присел на корточки у стены около кресла. Кавал опустился рядом. Эмир внимательно и бесцеремонно рассматривал Сальфо.

«Эта женщина достойна стать женой эмира!.. – думал эмир, глядя на Сальфо. – Надо будет захватить ее с собой!»

Когда вернулся домой Бушуев, то он застал Сальфо в странном обществе. У стены, как два идола, важно сидели престарелые иезиды. Один был худ, другой толст. Глаза и лицо толстого иезида показались Бушуеву особенно противными. Сальфо стояла пред этими людьми встревоженная и как будто провинившаяся.

– Что такое?.. В чем дело?.. – с неудовольствием спросил Бушуев.